Глава 8. Мне казалось, что я преодолел первую пре­граду на пути к осуществлению моей мечты

Мне казалось, что я преодолел первую пре­граду на пути к осуществлению моей мечты. Теперь я мог надеяться на то, что мне удастся добиться разрешения встретиться с Луисом. Я слышал от Анжело, что Луиса должны были перевести в тюрьму Эльмира в Нью-Йорке.

— Как ты думаешь, мне удастся повидать его? — спросил я.

— Ни малейшей надежды, Дэви. Как только они узнают, что вы тот самый священник, они вас не пустят.

И все же я хотел попробовать. В следующий раз, когда я проповедовал поблизости от тюрьмы Эльмира, я разузнал, каким образом можно повидать мальчика. Мне сказали, чтобы я написал прошение и указал, кем мне прихо­дится заключенный и почему я хотел бы встретиться с ним. И мое прошение будет рассмот­рено.

Итак, если я расскажу правду, меня к нему не пустят. Но я знал, что в тот день в тюрьму Эльмира перевозили нескольких ребят. Я по­шел на станцию. Когда прибыл поезд, из него вышло около 20 ребят. Я всматривался в их ли­ца. но Луиса среди них не было.

— Ты знаешь Луиса Альвареса? — спросил я одного из ребят, и преждечем полицейский разъединил нас, он успел ответить: " нет".

— Итак, — сказал я сам себе по пути в Филипсбург, — видимо мне никогда не придется встретиться с этими ребятами. Но если в этом воля Твоя, Господи, да будет так.

Но если Святой Дух закрывал передо мною эту дверь, то он открывал другие. Однажды, весной 1958 года, когда я прогуливался по испаноязычному Гарлему теплым вечером, я услышал пение.

Я был удивлен, потому что это кто-то пел псалмы на испанском языке. Поблизости нигде не было церкви, пение раздавалось из окна од­ного из домов, мимо которых я проходил.

— Кто это поет? — спросил я, проходя мимо парня, покуривающего возле автомобиля.

Парень поднял голову и прислушался, как будто музыка настолько слилась с шумом ули­цы, что ее нельзя было различить.

— Это что-то вроде церкви, — сказал он, указывая пальцем наверх, — на втором этаже.

Я поднялся по лестнице и постучал в дверь. Она медленно открылась, но когда свет упал на мое лицо, женщина, стоявшая у двери, вскрикнула. Она в волнении прикрыла дверь и заговорила с кем-то по-испански. Вскоре ко­ридор был заполнен улыбающимися, приветли­выми людьми. Они схватили меня за руки и по­тащили в комнату.

— Вы — Дэвид? Не правда ли, вы — Дэвид? Тот самый священник, которого выгнали из су­да!

Выяснилось, что это была внеконфессиональная церковь в испанском отделении Об­щества Господа. Эти люди собираются в част­ных домах до тех пор, пока не получат воз­можность построить свою церковь. Они следи­ли за процессом по делу об убийстве Майкла Фермера и видели мое фото в газетах.

— Мы молились за вас, и вот вы здесь, — сказал один мужчина. Его звали Винцетте Ортез, он был служителем этой небольшой церк­ви. — Мы хотим узнать, как вы попали в

суд.

Той ночью я рассказал этой группе людей о том, как Господь привел меня на улицы Нью-Йорка. Я рассказал им о проблемах подрост­ков-преступников, о своей мечте и о том, как я преодолел первую преграду.

— Я думаю, что это Бог призвал меня на этот труд, и это только начало большого дела. Они должны начать новую жизнь, и их следует окружить любовью, мы были свидетелями того, как Дух Святой коснулся их прямо на улице и кто знает: может быть, в будущем у них даже появится свой дом.

Я закончил свою пылкую речь, будучи очень взволнован проблемами этих молодых людей. Я видел, что и слушавшие меня тоже были оза­бочены не меньше меня и были готовы помочь мне. Когда я наконец сел на место, они начали оживленно разговаривать между собой, а за­тем дали слово пастору Ортезу.

— Вы не смогли бы прийти сюда завтра и рассказать то же самое другим служителям церкви? — спросил он.

Я ответил, что смогу.

Так спокойно, как и все, чем руководит Свя­той Дух, зародилось новое содружество. Ни­кто из нас не сознавал тогда, какое значение это приобретет в дальнейшем.

— Где вы остановились, пастор? — спросил Ортез. — Куда мы можем сообщить вам о месте и времени собрания?

Мне пришлось признаться, что у меня не было денег даже на самый дешевый отель.

— Фактически, — сказал я, — я сплю в маши­не.

Лицо Ортеза выразило тревогу.

— Вы не должны этого делать, — сказал он, и, когда он перевел мои слова остальным, все согласились с ним.

— Это опасно. Опаснее, чем вы можете пред­положить. Вы должны остановиться у нас.

Я с благодарностью принял их предложе­ние. Пастор Ортез познакомил меня со своей женой Делией. Меня проводили в комнату. Это была скромно обставленная комната. Впервые я спал спокойно. Я узнал, что у этой пары было только самое необходимое для жизни. Все остальное было отдано во славу Божию.

Следующее утро я провел в молитве. Я чув­ствовал, что это не простое совпадение, что я попал в этот дом. Я не мог себе представить, что будет дальше, но я хотел следовать ука­заниям Святого Духа во что бы то ни стало.

В то время, как я молился, пастор Ортез и его жена звонили по телефону. К тому време­ни, когда мы прибыли в церковь, там уже нахо­дились представители 65 испаноязычных об­ществ. Они ждали, что я им скажу.

Я понятия не имел, о чем говорить с ними, когда вышел на кафедру. Что им сказать? Зачем мне дана эта возможность? На этот раз я гово­рил о том, что привело меня в Нью-Йорк, о су­де, о том, как за кажущимися неудачами скры­валась воля Божия.

— Скажу вам честно, я не знаю, что буду де­лать дальше. То, что произошло на Форт Грин, могло быть просто удачей. Я не уверен, что это можно повторить в большем масштабе.

Собрание разработало план действий, чтобы проверить то. что произошло на Форт Грин. Они решили организовать собрание для моло­дежи на стадионе Сант Николае Арена — месте, где проводились спортивные соревнования в Нью-Йорке. Там я получил бы возможность обратиться сразу ко многим группировкам.

Я сомневался. Во-первых, я не вполне был уверен, что массовое собрание — именно то, что нужно.

— И потом — денежный вопрос, — сказал я.

— понадобятся тысячи долларов, чтобы арен­довать это место.

Суета в задних рядах. Какой-то мужчина что-то выкрикивал. Наконец, я разобрал: " Дэви, — говорил он, — все хорошо. Все будет хоро­шо".

Я подумал, что это, видимо, какой-то фана­тик, и решил не обращать на его выкрики вни­мания. Но после собрания этот человек подо­шел ко мне и представился. Это был Бенинго Делгаро, прокурор. Он еще раз сказал, что все будет в порядке.

— Дэви, — сказал он, — вы пойдете в Сант Николае Арена, арендуете ее и будете гово­рить с подростками. Все будет отлично.

Я всерьез, что он немного помешан. Таких людей всегда можно встретить в церкви. Но мистер Делгаро, видя удивление на моем лице, достал из кармана увесистую пачку банков­ских билетов:

— У вас будут деньги, и вы будете говорить, Дэви. Я арендую этот стадион.

Он так и сделал.

Итак, мне предстояло проповедовать на мо­лодежном собрании, которое наметили про­вести в июле 1958 года на Сант Николае Арена.

Моя новость поразила всех в Филипсбурге. Только Гвен молчала.

— Понимаешь, — сказала она наконец, — в это время как раз родится наш ребенок.

Об этом я не подумал. И мне стыдно было признаться в этом моей жене. Поэтому я про­бормотал что-то вроде того, что ребенок ро­дится позже. Гвен рассмеялась.

— Он родится вовремя, а ты витаешь в обла­ках и не узнаешь об этом, но однажды я под­несу тебе маленький конверт с малышом и ты удивишься. Ты и не вспомнишь о существова­нии ребенка, пока он не подойдет к тебе и не скажет: " папа".

Она была права.

Моя община в Филипсбурге была щедра не только на деньги, которыми меня снабжали на протяжении последующих двух месяцев, но и на моральную поддержку, несмотря на то, что я уделял им очень мало внимания. Я расска­зывал всем о моих путешествиях в Нью-Йорке, о проблемах, которые стоят перед двенадца­ти-, тринадцати-, четырнадцатилетними де­вочками и мальчиками. Поэтому прихожане знали, что они являются участниками в осу­ществлении Господней воли.

Я взял отпуск так, чтобы он совпал с этим собранием, чтобы не покидать церковь надол­го. Но по мере приближения собрания, я про­водил все больше времени с Ортезом. Мы полу­чали хорошую поддержку от испанских церк­вей. Они прислали к нам рабочих, которые раз­носили по Нью-Йорку афиши, в которых гово­рилось, что собрания будут идти целую неде­лю. Они готовили людей, способных оказать поддержку юношам и девушкам, пожелавшим начать новую жизнь. Они полностью взяли на себя заботу по подготовке стадиона.

Я же должен был пригласить подростков. Вначале казалось, что это очень легко сделать. Но чем ближе был день открытия собрания, тем больше я сомневался в успехе предприятия. Я ходил по улицам и разговаривал с сотнями юношей и девушек, но я никогда не пред­ставлял себе всю глубину их отчаяния. Пойти на собрания для них было очень сложным де­лом.

Во-первых, они боялись выйти из своего об­житого угла, боялись, что им не поздоро­вится, если они появятся на территории дру­гой компании. Они так же боялись больших скоплений людей, боялись самих себя, своих предрассудков, боялись, что не сдержатся и полезут в драку.

И самое странное: они боялись, что будут плакать на собраниях. Постепенно я начал по­нимать, какие ужасные чувства вызывают у них слезы. Что же страшного в слезах? Я много раз спрашивал у них об этом и, наконец, понял, что слезы для них — символ слабости, мягкости, детства в ужасном мире, где царили жесто­кость и вероломство. Из опыта работы в церкви я знаю, какое благотворное влияние вызывают у людей слезы. Я даже полагаю, что знаком прикосновения Господа являются слезы. Ког­да, наконец, мы впускаем в сердце

Святой Дух, ответная реакция — слезы. Много раз я видел, как это случалось.

Душераздирающие слезы, скорее вопль, чем плач. Это происходит, когда рушится послед­няя преграда, и ты готов принять новую жизнь. И когда это происходит, человек полностью обновляется таким образом. Со времен Христа это и называется рождением свыше. " Должно вам родиться свыше", — сказал Иисус. Парадокс заключается в следующем: в сердце человека поселяется радость, хотя эта радость выражается слезами.

Какое чувство подсказало этим юношам и девушкам, что они заплачут, когда узнают Бо­га?

Я был во многих командах: у " Мятежников" и " Джи-Джи-Ай", у " Чаплинз" и " Мау-Мауз", при­глашал их на собрания и везде получал один и тот же ответ:

— Ты не растрогаешь меня, пастор, ты не за­ставишь меня распускать нюни!

Везде ощущался страх перед новым, пред­почтение старого, каким бы ужасным оно ни было, одинаковое сопротивление перемене.

Однажды ночью, как раз после моего посе­щения " Джи-Джи-Ай", в квартиру Ортеза посту­чали. Миссис Ортез удивленно взглянула на мужа, тот пожал плечами: нет, он никого не ждал. Миссис Ортез отложила в сторону нож, которым она резала мясо, и подошла к двери.

На пороге стояла Мария. Как только она во­шла в комнату, я понял, что она приняла нар­котик. Ее глаза неестественно блестели, воло­сы в беспорядке.

— Мария, — сказал я, — входи.

Мария прошла на середину комнаты и по­требовала, чтобы я ответил, почему мы хотим разогнать ее старую компанию.

— Что ты имеешь в виду, Мария? — спросила миссис Ортез.

— Вы ходите и уговариваете ребят пойти в церковь. Я знаю, вы хотите разобщить нас.

И она принялась поносить нас. Винцент Ортез в знак протеста привстал со своего сту­ла, чтобы возразить, но тут же опустился об­ратно, будто говоря своим видом: " Продолжай, Мария; лучше выскажи все здесь, чем где-нибудь на улице".

Тут в комнату вошел один из детей Ортеза. Делия инстинктивно придвинулась к ребенку. В тот же момент Мария ринулась к столу, на котором лежал огромный нож. Мгновение, — и нож зловеще заблестел в ее руке. Делия тут же оказалась между Марией и ребенком. Винцент вскочил на ноги.

— Назад! — крикнула Мария. Вицент остано­вился, потому что девушка поднесла нож к своему горлу.

— Ха! — сказала она, — я собираюсь перере­зать себе горло. Я заколю себя, как поросенка, а вы будете смотреть.

Мы слишком хорошо знали отчаяние и ре­шительность наркоманов, чтобы думать, что это была шутка. Делия заговорила о долгой и чудесной жизни, которую предстояло про­жить Марии.

— Ты нужна Господу, Мария, — снова и сно­ва повторяла она.

Делия говорила, не останавливаясь, около пяти минут, и, наконец. Мария опустила нож. Продолжая говорить. Делия осторожно при­близилась к Марии, и, наконец, одним движе­нием выбила нож из руки девушки. Нож упал на пол и покатился по нему. Заплакал ребенок.

Мария, не пытаясь поднять нож, стояла по­среди комнаты, потерянная и отчаявшаяся. И вдруг она заплакала, закрыв лицо руками.

— У меня нет никакого выхода, — сказала она.

— Почему же ты не отдашь себя Богу? — спросил я.

— Нет, это не для меня.

— Но пусть хоть другие придут. Подумай; может, хоть они найдут выход, пока не поздно.

Мария выпрямилась. Казалось, она опять вступила в роль. Она пожала плечами.

— Это будет зависеть от того, насколько ин­тересно будет представление, — сказала она и ушла, высоко подняв голову и покачивая бед­рами.