Зеркало

Серый подошел к зеркалу и долго стоял, недоверчиво поче­сывая щетину. Показал зеркалу обложенный язык, повинтил пальцем у виска.

-- Ничего не показывает, -- сказал он, обернувшись ко мне.

-- Что не показывает?

-- Меня не показывает. Не отражаюсь.

-- Не может быть, -- не поверил я. Я подошел. Серый виделся в зеркале.

-- Ну, чего придумываешь? Вот ты.

-- Где? -- он потрогал себя за нос. -- Нет, -- сказал он. -- Не отражаюсь.

Что делать, если ничего не поделаешь?

Если с этой страной ничего поделать нельзя, может быть, выстроить здесь, на горе, обсерваторию, чтобы изучать природу человека? Или это только отклонение? Перверсия по-русски? А мы выдаем все это за правду.

Иностранцы сбегутся -- смотрите, как они о себе.

Закрывайте ворота.

Это я уже проходил.

Обида

Не надо обижать русских.

Искра

Откуда эта искра? Смесь говна и озона. Это тоже ни с чем не сравнимо.

Удовольствие

Видится, приоткрывается что-то за жизнью. Небольшое, до­рого оплачиваемое муками удовольствия.

Светочка и тусовка

Вот говорят: пупок. Отвращение к телу. Серый явился ко мне в форме принтера " Паккард энд Хьюлет". Городской сумас­шедший. Откуда у меня такое тщеславие? От мамы? От па­пы? Голый пупок. Русский не имеет никаких прав. Он без них влегкую обойдется. Я пришел. Они набросились. Я стоял -- губы облизывал.

Помнишь?

Помню.

Ты стала противной. И еврейка раздобрела. No ques­tions. Но есть в России некоторые люди, которые этой ис­крой светятся. Они светятся независимо оттого, что проис­ходит со внешней, гнусной Россией.

Сомнения

Я буду сомневаться до победного конца. В тебе. В себе. В квартире. В твоей собаке.

В дочке твоей.

В твоей честности.

В твоих подружках.

В твоей чистоплотности.

В твоих запахах.

В твоем вкусе.

Я хочу в Америку.

Красота

Мальчиком Серый рано заметил, что мир красив. Да он и сам был красив. Кудрявый, только глазки колючие. Нехоро­шие такие глазки.

Полъша

Я о Польше все что думал, уже сказал. А потом передумал. Мы с невестой зашли в чужой подъезд. Она села на корточ­ки между вторым и третьим этажом, поерзала и стала круп­но срать, мучительно выпучив на стену свои близорукие глаза. Я стоял на атасе.

-- Алло, гараж! -- невеста никогда не называла меня по имени. -- Есть чем подтереться?

-- Нет.

Она подтерлась указательным пальцем и вывела калом на стене:

-- Миру -- мир.

Большие крики грегори

-- Народ -- пиздюк! -- раскричался, разволновался Грегори Пек, по-дружески схватив меня за руку. -- Страна с

подвижной, виртуальной историей. Страна, где от переме­ны мест слагаемых сумма меняется, если вовсе не исчезает!

О снах

Россия моих снов -- забор. Забор. Забор. Кладбищенский забор. Оградки. Весть о том, что Серый вышел из народа, имеет технологическую ясность. В то время, когда сон без труда проецируется на монитор или экран телевизора, странно подумать, что Серый не высветится.

Но вышел ли он из народа, как -- из леса или как из се­бя? Смотрю: Серый стал профессором Лихачевым. Стоит со свечкой. Ну, хорошо.

-- Я готов воплотиться во всё, -- сказал Серый. -- Меня волнует понятие " всё".

Знание

Я выступил с позиции точного знания, что есть чефир и что -- Россия.

Серый сидел, удил рыбу.

Я рассказал ему, что Россия -- азиатская жопа. Я делал вид, что знаю больше его. Я с детства знаю, что Россия -- азиатская жопа.

-- Интересно, -- заметил Серый. Мне пришлось затратить много времени, чтобы снова найти его.