Радость пятнадцатая

Пятнадцатая радость брака, которую почитаю я, к великому и крайнему моего сокрушению, несмертельною, в том заключается, что некто, по несчастию, долго суетился вокруг брачной сети и наконец отыскал вход туда, женившись на женщине, больше всего на свете любящей всяческие забавы и увеселения. [116] И наслаждается ими столь ревностно и долго, что муж ее, заприметив это, усомняется в ее благопристойности, отчего и происходят у них многие ссоры да раздоры, каких в этом случае не избежать. Но знайте, что женщина, коли дело зашло об ее ублажении, от своего никогда не откажется, какие бы дрязги ей ни грозили, и вы хоть убейте ее, а она все-таки изопьет полную чашу удовольствий, коли уж из нее пригубила.

И, бывает, муж при эдаких делах начинает следить за женою и наконец устережет любовника, что пробирается к нему в дом, дабы помочь хозяину в его супружеской обязанности, когда тот в отлучке; увидав такое, впадает он в гнев и тоску, сокрушающие ему сердце, и как безумный врывается в тот покой, где они милуются, заставая их рядышком или же весьма близко друг к другу. И берет в оборот незадачливого любовника, который так ошарашен и пристыжен, что ни слова не может вымолвить, ни отпор дать хозяину. А дама, видя, что дело пахнет потасовкою, и жалея беднягу (а также почитая долгом своим отвратить смертоубийство), кидается мужу на шею со словами: «Ах, господин мой, Бога ради, остерегитесь наделать беды!» После чего муж освобождает любезника, который, взяв ноги в руки, улепетывает восвояси, а вслед за ним уходит и хозяин дома, коему не с руки убивать жену. Так-то вот и спасается любовник от кары, удрав со всех ног, да и чему же тут дивиться: ведь не сыщешь проворнее бегуна, нежели эдакий пачкун, которому [117] повезло вырваться из рук того, кто его застал врасплох с поличным.

А злосчастный супруг, не зная, куда тот подевался, бегом возвращается в спальню, передумав и решив ни с того ни с сего разыскать жену и вовсю расчихвостить ее, а то и убить до смерти, каковое намерение вовсе не хорошо и не разумно, ибо нет уверенности, что они преступили закон, — ведь не застиг же он их за главным делом. И надо вам знать, что бедная женщина, попавши в такую переделку, вовсе теряет голову со страху и спасается от мужа у своей матери, либо сестры, либо кузины: но лучше всего ей идти к матери, нежели куда-нибудь в другое место. И вот рассказывает она матери о том, что с нею стряслось; только ежели ее послушать, дружок ее очутился в доме по чистой случайности, да и то всего один разочек, а муж застал их за беседою, я не за чем-либо дурным. А мать ее спрашивает: «Да за каким же дьяволом он имел с тобою дело?» — «Ох, Богом клянусь, что он и вправду заводил со мною разговоры о любви два или три раза, но я ему наотрез отказывала: стоило ему войти да эту речь завести, я его живо за дверь выставляла». И клянется матери всеми святыми в своей невиновности: по ней, так пусть его хоть повесят, любезника этого; ну а другой раз, бывает, и покается во всем, ибо мать, которая эти песни наизусть знает, говорит ей: «Сдается мне, что тут дело нечисто, — не верится, будто он входил к тебе в спальню без твоего на то согласия и благоволения. А ну-ка, дочь моя, признавайся уж до конца, [118] коли ты хочешь, чтоб я сыскала лекарство от твоей беды». Тут дама наша, потупясь, краснеет, как пион. «Ага! — говорит мать. — Вот то-то же, меня не проведешь, выкладывай, как дело было». — «Ах, матушка, коварный этот прельститель целых два года осаждал меня, да я все не сдавалась, а тут, точно на грех, муж мой отлучился из дому, и тот, сама не знаю как, пробрался в дом, хотя я крепко запирала двери, да и взял меня силою; клянусь вам, я половину ночи от него оборонялась, так что совсем выбилась из сил, а каково это для бедной, несчастной женщины, когда она осталась одна, без помощи». — «Ну так я и знала! — отвечает мать. — Сам бы не смог, да дьявол помог. Вперед веди себя умнее и дружка своего больше в гости к себе не пускай!» — учит она дочь. «Ах, матушка, да как же прикажешь ему не приходить, коли он теперь весь истосковался; ведь он думает, что муж убил меня до смерти, и от того впал в безумство и непременно захочет удостовериться, жива я или мертва». — «Да я и то дивлюсь, — говорит ей мать, — как это муж его не убил и тебя заодно». — «Ох, Пресвятая Богородица, спаси и помилуй! Скажу вам, матушка, что не обними я мужа и не удержи его, он, ей-богу, прикончил бы беднягу на месте». — «Ну и хорошо поступила, уберегши его от эдакой злой участи: ведь ежели мужчина ночи не спит, подвергая себя опасности, дабы усладить женщину, ей за это лучше самой умереть, нежели отдать его на поругание». — «Ах, и не скажите, матушка, кабы вы знали, какой это человек! Клянусь [119] вам, что на дворе и дождь, и град, и темень непроглядная, а он, бедняжка, придет пешком, дабы не быть замеченным, и по полночи ждет в саду, пока я не улучу минутку выбежать к нему, а уж когда выбегу, он, бывало, весь закоченеет от холода, а все нипочем». — «Да я и то дивилась, — говорит мать, — каково почтительно он со мною обходится: в церкви дорожку забежит и святой воды подаст; где бы ни встретился, любую услугу окажет». — «Оно так, матушка, уж очень он вас почитает». — «Ну, стало быть, — заключает мать, — надобно помочь вашей беде. Пойди-ка, — приказывает она служанке, — да передай знакомым моим, такой-то и такой-то, что я прошу их прийти ко мне, у меня до них есть дело».

Отправляется служанка и передает этим женщинам, что госпожа ее просит их к себе. Тут же кумушки являются в ее дом и рассаживаются подле очага, где горит жаркий огонь, если дело происходит зимой; если же летом, то располагаются дамы на полу, посыпанном свежею травою и цветами; первое, что они сделают, еще лба не перекрестивши и молитвы не прочтя, это в ожидании речей хозяйки опрокинут по чарке доброго винца, да по такой немалой, что вряд ли и к утру прочухаются: недаром же говорится: «Опрокинешь винный жбан — прозеваешь англичан». Вот одна из гостий и говорит матери: «Что это, душенька моя, дочь ваша какая печальная!» — «Ах, милая, приключилась с нею злая беда, почему я за вами и послала». И рассказывает им все дело, да только на ходу перевирает его, как [120] ей надобно; а, впрочем, может и правду сказать, ибо есть среди них такие, что сами в подобный переплет попадали и оттого подадут ей верный совет; да и другие отлично знают, чем тут пахнет, и многое могли бы поведать, да только в свое время так умно делишки свои обделывали, что, слава Богу, обошлось у них без огласки и скандала. Итак, советуются они все сообща; каждая высказывает свое суждение, говоря, как бы она поступила в подобном случае, и слова эти не с потолка берутся, ибо случаев таких наши кумушки навидались и опыта у них предовольно. Одни осуждают, другие одобряют, третьи возражают, четвертые расспрашивают — и все для того, чтобы отыскать способ устранить неудовольствие. После чего выносят окончательное суждение и, с Божьей помощью, разрешат дело ко всеобщему удовлетворению, но на этом не покончат, а станут собираться еще и еще веселей своей компанией, и уж будьте уверены, что злосчастный муж, и без того принявший позор, за все заплатит сполна.

Порешивши наконец, как взяться за дело, они начинают веселиться и зубоскалить все вместе. Одна говорит молодой женщине: «Не хотела бы я провести такую скверную ночь, какая ждет нынче твоего муженька». Вторая скажет: «А я хотела бы поглядеть, что он сейчас поделывает и о чем думает». — «Ей-богу, — вступает третья, — когда то же самое приключилось со мною и с таким-то, как вы, верно, слыхали, и когда я отвертелась от всего, в чем супруг мой обвинял меня, [121] то он целых три месяца не ел, не пил, а в постели вертелся с боку на бок и вздыхал так жалостно, что меня прямо смех брал, и я простыней себе рот зажимала, чтобы не расхохотаться». — «Увы! — причитает четвертая, — а каково сейчас тому-то бедняге, от расправы сбежавшему, — небось, вконец истосковался». — «И не говорите, душенька, — вздыхает мать, — он, злосчастный, нынче не удержался и раза два прошел мимо нашего дома, но я ему приказала на глаза нам не показываться". Тут служанка говорит: «А я-то, ей-богу, видала его сегодня у городского фонтана, он мне сунул в руки большой паштет для вас и пообещал назавтра прислать сладкий пирог, а еще просил передать, что вверяет судьбу свою в ваши руки и в руки ваших подруг. Поглядеть на него, так прямо жалость берет». — «Ах, и впрямь! — восклицает одна из гостей. — Жалко несчастного!» — «Жалко, ой как жалко! —вторит ей другая. — Давайте-ка из расположения к нему съедим этот паштет перед тем, как разойтись». — «Клянусь Богородицей, — добавляет третья, — хотела бы я, чтобы он был здесь, с нами». — «Ах, господи, вот обрадовался бы бедняга, — говорит служанка, — а то ведь поскучнел да побледнел, ни дать ни взять мертвец». — «А что, душенька, не послать ли сейчас за ним?» — «Хорошо бы, — говорит мать, — да только пусть войдет через заднюю дверь». И вот является к ним незадачливый любовник, и уж как его здесь привечают да пригревают, жалеют и лелеют.

Тогда посылают кумушки за служанкою [122] мужа, которая все дела в доме досконально знает и наперед ждала, когда ее позовут, даже и хорошее платье для такого случая надела, Вот приходит она, и одна из гостий ее спрашивает: «Ну-ка, Жанна, расскажи нам всю правду, как она есть, — что там твой хозяин поделывает?» — «Какое поделывает! — отвечает та. — И не спрашивайте, не ест и сна лишился. Хотите верьте, хотите нет, а он сегодня утром как сел за стол, положил кусок мяса в рот, а прожевать и сил нет — так и выплюнул. А сам-то об стол облокотился да пригорюнился, сердешный, а уж с лица бледен, что твой покойник. А потом как схватит нож для мяса, да как всадит его в стол! А потом убежал в сад, да тут же и назад, так и мечется, места себе не находит да рыдает день и ночь, прямо сердце кровью обливается, на него глядючи». — «Ишь ты, кого пожалела, — говорит одна кумушка, — да ничего ему не будет, оклемается как миленький. Ах, душенька, сколько я таких больных-то повидала и, с Божьей помощью, все, как один, исцелились. А ты-то хороша! — обращается она к служанке. — Куда ж ты глядела, зная все хозяйские дела, — ведь госпожа твоя доверилась тебе, а ты главное и прозевала!» — «Ах ты, Господи, да где ж мне было угадать, что хозяин вернется в такой час, разве я виновата, что они ему попались, будь он проклят!» — «Аминь!» — отвечают все, и на том беседа кончается. Так-то вот и насмехаются и куражатся они над добросердечным человеком.

А после решают, которой из них идти в дом [123] к бедняге, что сидит там, словно приговоренный к повешению. И сперва отправляют туда одну из двух самых востроязыких. Вот одна из них еще с порога его спрашивает: «Ну, что поделываете, куманек?» А тот, слова не вымолвив, ждет, когда они подойдут к нему. Женщины усаживаются поближе и опять спрашивают: «Так что же вы, куманек, поделываете?» — «А ничего, — отвечает он, — что мне поделывать? Как это прикажете назвать?» — «А вот я хочу вас побранить, — говорит кумушка. — Приятельница моя, мать жены вашей, нарассказала мне всяких ужасов, а ведь, ей-богу, неразумно это с вашей стороны — верить злым сплетням, клянусь Господом богом, бессмертной моей душой и райским блаженством, что жена ваша не учинила вам никакого бесчестья и упрекнуть ее не в чем». Тут вступает другая: «А я клянусь Пресвятой Богородицей из Пюи, куда влачила я по обету свое бренное тело, что знаю вашу жену с детства и могу засвидетельствовать именем Господним, что она всегда была самой прекрасной и разумной девушкой в нашем крае. Поистине, жалости достойно, что ее отдали за вас: ославили вы ее ни за что ни про что; уж и не знаю теперь, как вы пред нею оправдаетесь». — «Дорогие мои гостьи и госпожи, поверьте мне, — говорит служанка, — я ума не приложу, что это нашему хозяину примерещилось: ни разу в жизни не приметила я, чтобы хозяйка моя сбилась с пути, и сама я честно и верно ей служила; будь что не так, я-то уж сразу бы это прознала». — «Да будет болтать-то! — [124] кричит хозяин, — Я их видел, вот как тебя сейчас!» — «Не горячитесь, куманек, — возражает одна из дам, — не горячитесь и не говорите лишнего; мало ли что люди сидят рядышком — неужто же сразу дурно об них думать?» — «Мне-то ведомо, — подхватывает служанка, — что этот вертопрах своего усерднейше добивался, только вот хозяйка моя его ненавидит, как злейшего врага; уж и не знаю, как удалось ему пролезть в дом, ибо, клянусь райским блаженством, его к нам никогда не допускали: скорее госпожа моя согласилась бы увидать его на виселице, нежели в своей спальне, а коли не нашлось бы подходящей перекладины, охотно подставила бы свою шею. Тому уж четыре года, как я служу вам верой и правдой, хоть и не озолотили вы меня, куда там! Так вот, клянусь всеми святыми мощами в нашем городе, что госпожа всегда вела себя так пристойно, как только возможно благоразумной женщине вести себя при муже. Да что тут толковать, не может того быть, чтобы я не приметила, коли что худое творилось. А ведь я от хозяйки ни на шаг. Дал бы Господь, чтобы я была так же чиста от всех своих прегрешений, как она от этого, хотя и про себя могу сказать, что ни один мужчина не целовал меня, кроме моего мужа, которого прибрал к себе Господь, слава Ему; ни одна живая душа этим меня не попрекнет!» Тут подоспевают все остальные кумушки и одна за другой, по очереди, расхваливают и превозносят молодую даму. Одна говорит: «Поверьте, дорогой куманек, я вас горячо люблю и почитаю больше всех на свете, так вот клянусь всем святым, [125] что, заметь я дурное поведение вашей жены, я бы тотчас вам донесла». — «А я, — говорит другая, — голову дам на отсечение, что это вас дьявол попутал, дабы с женою рассорить, ибо навредить как-нибудь иначе ему не под силу». — «Ах, горе-то какое! — причитает третья. — Бедная женщина с тех пор глаз не осушила, все плачет да плачет». — «Не дай Бог, помрет от печали», — вторит ей четвертая. «Неужто вы, куманек, думаете, что, будь она такого непотребного поведения, как вы описали, мы бы терпели ее в своей компании? Дуры мы, что ли, последние? Да мы и разговора бы ее не удостоили и с улицы нашей согнали навсегда, уж вы нам поверьте!»

Тут является и мать, вся в слезах, и кидается на зятя, притворяясь, будто хочет выцарапать ему глаза, и причитая во весь голос: «Ох, проклят будь тот час, когда я за вас ее выдала, ославили вы ее, опозорили навек, да и меня вместе с нею! Вот горе так горе! Вам, негодному, великую честь оказали, отдав в жены такую девушку, ведь, захоти она только, была бы сейчас замужем за знатным сеньором и жила бы в богатстве да почете, так нет же: она хотела лишь вас и никого другого, вот и заслужила, несчастная, в награду один позор да поношения». — «Погодите, милая! — утешает ее одна из кумушек. — Не гневайтесь так!» — «Ах, мои дорогие, — восклицает мать, — да коли бы моя дочь изменила мужу, я бы — не гляди, что родное дитя! — задушила ее собственными руками; но разве легко мне глядеть, как ее срамят без вины и причины, [126] ведь ей потом до самой смерти от бесчестья не отмыться! " И давай все разом бранить да попрекать беднягу-мужа, а тот уже и сам впал в сомнение и растерялся, в глубине же души рад, что дело оборачивается к примирению. Мать уходит, а подружки ее утешают его, говоря, что материнскому гневу и дивиться нечего; потом предлагают привести к нему жену и отправляются восвояси.

После них приходит францисканец или якобинец ²⁴, исповедующий и мужа, и жену; у этого также язык хорошо подвешен, а кроме того, ему каждый год отваливают хорошую деньгу за отпущение всех грехов; стало быть, теперь он берется за простака-мужа со словами: «Сын мой, я весьма поражен тем, что мне пересказали, и пришел пожурить вас: клянусь нашими святыми покровителями Домиником или Августином ²⁵, я вашу жену знаю с десятилетнего возраста и могу клятвенно засвидетельствовать, что она одна из самых добропорядочных женщин в наших краях, — кому и знать, как не мне, ее исповеднику, — ведь я до всего доискиваюсь и уверен, что она чиста и помыслами и телом, — клянусь вам в том своей душой».

Так вот и убеждают простосердечного мужа, и он уже раскаивается в содеянном и верит, что глаза его обманули. И от всего поднятого им переполоха польза будет лишь одна: отныне станет он покорнее ягненка, а может статься, и чести своей лишится, ибо его половина, мужем опозоренная, совсем потеряет стыд и пустится во все тяжкие, памятуя о том, что [127] все теперь знают, что она за птица. А мать ее, подружки, родственницы да соседки, из коих некоторые и не слыхали об этом деле, примут ее сторону и станут пособлять в шашнях точно тем же манером, как помогали ей оболванить и усмирить мужа, когда он вздумал порвать узду. А сердечный дружок жены со своей стороны постарается оказывать всевозможные услуги, к примеру подносить паштеты и торты, которые они будут вместе и съедать; за все заплатит наш простак и, стараниями окрестных кумушек, никогда больше слухам доверять не станет: неужто заподозрит он этих почтенных женщин в неблаговидных делах! А уж домашние его, сами понимаете, вдвойне постараются, чтобы все было шито-крыто. Служанка — та, что знала о делах хозяйки и столь рьяно мирила супругов, — сделается едва ли не такой же важной дамою, как ее госпожа, даже гостей начнет принимать, а та ей станет потакать во всем, ибо долг платежом красен.

Вот как крепко угодил бедняга-муж в брачные сети, откуда, плачь не плачь, назад уже не выбраться; как бы жена ни обращалась с ним, любить она его все равно никогда не будет, и состарится он и впадет в ничтожество, согласно правилам сей игры. Так, загубив свою жизнь в тяжких заботах, несчастьях и горьких слезах, приблизится он к порогу смерти и в горестях окончит свои дни. [128]