Славянские боженята

Славянский Олимп, мир великих богов, как бы покоился сверху на бо­лее обширном мире «боженят» — низших божеств. Не только в уче­ных книгах, но нередко и в наро­де боженят именуют «духами», хотя они, как правило, не бесте­лесные призраки, а существа из плоти и крови. Они даже не бес­смертны, и их можно убить. Порой их зовут богами и богинями. Часто же (не без влияния христианства) — «нечи­стой силой», «нечистыми», хотя многие из них больше помогают людям, чем вредят.

Древнерусские авторы знали, что берегинь 7 или 9 се­стер, а вил — 27 или 30 сестер. Обычно же боженят каж­дого вида — бесконечное множество, и они лишены инди­видуальных имен. С великими богами у них порой довольно тесные связи. Великая Богиня может именоваться Бере­гиней или вилой Живой. Морана — предводительница русалок. Яриле (Георгию) служит волчий пастырь (раз­новидность лешего). Сатана (Чернобог) — повелитель чер­тей. Дружину Перуна составляют гарцуки. Месяц (то есть Белее) — солнце и божество мира боженят, и они ему по­клоняются.

Мир этот старше многих богов: образы леших, водяных, русалок, упырей и др. сложились еще у первобытных охотников и рыболовов. При этом он необычайно живуч. Церковники не сумели искоренить не только веры в боже­нят, но и их культа. Жертвы водяному или домовому при­носились и в XX в. Более того, семья «нечистых» уже в христианские времена пополнилась «колокольным ма-ном», обосновавшимся прямо на церковной колокольне, чуть ли не в самом храме нового бога! Да и в церкви нечи­стые могли устроить форменный шабаш: вспомним гого­левского «Вия».

По преданию, боженятами стали бесы, сброшенные с небес Богом при разгроме Сатаны: кто упал на дом — стал домовым, в лес — лешим, в реку — водяным и т. д. Упырями, русалками, мавками и т. п. становятся люди, умершие «недоброй» смертью: утопленники, самоубийцы, некрещеные дети⁴², злые колдуны и т.д. Домовыми же — предки хозяев дома. «Нечисть» охотно подменяла челове­ческих детей своими или забирала детей, проклятых роди­телями. Наконец, боженята интенсивно плодились, сходясь друг с другом и с людьми.

Отношение боженят к людям варьирует от доброже­лательного до враждебного. Как правило, чем ближе к человеку обитает какой-либо дух, тем меньше он ему вредит и больше помогает. Наоборот, чем больше связан дух с миром дикой природы, а не со сферой культуры, тем он злее и опаснее. Наиболее злы черти, обитающие в бо­лотах или под землей. В целом же боженята не так злы, как проказливы и мстительны. Элементарное уважение, скромные жертвы, соблюдение определенных правил — этого всего хватает, чтобы завоевать расположение боль­шинства из них. Особо же зловредных можно и усмирить магическими средствами — например, плетью или креп­ким матом.

Наиболее близок и добр к человеку домовой. Имен у него множество. Восточные славяне его величают «хозяин», «дедушко-браток», «господарь» и т. п., западные сла­вяне и словенцы — «скрат», «кобольд» (на немецкий лад), «красняк», «краснолюд» (из-за его красной одежды или шапки), южные славяне — «стопан» (хозяин). Домовым, как уже сказано, становится один из предков семьи. Явля­ется он во всем похожим на хозяина дома или же низень­ким человеком, заросшим шерстью (чем она гуще — тем богаче семья). Или же в виде животного, особенно змеи (это может быть и реальный домашний уж) или ласки. У него есть жена-домовиха и дети.

Домовой усердно заботится о хозяйстве и скотине, поучает хозяев, предсказывает им будущее, предупреж­дает о несчастьях. Без него и дом не стоит. Потому, пе­реезжая в новое жилье, из старого перезывают домово­го. Ему ставили угощение, дарили монеты, лоскуты и т. д. Но если «хозяин» прогневается на людей (за лень, ссоры, несоблюдение правил и обычаев) — беда. Он ус­троит в доме, по-современному говоря, полтергейст, из­ведет скотину, будет давить во сне. Еще хуже, если кол­дун вселит в дом «чужого» домового, способного лишь вредить. Такого уже не умилостивляют, а изгоняют пле­тью или вилами.

Может поселиться в доме и совсем уже вредное суще­ство — кикимора. Выглядит она, как маленькая горбатая старушка в лохмотьях. Вырастает из некрещеного или проклятого ребенка. Или недобрые люди (обычно печники либо плотники, не поладившие с хозяевами) вселяют ее в дом, запрятав в нем особую куколку. Полтергейст — основное занятие кикиморы: бить посуду, всячески шуметь, являться в виде животных и т. п. Еще любит она прясть и шить, но неумело, никогда не доводя до конца. Избавиться от нее удается с трудом, с помощью особых обрядов. Жи­вет она также в болоте. При всем этом кикимора может и помогать хорошим хозяевам, а плохим вредит особенно усердно.

На Рождество кикимора рождает шуликунов. Эти де­моны (от тат. «шульган» — «водяной») известны лишь на русском Севере. Они живут в воде и заняты тем, что на Святки бегают толпами и всячески пакостят людям, после чего исчезают.

Близка к кикиморе общеславянская мора (змора), да­вящая людей по ночам.

На дворе обитает дворовой, заботящийся о скотине. В народном представлении он почти сливается с домовым.

Нельзя не заметить близость домового и дворового к Велесу, а кикиморы — к Мокоши-Пятнице. Кикимора во­обще выглядит какой-то карикатурой на Мать Мира (или на Ягу). Ученые давно спорят: выросли великие боги из боженят или деградировали до их уровня? Это напоминает спор о курице и яйце. Вернее будет сказать, что боги и духи с одинаковыми функциями создавались как бы по одной модели. Росла власть над обществом старейшин, вождей, шаманов — и разрастались образы могучих богов. Но ве­рующим нужны были и такие боги, с которыми можно ра­зобраться по-семейному. От Велеса ведь горшком каши не откупишься и вилами его не прогонишь! Вот и соседст­вовали боги (а затем святые) с боженятами.

Западным и восточным славянам, а также словенцам, балтам и немцам известен домовой в виде огненного ле­тучего змея. Западные славяне зовут его пливником или денежным (пшеничным, молочным) змеем, восточные — просто змеем. Выводят его из яйца, снесенного петухом. Змей носит своему хозяину деньги, зерно, муку или моло­ко (украденные в чужих домах). Ему сродни огненный змей-соблазнитель — летавец, прелестник. Этот сам при­летает, но только к женщине, тоскующей по умершему или отсутствующему мужу. Принимая его облик, змей сожительствует с ней, а заодно приносит деньги, зерно и т. д. Только от его любви она быстро истощается и уми­рает, если его не отвадят молитвами или магическими приемами.

Эти персонажи опять-таки сродни великому богу — Перуну. Не только обликом змея, но и склонностью к лю­бовным похождениям, столь свойственной индоевропейско­му громовнику. Особенно интересен западнославянский рарог — существо того же типа. Он может являться не толь­ко огненным змеем, но и хищной птицей (соколом), и вих­рем. Имя его родственно авестийскому Varagan — так на­зывается хищная птица, в которую (а также в ветер) мо­жет превратиться иранский Веретрагна, соответствующий Перуну.

Особые духи обитают в хозяйственных постройках. В бане живут банник и банница (обдериха) — существа опасные. Они могут запарить или обварить до смерти, жи­вьем содрать кожу. Но все это они делают лишь с тем, кто не соблюдает определенных правил (моется слишком поздно и т. д.). Если же делать все как следует, то банник пред­сказывает будущее, а банница помогает роженицам и по­витухам (раньше рожали обычно в бане).

В овине обитает овинник. Он помогает сушить зерно, но может и сжечь хлеб вместе с овином, если хозяин оби­дит его. Подобным же образом ведут себя гуменник и ригачник, ведающие, соответственно, током и ригой (помещением для молотьбы). Вообще же наиболее скверным и обидчивым характером отличались банник и овинник.

Именно к домашним духам (домовому, баннику, гумен­нику) обращались девушки, гадая о замужестве. Если дух коснется мохнатой рукой — муж будет богат, если голой и жесткой — беден и суров, если мягкой — добр.

Своеобразная домашняя нечисть — баечник. Он пугает наслушавшихся на ночь страшных баек: шуршит, стонет, насылает кошмары.

С древнерусских времен известно представление о злых днях и часах, когда ни в чем не может быть удачи. Еще хуже, если к человеку привяжется их воплощение — Го-ре-Злочасье, о котором говорят русские сказки и древне­русская повесть. В украинских поверьях ему соответствуют злыдни — двенадцать маленьких худых существ. Если они поселяются в хате — ее хозяев ждут лишь беспросвет­ная нужда и несчастья. Избавиться от них, как и от Зло-часья, можно лишь хитростью, — например, заманив и за­точив в бочку.

В поле хозяин — полевик. Как и другие боженята, он многолик: может являться маленьким человечком, стари­ком с бородой из колосьев и травяными волосами, мужи­ком в огненной шерсти, с хвостом и рогами и т. д. Поле­вик заботится о посеве и скотине, пасущейся на полях, но может и навредить плохому хозяину либо человеку, за­снувшему в поле, особенно в полдень или на меже. У него есть дети — межевички и луговички. Зимует полевик в «Ве-лесовой бороде».

В поле же обитает известная и западным, и восточ­ным славянам полудница. Это — высокая, прекрасная де­вушка в белом (или, наоборот, уродливая, страшная стару­ха). Она тоже охраняет посевы. Любит пляски, в которых с ней состязаться трудно и опасно, сумевшего все же пе­реплясать ее щедро награждает. Опасна полудница для тех, кто работает в поле в самый полдень: насылает на них солнечный удар или сворачивает шею. Она также наказы­вает и пугает детей, бегающих в хлебах, особенно во ржи. Там, надо сказать, обитают существа и пострашнее. На­пример, описанная Древлянским расамаха — до пояса че­ловек, а выше — лев.

Все эти полевые боженята — духи хлебов. Их не уви­дишь осенью или зимой, на голых холодных полях.

Почти всем славянам известен леший (полисун, вол­чий пастырь, граб и т. д.). Он многолик, как сам лес. Может явиться обычным человеком (только одежда за­пахнута слева направо⁴³) или остроголовым, покрытым шерстью существом без одежды, или подобным черту — с рогами и копытами. Может менять рост: на поляне — вровень с травой, в чаще — с самыми высокими деревь­ями. Оборачивается любыми животными или растения­ми. Горланит и свистит на все голоса, быстро носится, вызывая бурю.

Леший весьма женолюбив, женится и на лешачихах (своей собственной породы), и на русалках, и на девушках, пропавших в лесу, проклятых родителями или же похищен­ных им. Он охотно крадет или подменяет человеческих детей.

В лесу леший — полный хозяин. Все звери — его скот, и он их даже проигрывает в карты другим лешим. Над людь­ми в своих владениях лесовик шутит, порой зло: заводит в чащу, шумит, пугает и т. п. Есть даже лешие-людоеды. Но тем, кто его уважает, приносит жертвы и не безобраз­ничает в лесу, леший помогает. С пастухами, охотниками, колдунами он заключает целые договоры и тщательно их соблюдает.

Из всех славянских боженят леший наиболее напоми­нает «снежных людей» (реликтовых гоминоидов). Волоса­тое тело, заостренная голова, громкий крик — их характер­ные черты, при том засвидетельствованные в неславянских регионах и от людей, не веривших ни в каких духов. За­падные славяне отличают собственно леших (грабов, бо-рут) от «диких мужей» и «дивожен». Если реликтовые гоминоиды существуют (а тому есть немало доказа­тельств и помимо фольклора), то вполне естественно, что люди принимают их за леших и других боженят. С другой стороны, чтобы придумать человекоподобного хозяина леса (гор, реки, дома и т. д.), не обязательно иметь дело с какими-либо «живыми ископаемыми». Потому, если все­рьез искать следы наших реликтовых родичей, нужно знать не только биологию, но и фольклористику и исто­рию религии.

В Карпатах, по представлениям поляков, украинцев и словаков, обитают богинки (богини, дивожены). Это урод­ливые женщины, длинноволосые, покрытые шерстью, с ог­ромными грудями, заброшенными за плечи, и большими животами. Они напоминают обезьян, да их и называют «мал-пами», «мамунами» — «обезьянами». Обитают богинки воз­ле воды либо в норах и пещерах. Все это — типичные чер­ты реликтовых гоминоидов.

Другие черты богинек, однако же, не объяснит ни один криптозоолог. У них птичьи ноги, а руки трехпалые и с ког­тями. Они любят стирать и прясть. Очень часто вредят роженицам и новорожденным: похищают и подменяют де­тей, насылают болезни и смерть, таинственным образом вы­таскивают из тела матери плод или внутренности. Мужья и отцы богинек — водяные; кроме того, богинками стано­вятся некрещеные дети, невесты, умершие до свадьбы, греш­ные женщины и т. д. Ребенка, умственно отсталого, чересчур прожорливого и плаксивого, считают «подменой» и бьют его, чтобы богинка (лешачиха и т. д.) пожалела своего и подменила обратно.

Самое интересное то, что среднеазиатские и другие тюрк­ские народы почти так же описывают алмасты (албас-ты) — водяных женщин. И точно так же полагают, что те вредят роженицам.

Гораздо привлекательнее выглядят другие мифологи­ческие обитательницы Карпатских гор и полесских чащ — мавки (навки), несмотря на свое зловещее имя (от «навье» — «мертвец») и происхождение из тех же не­крещеных младенцев и т. п. Это прекрасные девушки в зеленых платьях, любительницы музыки и плясок. Они охотно вступают в любовную связь с людьми, особенно с пастухами на горных пастбищах и охотниками. Своим возлюбленным мавки дают удачу на охоте, заботятся об их скоте. С лесными красавицами, однако, не ладит кар­патский леший — чугайстер, который охотится на мавок и пожирает их.

Большинству славян известен водяной (водный муж, топелец и др.) — хозяин рек и озер. С виду он больше всего походит на утопленника: старик с раздутым живо­том, волосы и борода в тине и водорослях. Между паль­цами перепонки, вместо ног порой рыбий хвост. Или же тело покрыто шерстью, как у лешего или домового (гоми-ноидная черта?). Может также превращаться в разных зверей, птиц и рыб.

Водяной — такой же хозяин над рыбами, как ле­ший — над зверями, и тоже проигрывает их в карты. Живет он на дне омута, порой в хрустальном дворце. Жены его — русалки, а мужчины-утопленники служат ему как рабы, потом же сами становятся водяными (особенно если кого-нибудь утопят). Любит водяной хозяин кричать и громко хлопать ладонью по воде, а еще любит выпивку, песни, музыку.

Нрав у водяного весьма скверный. То и дело он топит людей и лодки, рвет сети, поднимает бури, разносит запру­ды. Понравившихся ему людей (например певцов) утас­кивает к себе на дно. Но и от него можно откупиться жерт­вами. Вот и приносили их ему рыбаки, мельники, даже па­сечники (чтоб речной туман не губил пчел). Даже заклю­чали с водяным договор, который, впрочем, считался сродни продаже души черту.

В древнерусских источниках выступают вилы и бере­гини, русалки же упоминаются лишь с XVII в. Этногра­фы же слышали от восточных славян и болгар о русалках, о вилах же — только от южных славян. Вероятно, меня­лись не столько представления о водных девах, сколько их имена.

Антиязыческое «Слово св. Григория» называет древ­нейшими языческими культами поклонение упырям и бере­гиням. А в XIX—XX вв. берегинями называли изобра­жения рыбохвостых женщин в домовой резьбе. Вероятно, славяне связывали это название и со словом «берег», и со словом «беречь», видя в водных богинях защитниц от злых упырей.

Вил в Древней Руси отождествляли с сиринами (си­ренами) и изображали на женских украшениях — кол-тах в виде двух птиц с головами женщин в нимбах (!). На тех же колтах изображались два питейных рога, что на­поминает болгарские поверья о русалках, поливающих поля из рогов.

В фольклоре южных славян вилы (самовилы, самодивы, юды) — прекрасные девушки, златовласые и крылатые, в легких белых одеждах. Они обитают в горах, пещерах, озерах, реках, на облаках. Очень любят музыку, песни, тан­цы. Но они же — отважные воительницы, скачущие на кры­латых оленях, взнузданных змеями. (Здесь, видимо, повли­яли германские валькирии: готы жили в Болгарии еще в IX в.) Вилы также превосходные чародейки, целитель-ницы и знатоки трав.

Вилы помогают отважным юнакам. Крылатая дева даже выходит замуж за того, кто завладеет ее крыльями. Но чаще всего вила не уживается с мужем и сбегает, за­брав крылья. Даже ради своего ребенка не хочет она вер­нуться. Вообще вилы охотно помогают людям: приносят урожай, одаряют богатством, лечат, кормят молоком че­ловеческих детей, делая их необычайно сильными или красивыми.

Но прекрасные вилы могут быть и страшными, смер­тоносными. Они способны убить, ослепить, лишить рассудка, наслать засуху или неурожай. В одной из песен вила строит город в воздухе... из человеческих тел. В другой сталкиваются две вилы: злая иссушает источники, мучая юнака жаждой, и пытается его ослепить, но добрая спасает героя. Порой вилы мстят людям, позавидовав их красоте, голосу и т. д. Здесь сказывается принадлежность вил к миру смерти, загробному миру Велеса (чье имя родствен­но их имени).

Южные славяне верят, что вил и огненных змеев боль­ше нет: они исчезли с появлением огнестрельного оружия. Хорваты с сожалением добавляют, что вместе с вилами ушли из жизни благодать и счастье.

Зато никуда не исчезают восточнославянские и болгар­ские русалки (купавки, водяницы и др.). Они тоже молоды и прекрасны, ходят нагие или в одних белых рубахах и вен­ках. Но кожа их бледна, а тело холодное и полупрозрачное, волосы зеленые как водоросли. Ведь они — души покой-

ников: утонувших девушек или некрещеных детей, осо­бенно утопленных матерями. Но это не мешает им обладать веселым и беззаботным нравом. Русалки любят петь и тан­цевать, качаться на качелях и ветвях деревьев. Живут они в реках, озерах, колодцах, а на Русальной неделе выходят на сушу, бегают и резвятся в хлебах. И там, где они бегали, травы и посевы растут лучше.

Но чем дальше на север, в глубь великорусских ле­сов, тем чаще русалок представляют уродливыми, сгорб­ленными, покрытыми шерстью существами с огромными грудями (иногда — железными). Это напоминает карпат­ских богинок. И вообще самок реликтовых гоминоидов. Вероятно, там, где эти создания обитали еще недавно, людям трудно было видеть в них писаных красавиц. На облик вил, мавок, русалок влияли, видимо, и эротиче­ские сны охотников и горных пастухов, подолгу оставав­шихся без женщин. J

Русалки подчинены водяному и составляют его гарем. В то же время они охотно вступают в любовную связь с людь­ми. Только от русалочьей любви мужчина быстро чахнет и даже умирает. Однако русалку можно окрестить, и она станет обычной женщиной.

Водяные красавицы бывают опасны: могут утопить, защекотать до смерти, спутать сети. Но все же они скорее проказливы, чем злы. От них защищаются магическими средствами (например полынью). Чаще же задабривают: оставляют в лесу одежду, нитки, ткань (ведь русалки лю­бят шить, прясть, стирать); на Семик связывают для них ветви деревьев в венки и качели. А в конце Русальной не­дели их провожали: выводили из села ряженую девушку, выносили чучело, выгоняли девушек или парней, изображавших русалок. После этого русалки, как считалось, воз­вращались в воду.

Осенью и зимой природные духи — лешие, водяные, русалки, полевики — исчезают. Они спят где-то в пота­енных местах и снова приходят в мир лишь вместе с весен­ним возрождением природы.

Из всех боженят дальше всего от человека отстоят чер­ти (бесы). И по месту своего обитания — в болотах, в под­земном мире. И по своему нраву, крайне злобному и ковар­ному. Вредить людям, губить их тела и души — для чертей главное занятие и смысл жизни. Не без влияния церкви славяне всех боженят именовали бесами, и тем не менее достаточно четко отличали собственно чертей от домовых, леших и т. д.

Как уже говорилось, древнерусский «бес» сменилось западнославянским «черт» лишь в XVII в. Тогда же чертей стали представлять не черными, волосатыми, остроголовы­ми существами (явные черты гоминоидов), а, как на За­паде, людьми-козлами наподобие античных сатиров. Во­обще же черти, как и все боженята, способны оборачивать­ся кем и чем угодно.

Помимо своих жен-чертовок, бесы сожительствуют с ведьмами, женщинами-самоубийцами, распутницами. И благодаря этому плодятся так, что сокращают их поголовье лишь стрелы Громовника да зубы волков и мед­ведей.

Черти владеют решительно всеми способами вредить человеку, свойственными другим боженятам: топят людей, сбивают с пути, морочат, подменяют детей, насылают бо­лезни и безумие и т. п. Кроме того, они постоянно подст­рекают человека на злые и погибельные дела — пьянство, азартную игру, самоубийство и т. д. Ради этого они вселя­ются в людей, лишая их воли и рассудка. Души самоубийц становятся рабами чертей.

«Шутки» чертей — не стихийное озорство, а вполне сознательные пакости. Впрочем, жертвами их зачастую ста­новятся пьяные или алчные люди. Вот и оборачивается гу­лянка у чертей ночью, проведенной на болоте, а богатые подарки нечистого — черепками, углями или навозом. Именно бесы научили род людской изготовлять спиртное и курить табак. Они не только используют человеческие пороки, но и сами им подвержены: любят гульбу, пьянство, игру в карты и кости.

Чертям не приносили жертв (как домовым или ле­шим). Всякие договоры с ними или заговоры с обраще­нием к бесам считались грехом и уделом людей отвер­женных. Ведь нечистый помогает лишь для того, чтобы завладеть душой человека или подбить его на злые дела. Бескорыстие и сочувствие бесу абсолютно не свойствен­ны. Лишь большому хитрецу удается обмануть черта и получить у него что-либо задаром. И то, если черт по­падается достаточно глупый.

Благочестивые же люди предпочитают не торговаться с нечистыми, а защищаться от них всеми средствами, как христианскими (молитва, ладан), так и языческими (заго­воры, матерная брань, очерчивание и т. п.). Черта можно даже убить — медной пуговицей или хлебным мякишем вместо пули.

О великанах уже говорилось (в главе о Велесе). А вот карлики вроде западных гномов известны лишь западным славянам (людки, краснолюдки). Они обитают в домах, ле­сах, горах, пещерах, живут общинами. К людям относятся как добрые соседи, хотя порой подменяют детей.

Мифологи XIX в. полагали, что у славян-язычников все умершие становились домовыми, русалками и т. д. Это далеко не так. По народным представлениям, покой­ники делились на «родителей» («чуров», «пращуров») и «заложных»⁴⁵. Первые — праведные, почитаемые пред­ки. Они пребывали в раю (ирии) или превращались в до­мовых. Вторые же — умершие «недоброй смертью». Сюда входили как грешники (злые колдуны, самоубийцы, умер­шие от пьянства), так и ни в чем не повинные жертвы не­счастий (утопленники, убиенные, погибшие в лесу, некре­щеные младенцы, девушки, умершие до свадьбы). Значе­ние имело не так поведение при жизни, как род смерти.

Умер без должных обрядов, а зачастую и без свидетелей, неведомо как? Значит, стал нечистью, хотя бы не по сво­ей вине. И ждать от него нужно не помощи, как от «ро­дителей», а всякого вреда.

Именно заложные и поставляли «кадры» русалок, мавок, водяных и т. д., а также некоторых видов боже-нят, не связанных с определенными местами и стихиями. Это прежде всего древнерусские и болгарские навьи. Они летают в виде отвратительных голых птиц, пьют кровь, вредят роженицам и криком предвещают несчас­тья. Чтобы их ублажить, для них топили бани, ставили там угощения. Для поминовения навьев и вообще залож-ных служили «Навский Великдень» (Страстный четверг, букв, «пасха мертвецов») и Семик. На Рождество их так­же звали угощаться (заодно с Морозом и волком). На-вьям, таким образом, давали понять, что все же считают их родичами. Но чествовали-то их не в доме и не на мо­гиле (как «родителей»), и ничего у них не просили, а только откупались.

Сродни навьям упыри⁴⁶— мертвецы, встающие из мо­гилы. Они не только пьют кровь, но и насылают засуху, эпидемии, град. В первую очередь упырь губит близких ро­дичей, и его жертвы зачастую сами становятся вампирами. Обычно он бесчинствует по ночам, а днем прячется в мо­гиле. Но может жить и среди живых, жениться и иметь детей. На Украине различают живого и мертвого упыря. Первый — сильный колдун, предводитель и учитель ведьм. Он носит на себе второго, неспособного даже самостоятель­но передвигаться. Если упырям и поклонялись (согласно «Слову св. Григория»), то, видимо, так же, как навьям. Обычно же их обезвреживали: вместо погребения бросали в болото или другое «нечистое» место; погребенного же вы­капывали и сжигали, обезглавливали, пробивали осиновым колом, отсекали руки и т. п. Эти способы обезвреживания покойников хорошо знакомы не только этнографам, но и ар­хеологам.

Не столько страх, сколько жалость вызывали в народе духи некрещеных младенцев. Такими обычно станови­лись дети мертворожденные, умершие вскоре после рож­дения, умышленно или случайно убитые матерью. Поля­ки и западные украинцы называли их потерчатами («по­терянными») или летавцами, русские — игошами, ичети-ками. Они тоже могут вредить: потерчата с огоньками на голове заманивают людей в болото, летавцы в виде птиц носятся с бурей, ичетики живут в воде и предвещают не­счастья. Обычно эти же духи блуждают по свету и просят крестить. Достаточно наречь их именем, подарить крес­тик — и они присоединяются в раю к безгрешным дет­ским душам.

На грани мира людей и мира демонов стоят люди, сами себя приравнявшие к нечисти — злые колдуны и ведьмы, а также оборотни-волколаки.

Ведьмы и колдуны делятся на «рожденных» и «уче­ных». Первые рождаются с магическим даром и способны творить как добро, так и зло. Вторые приобретают кол­довские знания и умения от опытного колдуна или черта. Для этого они должны продать черту душу и отречься от всего доброго — светил небесных, Бога, отца с матерью. Употреблять свой колдовской дар «ученые» могут только во вред людям. Более того, они мучатся, если регулярно (например раз в месяц) не сотворят каких-нибудь злых чар. Им даны черти-помощники, которым приходится по­стоянно давать «работу» (бессмысленную или злую), дабы те не сгубили своего хозяина.

Вот и вредят эти слуги Чернобога людям не менее усерд­но, чем черти. Насылают засуху и град, болезни, «порчу», лишают коров молока, а поля — плодородия (прожиная или «заламывая» колосья), вызывают семейные раздоры, расстраивают свадьбы. Оборачивают людей волками и сами оборачиваются разными животными и неодушевленными предметами. Ночами, особенно на Купалу и в некоторые другие праздники, летают на свои сборища, где предают­ся оргиям с чертями и делятся лиходейским опытом. Не­редко верят, что у колдунов две души: одна остается в теле, а другая летает и творит злые чары.

Умирают ведьмы и колдуны долго и мучительно — по­ка не передадут кому-нибудь свой нечистый дар (напри­мер ребенку, взяв того за руку). После этого их душу ждут либо пекельные муки, либо жуткое существование упыря.

Иные виды колдунов и ведьм скорее напоминают сти­хийных духов. Такова южнославянская вештица (то есть вещая). Душа ее летает в виде бабочки или птицы. Она пьет кровь и пожирает сердца детей. Вештица повелевает ту­чами, градом, ветром, превращается в звезду или комету. Может свести месяц с неба и доить его как корову. Польские и западноукраинские планетники, хорватские и черногорские здухачи (от алб. stuhl — «вихрь») спят, а души их вселяются в тучи и бьются между собой в небе. В этих воздушных боях здухачи, планетники и даже веш-тицы сражаются каждый за свое село, добывая для него дождь и избавляя от града. То есть они (как и большинст­во боженят) не однозначно злы.

С ведьмами борются, как и со всякой нечистью. Есть много магических способов распознать и обезвредить ведь­му. Например, на купальском костре варили цедилку с игол­ками, что должно было причинить ведьме мучения и вы­звать ее к огню. Или сжигали в том же костре «ведьму»-чучело либо конский череп. Или бросали подозреваемых в воду: не утонет — значит, ведьма. Самый же радикальный способ был тот, который «милосердная» церковь переняла у своих языческих оппонентов: сжечь чародейку или кол­дуна живьем. (Заметим, что в славянских странах охота на ведьм хотя бы не приобретала таких масштабов, как на Западе.)

Жертвами доморощенных инквизиторов и в XIX— XX вв. часто становились люди, ни в каком колдовстве не замешанные. На них односельчане сгоняли злость за свои несчастья. Но если в селе был человек, действитель­но занимавшийся магией, да еще черной, то с ним расправ­ляться не спешили. Одни боялись его колдовской силы, другие рассчитывали воспользоваться ею. В результате опытный колдун или ведьма терроризировали и эксплуати­ровали все село.

Магия славянских колдунов явно сродни шаманизму. Духовные полеты, духи-помощники (черти), сексуаль­ные связи с духами... Но это — скорее, черное шаманст­во, связанное с нижним миром и его злыми обитателями. (Хотя черный шаман мог использовать их силу и во бла­го.) А что же славянские белые шаманы-волхвы, подоб­ные Бояну? Их место в какой-то мере заняли знахари. Они лечили и защищали людей от колдовства магически­ми средствами, но не искали помощи у чертей и не отрека­лись от добрых сил.

Волколаки (букв, «волчьи шкуры») делились на обратив­шихся в волков по своей воле, обороченных ими насильно и прирожденных. Волколак поневоле — несчастное суще­ство. К сырому мясу не приучен, резать скот совестится и потому питается кореньями, ягодами и украденным хле­бом. Одинокий и голодный, скитается он, пока ему не вер­нут человеческий облик. Не рад своей судьбе и прирож­денный волколак, оборачивающийся в определенные дни независимо от своей воли. Оборотень же, превращающий­ся сознательно и свободно, — это злой и опасный колдун, губящий людей и скот. Солнечные и лунные затмения объяснялись тем, что волколаки пытались пожрать небес­ные светила.

Был, однако, и положительный образ волколака — бо­лее древний, связанный с тотемизмом и тайными воински­ми союзами. Волк был тотемом таких племен, как прибал­тийские вильцы («волки») и полесские невры (каждый из которых, по Геродоту, на несколько дней в году становился волком). Легенды о Всеславе Полоцком (отраженные в «Слове о полку Игореве» и былинах о Волхе Всеслави-че) сохранили образ князя-волколака, великого воина и волхва, окруженного дружиной оборотней. Воинами-кол­дунами и оборотнями считали и запорожских казаков. Уже говорилось о связи волков с Даждьбогом и Ярилой. У греков волки были посвящены Аполлону, у герман­цев — Одину.

Балты считали волколаков защитниками людей от не­чисти. У скандинавов особо сильные и яростные воины именовались берсерками («медвежьими шкурами») и ульфхединами («волчьеголовыми»). Среди иранцев Средней Азии были «волчьи» племена — варканы (гир-канцы) и саки-хаумаварга («волки хаомы», то есть обо­рачивавшиеся волками под действием наркотического на­питка — хаомы).

Есть основания считать, что уже у древних индоевро­пейцев существовали тайные союзы «воинов-волков», подобные, например, союзам «людей-леопардов», еще недавно наводивших страх на некоторые африканские страны.

Большинству славянских боженят нетрудно найти ин­доевропейские параллели. Так, лешим соответствуют ин­дийские якши, античные сатиры и фавны, русалкам — греческие нимфы, индийские ажары, германские никсы. Домовым — римские лары и пенаты и английские брауни. «Дикие люди» и «дикие женщины» хорошо известны гер­манцам. Чертям подобны индийские ракшасы, иранские дэвы, германские тролли. А вот кельто-германским эль­фам и гномам, воспетым Толкиеном, у славян точных со­ответствий нет, что не мешает иным творцам славянского фэнтэи вставлять их в свои произведения под неумело по­добранными или придуманными славянскими именами.

Все же боженята обширностью родни не уступают бо­гам. И это не удивительно, ведь образы многих из них сформировались не только в общеиндоевропейскую эпоху, но и гораздо раньше, когда не было еще многих из вели­ких богов.

КОММЕНТАРИИ И ПРИЛОЖЕНИЯ