Глава двадцать шестая

Пройти тест согласились все. И даже каждый был довольнее, чем я. О’кей, каждый, кроме Римуса и некоторых из охранников. Наверное, они просто не сомневались, что разразится какая-нибудь фигня, а им потом подбирать куски. Я с ними была согласна.

Отчасти я надеялась, что когда-нибудь перестану так чертовски смущаться подобных групповых сцен, отчасти надеялась, что не перестану. Второе — благодаря той же части моей личности, что горевала насчет того, что я теперь могу убивать и не переживать по этому поводу. Вот та же самая часть личности думает, что заниматься метафизическим сексом на публике, по любой причине, — это еще один шаг по скользкой дороге к погибели. Но если альтернатива — это взрыв ardeur ’а как метафизической бомбы посреди сегодняшней вечеринки, — то приходится из двух зол выбирать меньшее. И все же хорошо было бы хоть раз для разнообразия не иметь выбора из двух зол. Хотя бы раз — нельзя ли выбирать меньшее добро?

Реквием лег навзничь на свежие простыни, волосы рассыпались вокруг торса темным ореолом. В свои рабочие дни — точнее, в рабочие ночи, — он был стриптизером в «Запретном плоде». По телу его это было видно, но сейчас я видела только раны. Менг Дье очень, очень близка была к тому, чтобы навсегда погасить ему свет. Когда я провела пальцами по порезу под грудиной, он судорожно вздохнул — не знаю, от боли или от удовольствия.

Обычно я умела читать по лицу Реквиема, но сегодня это лицо ничего не выдавало. Он смотрел на меня как на величайшее чудо света; это было на ступеньку выше — или ниже — любви. Поклонение — вот единственное для этого слово. У меня сердце сжималось от такого выражения на его лице. Совершенно ничего не осталось в нем от Реквиема — Реквиема с его меланхоличными, красочными речами. Он свое имя заработал за поэтичность, но весьма угнетающего свойства. А теперь в нем совершенно не осталось силы личности, ничего, кроме этого всепоглощающего голода.

— Помоги мне Боже, — сказала я.

Жан-Клод подошел ко мне, к кровати.

— В чем дело, ma petite?

— Скажи, что он будет лучше, чем сейчас, — сказала я.

— Лучше — в каком смысле, ma petite?

— Посмотри на него.

Жан-Клод придвинулся, задев мой рукав рукавом своего халата, и стал смотреть на Реквиема вместе со мной.

Взгляд Реквиема на секунду метнулся на него, тут же вернулся ко мне, будто все остальное не имело значения. Но Жан-Клода он заметил, потому что сказал:

— Неужто заставишь ты меня разделить свою благосклонность с другим, Анита? Или я буду как небо, раскинувшееся меж жаром солнца и холодным поцелуем луны? В том же блаженстве, что пришлось испытать Огюстину?

— Ну, хотя бы он снова многословен и поэтичен, — заметила я. — Уже что-то.

— Он предложил себя одновременно тебе и Аните? — спросила Элинор, все так же свернувшаяся в кресле.

— Думаю, что да, — ответил Жан-Клод.

— Реквием не любит мужчин, — заметил из угла Лондон. Он, как всегда, занял самый темный, самый неосвещенный угол. Не только за черноту коротких кудрей и пристрастие к черной одежде прозвали его Темный Рыцарь. — Против этого он всегда сильнее всего сопротивлялся.

— Да, — подтвердила Элинор. — Он непреклонен был в том, что с мужчинами он не спит.

— Белль наказывала его за отказ обслуживать мужчин. — Жан-Клод смотрел на Реквиема с грустью и сожалением.

— Тогда он не должен был бы предлагать нам такого, — сказала я.

— Да, не должен был.

Жан-Клод глянул на меня и на миг показал свои истинные чувства. Это было как укол в сердце. Боль, мука, что он сюда привез Реквиема, чтобы спасти его, а вышло так, что поработил его куда сильнее, чем это удалось Белль.

Кровать шевельнулась, и моей спины сквозь халат коснулась рука. Я повернулась, но знала, чья это рука — Реквием сел, несмотря на все раны в груди и в животе, чтобы до меня дотронуться. Я поискала в его лице что-нибудь знакомое и наконец спросила:

— Реквием, ты здесь?

Он коснулся моего лица.

— Я здесь.

В эти слова он вложил столько чувства, что они стали значить куда больше, чем должны были.

Я отвела его руку от своего лица, придержала, чтобы он пока что меня не трогал, и посмотрела на Жан-Клода.

— Это ужасно. Как нам это исправить? Есть способ побыстрее, чем найти его истинную любовь?

— Почти так, как если бы она его зачаровала, — сказала Элинор. — Как если бы она была вампиром, а он — человеком.

— Ладно, давайте считать это вампирским ментальным фокусом. Как мне его убрать?

— Иногда мастер вампиров может разрушить такую околдованность, — сказала Элинор.

Я посмотрела на Жан-Клода:

— Помоги ему.

Лондон вышел из угла почти на свет:

— Но это же не ardeur Аниты, а ardeur Жан-Клода действует через ее посредство. Разве может он снять действие собственного ardeur ’а?

— Не знаю, — сказала Элинор, оглядела комнату и обратилась в сторону дальней стены: — Истина, Нечестивец, вы всю эту дискуссию промолчали. Есть у вас предложения?

Два брата вышли к кровати, на свет. С первого взгляда они не были настолько уж похожи. Оба высокие, широкоплечие, но в остальном — противоположные. Волосы у Нечестивца тонкие и очень светлые, длинные, обрамляют лицо — сплошь лепные скулы, ямочка на подбородке таких размеров, что я никак не могла решить, восхитительна она или раздражает. Глаза — чистого и ровного голубого цвета, и не будь у меня для сравнения глаз Жан-Клода и Реквиема, я бы назвала их потрясающими. Одет в современный сшитый на заказ костюм коричневых и кремовых тонов и выглядит чем-то средним между преподавателем колледжа из снов юной студентки и жиголо на ответственном посту в крупной компании. Таков Нечестивец.

Истина явно в своей одежде спал. Сляпана она была из кусков кожи, но не как модная клубная одежда, а скорее как вываренная шкура, заношенная до мягкости и гладкости. Штаны заткнуты в сапоги такие ободранные, что Жан-Клод предложил Истине их заменить, но тот отказался выбрасывать старые. Одежда годилась бы для любого века с тринадцатого по пятнадцатый. Прямые каштановые волосы доходили до плеч, но висели прядями, будто давно тосковали по расческе. Бороды как таковой у него не было, скорее щетина, будто он давно забывал побриться. Но под этим безобразием костная структура была та же самая, тот же подбородок с ямочкой и те же голубые глаза. Глаза у Нечестивца всегда светились слегка циничным весельем, а у Истины выглядели усталыми и настороженными, будто он каждую секунду ожидал от нас разочарования.

— Чего вы от нас хотите? — спросил Истина так, будто сразу был готов спорить.

Элинор развернулась, встала с кресла и подошла к Жан-Клоду с другой стороны — не совсем туда, где стоял Лондон, но так, чтобы видеть братьев яснее.

— Вы были лишены мастера дольше любого другого мастера вампиров. Наверняка за все эти столетия какой-нибудь сильный мастер пытался подчинить себе великих воинов Истину и Нечестивца. Когда-нибудь бывали вы зачарованы, как сейчас Реквием?

Нечестивец рассмеялся:

— Элинор, не нужно лести, мы поможем, если это в наших силах. Пусть только Анита нам скажет по-простому, чего от нас хочет.

Он обратил ко мне смеющиеся глаза, и мрачные глаза Истины обратились следом за взглядом брата.

Я встретила их взгляды. Нечестивец смотрел так, будто все это — отличная шутка; как поняла я наконец, это была его версия непроницаемого лица. Истина выглядел спокойнее, лицо его было еще неподвижнее, но он уже был готов во мне разочароваться. То, что я не оправдываю его ожиданий, читалось на лице ясно.

— Вам нужен приказ Жан-Клода? — спросила Элинор.

Истина покачал головой. Нечестивец сказал:

— Нет.

— Нет, — сказал Жан-Клод.

— Нет, — повторил Нечестивец и позволил себе едва заметную довольную ухмылку.

— Кто ваш мастер? — спросила Элинор.

— Они, — ответил Истина, показывая сразу на меня и на Жан-Клода.

— Так почему же вас не устраивает приказ Жан-Клода? — спросила она.

— Не он зачаровал Реквиема, это она, — пояснил Истина.

— Вы не согласны с Лондоном, что в ее крови течет ardeur Жан-Клода?

Они оба покачали головой, и это движение было так синхронно, что видно стало, насколько они почти идентичны.

За обоих ответил Нечестивец:

— Воля Аниты и ее намерение — вот что нам нужно. — Он посмотрел прямо на меня. — Какова твоя воля, Анита?

— Освободить его от меня.

— Ты хочешь отменить клятву на крови и прогнать его обратно к Белль Морт? — спросил Нечестивец.

Реквием вцепился в мою руку:

— Пожалуйста, госпожа, только не это!

Я потрепала его по плечу:

— Нет, Реквием, ты не вернешься к Белль. Мы такого никогда не допустим.

Он почти сразу же успокоился, а ведь не должен был. Такой сильный панический страх не мог исчезнуть так быстро. Еще один признак, насколько глубоко он околдован.

— Осторожнее со словами, — предупредил Истина, — потому что они опасны.

Перед тем, как заговорить снова, я сначала подумала.

— Я хочу, чтобы у него был выбор. Не хочу, чтобы он настолько был лишен свободной воли.

— Почему? — удивился Нечестивец. — Почему для тебя так страшно, что ты его зачаровала?

Я посмотрела в лицо сидящего рядом Реквиема — он смотрел на меня с абсолютным обожанием. У меня в животе собрался ком. Сама мысль, что кто-то может быть так на кого-то завязан, была невыносима, а от того, что я случайно сделала такое с ним, меня начинало подташнивать.

— Я люблю Реквиема. Он отличный парень, тем более для вампира. И не хочу, чтобы он был вот такой — как раб какой-нибудь. На это просто смотреть жутко.

— Лучше бы он был мертв? — спросил Нечестивец.

— Нет, — быстро ответила я. — Нет.

— Тогда что ты хочешь от нас? — спросил Истина.

— Я вызвал твое неудовольствие? — спросил у меня Реквием.

Я схватила его за здоровое плечо:

— Я знаю, что ты где-то здесь, Реквием. Возвращайся к нам. Услышь меня, Реквием, слушай мой голос и вырвись на свободу.

— Я не хочу на свободу, — ответил он просто.

Я отодвинулась, он попытался меня удержать. Так что пришлось буквально отбросить его руку шлепком. И вид у него был очень… обиженный.

— Анита, прошу тебя, чем я тебе не угодил? Я сделаю все. Что угодно, что ты попросишь, если только будешь питать от меня ardeur.

— Что угодно, — повторила я.

— Что угодно. Ты только скажи, и я сделаю.

— Освободись.

— Не понимаю, — сказал он голосом таким же озадаченным, как его лицо.

— Именно этого я и хочу, Реквием. Чтобы ты освободился от того, что я с тобой сделала. — И в тот же момент я поняла, что говорю правду — именно этого я и хочу. — Ты — мастер вампиров. Мог бы быть мастером города, будь у тебя чуть больше честолюбия. Ты можешь с этим справиться. — Я смотрела ему в лицо, пытаясь увидеть, понимает ли он мои слова. — Вернись к себе, или я не буду питать на тебе ardeur.

— Анита, я… я не…

— Ты сказал, что сделаешь что угодно, что я просила. Вот это и есть «что угодно», и это то, чего я прошу.

— Быть может, ты просишь то, что не в его силах, — сказал Нечестивец.

— Я ощутила его собственную версию ardeur ’а — или какого-то дара от Белль, который не называется ardeur. Реквием силен. — Я глядела в его лицо и пыталась показать ему свою уверенность, полную уверенность, что он это может. — Я хочу, чтобы из этих глаз на меня смотрел Реквием, а не какой-то околдованный идиот. Будь сильным мужчиной, которым ты можешь быть. Вырвись из-под чар настолько, чтобы говорить со мной. Я никогда к тебе не притронусь, никогда больше, если ты не дашь согласия. — Он глядел так потрясенно, так загнанно, что я опустилась на колени и взяла в ладони его лицо. — Ты когда-то сказал, что свой талант считаешь способностью к изнасилованию, потому что он действует на тело, не трогая разума. Ты помнишь свои слова, Реквием?

Он нахмурился, но прошептал в конце концов:

— Да.

— Если я возьму тебя вот так, это тоже будет изнасилование, а я такого не делаю.

Я смотрела на борьбу чувств у него на лице.

— Анита… я не знаю, как разорвать эти мягкие цепи. Когда-то на это хватило силы у любви, но без нее — пусть я буду в твоих шелковых оковах. Свяжи меня, и пусть притянет меня к сладости твоего тела.

С этими словами он потянулся меня поцеловать, и мне пришлось отодвинуться. Я слезла с кровати, от него. Хотелось удрать, вопя от досады, блин.

— Если бы Реквиема зачаровал другой мастер, что бы ты сделала, ma petite?

Я подумала, морща брови.

— Попыталась бы разбить чары. Вызвала бы некромантию и попыталась бы их разбить.

— Exactement.

— Но ведь это сделала я. Свои-то чары разве я смогу разбить?

— А почему нет?

Я снова задумалась.

— Ну, потому что… ну…

— Не твоя некромантия зачаровала его, ma petite, а твоя сила, полученная через вампирские метки, через меня. Воспользуйся некромантией, чтобы освободить его, как использовала свою связь с волком, чтобы освободиться от Марми Нуар.

В этом был смысл, но…

— Я не знаю.

Он тихо заговорил прямо у меня в голове:

— Ты освободила Вилли Мак-Коя от Странника, когда он завладел телом Вилли. Ты некромантией прогнала Странника прочь.

Вилли был одним из самых маломощных наших вампиров. Работал он менеджером в «Смеющемся трупе», нашем комеди-клаб. Странник — вампир из Совета. Он явился в город «лично», только он путешествовал, перепрыгивая из тела в тело. Мог использовать тело любого вампира, недостаточно сильного, чтобы ему противостоять. Вилли он подчинил и попытался его использовать, чтобы ранить меня. Я тогда, используя собственную кровь и свою связь с Вилли, нашла его в той темноте, куда запрятал его Странник, нашла и вызвала обратно в его тело.

Я осторожно, потому что с этим общением умов никак не могла освоиться, промыслила:

— Я случайно когда-то подняла Вилли из гроба в дневное время. У меня уже образовалась с ним связь, которой нет с Реквиемом.

Он мысленно шепнул мне:

— Ardeur дает тебе с ним связь, которой не было с Вилли.

— Как же я буду использовать некромантию, чтобы освободить его от ardeur ’а, когда я рассчитываю на ardeur как на свою связь с ним? Бессмыслица.

— Некоторый порочный круг имеется, ma petite, но что ты теряешь? — Он наконец заговорил вслух. — Посмотри на него.

Я как можно сильнее прижалась к Жан-Клоду, потом обернулась и посмотрела на Реквиема. Он смотрел на нас, как умирающий от жажды в дюймах от прохладной глади озера, будто между ним и водой — стекло. Наконец-то до меня дошло кое-что.

— Он же не просто ardeur ’а жаждет, ему кровь нужна. Он ранен, и ему нужна кровь.

Жан-Клод успокаивающими движениями провел руками по моей спине.

— Oui, но ardeur пересиливает другую жажду.

— Я думала, это невозможно.

— Я это видел у Белль. Видел, как она отдавала ardeur вампирам, которые пренебрегали ради этого жаждой крови, пренебрегали до тех пор, пока однажды ночью не оставались в гробах, не в силах из них выйти.

— Она это делала намеренно.

— Ей хотелось посмотреть, может ли ardeur сам по себе поддерживать других вампиров. Ей хотелось путешествовать с нами по Европе, но взятие крови оставляет следы и выдает нас. Ardeur следов не оставляет.

Я посмотрела на Реквиема:

— Физических следов.

— Oui, знаки есть, но ничего такого, что могли бы распознать власти. Ничего, что могло бы выдать ее план.

— Но у нее не вышло, — сказала я.

— Она умела делиться ardeur ’ом с другими, и они питались им. Она умела поддерживать саму себя с его помощью достаточно долго, как могу я, но если ardeur — не истинно твой дар, которым ты владеешь, то надолго его не хватает.

— Странник… — начала я.

Он остановил меня поднесенной ко рту рукой и сказал у меня в голове:

— Тише, ma petite.

Я подумала:

— Ты сказал не говорить мысленно, потому что некоторые из других мастеров вампиров могут нас подслушать.

— Они все еще мертвы для мира, но в этой комнате нас могут услышать.

— Ты им не доверяешь?

— Я не хотел бы широко оповещать о том, что ты смогла заставить что-то делать члена совета.

В этом был смысл. И я подумала медленно и тщательно:

— Странник брал у меня кровь, когда я вызвала Вилли. Я его вызвала кровью.

— Тогда накорми нашего Реквиема.

Эта идея не показалась мне удачной.

— Когда-то он брал у меня кровь. Что, если наша проблема отчасти связана с этим? Ашер считает, что любого вампира, бравшего мою кровь, влечет ко мне.

— Ты очень вкусна, ma petite.

— Дело не только в этом, тут еще что-то есть.

— Мы хотим, чтобы наши вампиры были к нам привязаны, ma petite, вот почему привязываем их клятвой на крови. Мы только не хотим доводить их до такого уровня рабства.

Я была у него в голове достаточно близко, чтобы ощутить, что он в это верит. Ему не нравилось видеть околдованного Реквиема.

— Тебе это внушает почти такую же жуть, как мне. Почему? Ведь это же укрепляет нашу власть и силу?

— Может быть, но я не приглашал в наши земли Реквиема или кого бы то ни было, чтобы поработить. Я предлагал кров, но не оковы.

— Огги сказал, что ты бываешь сентиментален себе во вред.

Он сказал вслух:

— Может быть. Но ты мне показала, что сентиментальность — это не всегда плохо.

Я посмотрела в это невероятно красивое лицо и ощутила, как растет во мне любовь почти как физическая сила. Она заполнила меня, раздуваясь вверх, пока не заболело в груди, не перехватило горло и не стало жечь глаза. Послушать, так глупо, но я любила его. Любила его целиком, но более всего то, что любовь ко мне сделала его лучше. От его слов, чему я научила его насчет сентиментальности, мне захотелось плакать. Ричард каждый раз напоминал мне, что я холодна и кровожадна. Если бы это было так, я не могла бы научить Жан-Клода тому, что он сейчас сказал. Нельзя научить тому, чего не знает сам учитель.

Он поцеловал меня, поцеловал нежно, одна его рука скрылась у меня в волосах. Отодвинувшись, он прошептал:

— Никогда не думал, что увижу у тебя такой взгляд — такой взгляд, когда ты смотришь на меня.

— Я люблю тебя, — сказала я, касаясь его руки у себя на лице.

— Я знаю, но есть разные виды любви, ma petite, одинаково реальные, но… — Он улыбнулся. — Я думал, такую ласковую нежность ты оставляешь для других.

— Каких других? — спросила я, не в силах оставить это без прояснения.

Он глянул на меня укоризненно, будто я знала ответ, и — да, наверное, знала. Ричард почти до отчаяния ревновал к Мике и Натэниелу, но сейчас я впервые поняла, что и Жан-Клод тоже ревнует. А ревность — это всегда больно. И мне стало жаль, что я дала ему повод сомневаться, как сильно я его люблю. Он никогда не стал бы держать меня за руку в родильном зале или пылесосить полы, но в пределах его образа жизни я могла просить его о чем угодно.

— Не хотел бы прерывать этот праздник любви, — сказал Лондон таким тоном, что ясно было: он как раз хотел бы прервать, и, быть может, грубо, — но не попытаться ли тебе освободить Реквиема? Или ты не собираешься этого делать, и все — пустые разговоры?

— Лондон! — произнесла Элинор, сумев вложить в одно слово достаточно серьезное предостережение.

— У меня есть основания для такого цинизма, Элинор. Слишком много раз у слишком многих мастеров я напарывался на разочарование.

— Как все мы, — отозвался Нечестивец.

Я посмотрела на них на всех хмуро, и даже тесное прикосновение Жан-Клода перестало избавлять меня от чувства неловкости.

— Спасибо, ребята, а то у меня совсем не было чувства тревоги перед выступлением.

— Мы не хотим тебе затруднять дело, — сказал Истина, — но, как и все вампиры, кроме тех, кто все время существовал под одним и тем же мастером, мы испытали жесткую и жестокую эксплуатацию со стороны тех, кому полагалось о нас заботиться.

— Смысл феодальной системы в том, чтобы те, кто наверху, заботились о нуждах тех, кто внизу. Но я редко видел, чтобы было именно так, — добавил Нечестивец.

— Ага, — согласилась я. — Это как рейганомика, экономика просачивающегося вниз богатства. Такая система хороша, когда у власти действительно достойные люди.

Братья кивнули, будто я что-то мудрое сказала. Может, действительно сказала.

Я поцеловала голую грудь Жан-Клода, погладила чуть более скользкую кожу на крестообразном ожоге. Отодвинувшись от него, я направилась к кровати, по дороге молясь: «Пусть он станет свободным, но пусть я не причиню ему вреда».