СХОЛАСТЕРИЯ 1 страница

Фербин отц Аэлш-Хауск’р и его слуга Хубрис Холс скакали по разбитой дороге через лес облакодрев в направлении схоластерии Ксилискин-Анджринх. Они решили двигаться долгой полуночью гелиодинамика Гуим, тускловато-красное сияние которого напоминало розовый шрам на горизонте даль-полюса. Пока что они только дважды съезжали с дороги – в первый раз, чтобы избежать встречи с отрядом конных ихтьюэнов, во второй – когда вдалеке на дороге показался паровик. Внешность принца изменилась: Холс выбрил ему голову, а волосы на лице Фербина росли быстро (они были темнее волос на голове и почти каштановыми, что непомерно его раздражало). Он снял все свои кольца и другие королевские украшения и оделся в то, что Холс нашел на поле боя.

– С трупа? – пролопотал Фербин, оглядывая себя с ног до головы.

Холс счел за лучшее не сообщать принцу загодя о происхождении этой одежды. Облачаться в штатское для Фербина было внове.

– При беглом взгляде я не заметил на нем ран, ваше высочество, – резонно возразил Холс. – Только небольшое кровотечение из ушей и рта. И мертв он был уже дня два-три, так что все вши давно уже сбежали от холода. К тому же это был человек благородного происхождения – маркитант, если не ошибаюсь.

– Какого там благородного! Купец. – Фербин закатал рукава, выпростал руки и покачал головой.

Если воздушные силы и проводили рекогносцировку – маловероятную при такой темноте, – принц и его слуга ничего не заметили. Никто не пикировал вниз, намереваясь разобраться, что это за путники – Холс на своем рауэле и Фербин на мерсикоре, которого слуга привел на руины над рекой четырьмя днями ранее. Чтобы не уснуть по дороге, они жевали корень крайла: у Холса оказались запасы в седельном мешке. Это придавало их разговору довольно комический, на взгляд Хубриса, оборот. «Двое жвачных», – подумал он, но сказать об этом Фербину не решился.

– Хубрис Холс, твой долг – сопровождать меня, если я все-таки решу лететь.

– Позволю себе не согласиться, ваше высочество.

– Никаких несогласий. Долг есть долг. Твой или мой.

– Что касается королевства и королевских законов, то в этом я с вами не спорю, ваше высочество. Но в том, что выходит за их пределы, – тут вопрос спорный.

– Ты слуга, а я – принц! И ты должен делать то, что тебе говорят, черт тебя подери, даже будь я мелким дворянчиком с развалюхой из кирпича, шелудивой клячей и кучей детишек. Но как слуга принца, наследного принца, прибавлю я, королевского дома Хаусков... – От упрямства слуги у Фербина даже дыхание перехватило – принц был полон недоумения и недовольства. – Мой отец высек бы тебя, Холс. Слышишь? А то сделал бы и кое-что похуже. Черт тебя побери, я ведь законный король!

– Ваше высочество, я теперь с вами и буду оставаться с вами до этой академии, а потом последую туда, куда вы сочтете необходимым, если только не пересечете рекомендованные вам пределы. До этого момента я буду рядом с вами, преданный, как всегда.

– А за пределами ты тем более должен оставаться со мной! Куда бы я ни отправился!

– Ваше высочество, прошу прощения... Моя верность – то, что остается в кастрюле, когда все выварится, так сказать, – это верность трону, а не вашему доброму высочеству. Если вы пересекаете границы владений вашего отца, то, насколько я понимаю, моя обязанность – в том, чтобы вернуться к источнику власти. А он, по моему разумению, располагается в Пурле, в королевском дворце, при условии, что все обстоит нормальным образом. Там я должен получить новые инструкции от... ну, не знаю, от того, кто их даст...

– Холс, ты что – юрист?

– Спаси господи, ваше высочество!

– Тогда заткнись. Твой долг – оставаться со мной. И закончим на этом.

– Прошу прощения, ваше высочество, но мой долг – хранить верность королю.

– Но я и есть король! Разве ты мне не долдонишь уже четыре дня, что я – законный наследник?!

– Ваше высочество, извините за резкость, но вы – некоронованный король, который твердо намерен удалиться от своего трона.

– Да! Для того, чтобы спасти свою жизнь. Искать помощь, чтобы потом вернуться и предъявить свои права на трон, если на то будет воля МирБога. И должен отметить, что, поступая таким образом, я следую самым почтенным примерам. Разве МирБог не находит убежище от забот здесь, в сердце нашего благословенного мира? Разве сами сарлы не бежали от преследований со своей родины на наш возлюбленный Сурсамен?

– И все же, ваше высочество, быть королем – значит выполнять некоторые обязанности. Нужно дать знать народу, что вы живы.

– Неужели? Отлично. – Фербин решил принять умеренно-саркастичный тон. – Значит, ты мне даешь советы? И что еще должен король?

– Ваше высочество, он должен действовать по-королевски и, если требуется, брать власть силой, а не отдавать ее...

– Хубрис Холс, не смей читать мне проповеди о том, что такое быть королем! И тем более не учи меня королевским обязанностям!

– Ни в коем случае, ваше высочество. Я соглашаюсь с вами целиком и полностью. Чтение проповедей – это дело схоластов-отшельников, к которым мы держим путь. На этот счет у меня нет возражений.

Рауэл Холса заржал, словно в знак согласия. Оба скакуна, обученные ночной езде, в буквальном смысле могли спать на ходу. Правда, время от времени им требовались тычки, чтобы оставаться на дороге.

– Я сам решу, в чем состоит мой долг, Холс. Мой долг в том, чтобы не погибнуть от рук тех, кто уже убил одного короля и глазом не моргнув убьет и второго – меня!

Холс поднял взгляд на почти богопротивную громаду Гиктурианской башни, устремляющейся, как судьба, ввысь, слева от них. От ствола, подпирающего небеса, отходили поросшие травой и лесами склоны – тем круче, чем ближе к вершине. Там, близ ровной, пугающей поверхности башни, земля и листва взрывались зеленой волной, контрастируя с бледностью гигантского цилиндра: тот мерцал в низком красном свете, словно кость давно умершего божества.

Холс откашлялся.

– Эти документы, что мы ищем, ваше высочество... они не действуют в обратном направлении?

– В обратном направлении? Что ты хочешь этим сказать, Холс?

– Может, они позволят вам спуститься в ядро и увидеть МирБога? – Холс понятия не имел, как все это действует. Он никогда не интересовался религией, хотя за подачку всегда был готов пропеть хвалу церкви. Холс давно подозревал, что МирБог – лишь еще один полувымысел, служащий для сохранения привилегий могущественных и богатых. – И вы узнаете, не поможет ли вам тамошнее Божество. – Он пожал плечами. – Это избавит нас от необходимости выбираться на поверхность, а оттуда – к внешним звездам.

– Это невозможно, Холс, – терпеливо сказал Фербин, стараясь не вспылить от такой детской болтовни. – Октам и – слава Богу – аултридиям запрещено общаться с МирБогом. Им не позволено спускаться в ядро. А потому и нам тоже.

Он мог бы ответить пространнее, но поперхнулся частицей пережеванного крайлового корня, зашелся в приступе кашля и несколько минут отплевывался и хрипел, отказываясь от неоднократных предложений Холса стукнуть его по спине.

* * *

Гиктурианско-Анджринхская схоластерия располагалась на невысоком холме, в одном дне пути от Гиктурианской башни, если следовать к близполюсу: громадная колонна возвышалась почти посредине между Пурлом и схоластерией. Как и большинство схоластерий, эта имела неприступный вид, хотя и не была укреплена. Сооружение походило на вытянутый, низкий замок без куртины. В двух башнях размещались телескопы, а не пушки. Наружные же стены, раскрашенные в самые разные цвета, приобрели залихватский вид, но принцу все равно показались мрачными. Фербин всегда испытывал трепет перед такими местами и их обитателями. Потратить жизнь на учение, размышления и созерцание – что за бездарное расточительство! Его одолевало то презрение к тем, кто отказывает себе в удовольствиях ради абстракций вроде познания, то чувство, близкое к почтению. Принца сильно впечатляло, что по-настоящему умные люди добровольно выбирают такой образ жизни.

В одно из таких мест отправилась бы Джан Серий, будь у нее возможность выбора. Но выбора у нее, конечно, не было, к тому же Культура взяла ее к себе. В своих письмах домой она описывала оплоты учености, очень похожие на схоластерии. У Фербина создалось впечатление, что она многому научилась. («Слишком многому», – как иронически-насмешливо заметил отец.) Более поздние письма, казалось, намекали на то, что сестра стала кем-то вроде воина, почти непобедимого. Поначалу в семье решили, что Джан Серий спятила, хотя вообще-то воительницы существовали. Прежде все они были убеждены, что все это в прошлом, но с другой стороны, кто мог знать наверняка? Образ жизни иноземцев – верховников, менторов, Оптим и бог знает, каких еще, – выходил за пределы их понимания. Большая часть жизни была рядом долгих оборотов колеса фортуны – белая полоса, черная полоса. Возможно, воительницы являлись частью бесконечно странного и непознаваемого будущего.

Фербин надеялся, что сестра стала воительницей. Если он доберется до нее или сумеет связаться с ней, не исключено, что Джан Серий сумеет ему помочь.

Справа от них все ярче разгоралась заря медленного, ленивого гелиодинамика Обор. Они проехали мимо начинающих схоластов, которые трудились в полях, садах и ручьях, окружавших беспорядочное нагромождение ярко раскрашенных зданий. Те кивали, выкрикивали приветствия, снимали шляпы. Фербин подумал, что они выглядят почти счастливыми.

Сарлские города все чаще давали приют схоластериям или похожим на них заведениям. Впрочем, обучение в этих городских школах имело более практический уклон, чем в древних схоластериях, обычно отдаленных и располагавшихся в сельской местности. Многие купцы и даже некоторые дворяне стали посылать своих сыновей в эти современные университеты. Фербин слышал про один такой – в Решиге, куда принимали только девочек. (Правда, все знали, что жители этого, к счастью отдаленного, города давно спятили.)

– Не вижу телеграфных проводов, – сказал Холс, обведя взглядом пестрые здания. – Может, это и к лучшему. Посмотрим.

– Что-что? – спросил Фербин.

* * *

Фербин редко молился. Он знал, что это грех; правда, грех благородный, всегда говорил он себе. Он был уверен, что терпение и даже внимание не безграничны даже у богов. Каждый отказ от молитвы приводил к тому, что в божественном суде становилось чуточку менее многолюдно, а значит, освобождалось место для более достойных, менее везучих людей, чьи молитвы благодаря Фербину получали больше шансов быть услышанными среди шума, наверняка стоявшего там. На самом деле его даже утешало сознание того, что его молитвам – молитвам принца – наверняка отдали бы предпочтение в суде МирБога: голос Фербина, естественно, звучал бы громче. А потому своим скромным, самоуничижительным отсутствием он приносил гораздо больше добра, чем кто-нибудь менее высокопоставленный, шедший на такое же самопожертвование.

И все же МирБог никуда не делся. Хотя попытка встретиться с ним – как предлагал Холс – и была откровенной глупостью, но молитвы наверняка выслушивались. Говорили, что иногда МирБог вмешивается в людские дела, творя добро, утверждая справедливость и наказывая грешников. А потому если принц не обратится к божеству, то пренебрежет своим долгом. МирБог, возможно – да нет, точно! – знает об ужасных несчастьях, которые выпали на долю Фербина и могут выпасть на долю всех сарлов, когда ими будет править узурпатор. Но пожалуй, МирБог не станет действовать, пока не получит от него, законного короля, чего-то вроде формального запроса. Фербин не знал в точности, как действуют все эти штуки, – на занятиях по Закону Божьему он всегда слушал невнимательно, – но внутренний голос подсказывал, что они действуют именно так.

«Господи милостивый, Господь Мира. Поддержи меня в моем деле, спаси от гонителей, если, гм, таковые существуют.

Если же их нет, то пусть не будет и впредь. Помоги мне бежать с планеты, помоги найти Ксайда Хирлиса и мою дорогую сестру Джан, чтобы она пришла мне на выручку. Пусть богатство и роскошество народа Культуры не отвратят ее от брата. Боже, покарай этого грязного узурпатора тила Лоэспа, убившего моего отца, да подвергнется он самым страшным и гнусным наказаниям и унижениям. Это подлый изверг, воистину – чудовище в человеческом облике! Боже, ты наверняка видел, что случилось, а если нет – загляни в мою память, эти события запечатлены там, выжжены навсегда, как клеймом. Да знал ли свет более страшное преступление? Какой ужас, совершенный между твоими небесами, может превзойти это зверство?»

Фербин обнаружил, что у него перехватывает дыхание. Пришлось остановиться, чтобы взять себя в руки.

«Господи, если ты накажешь его самым жестоким образом, я возрадуюсь. Если же нет, я восприму это как ясный и очевидный знак того, что ты не только отказываешь ему в божественном воздаянии, но и отдаешь его судьбу в руки человеческие. Возможно, это будут не мои руки – как ты, верно, знаешь, я человек мирный, чуждый действия, – но двигаться они будут по моей воле, клянусь тебе, и мрачным уделом негодяя станут боль и отчаяние. И всех, кто помогал ему, – тоже. Клянусь поруганным телом моего возлюбленного отца! – Фербин проглотил слюну и откашлялся. – Боже, я прошу об этом не для себя, а для моего народа, ты знаешь. Я никогда не хотел быть королем, хотя и готов взять на себя это бремя. Элим – вот кто должен был наследовать отцу. Орамей в один прекрасный день может стать хорошим королем. А я... я не уверен, что у меня это получится. И никогда не был уверен. Но долг есть долг».

Фербин смахнул слезу со своих плотно закрытых глаз.

«Боже, благодарю тебя за это. Да, и еще. Я прошу тебя, пусть мой идиот-слуга осознает свой истинный долг, пусть он останется со мной. Я не имею опыта в низких мирских делах, а он знает в них толк. Конечно, он бессовестный зануда, но помогает мне двигаться к цели. Я почти не выпускаю его из виду, боясь, как бы он не сбежал от меня: без него мой путь станет неимоверно трудным. И прошу тебя, пусть здешний схоласт, некто Селтис, будет расположен ко мне, пусть он забудет, что это я подложил ему кнопку на стул. И личинку в его пирог. Всего два случая – о чем тут говорить? Пусть у него окажется разрешение на путешествие по башне, пусть он отдаст его мне, чтобы я смог выбраться отсюда. Даруй мне все это, МирБог, и, клянусь жизнью отца, я воздвигну храм твоему величию, состраданию и мудрости, и храм этот посрамит сами башни! Гм... Так. Я всем своим... Нет, все. – Фербин поднялся, открыл глаза, потом снова закрыл и опять встал на одно колено. – Ах да, и благодарю тебя».

Они прибыли в схоластерию. Фербин сообщил о себе как о путешествующем дворянине с помощником (на последнем настоял Холс, тем самым повышенный в должности), которому необходима аудиенция главного схоласта. Им предоставили маленькую келью. Фербину было внове, что с ним обращаются как с обычным человеком. Отчасти это выглядело забавным, а отчасти – унизительным и даже неприятным, хотя именно это неприметное обличье спасало его от смерти. Его просили подождать, тогда как даже отец находил время принять его. Это также было для него внове. Ну, не совсем, – кое-кто из знакомых дам тоже придерживался подобной тактики. Но то было приятное ожидание, хотя временами и казавшееся невыносимым. Нынешнее же никак нельзя было назвать приятным – скорее оскорбительным.

Принц сидел на маленькой лежанке в небольшой комнатке, оглядывая ее голые стены и скудное содержимое. Он мельком взглянул на Гиктурианскую башню – окна в схоластериях старались проделывать так, чтобы те выходили на башни. Потом он оглядел свои одежды, снятые с мертвеца. Фербин сидел, обхватив себя руками и дрожа, когда раздался громкий стук. Не успел он сказать «Войдите», как дверь распахнулась и в комнату вошел Хубрис Холс. На ногах он держался нетвердо, лицо его раскраснелось.

– Ваше высочество, – сказал он, потом как будто взял себя в руки, подтянулся и изобразил кивок – вероятно, намек на поклон. От Холса пахло дымом. – Главный схоласт готов вас принять, ваше высочество.

– Я немедленно иду к нему, Холс, – сказал Фербин. Вспомнив, что МирБог, как считается, помогает тем, кто сам себе помогает, и что по этому принципу явно живет и сам Холс, он добавил: – Благодарю.

Холс нахмурился, на его лице появилось недоумение.

* * *

– Селтис, дорогой друг! Это я! – Фербин, раскинув руки, вошел в кабинет главного схоласта Гиктурианско-Анджринской схоластерии.

Пожилой человек в слегка поношенной мантии схоласта сидел за широким, забрызганным чернилами столом. Глаза его моргали за маленькими круглыми стеклами очков.

– То, что вы – это вы, сударь, есть одна из неоспоримых истин. Вы всегда, приходя с просьбой, произносите подобные трюизмы и считаете их глубокими?

Фербин оглянулся, убеждаясь, что дверь закрыта снаружи слугой-схоластом, который провел его до кабинета. Улыбнувшись, он подошел к столу главного схоласта, по-прежнему держа руки широко раскинутыми.

– Нет, Селтис, я хочу сказать, что я – это я! – Он понизил голос. – Я – Фербин, некогда ваш самый несносный, но, надеюсь, и самый любимый ученик. Извините, что я надел эту личину, но я рад, что она смогла обмануть вас. Можете не сомневаться: это и в самом деле я. Здравствуйте, мой дорогой друг, мой мудрейший наставник!

Селтис поднялся, на его морщинистом лице читались недоумение и неуверенность. Он сделал легкий поклон.

– Господи милостивый, теперь я вижу. – Его взгляд обшаривал лицо Фербина. – Как поживаете, мой мальчик?

– Уже больше не мальчик, Селтис, – сказал Фербин, удобно усаживаясь в кресло сбоку от стола, внутри небольшого эркера; Селтис остался сидеть за столом, глядя на бывшего ученика поверх небольшой тележки, наполненной книгами. Фербин напустил на лицо серьезное, даже измученное выражение. – Скорее молодой человек. И до недавнего времени – счастливый, беззаботный молодой человек. Дорогой Селтис, я видел, как убили моего отца, убили при ужасающих обстоятельствах...

Селтис встревоженно поднял руку, отвернулся от Фербина и сказал:

– Мунрео, прошу тебя, оставь нас.

– Слушаюсь, главный схоласт, – произнес чей-то голос.

К ужасу принца, молодой человек в мантии начинающего схоласта поднялся из-за крошечного, заваленного бумагами столика в неприметной нише и, с изумлением взглянув на Фербина, направился к двери.

– Мунрео, – сказал главный схоласт юноше, когда тот взялся за ручку двери; Мунрео обернулся. – Ты ничего не слышал. Ясно?

Юноша чуть наклонил голову.

– Да, мой господин.

– Так-так, он, видимо, учится искусству маскировки, – неловко пошутил Фербин, когда дверь за молодым человеком закрылась.

– Ему можно верить, я ручаюсь, – сказал Селтис и пододвинул собственный стул поближе к Фербину, продолжая изучать его лицо. – Напомните, кто был моим помощником при дворе.

Фербин нахмурился, надул щеки.

– Ой, не знаю... Моложавый такой. Имени не помню. – Он улыбнулся. – Прошу прощения.

– А название столицы Воэтта я, видимо, плохо вдалбливал вам в голову и оно там не осталось?

– Ах, Воэтт. Знал дочку посла оттуда. Миленькая девочка. Она была из... Ноттла? Готтла? Доттла? Что-то в этом роде. Правильно?

– Столица Воэтта – Виринити, – устало проговорил Селтис. – Теперь я не сомневаюсь, что вы – тот, за кого себя выдаете.

– Прекрасно!

– Добро пожаловать, ваше высочество. Но должен сказать – нам сообщили, что вы убиты.

– Если бы все зависело от этого негодяя, тила Лоэспа, я в самом деле был бы мертв, мой друг.

Селтис с тревогой посмотрел на него.

– Новый регент? Почему вы питаете к нему ненависть?

Фербин вкратце рассказал Селтису свою историю, начиная с того момента, когда он с сопровождающими въехал на Черьенскую гряду, чтобы обозреть поле битвы. Селтис вздыхал, дважды протирал очки, подавался назад, подавался вперед, в какой-то момент встал, обошел вокруг своего стула, выглянул из окна, снова сел. Несколько раз он покачал головой.

– И вот я со своим верным слугой явился к вам и прошу о помощи, дорогой Селтис. Сначала мне нужно передать весточку Орамену, а потом покинуть Восьмой и весь великий Мир. Я должен предупредить брата и найти сестру. Вот какие унижения приходится мне терпеть. Моя сестра провела с этими Оптимами из Культуры вот уже восемнадцать лет и, если верить ее письмам, научилась таким вещам, которые даже вас могут впечатлить. Она стала кем-то вроде воительницы, насколько я понимаю. Так или иначе, она может иметь власть и влияние, которых нет у меня, или воззвать к чужим власти и влиянию. Помогите мне добраться до нее и предупредить брата, Селтис, и моя благодарность, клянусь вам, будет безграничной. Я законный король, хотя еще и не помазанник. Мое восхождение на трон – дело будущего, как и ваше вознаграждение. И при всем том, человек вашей мудрости и учености, несомненно, лучше меня знает долг подданного по отношению к суверену. Полагаю, вы понимаете, что я прошу лишь о том, на что имею полное право.

– Ну что ж, Фербин, – сказал старый схоласт, откинувшись к спинке своего стула и снимая очки, чтобы снова их осмотреть. – Не знаю, что для меня было бы неожиданнее: узнать, что ваши слова – чистая правда или что ваши способности к сочинительству улучшились в миллион раз. – Он снова водрузил очки на нос. – Откровенно говоря, я бы предпочел, чтобы ваши слова были выдумкой. Мне было бы спокойнее знать, что вам не пришлось наблюдать за этой сценой, что вашего отца не убивали, а регент – вовсе не чудовище. Но я склонен поверить вам. Я соболезную вам так, что это не выразить словами. Однако, надеюсь, вы понимаете, что я попытаюсь как можно больше сократить ваше пребывание здесь. Я сделаю все, что в моих силах, дабы помочь вам, и отправлю одного из старших тьюторов с посланием к вашему брату.

– Спасибо, мой старый друг, – с облегчением сказал Фербин.

– И тем не менее вы должны знать, что о вас ходят всякие слухи, Фербин. Говорят, что вы бежали с поля боя и вскоре были убиты. И еще: теперь, когда вы считаетесь мертвым, вас будто бы обвиняют во множестве преступлений против государства и общества, серьезных и не очень.

– Что?! – воскликнул Фербин.

– Именно так, – подтвердил Селтис. – Судя по всему, вас хотят объявить дезертиром. А кроме того – на случай, если вы остались-таки в живых, – обесчестить вас, чтобы любой, кому вы доверитесь, тут же сообщил властям. Будьте же осторожны, молодой человек, который был мальчиком, и принц, который надеется стать королем.

– Бесчестие и подлость, – выдохнул Фербин, чувствуя, как пересыхает у него во рту. – Несправедливость и клевета. Невыносимо. Невыносимо. – Он почувствовал страшный прилив злости, так что даже руки задрожали, и с удивлением посмотрел на свои трясущиеся пальцы, потом проглотил слюну, со слезами глядя на старого наставника. – Вот что я вам скажу, Селтис. Я все время чувствую, что мой гнев уже не может стать сильнее, что он достиг пределов, за которыми станет непереносимым для человека, и все же ярость моя постоянно возрастает. И все это – из-за кучи испражнений по имени тил Лоэсп.

– Учитывая все сказанное вами, – заметил Селтис, вставая, – этому вовсе не следует удивляться. – Он подошел к шнурку, висевшему на стене за столом. – Хотите выпить?

– От хорошего вина не откажусь, – оживился Фербин. – Мой слуга предпочитает напитки, которыми я не стал бы мыть задницу своему рауэлу.

Селтис дернул за шнурок, вдалеке раздался звон гонга. Он снова подошел к принцу и сел рядом с ним.

– Значит, вы хотите, чтобы я попросил октов пустить вас в башню и доставить на поверхность.

– Можно сказать и так, – нервно произнес Фербин, подаваясь вперед. – Конечно, теоретически существуют королевские прерогативы, которыми я мог бы воспользоваться, но это равняется самоубийству. С вашим пропуском я смогу обмануть шпионов и осведомителей тила Лоэспа.

– Не только шпионов и осведомителей: возможно, даже армию и весь народ. Все, кто считает себя верноподданными, станут видеть врага в том, чьими верноподданными они должны быть.

– Это верно. Я должен довериться своему разуму и разуму моего слуги, хоть он порой и приводит меня в бешенство.

Фербину показалось, что у Селтиса озабоченный вид.

К дверям подошел слуга и выслушал заказ на вино. Когда дверь снова закрылась, Фербин подался вперед и торжественно проговорил:

– Я молился МирБогу, мой добрый Селтис.

– Вреда это не принесет, – сказал главный схоласт, по-прежнему озабоченный.

Кто-то громко постучал в дверь.

– Войдите! – сказал Селтис и обратился к принцу: – На кухне обычно не так растороп...

В комнату влетел Хубрис Холс, поклонился главному схоласту, а Фербину сказал:

– Ваше высочество, боюсь, что нас обнаружили.

Фербин вскочил на ноги.

– Что? Как?

Холс неуверенно посмотрел на Селтиса.

– Маленький схоласт на крыше, ваше высочество, – он просигналил с помощью оптического телеграфа пролетавшему патрулю. – Три рыцаря на каудах направляются сюда.

– Мунрео, – сказал, тоже вставая, главный схоласт.

– Может, они просто... с визитом? – спросил Фербин.

– Сейчас нужно исходить из худшего, – сказал Селтис, подходя к своему столу. – Вам лучше поспешить. Я постараюсь задержать их, насколько смогу.

– С нашими скакунами от них не уйти! – возразил Фербин. – Селтис, у вас есть летающие звери?

– Нет, Фербин, у нас их нет. – Схоласт вытащил ключик из ящика, откинул к стене ковер за столом, со стоном опустился на колени и, открыв маленькую дверцу в полу, вытащил два толстых серых конверта, надежно затянутых металлическим шнурком. Открыв клапаны конвертов, он быстро вписал имена и поставил штамп схоластерии. – Держите, – сказал он, протягивая конверты Фербину. – Башня Д’ненг-оал. Башнемастера зовут Айайк.

– Айк, – повторил Фербин.

Селтис цокнул языком и записал для него имя.

– Айайк, – сказал принц. – Спасибо, Селтис. – Он повернулся к своему слуге. – Ну, Холс, что будем делать?

Холс посмотрел на него с мучительным выражением на лице.

– У меня против воли родилась идея, ваше высочество.

* * *

Три кауда были привязаны к кольцу на плоской крыше главного здания схоластерии. На громадных летучих зверей собрались поглазеть зеваки – в основном молодые схоласты и слуги. Звери сидели на задних лапах и жевали то, что было в намордных мешках. Судя по всему, они презрительно игнорировали собравшуюся толпу. Порывы теплого ветра взъерошивали их гребни, заставляли хлопать цветастые попоны под крыльями седел. Фербин и Холс поспешили вверх по ступенькам и прошли на другую сторону крыши.

– Дорогу! – кричал Холс, пробиваясь сквозь толпу.

Фербин вытянулся во весь свой рост, шагая размашистым мужским шагом, с высокомерным выражением на лице.

– Да! Прочь с дороги! – кричал он.

Холс отодвинул в сторону двух молодых людей, потом показал на другого:

– Ну-ка, ты, отвяжи двух зверей. Только двух. Быстро!

– Их хозяева поставили меня охранять их, – возразил молодой человек.

– А я говорю – отвяжи. – Холс вытащил свой короткий меч.

Как же они здесь далеки от жизни, подумал Фербин, видя, как расширяются глаза молодого человека и как он принимается дрожащими пальцами отвязывать одного из зверей. Поразиться при виде кауда и испугаться обнаженного меча!

– Ты! – закричал Холс на другого юнца. – А ну помоги ему!

Фербин испытывал гордость за Холса, к которой примешивалась доля зависти – даже некоторая досада, признался он себе. Жаль, что сам он не был таким же энергичным или хотя бы полезным. Пытаясь вспомнить, как выглядел Мунрео, принц обвел взглядом лица собравшихся, числом около двадцати.

– Здесь есть Мунрео? – возвысил голос Фербин, перекрывая шепоток юных схоластов.

– Он ушел с рыцарями, сударь, – сказал кто-то.

Шепоток возобновился. Фербин оглянулся и обвел взглядом лестницу, ведущую на крышу.

– Кто здесь старший? – пролаял он.

Схоласты переглянулись, и скоро вперед вышел высокий парень.

– Я.

– Ты знаешь, что это такое? – спросил Фербин, вытаскивая из кармана два плотных конверта. Снова расширенные глаза, кивки. – Если вы преданы вашему главному схоласту и законному королю, то обязаны ценой своей жизни охранять эту лестницу. Никто больше не должен подняться сюда. И отсюда никого не выпускайте, пока мы здесь.

– Да, сударь.

На лице высокого схоласта поначалу нарисовалось сомнение, но потом он направился к лестнице вместе с двумя однокашниками, где все трое и встали.

– Остальных я прошу отойти туда, – Фербин указал на дальний угол крыши.

Схоласты подчинились, хотя и не без ропота. Фербин повернулся. Холс тем временем снял намордный мешок с одного из каудов и встряхнул его, вываливая содержимое. Животное протестующе вякнуло, но Холс развернул его мордой к ближайшему краю крыши и быстро накинул пустой мешок ему на голову.

– Прошу сделать то же самое с другим, ваше высочество, – сказал он Фербину, направляясь ко все еще привязанному кауду. – Он должен смотреть в ту же сторону, что первый.

Фербин сделал то, о чем просил Холс, начиная все понимать. К горлу подступила тошнота. Два кауда с намордными мешками на головах послушно положили головы на крышу и, видимо, тут же уснули.

Холс успокаивал третьего кауда, похлопывая его по носу и бормоча ласковые слова, хотя его короткий меч был уже приставлен к длинной шее. Затем он резким движением полоснул животное по горлу. Оно дернулось, натянув привязанные поводья, и свалилось на спину. Крылья кауда наполовину раскрылись, потом снова сложились, длинные ноги взбрыкнули. Потом – под потрясенные крики некоторых схоластов – кауд замер. Темная кровь заструилась по пыльной крыше.