К издателям

Господа, мне отрадно слышать, что вы решили опубликовать английский перевод моей книги " Неизвестная Жизнь Иисуса Христа", которая впервые вышла на француз­ском языке в начале прошлого года.

Этот перевод не является дословной копией фран­цузского издания. Неизбежные затруднения, связанные с публикацией, привели к тому, что первый раз моя книга была напечатана в большой спешке, что и нанесло ей немалый ущерб. У меня было всего пять дней, чтобы на­бросать предисловие, введение и заключение, и едва ли несколько часов на правку гранок.

Это и явилось причиной определенного недостатка аргументов в поддержку некоторых моих утверждений, а также появления смысловых разрывов в повествовании и многих опечаток, вокруг которых был поднят шум моими противниками, не заметившими, что своим чрез­мерным усердием рубить сплеча и указывать на поверх­ностные недостатки они лишь продемонстрировали соб­ственное бессилие, набросившись на ствол того дерева, которое я взрастил и которое выстояло под самыми яро­стными порывами ветра, пытавшегося повалить его.

В самом деле, они оказали мне услугу, за которую я искренне им благодарен, поскольку способствовали пересмотру этой темы, что мне самому казалось необхо­димым. Я всегда рад воспользоваться любыми сведениями и не настолько искушен в востоковедении, чтобы не быть уверенным в необходимости больших знаний.

Таким образом, английские читатели первыми из­влекут выгоду из той обоснованной критики, которую я принял, и тех поправок, которые я внес.

Итак, я предлагаю английскому читателю книгу, очищенную от ошибок и свободную от каких-либо неточностей в деталях, за которые меня попрекали так ожесточенно и настойчиво, как, например, в случае с китайским императором, время правления которого я ука­зал верно, но ошибся, приписывая ему принадлежность к другой династии.

Моя цель и искреннее желание, - чтобы английская публика, - обладающая острым умом, но настороженно относящаяся к любым новшествам в особенности, если речь идет о религии, - смогла бы судить о моем труде по его смысловым качествам, а не по грамматическим или типографским ошибкам, на что до сего момента опира­лись мои противники, стремясь преуменьшить истинную ценность этого документа. Я надеюсь все же, что после прочтения работы станет ясно, что писал я ее совершен­но искренне и честно.

Я вполне осознаю, что умело организованная крити­ка уже заранее настроила публику против книги. И даже великодушно защищаемая знакомыми и незнакомыми друзьями, " Неизвестная Жизнь Иисуса Христа" подвер­глась столь злобным нападкам фанатиков, кои по-видимому вообразили, будто я жажду начать теологические распри (в то время, как моей единственной целью было положить еще один кирпичик в здание современ­ной науки), что все это создало вокруг первого издания книги в Англии атмосферу недоверия.

Все было устроено так, чтобы подлинность моих до­кументов считалась сомнительной. Но атаки были направлены главным образом против автора, ставя под сомнение его честность, в беспочвенном уповании на то, что подобные оскорбления могут поколебать его спо­койствие и заставить его выказать эмоции, которые восстановили бы всех против самой книги.

Я мог бы с презрением отнестись к обидным обвине­ниям: оскорбления - это не доводы, даже если они и вы­сказаны в нарочито сдержанной манере, столь свойст­венной господину Максу Мюллеру в его попытке разбить меня. Но я тем не менее рассмотрю те, что затраги­вают мое путешествие в Тибет, Лех, Ладак и буддийский монастырь в Химисе. Для начала я кратко перечислю возражения, выдвинутые относительно способов под­тверждения подлинности моих документов.

Вот что вызвало сомнения: отчего лама Химиса от­казался утвердительно ответить на вопросы, заданные ему по поводу манускриптов? Оттого, что люди Востока привыкли считать европейцев разбойниками, которые внедряются в их среду, чтобы грабить во имя цивилиза­ции.

То, что я преуспел и эти повествования были сооб­щены мне, связано с применением мною восточной дипломатии, которую я постиг за время путешествий. Я знал, как издалека приблизиться к интересующему меня вопросу, в то время как сейчас каждый стремится идти напролом.

Лама сказал себе: " Если об этих манускриптах спра­шивают, то лишь затем, чтобы их украсть", - и он естественно хранил молчание и отказался от объяснений. Эту подозрительность легко понять, если проследить деяния тех европейцев, которые в общении с восточны­ми народами лишь угнетали и открыто грабили их с помощью цивилизации.

Некая дама написала в Европу, что " меня там [в Ти­бете] никто никогда не видел" и никто никогда не слышал моего имени. Затем кучка охранников храма заяви­ла, что моя нога и не ступала в Тибет, - иными словами, что я мошенник.

Моравский миссионер, достойный мистер Шоу, по­вторил эту маленькую шутку, которую я должен назвать ребячеством; и затем искатели Правды добавили его свидетельство к остальным и возобновили оскорбительные обвинения. Верно и то, что вскоре после этого мис­тер Шоу официально снял их.

Мне немало труда стоило защитить себя по этому пункту обвинения, но я не должен позволять лжи оставаться безнаказанной и занимать выгодные позиции. Если упомянутая дама и ее друзья так и не встретились мне, то я могу призвать в свидетели лейтенанта Янгхас-бэнда, которого я встретил в Матаяне 28 октября 1887 года и кто первый пересек Китай, а также взошел на пе­ревал Музтаг на высоте 21 500 футов (англ.), и многих других.

У меня еще хранится фотография симпатичного гу­бернатора Ладака, Сураджбала, с надписью, сделанной им собственноручно, которую я публикую в этой книге.

Во время моей болезни в Ладаке меня даже посетил врач-европеец, находящийся на английской правительственной службе, доктор Карл Маркс, чье письмо от 4 ноября 1887 года вы уже видели. Почему бы не написать прямо к нему, чтобы убедиться, был ли я на самом деле в Тибете или нет, если уж кто-то так горячо стремится до­казать обратное? Правда, потребуется некоторое время, чтобы послать письмо и получить ответ из Тибета, од­нако, письма туда посылают, и ответы оттуда приходят.

Также было заявлено, что оригинал " Неизвестной Жизни Иисуса Христа" никогда не существовал в монастыре Химиса и все это просто порождение моей фанта­зии. Вот уж, воистину, честь, которой я не заслуживаю, поскольку мое воображение не столь богато.

Если бы я даже был способен выдумать сказку тако­го масштаба, мне полагалось бы, просто руководствуясь здравым смыслом, возвеличить цену этого открытия, относя мою находку на счет какого-нибудь таинственного или сверхъестественного вмешательства, и следо­вало бы избегать точного указания места, времени и обстоятельств этого открытия. В любом случае, я вряд ли свел бы свою роль в этом деле к простому воспроизведению старой рукописи.

Меня также считали предметом насмешек хитрых лам, как это случилось с Вильфором и Жаколио, говорили, что, не будучи основательно защищен от неких индийских обманщиков, которые наживаются на доверчивости европейцев, я принял за чистую монету - чуть ли не за золотой слиток - то, что было искусной подделкой.

Именно господин Макс Мюллер особенно настаивал на этом обвинении. Итак, поскольку Макс Мюллер пользуется известностью в научном мире, я считаю себя обязанным - перед самим собой и перед публикой - уделить больше внимания опровержению его аргументов, чем всех моих прочих критиков.

Главным аргументом господина Мюллера, по-видимому, является утверждение, что повествование о " Неизвестной Жизни Иисуса Христа" в том виде, как оно было изложено мною в этой книге, не было обнаружено ни в одном каталоге " Танджур" и " Канджур".

Позволю себе здесь заметить, что если бы оно там находилось, то мое открытие не было бы ни удивительным, ни ценным, так как эти каталоги давным-давно были доступны для исследований европейских ученых, и первый же востоковед при желании мог бы запросто сделать то же, что и я, - поехать в Тибет, запастись путеводителем и извлечь из свитков пергамента фрагмен­ты, обозначенные в каталогах.

Согласно собственному утверждению Макса Мюл­лера, каталоги содержат перечень примерно двух тысяч томов. Воистину это весьма неполные каталоги, один лишь монастырь Лассы хранит более сотни тысяч томов рукописей, и я искренне сочувствую моему оппоненту, если он полагает, что эти крохи снабдят его ключом ко всему долгому периоду существования восточной науки.

Действительно правда, что притчи, перевод которых представлен в этой книге, невозможно найти в каком бы то ни было каталоге, будь то " Танджур" или " Канджур". Они не имели заглавия и были разбросаны не в одной книге, следовательно, их нельзя найти в каталогах китайских и тибетских работ. Они существуют как напоминания о замечательных событиях, имевших место в первом веке христианской эры, которые с большей или меньшей точностью кратко записаны ламаистскими писцами, - в той мере, в какой им запомнились.

Если бы у меня достало терпения сложить эти прит­чи воедино, придать им смысловую последовательность и исключить из них то, что привнесено моим переводом, разве сей плод настойчивых трудов вызвал бы вопросы?.

И разве предания не доносят до нас, что " Илиада" в том виде, в котором она известна нам уже 2 500 лет, бы­ла составлена таким же образом по приказу Писистрата из разрозненных песен о Троянской войне и свято со­хранена в памяти греческой традиции?

Господин Мюллер далее упрекал меня в том, что я не упомянул имени кардинала римско-католической церк­ви, удостоившего меня необычным доверием относи­тельно " Неизвестной Жизни Иисуса Христа", и откровенные высказывания которого могли бы послужить подтверждением моему открытию. Но я взываю к обязательному для всех закону приличий, и каждый должен признать, что было бы недостойно открыть имя этого кардинала в связи с упомянутыми мною обстоятельст­вами.

Впрочем, к уже сказанному во вступлении относи­тельно того, что для римско-католической церкви " Неизвестная Жизнь Иисуса Христа" не является новше­ством, могу добавить следующее: в библиотеке Ватика­на хранится шестьдесят три полных или неполных руко­писи на различных восточных языках по данной теме, которые были доставлены в Рим миссионерами из Ин­дии, Китая, Египта и Аравии.

Этот вопрос вынуждает меня пояснить раз и навсе­гда суть моих намерений в связи с передачей западной общественности документа подобной значимости, кото­рый, я признаю, всякий вправе свободно критиковать.

Предполагалось ли подорвать авторитет Евангелий или всего Нового Завета? Нет, ни в малейшей степени.

В одном французском журнале я ясно сказал, что исповедую русскую православную веру, и продолжаю это утверждать. Ущерб авторитету не мог быть нанесен, если отсутствуют противоречия в доктринах и несоответствия фактов. Но доктрина, содержащаяся в этих ти­бетских притчах, та же самая, что и в Евангелиях, а факты разнятся лишь по внешней видимости.

В самом деле, следует отметить, что первый, кто за­писал эти притчи на пали, скрупулезно передал рассказы местных купцов (не евреев, как полагал господин Мюл­лер) по их возвращении из Палестины, куда они отпра­вились по своим торговым делам и где случайно оказа­лись свидетелями драмы на Голгофе.

И ничего удивительного не было в том, что эти сви­детели наблюдали происходящее с точки зрения, отличной от точки зрения римлян, которые должны были, в конечном итоге, полностью принять вероисповедание своей жертвы. Для них [купцов], естественно, было предпочтительнее принять версию, бытующую среди еврейского народа.

Вот уж что следовало бы уточнить, так это насколь­ко беспристрастны были свидетели, и насколько честно и грамотно отразили переписчики суть их рассказов. Но это уже проблема экзегезы и решать ее надлежит не мне.

Я скорее ограничился бы таким более простым во­просом и хочу посоветовать своим оппонентам сделать то же самое: существовали ли эти фрагменты в мона­стыре Химиса, и верно ли я отразил их суть? Это - единственное основание, на котором я признаю за кем-либо нравственное право вызвать меня на суд.

Я предлагал вернуться в Тибет с группой известных востоковедов, чтобы на месте проверить подлинность этих писаний. Никто не откликнулся на это предложе­ние. Большинство удовлетворилось дальнейшими нападками на меня, а те, кто попытался найти эти фраг­менты, выбрали неверный способ поиска.

Я узнал, однако, что американская экспедиция нахо­дится в процессе формирования, не желая какого-либо участия с моей стороны, они собираются предпринять это путешествие, чтобы самостоятельно провести серьезные исследования. Я не боюсь этих изысканий: напро­тив, я всем сердцем приветствую их. Они покажут, что я, будучи далек от мысли о нововведениях, лишь придал осязаемую форму преданиям, во все времена существовавшим в христианском мире.

Новый Завет совершенно умалчивает о периоде жиз­ни Спасителя с тринадцати и до тридцати лет. Что происходило с ним за это время? Что он делал? Покажите мне отрывок, в котором хотя бы приблизительно утверждалось, что он никогда не был в Тибете или Индии, и я сложу оружие. Но и самый упорный фанатик весьма за­труднился бы показать мне подобные строки.

Более того, разве было бы странным, если осново­положник христианства вдохновился бы доктринами брахманизма или буддизма с целью преобразить их, очистить от всего наносного и донести до умов Запада? Моисей поступил именно так, а не иначе. Когда он пи­сал " Книгу Бытия" и провозглашал закон справедливости, то ссылался на книги и законы, написанные до него. Он не единожды признавался в этом. Все это - азы экзе­гезы.

Разве вызывает сомнения то, что все религии, даже самые варварские и абсурдные, сохранили фрагменты истины и имеют возможность принять однажды всеоб­щую Истину, - являя тот факт, что корни их идут от общего источника и что после разделения на множество ответвлений они будут собраны вместе под единым на­чалом? Далекое от того, чтобы отвергнуть без проверки эти проблески истины, христианство спешит принять их, придав им подлинный смысл и применяя их к мистиче­ским нуждам народов.

Не будь это так, стал бы святой Иоанн Евангелист прилагать столько усилий, чтобы взять " Logos5" Платона и превращать его в то " Нетленное Воплощенное Сло­во", несравненное величие которого затмило высочайшие концепции греческого философа?

Не будь это так, стали бы отцы греческой и латин­ской церквей, святой Иоанн Хризостом и святой Авгу­стин (если упомянуть лишь самых известных из них), столь затрудняться, чтобы извлечь из мешанины и пыли мифологии те мудрые истолкования и нравственные за­поведи, которые они приняли, воскресив легенды, - если мне позволен будет этот неологизм, - возвращая мифам их истинный сокровенный смысл?

Я оставляю экспертам задачу извлечения истин брахманизма и буддизма, вплетенных в притчи Шакьямуни и Вед.

Возвращаюсь к моей книге. Я стою на том, что, если ей удастся неопровержимо установить согласие между учениями Евангелий и священными писаниями Индии и Тибета, то она окажет выдающуюся услугу всему чело­вечеству.

Ново ли это явление в христианском мире - книга, имеющая целью дополнить Новый Завет и пролить свет на доселе туманные моменты? Труды, известные как апокрифы, были столь многочисленны в шестнадцатом веке, что католический церковный собор в Тренте был вынужден ограничить их несметное количество с тем, чтобы избежать разногласий, вредящих интересам об­щественности, и сократить Книгу Откровений до минимума, доступного средним умам.

Разве не объявил церковный собор в Нисине - согла­совав это с императором Константином - многие рукописи запретными для верующих, - те рукописи, которые почитались почти с тем же благоговением, какое вызы­вали четыре канонических Евангелия? Нисинский цер­ковный собор совместно с Трентским также свел до минимума число трансцендентальных истин.

Разве не известно из летописных источников, что Стилихон, главнокомандующий [римского императора] Гонория, приказал публично сжечь " Книги Сивилл" в 401 году? Разве можно усомниться в том, что они были полны нравственных, исторических и пророческих истин высшего порядка? Тогда можно было бы поставить под сомнение и всю римскую историю, наиболее важные моменты которой были определены решениями " Книг Сивилл".

Во времена, о которых мы говорим, были все пред­посылки для укрепления или поддержки слабо объединенной или уже шатающейся религии, и духовная и свет­ская власти полагали, что не может быть ничего лучше, как организовать бдительный надзор и строжайшую цензуру над вечными истинами.

Но просвещенные умы столь мало желали массового уничтожения всех документов, не соответствовавших официальным критериям, что сами уберегли определен­ное количество трудов от забвения. В течение последних трех столетий те издания Библии, которые включали в качестве приложения книгу " Пастырь" святого Ерма, Послания святого Климента, святого Варнавы, Молитву Манассии и две дополнительные Книги Маккавеев, яв­ляются, несомненно, редкими.

Четыре Евангелия основали фундамент христианско­го учения. Но апостолов было двенадцать, святой Варфоломей, святой Фома, святой Матфий заявляли, что проповедовали благую весть народам Индии, Тибета и Китая.

Неужели эти друзья Иисуса, близкие свидетели его проповедей и его мученичества ничего не написали? Или они предоставили другим исключительную обязанность записывать на папирусе возвышенное учение Господа? Но эти другие писали на греческом, а за Евфратом ни­кто не говорил и не понимал по-гречески. Как же они могли проповедовать на греческом языке людям, кото­рые понимали только пали, санскрит или многочисленные диалекты Китая и Индостана?

Известно, что святой Фома слыл самым образован­ным среди остальных учеников, которые в основном были выходцами из простонародья. Даже не имея мра­мора или меди, разве не стремился бы святой Фома записать на нетленных дощечках то, что он видел, и те уроки, которые ему преподал распятый Господь?

Притчи, переданные мне буддийским ламой в мона­стыре Химиса, которые я расположил так, чтобы придать им смысловую последовательность и организовать их согласно правилам литературной композиции, могли быть на самом деле рассказаны святым Фомой, могли быть историческими набросками, сделанными его соб­ственной рукой или под его руководством.

И не может ли это воскрешение книг, погребенных под пылью земных эпох, стать отправной точкой для новой науки, которой суждено в изобилии принести не­предвиденные и невообразимые результаты?

Вот те вопросы, которые поднимает моя книга. Кри­тика обрела бы заслуженное уважение, если бы рассмот­рела их со всей серьезностью. Тема вполне достойна усилий, затраченных на ее изучение. Она содержит все вопросы, волнующие человечество. Я убежден, что ис­следования не будут бесплодны. Я нанес первый удар мотыгой и открыл спрятанные сокровища, но у меня имеются все основания полагать, что рудник неисчерпа­ем.

Теперь уже нет того, что было в те прошедшие сто­летия, когда некое сословие одно было хранителем всех Истин и выдавало массам их долю неделимого достоя­ния, каждому сообразно его нуждам. Сегодня мир жаждет знания, и всякий имеет право перевернуть страницу в книге науки и узнать правду о Бого-Человеке, который принадлежит нам всем.

Я верю в подлинность буддийского повествования, потому что не вижу с исторической или теологической точки зрения ничего, что противоречило бы ему или де­лало бы его необоснованным. Пусть его изучат и обсудят. Пусть мне даже докажут, что я не прав. Но это не является оправданием нанесения мне оскорблений. Оскорбления подтверждают лишь одно - несостоятель­ность их авторов.

Я дал жизнь словам пророка Даниила о том, что придет время, когда " многие прочитают ее [книгу], и умножится ведение". (Дан. 12: 4.)

Я изучил, нашел, узнал, открыл. Я передаю свои знания и свое открытие тем читателям, ко­торые, как и я сам, жаждут учиться и познавать.

Я передаю их, с вашей помощью, английским чита­телям с полнейшим доверием и заранее полагаюсь на их суждение в полной уверенности, что оно будет справед­ливым.

Искренне Ваш, Н. Нотович

Предисловие

По окончании турецкой войны (1877-78 гг.) я совер­шил ряд путешествий на Восток. Посетив сначала не столь примечательные места на Балканском полуостро­ве, я пустился в путь через Кавказ в Центральную Азию и Персию и в конце концов в 1887 году отправился в Индию, удивительную страну, которая привлекала мое внимание еще с детства.

Целью моего путешествия было познакомиться с на­родами Индии, изучить их нравы и обычаи и в то же время исследовать благородную и таинственную архео­логию и величественно грандиозную природу этой чудесной страны.

Странствуя без всякого определенного плана из од­ного места в другое, я добрался до горного Афганиста­на, откуда вернулся в Индию по живописным дорогам Бодана и Гернаи. Затем я вновь поднялся по Инду до Равалпинди, путешествовал по Пенджабу, стране пяти великих рек, посетил Золотой Храм Амритсары, гробницу царя Пенджаба Ранджита Сингха близ Лахора и направил свои стопы в сторону Кашмира, " долины веч­ного счастья".

Оттуда я отправился в дальнейшие странствия, и моя любознательность вела меня, пока я не добрался до Ладака, откуда намеревался вернуться в Россию через Каракорум и Китайский Туркестан.

Однажды во время посещения буддийского мона­стыря я узнал от ламы-настоятеля, что в архивах Лассы хранятся очень древние записи, касающиеся жизни Ии­суса Христа и народов Запада, и что некоторые крупные монастыри располагают копиями и переводами этих пи­саний.

Поскольку тогда казалось весьма маловероятным, что мне когда-либо вновь доведется посетить эту страну, я решил отложить возвращение в Европу и coute que coute (Чего бы то ни стоило. Франц. - прим. пер.) найти эти копии либо в уже упомянутых крупных монастырях, либо поехав в Лаосу. Путешествие в Лаосу далеко не так опасно и трудно, как мы склонны считать; оно доставило лишь те трудности, с которыми я был хо­рошо знаком и которые не смогли удержать меня от это­го предприятия.

Во время пребывания в Лехе, столице Ладака, я по­сетил большой монастырь Химис, расположенный в предместьях города, в библиотеке которого, как сооб­щил мне лама-настоятель, хранились некоторые копии разыскиваемых мною манускриптов. Чтобы не возбуж­дать подозрения властей относительно целей моего визита в монастырь и избежать всевозможных препятствий моему дальнейшему путешествию по Тибету - ведь я русский, - я объявил о своем намерении вернуться в Ин­дию и сразу же покинул столицу Ладака.

Неудачное падение с лошади, вследствие которого я сломал ногу, дало мне совершенно неожиданный повод вернуться в монастырь, где мне была оказана первая помощь. Я воспользовался своим коротким пребывани­ем в обществе лам, чтобы получить согласие их главы показать мне рукописи, имеющие отношение к жизни Иисуса Христа. Таким образом, с помощью моего тол­мача, который переводил с тибетского, я смог скрупу­лезно записать в блокнот то, что читал мне лама.

Ни на минуту не сомневаясь в подлинности этих ле­тописей, с большим тщанием написанных брахманскими, а большей частью буддийскими историками Непала и Индии, я принял решение опубликовать их перевод по возвращении в Европу. С этим намерением я обратился к нескольким известным богословам, попросив их про­верить мои записи и высказать свое мнение о них.

Его Святейшество преподобный Платон, знамени­тый митрополит Киевский, высказал мнение, что это открытие имеет огромное значение. Тем не менее, он отго­варивал меня от публикации мемуаров на том основании, что их появление может вызвать пагубные для меня последствия. Более полно объяснить, каким образом это может случиться, почтенный прелат отказался. По­скольку наша беседа имела место в России, где цензура наверняка наложила бы вето на подобную работу, я ре­шил ждать.

Год спустя, оказавшись в Риме, я показал свои запи­си одному кардиналу, который находится аи тiеих (В прекрасных отношениях, франц. - Прим. изд.) с его Святейшеством папой. Он ответил мне дословно сле­дующее: " Что хорошего принесет эта публикация? Ни­кто не придаст этому большого значения, а вы приобре­тете себе толпы врагов. Однако вы еще очень молоды! Если для вас представляет интерес денежный вопрос, я могу испросить для вас компенсацию за ваши записи, которая возместит понесенные затраты и потерянное время". Естественно, я отказался.

В Париже я говорил о своих планах с кардиналом Ротелли, с которым ранее познакомился в Константинополе. Он также был против публикации моей работы, под мнимым предлогом, что это будет преждевременно. " Церковь, - добавил он, - и так уже очень страдает от новой волны атеистических идей. Вы только предоставите свежую пищу клеветникам, порочащим церковную доктрину. Я говорю вам это, отстаивая интересы всех христианских конфессий".

Затем я отправился к господину Жюлю Симону. Он нашел мое сообщение интересным и порекомендовал мне попросить совета господина Ренана относительно лучшего способа публикации записей.

На следующий день я сидел в кабинете великого фи­лософа. Наш разговор закончился так: господин Ренан предложил мне доверить ему обсуждаемые записи с тем, чтобы он сделал доклад о них в Академии.

Можно представить, что это предложение было весьма заманчиво и льстило моему атоиr рrорrе. (Чувство собственного достоинства, франц. Прим. изд.) Тем не менее, сославшись на необходимость повторной провер­ки, я забрал свой труд. Я предвидел, что если соглашусь, то приобрету лишь славу первооткрывателя летописей, в то время как прославленный автор " Vie de Jesus" (" Жизнь Иисуса", франц.) забе­рет себе все почести, комментируя летописи и представ­ляя их широкой публике. Поэтому, полагая, что я сам совершенно готов опубликовать перевод летописи и снабдить его своими комментариями, я отклонил сде­ланное мне таким образом любезное предложение. Од­нако, дабы никоим образом не задеть чувствительность великого мастера, которого я глубоко уважал, я намере­вался дождаться его кончины, печальное приближение которой, как я предвидел, - судя по его ослабленному состоянию, - не заставило себя ждать.

Когда случилось то, что я предвидел, я поспешил на­вести порядок в заметках, которые теперь публикую, ос­тавляя за собой право подтверждать подлинность этих хроник и развивая в своих комментариях доводы, которые должны убедить нас в искренности и добросовест­ности буддийских составителей.

В заключение я предлагаю: прежде чем начинать критику моего сообщения, любое научное общество могло бы в относительно короткий срок снарядить на­учную экспедицию, имеющую своей целью исследовать эти манускрипты на месте и установить их историческую ценность.

Р.S. Во время своего путешествия я сделал значи­тельное число весьма любопытных снимков, но, когда по приезде в Бомбей проверил негативы, то обнаружил, что все они были засвечены. Этой неудачей я обязан небрежности своего чернокожего слуги, Филиппа, кото­рому была доверена коробка с фотографическими пластинами. Во время путешествия, сочтя ее тяжелой, он ос­торожно вытащил содержимое, таким образом, засветив пластины и сведя на нет мой труд.

Посему иллюстрацией моей книги я обязан исключи­тельно великодушной помощи моего друга господина д'0вернье, который, совершив поездку в Гималаи, ми­лостиво предложил мне подбор своих фотографий.