Фабрика

Прежде здесь, видимо, размещалась фабрика, или мастерская, или что-то подобное. Повсюду виднелись большие зубчатые колеса из металла, наполовину утопленные в деревянный пол или насаженные на гигантские оси под крышей, среди металлических балок. Темное пространство было заполнено ремнями, соединявшими небольшие шкивы, и множеством удлиненных сложных машин, то ли ткацких, то ли прядильных. Помещение выглядело пыльным и мрачным. А когда-то здесь помещалось современное предприятие – фабрика! Как быстро старели и становились бесполезными вещи...

В обычное время он и близко не подошел бы к такому грязному месту. Здесь могло быть небезопасно, хотя машины и не работали. Один фронтон частично обрушился, кирпичи попадали, доски пола треснули, стропила висели и грозили рухнуть. Он не знал, давние ли это повреждения, ведь здание старое и заброшенное, или же сегодняшние – последствия сражения. Но в общем, его мало заботило, что тут было и что стало, – главное, это место служило хорошим укрытием.

Нет, не спрятаться, а пересидеть, прийти в себя, собраться. Так звучит лучше. Не скрыться, сказал он себе, а всего лишь спланировать стратегическое отступление, или как его там.

Снаружи (несколькими минутами ранее за горизонт закатился гелиодинамик Пентрл) медленно темнело. Сквозь пролом в стене виднелись спорадические вспышки, слышались канонада, уханье и гулкие раскаты разрывающихся снарядов, ложившихся вызывающе близко, и резкий, деловитый треск стрелкового оружия. «Как там сражение?» – спрашивал он себя. По идее, они должны были побеждать, но все так смешалось. Теперь, насколько он понимал, их ждала либо сокрушительная победа, либо полная неудача, разгром.

Он плохо разбирался в военном искусстве, а теперь, понюхав пороху, вообще не понимал, как люди умудряются не сойти с ума в гуще боя. От близкого взрыва все здание сотряслось. Он присел, заскулив, вжался в темный уголок, который нашел на первом этаже, и натянул себе на голову свой тяжелый плащ. Затем издал жалкий, слабый звук – и запрезирал себя. Дыша под плащом, он уловил едва ощутимый запах засохшей крови и фекалий – и запрезирал себя также и за это.

Его звали Фербин отц Аэлш-Хауск’р, и он был принцем из дома Хаусков, сыном короля Хауска Завоевателя. Однако его, королевского сына, воспитали так, что на отца он ничуть не походил. Отец его чувствовал себя как рыба в воде в сражении и споре, всю жизнь энергично укреплял престиж своей монархии и страны, делая это неизменно во имя МирБога и думая о следе, который оставит в истории. Король воспитывал старшего сына по своему подобию, но того убили – убили те, с кем они сражались (возможно, в последний раз) сегодня. Второй его сын, Фербин, обучался искусству дипломатии, а не войны и должен был проявлять себя при дворе, а не на плацу или в фехтовальном зале, тем более не на поле боя.

Его отец знал это. Он никогда не гордился Фербином так же, как Элимом, погибшим первым сыном, но принимал как данность, что Фербин тяготеет (даже имеет призвание, как часто думал сам Фербин) к политическим интригам, а не войне. В общем-то, отец хотел именно этого. Король предвидел наступление времен, когда военные подвиги, совершенные им ради приближения новой эры, сочтут жестокой необходимостью, как оно и было на самом деле. И он хотел, чтобы по меньшей мере один из его сыновей свободно чувствовал себя в этом мире спокойствия, благоденствия и довольства, где удачно сказанное слово значит больше обнаженного меча.

Фербин не был создан для войны, но не по его вине, – так он себе говорил. И уж конечно, не по своей вине он почувствовал ужас, осознав, что может умереть в любую минуту. И еще меньше бесчестило его то, что он утратил контроль над собственным желудком, когда этого типа – Йилима (майора, или генерала, или как его там) разорвало снарядом. Боже милостивый, да ведь этот человек только что говорил с ним, как вдруг раз – и нет! Разорван в куски.

Их маленькая группка заехала на невысокий холм, чтобы лучше видеть сражение. Фербин тогда еще подумал, что это безрассудство – выставлять себя напоказ перед наблюдателями противника: значит, подвергаться еще большему риску, чем гибель от шального снаряда. Этим утром в выездной королевской конюшне Фербин выбрал лучшего из мерсикоров – чистокровное белое животное, высокое, с горделивой осанкой; он решил, что будет хорошо смотреться на нем. Но вскоре он обнаружил, что генерал-майор Йилим думал точно так же, ибо сидел на точно таком же животном. И только задним умом (сколько раз ему приходилось пользоваться этим или похожим выражением, начиная объяснения после очередного конфуза) Фербин понял, какую же глупость они совершили, заехав на прекрасно видный противнику холм на двух столь заметных скакунах.

Он хотел было сказать, что не стоит этого делать, но решил, что слишком мало осведомлен о том, как поступают в таких случаях, – а потому лучше пока придержать язык. И потом, он не хотел быть заподозренным в трусости. Возможно, майор-генерал или генерал-майор Йилим чувствовал себя оскорбленным оттого, что не послан на передовую. Взамен его попросили присматривать за Фербином, держа принца близко от развернувшейся схватки, чтобы он формально участвовал в битве, но не настолько близко, чтобы он оказался под огнем.

С холма им открылось все поле боя, начиная от большой башни вдалеке – цилиндра километрового диаметра – и до границ долины, включая и место, где они находились, на первой гряде невысоких холмов. По ней шла дорога до Пурла – сарлской столицы, едва видимой в туманной дымке: до города было меньше дня езды.

Здесь располагалось когда-то графство Ксилиск. Края эти давно обезлюдели, превратившись в королевский парк и охотничьи угодья. В новых густых лесах, в заросших деревнях Фербин играл мальчишкой вместе со своими братьями и сестрой. Теперь же эта складчатая, пересеченная местность, насколько хватало глаз, сверкала огнем бессчетного множества пушек, а там, где маневрировали войска и военные машины, казалось, движется и течет сама земля. Надо всем этим к небесам устремлялись громадные косые столбы пара и дыма, отбрасывавшие на землю гигантские рваные тени.

Там и сям под пеленой тумана и низких облаков, над полем кровавого сражения, двигались какие-то точки и маленькие крылатые объекты. То были кауды и лиджи, почтенные животные-воины, издавна служившие для корректировки орудийного огня и передачи разведданных и приказов. Тучи более мелких небесных обитателей никого не волновали – видимо, все они были «своими». Никакого сравнения с древними временами, когда в сражениях участвовали стаи, эскадрильи, тучи громадных тварей! Конечно, если предполагать, что старинные легенды и картины заслуживают доверия... Фербин находил, что это преувеличено, а его младший единокровный брат Орамен, который вроде бы копался в древних источниках, однажды сказал: конечно, преувеличено, – но сперва, по своему обыкновению, покачал головой, дивясь невежеству Фербина.

Хубрис Холс, слуга принца, сидел на скакуне слева от него, копался в седельном мешке и бормотал, что надо бы найти съестное в ближайшей деревне за их спиной. Майор – или генерал – Йилим, расположившись справа от Фербина, рассуждал о следующем этапе кампании, то есть о перенесении войны на территорию противника. Фербин, ничего не сказав слуге, из вежливости повернулся к Иилиму. Вдруг раздалось нечто вроде звука рвущейся материи, пожилой офицер (тучный, с красноватым лицом, склонный к одышке) не окончил фразу и исчез – просто исчез, и все. Его ноги и нижняя часть туловища все еще сидели на спине животного, но все остальное валялось вокруг, разорванное на кусочки. Половина этого попала на принца, покрыв его кровью и ошметками неопознаваемых частей тела. Фербин смотрел на то, что еще оставалось в седле, стирая с лица кровь и лоскуты плоти – теплые и вонючие, мигом вызвавшие тошноту. Съеденный второй завтрак выскочил наружу так, словно спасался от кого-то. Принц закашлялся, а потом снова отер лицо окровавленной рукой.

– Ни хера себе! – услышал он Хубриса Холса, чей голос точно сломался.

Скакун Йилима, – высокий белый мерсикор, с которым Йилим обращался куда мягче, чем с солдатами, – словно внезапно понял, что сейчас случилось. Он заржал, встал на дыбы и понесся прочь, сбросив остатки наездника на изрытую взрывами землю. Другой снаряд, или ядро, или какая еще жуткая штука, приземлился поблизости, убив двух других человек: получился окровавленный клубок из людей и животных. Фербин понял, что досталось и его слуге, чей скакун упал и придавил своего хозяина. Хубрис Холс кричал от ужаса и боли.

– Ваше высочество! – крикнул один из младших офицеров, внезапно возникший перед принцем. Развернув своего скакуна, он прокричал: – Скачите! Скачите отсюда!

Фербин все вытирал кровь с лица.

Вдруг он понял, что наделал в штаны, хлестнул свое животное и помчался за офицером. Но тот через несколько мгновений исчез в брызнувшем вверх фонтане черной земли. Воздух, казалось, полнился криками и огнем, все вокруг оглушало и ослепляло. Фербин услышал собственное жалкое поскуливание. Он прижался к своему скакуну, обхватив его за шею руками и закрыв глаза, – пусть животное само пробирается между препятствиями; сам же принц не осмеливался поднять голову и посмотреть, куда едет. Грохот, стук – ужасная скачка, казалось, никогда не кончится. И опять он услышал свое поскуливание.

Тяжело дыша и поводя боками, мерсикор наконец замедлил бег. Фербин открыл глаза. Он ехал по тенистой лесной дороге у берега речки. Грохот и вспышки по-прежнему доносились со всех сторон, но теперь чуть ослабли. Выше по течению что-то горело, словно огонь охватил нависающие над берегом деревья. Уставший, запыхавшийся скакун медленно передвигал ноги. Наконец Фербин увидел высокое полуразрушенное здание, неожиданно возникшее в предвечернем свете. Он остановил мерсикора рядом с постройкой, спрыгнул с седла и отпустил поводья. Раздался очередной громкий взрыв, и животное, вздрогнув, галопом припустило по дороге. Не обделайся Фербин, он мог бы попытаться поймать мерсикора.

А потому он вошел внутрь через дверь, висевшую на перекошенных петлях, – вдруг удастся найти воду и место, где можно помыться? Его слуга знал бы, что делать. Хубрис Холс вымыл бы хозяина в мгновение ока, недовольно, но умело и без скрытой издевки. Кроме того, Фербин понял, что он теперь безоружен. Мерсикор ускакал вместе с его ружьем и парадным мечом. Мало того, исчез из кобуры пистолет, отцовский подарок, с которым Фербин поклялся не расставаться до конца войны.

Фербин нашел немного воды, какое-то тряпье и вымылся, как мог. Винная фляжка все еще оставалась при нем, хотя и была пуста. Он наполнил фляжку темной водой, стекающей из вделанного в пол длинного лотка, и прополоскал рот, потом попил. Своего отражения в темной воде увидеть не удалось. Он сунул руки в лоток, провел, как гребнем, влажными пальцами по длинным светлым волосам, затем вымыл лицо. Приличия нужно было соблюдать. Из трех сыновей короля Хауска он больше всех походил на отца – высокий, светловолосый, красивый, с горделивой и мужественной осанкой (по крайней мере, так говорили – сам он этими глупостями не забивал голову).

Битва за стенами темного, заброшенного здания продолжалась, хотя Пентрл уже погас. Фербин вдруг понял, что никак не может унять дрожь. От него все еще пахло дерьмом и кровью. Как показаться людям в таком виде? А этот грохот! Ему сказали, что сражение будет скоротечным и они быстро возьмут верх, но битва все продолжалась. Может быть, они проигрывали. Тогда лучше спрятаться. Если отец убит в сражении, то новым королем, вероятно, станет он, Фербин. Ответственность слишком велика. Он не может рисковать и появляться на людях, пока не узнает о победе. Принц нашел место на полу этажом выше, лег и попытался уснуть, но безуспешно. Перед его глазами снова и снова возникал генерал Йилим – снаряд разрывал его на части, швыряя куски плоти прямо в лицо Фербину. Снова приступ тошноты, и Фербин попил из фляжки.

Он полежал там, потом посидел, закутавшись в свой плащ, и ему стало получше. Все будет хорошо, сказал он себе. Надо просто немного отвлечься от всех этих дел – ну, еще минуту-другую, чтобы собраться с мыслями и успокоиться. А потом уже посмотреть, что там и как. Они должны победить, а отец непременно останется жив. Он, Фербин, еще не готов стать королем. Ему нравится оставаться принцем. Это весело. А быть королем, похоже, тяжкий труд. И потом, всем, кто встречался с его отцом, казалось, будто он вечен.

Фербин, видимо, задремал. Снизу доносились шум, стуки, голоса. Принц все еще не отошел от пережитого и пребывал в полусне, но заставил себя собраться, и тогда некоторые из голосов показались ему знакомыми. Тут же пришел страх – скоро его обнаружат, захватят в плен или опозорят перед солдатами отца. Как же низко он успел пасть за такое короткое время – смертельно бояться не только вражеских воинов, но и своих! На ступенях загрохотали подкованные сапоги. Вот сейчас его обнаружат!

– Здесь наверху никого, – сказал голос.

– Хорошо. Положите его здесь. Доктор... – (Последовали слова, которых Фербин не разобрал. Он все еще свыкался с мыслью, что, пока спал, никто его не нашел.) – Вы должны сделать все возможное. Блейе! Тохонло! Скачите за помощью, как я сказал.

– Да, ваше превосходительство.

– Немедленно.

– Священник, делайте свое дело.

– Тут нужен экзалтин, ваше превосходительство...

– Он будет с нами, как и полагается, не сомневаюсь в этом. А пока исполняйте свой долг.

– Конечно, ваше превосходительство.

– Остальным выйти. Тут совсем нечем дышать.

Фербин и в самом деле знал этот голос. Конечно, знал. Голос человека, отдававшего приказы, был похож... да нет, это и был голос тила Лоэспа.

Мертис тил Лоэсп был ближайшим другом и самым доверенным советником отца. Что тут происходит? Какая-то суматоха. На потолок падали тени от фонарей снизу. Принц пододвинулся к щелочке света, проникавшего с нижнего этажа, где широкий ремень, спускающийся с гигантского колеса наверху, исчезал в деревянном настиле и соединялся внизу с какими-то машинами. Подвинувшись, он смог припасть к щели в полу и увидеть, что там делается.

МирБог, это был отец!

Король Хауск лежал на широкой деревянной двери, которая покоилась на самодельных носилках. Лицо у короля было безжизненным, глаза – закрыты. Доспехи с левой стороны были пробиты и помяты; сквозь флаг, которым обмотали тело, сочилась кровь. Король казался мертвым или на грани смерти.

Фербин почувствовал, как расширяются от ужаса его глаза.

Доктор Джильюс, королевский врач, быстро открывал саквояжи и переносные шкафчики. Рядом суетился его помощник. У головы короля стоял знакомый Фербину священник, имени которого принц не помнил. Белые одеяния его были в крови и грязи, он что-то читал из священной книги. Мертис тил Лоэсп – высокий, чуть сутулый, все еще в доспехах, со шлемом в одной руке, седые волосы спутаны – ходил из угла в угол; доспехи его посверкивали в свете фонарей. Еще принц увидел двух рыцарей, которые стояли у дверей, держа наготове ружья. Со своего места он видел только грудь высокого рыцаря, стоявшего справа от двери, но лицо другого Фербин разглядел – звали его Бауэр или Брауэр, как-то так.

Надо выйти к ним, подумал Фербин, показаться, ведь завтра он может стать королем. Неправильно, глупо дальше прятаться.

Но он решил подождать еще немного. Так говорит внутренний голос, убеждал себя принц, а ведь внутренний голос не ошибался, когда не советовал ему подниматься на холм.

Глаза короля приоткрылись. Он сморщился от боли, одна рука потянулась к ране. Доктор посмотрел на своего помощника, который подошел к повелителю и взял его за руку – может быть, желая утешить и наверняка – чтобы тот не растревожил рану. Держа ножницы и щипцы, доктор присоединился к помощнику и разрезал материю, стягивавшую доспехи.

– Мертис, – слабым голосом сказал король, не обращая внимания на доктора и выпростав другую руку. Его голос, обычно сильный и строгий, стал почти детским.

– Я здесь, – сказал тил Лоэсп, подходя к королю и беря его руку.

– Мы побеждаем, Мертис?

Мертис бросил взгляд на остальных и сказал:

– Мы побеждаем, ваше величество. Битва за нами. Делдейны сдались и запросили условий. Они хотят одного – чтобы мы прекратили резню и относились к ним как к воинам. Пока что мы согласились. Путь на Девятый и ко всему, что на нем, открыт для нас.

Король улыбнулся. Фербин испытал облегчение. Похоже, дела обстояли не так уж и плохо. Он решил, что теперь ему можно и объявиться.

– А Фербин? – спросил король.

Фербин замер. Что-то он услышит о себе?

– Убит, – сказал тил Лоэсп. Сказано это было, как показалось Фербину, без всякой скорби или жалости. Чуть ли не с удовольствием, как решил бы человек менее доброжелательный, чем принц.

– Убит? – застонал отец, и Фербин почувствовал, как увлажнились его глаза.

Сейчас. Вот сейчас и надо сообщить отцу, что его старший сын еще жив, пусть от него и несет говном.

– Да, – сказал тил Лоэсп, наклоняясь над королем. – Этого тщеславного, глупого, избалованного маленького сопляка сегодня днем разорвало в куски на хребте Черьен. Тяжелая утрата для его портных, ювелиров и кредиторов, осмелюсь заметить. Что же касается всех достойных, то...

– Лоэсп? Что ты?.. – захлебываясь, проговорил король.

– Мы здесь все заодно, так? – сказал тил Лоэсп, игнорируя короля – короля! – и оглядывая присутствующих.

В ответ раздался нестройный хор тихих голосов – судя по всему, одобрительных.

– Кроме вас, священник, но это не имеет значения, – сказал тому тил Лоэсп. – Продолжайте чтение.

Тот продолжил, глаза его широко раскрылись. Помощник доктора посмотрел на короля, потом метнул взгляд на доктора, который взглянул на него.

– Лоэсп! – воскликнул король, и в голосе его послышалась прежняя властность. – Что ты имеешь в виду, оскорбляя меня и мое погибшее дитя? Это чудовищно...

– Ну-ну, помолчите-ка.

Тил Лоэсп положил шлем на пол, подался вперед, уперев подбородок в костяшки пальцев, а локоть в доспехе возложив на нагрудник короля. Это был невероятно оскорбительный жест – настолько, что все предыдущее показалось Фербину детской игрой. Король поморщился, дыхание вырывалось из его рта с хрипом, даже с клокотанием, как показалось Фербину. Доктор закончил обнажать рану в левой части груди короля.

– Я имею в виду, что этот трусливый маленький говнюк сдох. Понял, старый кретин? – сказал тил Лоэсп, разговаривая со своим господином и повелителем так, будто тот был последним нищим. – А если он каким-то чудом еще жив, то это ненадолго. Что касается твоего мальчонки, то я, как регент, пока что сохраню ему жизнь. Хотя бедный, тихий, прилежный Орамен, боюсь, может и не дожить до коронации. Говорят, мальчик интересуется математикой. Мне эта наука нужна, как и тебе, только для расчета траектории снарядов. Все же предположу, что его шансы дожить до следующего дня рождения, а следовательно и до совершеннолетия, будут тем меньше, чем ближе это событие.

– Что? – с трудом выдохнул король. – Лоэсп! Лоэсп, помилосердствуй...

– Нет, – отрезал тил Лоэсп, всей своей массой налегая на яркий от крови доспех. Король застонал. – Никакой жалости, мой глупый старый воин. Ты свое дело сделал, ты выиграл войну. Это достойный памятник тебе и отличная эпитафия. Твое время ушло. И никакой жалости, нет, ваше величество. Я прикажу без промедления убить всех сегодняшних пленных, и Девятый будет покорен со всей жестокостью, какую можно себе представить, так что канавы, реки – да хоть и все водяные колеса, мне-то что за дело – наполнятся кровью. Вопли будут ужасающими, осмелюсь заметить. И все во имя твое, храбрый король. Мщение. И во имя твоих дебильных сыновей, если хочешь знать. – Тил Лоэсп вплотную приблизил свое лицо к лицу короля. – Игра окончена, мой старый олух. Ставки в ней изначально были крупнее, чем ты подозревал!

Он поднялся, опираясь на грудь короля; Хауск снова вскрикнул. Тил Лоэсп кивнул доктору, который, сглотнув слюну, погрузил какой-то металлический инструмент в рану. Король вздрогнул и закричал.

– Вы предатели, подлые предатели! – Король зарыдал; доктор, вытащив из раны инструмент, с которого капала кровь, отступил с посеревшим лицом. – Что, ни один мне не поможет? Мрази! Убийцы своего короля!

Тил Лоэсп покачал головой, посмотрев сначала на корчащегося короля, потом на доктора.

– Вы слишком усердно исполняете свои обязанности, медик.

Он обошел монарха с другой стороны, король слабо попытался отмахнуться от него. Когда тил Лоэсп проходил мимо священника, тот ухватил советника за рукав. Тил Лоэсп спокойно поглядел на руку, что вцепилась в него. Священник хрипло сказал:

– Ваше превосходительство, это уже слишком. Так... нельзя.

Тил Лоэсп заглянул ему в глаза, потом снова посмотрел на руку. Священник отпустил его.

– Ты забыл свои обязанности, губошлеп, – сказал ему тил Лоэсп. – Давай продолжай бормотать.

Священник проглотил слюну и опять уставился в книгу. Губы его снова задвигались, хотя изо рта не вылетало ни звука. Тил Лоэсп обошел вокруг сорванной с петель двери, оттолкнул доктора и оказался с другого бока короля. Чуть нагнувшись, он принялся разглядывать рану.

– Вот уж воистину смертельное ранение, мой повелитель, – сказал он, покачивая головой. – Тебе следовало бы выпить волшебное зелье, приготовленное нашим другом Хирлисом.

Советник погрузил свою руку в рану – почти но локоть. Король вскрикнул.

– В чем дело? – спросил тил Лоэсп. – Я ведь давно нашел доступ к твоему сердцу.

Он хмыкнул, запустил руку еще глубже, сжал пальцы и крутанул. Король испустил последний крик, спина его выгнулась, а потом выпрямилась. Тело судорожно дернулось несколько раз, с губ сорвались какие-то неразборчивые звуки, но тут же замерли.

Фербин смотрел вниз. Он оцепенел, обмер, словно тело его вмерзло в лед или запеклось до состояния несгибаемости.

Ничто из того, что он слышал, видел или знал раньше, не предвещало случившегося. Ничто.

Послышался сухой треск. Священник рухнул, как мешок камней. Тил Лоэсп опустил пистолет. Рука, державшая оружие, была красной от крови.

Доктор откашлялся и отошел от помощника.

– И мальчика тоже, – сказал доктор тилу Лоэспу, отворачиваясь от парня, затем покачал головой, пожал плечами. – Он работал не только на нас, но и на людей короля. Я точно знаю.

– Но, хозяин, ведь я!.. – только и успел произнести юноша, когда выстрел тила Лоэспа сразил и его.

Первая пуля попала в живот, отчего несчастный согнулся пополам, вторая – в голову. Судя по виду доктора, он был уверен, что теперь настал его черед, но тил Лоэсп только улыбнулся ему и двум рыцарям у двери. Наклонившись, он снял полотенце с пояса убитого помощника, вытер пистолет и пальцы, потом смахнул капли крови с рукава и руки.

Тил Лоэсп оглядел остальных.

– Мы все знаем, что это было необходимо, – сказал он, с отвращением глядя на тело короля – так хирург смотрит на пациента, которому достало наглости умереть во время операции. – Короли любят поговорить, и довольно пространно, о неминуемой судьбе и служении высоким целям. – Произнося это, тил Лоэсп вытирал руки и смахивал с себя капли крови. – Давайте и мы переймем эту напыщенную риторику. Что у нас? Король умер от ран, полученных с честью в сражении, но при этом успел отомстить за себя врагу. Принц-остолоп убит, а младший целиком в моей власти. Эти двое пали жертвами вражеских снайперов. А еще мы на всякий случай спалим эту развалину. Теперь идемте – нас ждут превосходные призы.

Он бросил окровавленное полотенце на лицо мертвого юноши и закончил с обнадеживающей улыбкой:

– Кажется, здесь мы сделали все, что требовалось.

ДВОРЕЦ

Орамен сидел в овальной комнате теневого крыла королевского дворца в Пурле, когда явились гонцы с известием, что его отец и старший брат погибли, а он со временем станет королем. Принц всегда любил эту комнату, представлявшую собой почти идеальный круг: если встать в центре, можно услышать собственный голос, отражающийся от изогнутых стен самым необыкновенным и поразительным образом.

Он оторвался от бумаг и посмотрел на запыхавшегося графа, который ворвался в комнату, чтобы сообщить ему новость. Графа звали Дроффо, и родом он был из Шильды, если Орамен не ошибался. Следом за графом вошли двое слуг: они тоже дышали с трудом, лица их раскраснелись. Орамен откинулся к спинке стула и только теперь заметил, что на улице стемнело. Должно быть, слуга зажег свет в комнате.

– Погибли? – переспросил он. – Оба? Вы уверены?

– Все известия сходятся в этом. От командующего армией. И от самого тила Лоэспа. Король... его тело везут во дворец на орудийном лафете, – сказал Дроффо. – Примите мои соболезнования, ваше высочество. Беднягу Фербина, говорят, разорвало пополам снарядом. Примите мои искренние соболезнования, ваше высочество. Я скорблю так, что и не выразить словами. Они мертвы.

Орамен задумчиво кивнул.

– Но я не король?

Граф, который, на взгляд Орамена, был одет наполовину как придворный, наполовину как воин, смешался.

– Нет, ваше высочество. Вы сможете стать королем только после вашего следующего дня рождения. А пока от вашего имени будет править тил Лоэсп, насколько я понимаю.

– Ясно.

Орамен сидел, откинувшись к спинке. Нет, он себя к этому вовсе не готовил и теперь не знал, что думать. Посмотрев на Дроффо, он сказал:

– И что мне теперь делать? В чем мои обязанности?

Этот вопрос, казалось, смутил доброго графа, но лишь на мгновение.

– Ваше высочество, – сказал он, – вы могли бы поехать навстречу королевскому кортежу.

Орамен кивнул.

– Да. И правда.

– Это безопасно, ваше высочество. Сражение выиграно.

– Да, – сказал Орамен, – конечно.

Он встал и посмотрел на одного из слуг за спиной Дроффо.

– Пуисил, мне нужен паровик. Пожалуйста.

– Чтобы разогреть паровик, понадобится время, ваше высочество, – сказал Пуисил.

– Тогда поторопись, – резонно заметил Орамен.

Слуга повернулся, собираясь уходить, но в это время появился Фантиль, секретарь двора.

– Минуту, – сказал Фантиль слуге, и тот остановился; взгляд его метался между юным принцем и видавшим виды секретарем. – Может быть, лучше взять скакуна, ваше высочество? – обратился он к Орамену, улыбнувшись и поклонившись Дроффо, который кивнул ему в ответ. Фантиль был лысоват и морщинист, но при этом высок и статен.

– Вы так думаете? Но самобеглая коляска наверняка доедет быстрее.

– Скакун будет готов скорее и лучше подойдет для этого случая, ваше высочество, – сказал Фантиль. – На скакуне человек куда заметнее. Народу теперь нужно видеть вас.

Орамен хотел было сказать, что стоять можно и в задней части отцовской коляски, но нашел, что предложение секретаря не лишено смысла.

– К тому же, – продолжил Фантиль, видя колебания принца и решив поднажать, – дорога может быть забита. А у скакуна больше шансов проскользнуть, чем у машины.

– Разумеется, – согласился Орамен. – Хорошо. Пуисил, пожалуйста.

– Да, ваше высочество. – Слуга вышел.

Орамен вздохнул и уложил в коробку свои бумаги. Дни его были заняты в основном работой над новой формой музыкальной нотации. Вместе с остальным двором принц разместился рано утром в подвале дворца – тогда ожидался удар делдейнов из ближайшей башни. Они сидели там на тот случай, если дела пойдут плохо и придется бежать по туннелю туда, где в нижней части города ждали подготовленные заранее паровики. Но им так и не позволили выйти из подвала: врагов, как и предполагалось, встретила сильнейшая армия, те больше не угрожали городу и заботились лишь о собственном спасении.

Ближе к полудню принца убедили выйти с Широм Рокассом, его наставником, на огороженную крышу, чтобы осмотреть дворцовую площадь, устроенную в виде террас, и кварталы на холме – ближе к Ксилискинской башне и полю боя. Согласно телеграфным депешам, теперь полем боя стали почти все окрестности башни.

Но мало что было видно. Даже в небесах, казалось, ничего не происходит. Громадные стаи каудов и лиджей, которые в древности заполняли небо над полем боя, придавая романтики сражению, теперь почти исчезли. Действия этих существ нынче сводились к патрулированию, доставке сообщений, координации артиллерийской стрельбы и рейдам, которые мало чем отличались от обыкновенного разбоя. Здесь, на Восьмом, считалось, что крылатые боевые животные больше не играют сколь-нибудь заметной роли в наземных операциях благодаря боевым машинам и соответствующей тактике, введенной самим королем Хауском.

Ходили слухи, что у делдейнов есть летающие паровики, но если они сегодня и бросались в бой, то, видимо, в очень небольших количествах, почти не повлияв на исход сражения. Орамен был немного разочарован, хотя и решил, что старому наставнику говорить об этом не стоит – тот был патриотичен, склонен к расизму и МирБожен дальше некуда. Они спустились с крыши, чтобы заняться так называемыми уроками.

Шир Рокасс был почти пенсионером, но тем не менее за последний короткий год понял: теперь он уже мало что преподаст Орамену, разве что заставит его механически затвердить что-нибудь прямо из учебника. В последнее время принц предпочитал пользоваться дворцовой библиотекой самостоятельно, хотя и прислушивался к советам старого ученого – не только из сентиментальных чувств. Он оставил Рокасса в библиотеке – тот зарылся в каких-то пыльных свитках – и направился в овальную комнату, где всегда было спокойнее. Но, как оказалось, не в этот день.

– Орамен! – В комнату вбежала Ренек, пронеслась мимо Дроффо и Фантиля и бросилась к ногам принца, ухватившись за них. Одежда на ней была в беспорядке и разорвана. – Я только что узнала! Этого не может быть! – Ренек, дама Силб, изо всех сил обхватила руками его ноги и подняла голову. По молодому лицу текли слезы, каштановые волосы были растрепаны. – Скажите, что это не так. Пожалуйста. Ну не оба же сразу. Король и Фербин! Не оба же. Не оба. Ради всего святого, не оба!

Принц наклонился и осторожно приподнял ее, поставив на колени. Глаза Ренек были широко раскрыты, брови подняты, губы шевелились. Орамен всегда находил ее привлекательной и завидовал своему старшему брату, но теперь Ренек в своей неумеренной скорби казалась ему чуть ли не уродиной. Ее руки, лишенные надежной опоры в виде ног Орамена, вцепились в маленькую округлую планету, что висела у нее на шее на тонкой цепочке. Ренек крутила ее в пальцах – ажурные маленькие сферы внутри полого шара вращались, скользили туда-сюда, непрерывно меняли положение.

Орамен внезапно почувствовал себя зрелым, даже старым.

– Успокойтесь, Ренек, – сказал он, утешительно поглаживая ее руки. – Мы все когда-нибудь умрем.

Девица взвизгнула и снова рухнула на пол.

– Мадам, – наклоняясь к ней, произнес Фантиль сочувственным, но смущенным голосом и повернулся к Маллар, фрейлине (тоже растерянной и испуганной), которая в этот момент вошла в дверь.

Маллар, раза в два старше Ренек, в детстве перенесла инфекционное заболевание, и лицо ее осталось изрыто оспинками. У видев, как молодая женщина рыдает на деревянном полу, Маллар прикусила губу.

– Прошу вас, – сказал Фантиль, указывая на Ренек.

Маллар уговорила Ренек подняться и увела ее.

– А теперь, ваше высочество... – сказал Фантиль, но тут же повернулся. В дверях стояла Харн, дама Аэлш, нынешняя супруга короля и мать Фербина: глаза красные, волосы нечесаные и растрепанные, но одежда цела. Она замерла, и ее лицо застыло как маска. – Мадам... – начал было он.

– Подтвердите, что это так, – сказала Харн. – Это правда? Оба? И муж, и сын?

Фантиль несколько мгновений смотрел в пол.

– Да, моя госпожа. Оба убиты. Король – вне всяких сомнений. Принц – скорее всего.

Из дамы Аэлш словно выпустили воздух, но она все же медленно собралась, кивнула, потом начала поворачиваться, но остановилась и посмотрела на Орамена. Принц ответил на ее взгляд и поднялся со своего места, не отрывая глаз от Харн.

Оба всячески скрывали взаимную антипатию, но она не была тайной во дворце. Орамен не любил Харн за то, что его мать когда-то изгнали ради нее, а она не любила принца просто за то, что он существовал (как считали все). И тем не менее Орамен хотел сказать, что сочувствует ей; он хотел сказать (по крайней мере, когда размышлял об этом позднее, с ясной головой), что сочувствует ее двойной потере, что он никогда не желал и не добивался такого высокого положения для себя, что он ни действием, ни бездействием не будет стремиться изменить ее статус при регентстве или после своей коронации. Но выражение лица Харн как будто мешало ему говорить и даже побуждало к поискам таких слов, которые она ни в коем случае не сочла бы предосудительными.

Несколько мгновений он боролся с этим чувством. Может, лучше все же сказать что-нибудь, а не хранить оскорбительное – по всей видимости – молчание? Наконец он сдался. Народная мудрость гласила: «Молчание – золото», и он просто кивнул даме Аэлш, ничего не сказав. Он не только видел – всей кожей ощущал, как она поворачивается и выходит.

Орамен снова поднял глаза. Что ж, по крайней мере, с этим покончено.

– Идемте, ваше высочество, – сказал Фантиль, выставляя руку. – Я с вами.

– Ничего, если я поеду в таком виде? – спросил Орамен. Одет он был совершенно неофициально – брюки и рубашка.

– Накиньте какой-нибудь хороший плащ, ваше высочество, – предложил Фантиль, не сводя взгляда с молодого человека. Тот неуверенно поглаживал свои бумаги, словно размышляя, не взять ли их с собой. – Вы, видимо, расстроены, ваше высочество, – ровным голосом прибавил секретарь.

Орамен кивнул.

– Да, – сказал он, похлопывая по бумаге.

Верхние листы не имели никакого отношения к музыкальной нотации. Орамен был принцем, а потому его воспитывали в традициях иноземцев, обитавших на других уровнях и даже за пределами Сурсамена. И вот он, валяя дурака, покрывал листы бумаги своим именем, пытаясь записать его по-иноземному:

Орамен лин Блиск-Хауск’р юн Пурлб юн Дич.

Орамен-муж, принц (3/2), Пурлинебрак, 8/Су.

Гуманоид Орамен, принц Пурла, дома Хаусков, повелителей сарлов, Восьмой уровень, Сурсамен.

Мезерефина-Сурсамен/8са Орамен лин Блиск-Хауск’р дам Пурл.

Он переложил страницы, взял пресс-папье и придавил им бумагу сверху.

– Да, видимо. А как же иначе?

* * *

Запрыгнуть в седло мерсикора оказалось гораздо труднее, чем когда-либо прежде. Орамен, получив последние известия, действовал почти без задержек. И все же, когда он появился в освещенном фонарями дворе, там уже царила неразбериха.

Сопровождаемый (точнее, подгоняемый) Фантилем, Орамен заглянул в свои покои, схватил там большой ездовой плащ, стоически вытерпел расчесывание – Фантиль прошелся гребнем по его каштановым волосам, а потом бросился вниз по ступенькам во двор, не забывая по пути кивать мрачным лицам и молитвенно сцепленным пальцам. Задержал его только посол октов.

Посол походил на гигантского краба. Его прямое яйцеобразное тело, размером с туловище ребенка, имело темносинюю окраску и было усеяно крохотными зелеными наростами – то ли тонкими зубчиками, то ли толстыми волосками. Его трехсекционные конечности (четыре болтались, как ноги, а четыре вроде бы служили руками) были словно раскалены докрасна. Каждая заканчивалась небольшой двойной клешней – синего цвета, как и остальное тело. Эти Z-образные конечности выступали, несколько асимметрично, из четырех черных шпеньков – мясистых орудийных жерл, как всегда казалось Орамену.

Существо это с тыла и с боков опиралось на раму из полированного металла. Сзади к ней были приделаны более массивные конструкции, явно содержавшие средства для беззвучного парения в воздухе: во время него посол порой выделял немного странно пахнущей жидкости. Ряд трубок из другого цилиндра вел к тому, что считалось лицом, – оно располагалось в середине основного тела и было прикрыто подобием маски, через которую иногда просачивались крохотные пузырьки. Посол весь сиял, а если присмотреться внимательнее – как Орамен, – то выяснялось, что все его тело словно обволакивает тончайшая жидкая пленка, кроме разве что маленьких зеленых волосков и синих клешней. Октское посольство размещалось в прежнем бальном зале солнечного крыла дворца и было, естественно, до краев заполнено водой.

Посол с двумя октами, один чуть мельче его, другой чуть крупнее, проплыли над плитками коридора к Орамену и Фантилю, когда те достигли последнего лестничного пролета. Секретарь остановился, увидев этих трех существ. Орамен решил было не следовать его примеру, но успел передумать и услышал, как Фантиль тяжело вздохнул.

– Орамен-муж, принц, – сказал посол Киу-при-Пурле. Его голос напоминал шуршание сухих листьев или звук загорающегося гнилого дерева. – Тот, кто дал вам жизнь, породил, больше не есть, как не есть наши предки, благословенная Мантия, которые дал жизнь, породил нас. Скорбеть в горе пришло время и все другие подобные чувства терпеть. Силу которых я с вами не разделить. И все же. Долготерпение призываю я на вас. Догадываться можно. Вероятно, догадки будут иметь место. Плоды. Передачи энергии, как наследование. И это мы делить. Вы. Мы. Хотя в тесноте, в узких проходах мы не есть чувствовать хороши.

Орамен уставился на это существо, не зная, что отвечать на очевидный бред. Из собственного опыта он знал, что бормотание посла, по виду безумное, возможно, имело труднонаходимый смысл, если только поразмыслить как следует (и записать сказанное, если удастся), но сейчас для этого не было времени.

– Благодарю вас за добрые слова, – пробормотал он, кивнув, и продолжил спуск по лестнице.

Посол чуть подался назад, оставив на плитках маленькую сверкающую лужицу.

– Храни вас. Идите к тому, к чему вы направляетесь. Возьмите то, что я бы дал вам. Знание подобия. Окты – наследники – происходят от Вуали, наследуют. Вы наследуете. И еще я соболезновать.

– Счастливо оставаться, мой господин, – сказал Фантиль послу, после чего он и Орамен поклонились, развернулись и застучали каблуками по ступенькам последнего пролета, направляясь на цокольный этаж.

В конюшенном дворе царила неразбериха – целое сборище герцогов, графов и рыцарей спорили, кто должен отправиться с принцем-регентом в недалекое путешествие, чтобы встретить тело возвращающегося короля.

Орамен держался в тени, сложив руки на груди и ожидая, когда подведут его скакуна. Он отошел назад, ступил в кучу навоза у высокой стены, досадливо чертыхнулся и затопал ногой, чтобы очистить подошву, потом попытался соскрести налипшее о стену. Навозная куча еще дымилась. Интересно, подумал Орамен, можно ли по внешнему виду и консистенции кучи определить животное? Наверное, да, решил он.

Принц поднял голову и посмотрел вверх – на небо. За светом фонарей, укрепленных на стенах конюшенного двора и освещавших его, все еще была видна тускловатая красная линия охлаждающийся след от Пентрла. Тот зашел уже много часов назад и должен был вернуться лишь через несколько дней. Орамен посмотрел в сторону близпол юса, откуда всходил Домити, однако ночь была относительно долгой, и даже до предзари этого светила оставалось еще несколько часов.

Орамену показалось, что он видит сквозь тьму очертания башни Кинде-йиин; Ксилискинская располагалась ближе, но ее нижнюю часть скрывала высокая башня дворца. Однако он не был уверен. Ксилискинская. Или 213башня52 – название, данное их менторами, октами. Принц полагал, что лучше говорить «Ксилискинская».

Он снова обратил внимание на двор. Сколько знати собралось здесь! А он-то считал, что все сражаются с делдейнами. С другой стороны, его отец давно провел четкую границу между теми, кто сообщал двору изящество и мягкость нравов, и теми, кто мог участвовать в современной войне. Рекруты, великолепно-пестрые, ведомые в бой своими господами, не исчезли, но часть новой армии стала полностью профессиональной, а часть была представлена неплохо подготовленным ополчением. И командовали отныне капитаны, майоры, полковники и генералы, а не рыцари, лорды, графы и герцоги. Среди собравшихся во дворе Орамен заметил нескольких высших церковных иерархов и нескольких парламентариев, тоже отстаивавших свое право сопровождать принца. Он-то наивно представлял себе, что поедет один или с двумя-тремя сопровождающими. А оказалось, что он возглавит маленькую армию.

Орамену советовали не принимать никакого участия в сражении, которое развернулось сегодня в долине. Да у него и не было интереса к этой схватке, ведь предыдущим вечером всех категорически заверили, что сражение пройдет согласно диспозиции Уэрребера: до сего дня этот генерал числился среди лучших королевских стратегов. Отчасти это вызывало у принца сожаление. Всего два-три года назад его увлекли бы и очаровали машинерия войны, тщательно выверенная диспозиция, покорили бы колоссальная сложность планирования и строгая функциональность жестоких решений.

Но с тех пор он почему-то потерял интерес к военным делам. Они – эти дела – казались глубоко враждебными новой эре, которую приближали, которой помогали закрепиться. Сама война становилась старомодной, анахроничной. Неэффективная, расточительная, до крайности разрушительная, она не имела никакого отношения к сверкающему прагматическому будущему, которое предвидели величайшие умы королевства.

Только люди, подобные его отцу, могли скорбеть по прошлому. А он приветствовал будущее.

– Мой принц, – пробормотал кто-то сзади.

Орамен повернулся.

– Тоув! – воскликнул он, обнимая молодого человека. Тоув Ломма был его лучшим другом почти с младенчества. Теперь он стал армейским офицером и носил форму старого Летного Корпуса. – Ты здесь! Я думал, ты сражаешься! Как хорошо, что ты здесь!

– Последние дни меня держали в одной из башен для лиджей, вместе с эскадрильей животных. Легкие пушки. На случай воздушной атаки. Послушайте. – Он прикоснулся к руке Орамена. – Как это ужасно – ваш отец и Фербин. Сами звезды рыдают, Орамен. Не могу вам передать. Все наше летное звено... Так вот, знайте – мы в вашем распоряжении.

– Скорее в распоряжении тила Лоэспа.

– Он ваш защитник, Орамен. Я уверен, он будет хорошо вам служить.

– И я уверен.

– Но ваш отец... Наш несчастный король, все наши... – Голос Тоува задрожал. Замотав головой, он отвернулся, прикусил губу и засопел.

Орамен почувствовал, что должен успокоить старого друга.

– Что ж, я думаю, он умер счастливым, – сказал принц. – В сражении, одержав победу, как и хотел. Как хотели все мы. – Он оглядел столпившихся во дворе. Соперничающие между собой аристократы, казалось, выстраивались в некое подобие колонны, но скакуна Орамена пока что не было видно. На паровике бы получилось быстрее. – Я потрясен, – продолжил принц. Тоув по-прежнему смотрел в сторону. – Мне будет не хватать его. Ужасно не хватать. Это ясно. – Тоув снова посмотрел на него. Орамен широко улыбнулся и чуть подмигнул товарищу. – По правде говоря, я чувствую себя оглушенным животным – продолжаю идти, но глаза и мозги перекошены. Я жду, что вот-вот приду в себя. Я бы сделал это немедленно, если бы мог.

Тоув повернулся к принцу, глаза его горели.

– Я слышал, когда в войсках стало известно, что их возлюбленный король погиб, они набросились на пленных и перебили всех до одного.

– Надеюсь, что это не так, – сказал Орамен. – Отец был бы против.

– Они убили его, Орамен! Эти звери! Жаль, что меня там не было – я бы тоже отомстил за короля.

– Что ж, никого из нас там не было. Будем надеяться, что сделанное не принесет нам бесчестия.

Тоув медленно кивнул и снова ухватил Орамена за руку.

– Вы должны быть сильным, Орамен, – сказал он.

Орамен посмотрел на своего старого друга. Сильным... Таких банальностей Тоув ему еще не говорил. Смерть странно действует на людей.

– Итак, – сказал Тоув с робкой, неуверенной улыбкой, – как теперь вас называть – ваше величество? Или иначе?

– Пока еще рано... – начал было Орамен, но тут подошел один из графов и увел его. Сесть в седло ему помогали несколько герцогов.

* * *

На Ксилискской дороге, неподалеку от городка Эвингрит, кортеж, сопровождавший тело короля Нериета Хауска назад в столицу, встретился с почти столь же многолюдной процессией, возглавляемой Ораменом. Мертис тил Лоэсп (почти всю свою жизнь известный как правая рука монарха), увидев принца-регента в свете шипящих походных фонарей и медленно нарастающей зари Домити, до восхода которого оставалось еще несколько часов, спешился. Грузным шагом подойдя к скакуну принца, Лоэсп встал на одно колено посреди дорожной грязи и наклонил голову, оказавшуюся напротив стремени принца. Серебристые волосы его были встрепаны и стояли клочьями от перенесенных испытаний, искаженное скорбью лицо покрывали пороховая копоть и горячие слезы, которые все еще катились из глаз.

– Ваше высочество, наш возлюбленный господин, король, который был вашим отцом и моим другом и отцом для всего народа, возвращается к своему трону победоносным, но не живым. Мы одержали великую и разгромную победу, наши завоевания и полученные выгоды колоссальны. Только наше горе превосходит столь гигантские достижения. И превосходит так, что измерить это невозможно. Рядом с этой горькой утратой наш недавний триумф, пусть он и доставит нам яростную славу, ничтожен. Единственная причина того и другого – ваш отец. Без его несравненного руководства и настойчивого стремления к цели мы бы не одержали победы, а наша скорбь вызвана его безвременной, незаслуженной, неожиданной смертью.

И вот моя доля, которой я никогда не искал, мой великий долг – править в течение короткого промежутка между этим скорбным днем и великим днем вашей коронации. Я умоляю вас, ваше высочество, верить мне в том, что все совершаемое мной от вашего имени, мой господин, будет делаться ради вас и сарлского народа, всегда во имя МирБога. Ваш отец не принял бы меньшего, и в этом, столь важном для нас деле я смогу хоть в малой мере отплатить за честь, оказанную мне королем. Я чту вас так, как чтил его, ваше высочество, – целиком и полностью, всем моим существом, каждой моей мыслью, каждым поступком, сейчас и до тех пор, пока в этом будет состоять мой долг.

Сегодня я потерял лучшего друга, какого только можно представить, ваше высочество, истинный свет, негаснущую звезду, своим постоянным сиянием превосходившую, затмевавшую любое светило. Сарлы потеряли величайшего полководца, чье имя останется в нашей памяти до конца времен и будет звучать среди невидимых звезд громче, чем имя любого героя седой древности. Не стоит надеяться, что мы хоть отчасти достигнем его величия, и я нахожу утешение только в одном, мой господин: истинно великие остаются сильными и после смерти, и как великая звезда, угаснув, все еще испускает слабые лучи света и тепла, так и он оставил нам в наследство власть и мудрость. Из этого наследства мы будем черпать силы, своим величием оно станет усиливать наши собственные убогие старания и наши мизерные достижения, укреплять нашу волю.

Ваше высочество, если вам кажется, что я выражаюсь неизящно или без должного уважения к вашему положению и вам лично, прошу меня простить. Мои глаза слепы, уши глухи, а язык стал неискусен после всего, что случилось сегодня. Завоевать больше, чем мы считали возможным, а потом потерять куда больше этого – такое потрясло бы любого, кроме одного человека с несравненной душой, которого мы перенесли сюда, исполняя свой скорбный и страшный долг.

Тил Лоэсп замолчал. Орамен понимал, что должен сказать что-то в ответ. Последние полчаса он очень старался не обращать внимания на щебечущих герцогов вокруг себя – после того, как к нему сквозь толпу из людей и животных пробился Фантиль и предупредил, что, возможно, придется произнести речь. Даже эту краткую фразу секретарь едва успел произнести – его вместе со скакуном оттерли в сторону, туда, где было его место, по мнению знати: среди низшего дворянства, послушно стенающих священников и парламентариев со скорбными лицами. С того самого момента Орамен пытался придумать что-нибудь подходящее. Но что он мог сказать или сделать?

Он скользнул взглядом по блестящим аристократам. Все они, судя по мрачным, почти демонстративным кивкам и бормотанию, целиком и полностью одобряли речь Мертиса тила Лоэспа. Орамен на миг повернулся в седле, чтобы взглянуть на Фантиля – тот теперь оказался еще дальше, среди дворянских отпрысков, священников и представителей неблагородных сословий. Кивками и короткими взмахами руки секретарь показывал, что принц должен сойти на землю. Орамен так и сделал.

Вокруг него уже собралась небольшая толпа из спешившихся придворных и – вероятно – жителей близлежащего городка. Они заполнили широкую дорогу и толкали друг друга, пытаясь занять удобное место на обочине. В свете приближающейся зари, под небом с бегущими облаками, было видно, как люди забираются на деревья для лучшего обзора. Принц все еще не знал, что сказать в ответной речи; ему вдруг пришла мысль, что из этой сцены можно сделать превосходное живописное полотно. Орамен взял тила Лоэспа за руку и развернул так, чтобы тот стоял рядом с ним.

– Спасибо за ваши слова и деяния, дорогой тил Лоэсп, – сказал он.

Орамен прекрасно осознавал, насколько проигрывает рядом с ним: хрупкий принц, едва выросший из детских одежек, наряженный под плащом так, словно готовится отойти ко сну, и мощный воин-победитель, еще не снявший доспехи, пестрящие щербинами – следами сражения. Тил Лоэсп был в три раза старше Орамена и выглядел почти столь же зрелым и величественным, как покойный король.

Тил Лоэсп возвышался над Ораменом, из его груди с хрипом вырывалось дыхание, все еще отдававшее кровью и гарью. На застывшем лице отражались все перипетии ожесточенного боя и читалась невыносимая скорбь. Драматизм сцены не ускользнул от принца. Ах, какую картину мог бы создать художник, особенно из старых мастеров – Дилучерр или Сордик, а может, даже и Омулдео! И почти сразу же Орамен понял, что должен сделать – украсть.

Не из картины, конечно, а из пьесы. Было немало старых трагедий с подобными сценами и подходящими для данного случая речами – их хватило бы для обращения к десятку мертвых папаш и мужественных воинов. Выбор был более устрашающим, чем сама задача, стоявшая перед Ораменом. Сейчас он вспомнит, выберет, отредактирует, осмыслит, сымпровизирует – и выйдет из положения.

– Сегодня горчайший для нас день. – Орамен возвысил голос и голову. – Будь вам по силам вернуть нашего отца, знаю, вы бы не остановились ни перед чем. Но пусть ваше усердие обратится к благу народа. Вы принесли нам одновременно печаль и радость, мой добрый тил Лоэсп, но, невзирая на все переживаемое нами горе, невзирая на то, что мы надолго погрузимся в скорбь, радость от великой победы будет ярко светить нам, пока мы, неукоснительно соблюдая традицию, оплакиваем страшную потерю. И мой отец, несомненно, желал бы именно этого... Его славные деяния вызвали горячее преклонение перед ним задолго до сегодняшнего триумфа, и значительность совершенного им лишь усиливается благодаря подвигам тех, кто сражался вместе с отцом перед Ксилискинской башней.

Сказав это, Орамен несколько мгновений оглядывал собравшихся, потом попытался еще больше возвысить голос.

– Сегодня отец взял с собой одного сына, а другого – меня – оставил дома. Я потерял сразу отца и брата, а также короля и его законного наследника. Они затмевают меня в смерти, как затмевали в жизни, и Мертис тил Лоэсп, хотя ему хватает и других обязанностей, должен заменить мне обоих. Я не знаю никого, кто лучше исполнит эту миссию.

Орамен кивнул в сторону мрачноликого воина, набрал в грудь воздуха и продолжил, по-прежнему обращаясь к толпе:

– Я знаю, что моей заслуги в сегодняшней победе нет, – думаю, мои слабые еще плечи не выдержали бы такого груза. Но я горд тем, что стою с сарлским народом, что могу вместе с ним радоваться и воздавать должное совершенным подвигам. Наша обязанность – сполна отдать дань тому, кто научил нас радоваться, поощрял наше уважение к подвигам и служил для нас примером.

Раздались одобрительные возгласы, сначала разрозненные, но постепенно набиравшие силу. Орамен слышал удары мечей о щиты, латных рукавиц о нагрудники и – более современный способ одобрить пышное красноречие – громкие выстрелы: пули обратным градом полетели в небо.

Мертис тил Лоэсп, слушавший речь Орамена с непроницаемым видом, казалось, был несколько удивлен – даже встревожен – ее концовкой. Но тень на его лице (может, это было игрой неверного света походных фонарей и неясного сияния невзошедшей малой звезды?) промелькнула и мгновенно исчезла: не о чем и говорить.

– Могу я увидеть своего отца, ваше превосходительство? – спросил Орамен.

Он чувствовал, что сердце у него заколотилось в груди, а дыхание участилось, но изо всех сил пытался сохранить спокойствие и достоинство – ведь этого, похоже, ждали от него. Но если от него ждали другого – как он будет стенать и рвать на себе волосы, увидев тело отца, – то разношерстной публике пришлось бы испытать разочарование.

– Вот он, ваше высочество, – сказал тил Лоэсп, оборачиваясь и указывая на длинную телегу, запряженную тяжеловозами.

Они направились к телеге, и толпа людей (в основном вооруженных, с выражением сильного горя на лице) расступилась перед ними. Орамен увидел высокого, сухопарого генерала Уэрребера, который сообщил им о предстоящем сражении всего день назад, и экзальтина Часка, первосвященника. Оба приветствовали принца кивком. Уэрребер казался старым и усталым; несмотря на высокий рост, он словно сморщился в своей помятой генеральской форме. Кивнув, генерал опустил взгляд в землю. На лице Часка, великолепного в своих богатых одеяниях поверх сверкающих доспехов, появилось что-то вроде скупой полуулыбки, будто он хотел сказать: «Смелее, не бойтесь».

Они забрались на импровизированный катафалк. Там были два священника в разодранных, как и следовало, одеяниях. Сверху на дроги лился белый едкий свет от шипящего, потрескивающего фонаря, закрепленного на шесте. Лицо отца посерело, выглядело спокойным и каким-то сосредоточенным, словно он, закрыв глаза и сжав челюсти, обдумывал какую-то крайне насущную проблему. От шеи к телу спускалось серебристое покрывало, расшитое золотом.

Орамен некоторое время смотрел на короля, потом сказал:

– При жизни деяния отца говорили сами за себя. Теперь, когда его нет, я должен стать немым, как все его незавершенные дела. – Он похлопал тила Лоэспа по руке. – Я посижу с ним, пока мы будем возвращаться в город. – Он посмотрел назад, на орудийный лафет. Мерсикор, громадный жеребец, без защитных доспехов, но в полном убранстве и с пустым седлом, был привязан сзади. – Это?.. – начал Орамен, потом демонстративно закашлялся и, прочистив горло, сказал: – Это скакун моего отца.

– Да, – подтвердил Лоэсп.

– А скакун моего брата?

– Не найден, ваше высочество.

– Пусть моего тоже привяжут к лафету – позади отцовского.

Орамен устроился у изголовья, потом, представив себе лицо Фантиля, решил, что это сочтут неуместным, и переместился к ногам. Он сидел в конце телеги, скрестив ноги и уставив глаза вниз, два мерсикора трусили сзади, и в сгущающемся тумане клубилось их дыхание. Остальную часть колонны составляло пестрое скопище людей, животных и телег: они двигались в город в молчании, нарушаемом только поскрипыванием колес, похрапыванием зверей и цоканьем копыт. Утренний туман окутывал восходящую звезду нового дня почти до самых стен Пурла, а потом медленно поднялся, словно холстина, подвешенная над городом и дворцом.

При приближении к воротам близполюса, где на памяти Орамена возникло множество маленьких фабрик и то, что называлось новым городом, временное солнце посветило немного, а потом снова исчезло за облаками.