Атака на Храм

Надругательство над главой католической церкви, про­изошедшее в Ананьи, вызвало гнев и возмущение европей­цев, а знаменитый Данте, который вообще-то недолюбливал Бонифация VIII, сравнил это преступление с распятием са­мого Христа. Потрясенный таким святотатством, церковный конклав, собравшийся на выборы нового понтифика, отлу­чил от церкви двух кардиналов из семейства Колонна, отка­завшись выслушать их оправдания. На совете новым папой был избран кардинал Никколо Боккасино, архиепископ Остии (порт рядом с Римом), однако не прошло и года, как он заболел дизентерией и скончался.

Кардиналам снова пришлось выбирать преемника свято­го Петра, однако на этот раз возникла длительная заминка в связи с тем, что мнения разделились — одни по-прежнему занимали жесткую позицию в отношении семейства Колонна, другие же предлагали восстановить отношения и с ними, и с королем Франции. Противников семейства Колонна было большинство, однако и они разделились на две группы — каждая поддерживала своего кандидата из знатного рода Орсини. После одиннадцати месяцев безрезультатных споров и обсуждений кардиналы решили обратиться к более широким церковным кругам. К тому же они ощущали давление короля Карла II Неаполитанского, который прибыл на заседание совета в Перуджу от имени короля Филиппа IV.

Наконец в июне 1305 года десять из пятнадцати кардиналов остановили свой выбор на французском архиепископе из Бордо Бертране де Го. Семья барона де Вилландре, где будущий папа был третьим сыном, издавна активно участвовала в политических и церковных делах провинции Гасконь. Пользуясь покровительством короля Эдуарда I, члены этой семьи неоднократно выполняли деликатные дипломатические поручения, а старший брат Бертрана, Беро, был кардиналом и архиепископом Лионским. Уверенно следуя по стопам брата, Бертран сначала стал викарием, затем папским капелланом, епископом и, наконец, архиепископом Бордоским.

Приняв имя Климента V, Бертран де Го, несомненно, понимал, что восхождением на римский трон обязан не столько личным качествам, сколько обстоятельствам — про­сто его кандидатура вызывала меньше всего возражений у противоборствующих фракций. Король Филипп IV имел.все основания рассчитывать, что новый папа будет послуш­но выполнять его распоряжения. Английский король Эду­ард I одобрил выбор на столь важный и высокий пост одного из своих вассалов, направив щедрые дары обоим братьям де Го — в Лион и в Бордо. В глазах итальянцев Климент V был всего лишь жалкой марионеткой французского короля, к тому же этот папа римский за всю свою жизнь ни разу не был в Риме.

Разумеется, и в предыдущие два столетия сменявшие друг друга понтифики выбирали место для постоянной резиден­ции — дворцы в Орвието, Витербо, Ананьи или Неаполе, — сообразуясь прежде всего с требованиями собственной безо­пасности. Однако они всегда находились в пределах Пап­ской области или по крайней мере в Италии. А Климент V даже ни разу не пересекал Альпы. Однако он часто бывал и таких городах, как Лион, Вьенн и Авиньон — формально они не находились под юрисдикцией короля Филиппа IV, но все эти регионы де-факто входили в сферу его влияния, куда он быстро мог направить войска, что убедительно доказал во время Вьеннского церковного собора.

Какова же причина столь очевидной приверженности Климента V интересам Франции? Два итальянских летопис­ца, Аньоло дель Тура и Джованни Виллани, писали, что кар­динал Никколо да Прато присутствовал на знаменательной встрече с Бертраном де Го, когда тот еще был архиеписко­пом Бордоским, и Филиппом Красивым. На этом приеме король выдвинул четыре условия поддержки кандидатуры кардинала на папский трон: примирение с Колонна и всеми участниками скандала в Ананьи; официальное осуждение Бонифаций VIII; пополнение Папской курии за счет карди­налов-французов; и еще один секретный пункт — как он выразился, «крайне важный и загадочный», — который он собирался сообщить Бертрану де Го позднее.

По словам хронистов, Бертран будто бы смиренно отве­тил королю: «Вы приказываете, я подчиняюсь». Хотя рассказ об этой встрече больше похож на выдумку, однако он пока­зывает атмосферу, царившую во время избрания Климента V на Апеннинском полуострове. К тому же описанная история хорошо увязывается с последующими практическими шага­ми нового папы: в декабре 1305 года он назначил десять но­вых кардиналов, девять из которых были французами, а один — из Англии. При этом четверо приходились ему родственни­ками, а один из них, Арно Пойенн, — старинным приятелем. И это было не просто проявление фаворитизма — папа со­здавал себе окружение, которому мог доверять. Изменение состава Папской курии с преобладанием французского пред­ставительства стало еще более явным при следующей номи­нации на кардинальское звание, проведенной в 1310 году: пятеро из новых кардиналов были французами, а двое из них к тому же приходились папе племянниками. Такое наглое проталкивание французов на высшие церковные посты означало не просто оплату долгов. Откровенное задабривание папой Филиппа Красивого объяснялось тем, что тесное сотрудничество с французской короной приближало Климента V к его главной и сокровенной цели — новому крестовому походу.

Первоначальные оптимистические настроения, связанные со Святой землей, преобладали в Папской курии до 1300 года и затем рассеялись, словно туман. Мамлюки прочно оккупировали всю Палестину. База на острове Руад пала, а татарский хан Газан, который должен был передать Иерусалим христианам, в 1304 году провозгласил в своих владениях ислам официальной религией. Последним оплотом христиан­ства в Азии оставалась киликийская Армения, но и она постоянно подвергалась ударам соседних монголов и сарацин.

Торжественная коронация Климента V папской тиарой состоялась 14 ноября 1305 года в церкви Сен-Жюст-Валуа в Лионе в присутствии короля Филиппа IV, его брата Карла Валуа, герцога Бретонского Иоанна II и Генриха, герцога I Люксембургского. А уже через два дня новый папа издал энциклику, провозгласившую очередной крестовый поход.

Для Климента, не случайно взявшего себе имя одного из предшественников, находившегося в полном согласии с королем Людовиком Святым, успех будущего крестового похо­да определялся тем, что его снова возглавит французский король. Следуя своим планам, он не только побудил Филиппа Красивого принять крест — это произошло 29 декабря 1305 года на Лионском соборе, — но и сделал все возможное, чтобы погасить разногласия между Англией и Францией, которые могли помешать реализации этих планов. Он до­бился подписания перемирия между Филиппом IV и Эдуар­дом I. Кроме того, прекрасно понимая финансовые затруд­нения короля Филиппа, передал ему на нужды крестового похода десятую часть всех церковных доходов во Франции, что в пять-шесть раз превышало годовой доход французского королевства.

В тот момент король Филипп Красивый в самом деле готов был выполнить торжественный обет, и не только для того, чтобы получить лавры освободителя Святой земли от неверных, но и для того, чтобы утвердить в Восточном Сре­диземноморье новую французскую империю. Видя слабость византийского императора, позволившего госпитальерам без­наказанно оккупировать крупный греческий остров Родос, Филипп задумал отвоевать константинопольский трон для своего брата Карла Валуа. Этот план не слишком вписывал­ся в схему Климента V, однако Франция, Венеция, Арагон и Неаполь уже определенно нацелились на византийскую ко­рону.

По мнению Филиппа Красивого, необходимым условием успешного крестового похода являлось слияние двух круп­нейших духовно-рыцарских орденов. Командование новым орденом он; собирался возложить на себя, а далее передан, по наследству сыновьям. Идея была не нова — о ней часто упоминалось в различных документах той эпохи, связанных с ближневосточной Реконкистой. Особо примечателен трак тат юриста из Нормандии (и одного из апологетов «нацио­нальной французской идеи») Пьера Дюбуа под названием «De recuperacione terre sancte» («Возвращение Святой земли»). Суть его предложения сводилась к тому, чтобы «в результате кре­стового похода установить французскую гегемонию от запа­да до востока». Центральной идеей его плана было объеди­нение орденов Храма и Госпиталя, а также передача их средсти под контроль французского короля. Весьма зловещим вы­глядит примечание к этому трактату, в котором Дюбуа от­крыто заявляет, что «было бы неплохо вообще распустить орден тамплиеров и во имя справедливости полностью его уничтожить». Надо сказать, что идея слияния двух католи­ческих орденов носила универсальный характер, а извест­ный средневековый писатель Раймунд Луллий, посвятивший большую часть жизни изучению исламских проблем, даже проклинал тех, кто выступал против такого предложения.

Удивительно, что практически единственным, кто реально откликнулся на этот призыв, явился Великий магистр храмовников Жак де Моле. В ответ на предложение папы Климента V он составил меморандум, где изложил свой взгляд на ситуацию, начав с того, как зародилась идея о слиянии двух орденов — это произошло на втором Лионском соборе в 1274 году. Магистр перечислил и всех прелатов, выступивших тогда против этого предложения, не забыл и Бонифация VIII. Жак де Моле признавал, что в объединении орденов имеется определенный смысл — столь мощное братство могло бы более эффективно бороться со своими врагами, но вместе с тем по отдельности госпитальеры и тамплиеры обладали большней тактической гибкостью и маневренностью. Соперничество орденов Госпиталя и Храма давало несомненную выгоду, и хотя их цели практически совпадали, сам характер действий различался: госпитальеры занимались преимущественно благотворительностью, а храмовники выполняли функции вооруженной охраны единоверцев, являясь своего рода «рыцарской системой безопасности». Жак де Моле соглашался, что ордена должны сплотить свои усилия как в деле опеки и защиты паломников, так и в борьбе с сарацинами, но при этом оставаться независимыми братствами.

Второй меморандум Жака де Моле стал его ответом на призыв папы римского к новому крестовому походу. И снова великий магистр выступил против укоренившегося в то вре­мя взгляда на такую экспедицию как на особое военное пред­приятие с исключительным участием профессионалов и опо­рой на киликийских армян. Он писал, что горький опыт, полученный тамплиерами после потери их последней ближ­невосточной базы на острове Руад, показал, что такие мел­комасштабные операции обречены на неудачу. Кроме того, многолетние отношения тамплиеров с армянами свидетель­ствуют, что те не заслуживают доверия и часто подводят в самые ответственные моменты. Из-за нелюбви к франкам и подозрительности армяне, как правило, не пускают латинян в свои замки. Кроме того, климат в тех местах весьма вреден для здоровья, и многие крестоносцы гибнут от болезней.

Какой же он видел выход? Жак де Моле предлагал орга­низовать полномасштабную экспедицию классического «об­щенародного» типа — наподобие крестового похода Людо­вика IX. Единственный способ отвоевать Святую землю — разгромить сухопутные силы египетских мусульман. А для этого короли Франции, Англии, Германии, Испании и Си­цилии должны собрать ополчение численностью двенадцать — пятнадцать тысяч конных рыцарей и не менее пяти тысяч пехотинцев, которых итальянские торговые республики на своих судах должны перевезти на Кипр, передовую базу пред­стоящей Реконкисты.

Однако все остальные, особенно сторонники короля Филиппа Красивого, сочли его идеи старомодными и давно себя дискредитировавшими. А из-за упорного противостоя­ния Жака де Моле слиянию двух орденов о нем сложилось мнение как о своекорыстном и отсталом консерваторе. Пре­красно понимая, сколь непопулярны его предложения, Жак обратился к> -папе Клименту V с просьбой о встрече, дабы он мог изложить свои взгляды в личной беседе: как и большин­ство рыцарей той эпохи, магистр не умел ни читать, ни пи­сать, а меморандумы просто диктовал.

И Климент назначил великому магистру — а также его коллеге из ордена госпитальеров — встречу в Пуатье в День всех святых, 1 ноября 1306 года. Но аудиенцию пришлось отложить из-за обострения у папы хронической язвы же­лудка, которая нередко выводила его из строя на несколь­ко месяцев. Жак де Моле прибыл в Европу с Кипра в кон­це 1306-го или начале 1307 года, а до Пуатье добрался к концу мая. Великий магистр госпитальеров Фулько де Вил-ларе задержался по делам своего ордена на Родосе. Поми­мо вопросов подготовки крестового похода, Жак де Моле хотел поговорить и о некоторых обвинениях, недавно вы­двинутых против тамплиеров, и попросить папу «провести расследование тех нарушений и высказываний, которые им необоснованно приписываются, дабы оправдать, если най­дете их невиновными, либо наказать по справедливости, если они виноваты».

Авторами этих облыжных доносов были рыцари, в свое время исключенные из ордена Храма: Эскиус Флуарак (земляк и приятель Гильома Ногаре); Бернар Пеле, приор из Монкофона, и некий Жерар де Бизоль из Гисора. Вначале о скандале, якобы разразившемся внутри братства, Эскиус сообщил Якову II Арагонскому (по прозвищу Справедливый), но тому его обвинения показались неубедительными, и тогда доносчик направился к французскому королю. В 1305 году Филипп IV передал эти сведения папе Клименту V во время коронации в Лионе и еще раз напомнил об этом во время их встречи в Пуатье в мае 1307 года. А 24 августа того же года папа в письме Филиппу, упомянув об этих обвинениях, заметил, что «следует с опаской относиться к тому, что нам теперь рассказывают», однако в последнее время до него часто доходят «очень странные и непонятные слухи» о делах тамплиерского братства, и он «не без горечи, тревоги и сердечного трепета» все-таки решил провести собственное расследование. Одновременно папа просил короля не ускорять события, пока не поправится его здоровье.

Удовлетворенный тем, что его просьба о расследовании уважена, Жак де Моле отправился из Пуатье в Париж, где 12 октября 1307 года со всем двором присутствовал на похоро­нах Екатерины де Куртене, жены брата короля Карла Валуа. Но уже на следующий день, в пятницу 13 октября 1307 года, он был арестован прямо в Тампле, резиденции ордена в при­городе Парижа. Руководили арестом министр Гильом Ногаре и королевский казначей Рено Руа.

Три недели спустя Филипп Красивый разослал тайные инструкции своим бальи и сенешалям по всей Франции за­держивать храмовников за «странные и неслыханные пре­ступления, которые жутко не только вообразить, но о кото­рых страшно даже слышать... о столь мерзких и отвратитель­но позорных делах, которые выходят за пределы человече­ских понятий, по сути являясь абсолютно бесчеловечными». Его распоряжения были выполнены необычайно оперативно: всего за один день в королевстве арестовали около пят­надцати тысяч рыцарей, сержантов, капелланов, а также слуг и хозяйственных работников. Избежать ареста удалось лишь двум дюжинам тамплиеров, и среди них магистру храмовни­ков во Франции Жерару де Вильеру, а также Умберу Блану, командору провинции Овернь. Одного рыцаря, Пьера де Бокля, хотя и сбрившего бороду, опознали по белому плащу с крестом.

Точно так же, как ранее в истории с ломбардцами и евреями, все имущество ордена Храма изъяли в пользу ко­роля; но в целом его выступление против тамплиеров но­сило существенно иной характер. Ведь храмовники не были иностранцами, как те же ломбардцы или неверные иудеи. Они были членами могущественной и авторитетной кор­порации, находившейся под надежной церковной юрис­дикцией и подчинявшейся не королю, а непосредственно римскому понтифику. Прекрасно сознавая, что, покусив­шись на свободу рыцарей и их имущество, поступает неза­конно, король Филипп лживо ссылался на некие консуль­тации и поддержку со стороны «святейшего отца всех хри­стиан, папы римского».

Пребывавший в полном неведении Климент V, узнав об этом, направил королю гневное послание:

«Ты, мой дорогой сын... в наше отсутствие нарушил за­кон, подняв руку на орден Храма и его имущество. Ты даже арестовал его членов и, что гнетет меня сильнее всего, обо­шелся с ними без должной терпимости и снисходительнос­ти... усугубив и без того тяжелое положение заключенных дополнительными страданиями. Ты посягнул на людей и имущество, находящихся под прямой защитой римской Цер­кви... Для всех очевидно, что твои поспешные действия яв­ляются неуважением к нам лично и ко всей римской Церк­ви».

Климент не сообщил, поверил он или нет выдвинутым против тамплиеров обвинениям, — основной гнев понтифи­ка был направлен против попыток короля присвоить себе церковные прерогативы; его рассердило и неуважение к Пап­ской курии, проявившееся в односторонних действиях. Что касается «дополнительных страданий» заключенных, в которых он упрекал Филиппа, то здесь речь, несомненно, идет о пытках, которым обвиняемых подвергала святая инквизиция.

Созданная в свое время для искоренения альбигойской ереси в Лангедоке на базе ордена доминиканцев (образован Домиником Гусманом, который в 1234 году был провозгла­шен святым), католическая инквизиция во Франции стала мощным карательным инструментом в руках государства. Верховный инквизитор Гильом Парижский являлся духовником Филиппа IV, и можно было не сомневаться по поводу дальнейших планов короля. В ближайшее после ареста тамплиеров воскресенье именно доминиканские священники разъяснили причины ареста храмовников всем собравшимся в королевском парке — при этом их сопровождали и охраняли королевские гвардейцы.

Дабы инквизиторы успешно проводили расследование антицерковных выступлений и заговоров, за полвека до описываемых событий папа Иннокентий IV официально разрешил применять пытки, которые полагалось прекращать при появлении крови. Распространенными пыточными устройствами в те времена были козлы, на которых человека растя­гивали, пока кости не начинали трещать, а также дыба — обвиняемого подвешивали на веревке, перекинутой через брус, за связанные за спиной руки. Третий способ пытки был такой: бедняге смазывали ноги салом и засовывали их в костер. Иногда подобные пытки заканчивались трагически: капеллана тамплиеров из города Альби пытали огнем, и его кости загорелись и обуглились. Свидетель тех событий рыцарь-храмовник Жак Соси сообщает о двадцати пяти своих братьях, погибших после перенесенных страданий, а в анонимном письме, найденном в библиотеке колледжа «Соrpus Christi» («Тело Христа»), упоминаются еще тридцать четыре жертвы инквизиции.

Помимо таких зверских пыток, сопровождающихся бе­зумной болью, подозреваемых заковывали в кандалы, сажали на хлеб и воду и не давали сутками спать. Поскольку боль­шинство арестованных вовсе не были закаленными в боях воинами, а всего лишь пахарями, пастухами, мельниками, кузнецами, плотниками и управляющими, испытанные стра­дания и непонимание причин происходящего вынуждали их давать показания, нужные инквизиторам и королевским чи­новникам. К январю 1308 года 134 из 138 схваченных в Па­риже тамплиеров в той или иной степени признали все вы двинутые против них обвинения. Даже сам Великий магистр уже через десять дней после ареста сделал все признания, которых от него добивались.

Что же это за «странные и неслыханные преступления», м коих обвиняли тамплиеров и которые «жутко не только во­образить, но страшно даже слышать... столь мерзкие и от­вратительно позорные дела, которые выходят за пределы че­ловеческих понятий, по сути являясь абсолютно бесчеловеч­ными»? По словам королевских прокуроров, орден Храма состоял на службе у самого дьявола. Каждого новобранца будто бы принуждали во время инициации (процедуры вступ­ления) заявлять вслух, что Иисус Христос является лжепро­роком, которого распяли не во искупление людских грехон, а в наказание за собственные преступления. Вступающему и орден полагалось отречься от Христа и плюнуть или помо­читься на распятие, а затем поцеловать рыцаря, который принимал клятву у новобранца, в рот, пупок, ягодицы, коп­чик, а «иногда и в пенис». После этого сообщали, что ему не просто «дозволяется вступать с братьями в половые отноше­ния», а предлагается всячески «стремиться к подобным брат­ским связям по взаимному согласию», но что это «для них не считается грехом».

Дабы подчеркнуть свое неприятие Христа, священникам-тамплиерам якобы полагалось во время мессы пропускать все слова, связанные с его прославлением. Обвинители ут­верждали, что у тамплиеров существовала некая тайная це­ремония службы демону по имени Бафомет — в виде кошки, черепа или скульптурного изображения головы с тремя ли­цами. На поясе рыцари носили веревки или ремни, «освя­щенные» прикосновением к подобной голове. Утверждалось также, что это делалось «большинством и повсеместно», а тех, кто отказывался, либо убивали, либо бросали в темницу.

Наряду с этими главными беззакониями существовали и другие странности, которые также вызывали подозрение общественности. Заседание тамплиерского капитула всегда проводилось тайно, ночью и под усиленной охраной. Великий магистр — вместе с другими старшими офицерами — испо­ведовал и отпускал грехи братьям-храмовникам, хотя и не имел на это церковных полномочий. Всем тамплиерам вменялись в вину жадность и своекорыстие; они «не считали грехом... присвоить имущество других — как законными, так и незаконными методами» — и постоянно стремились «приумножить богатства ордена любым способом...» И еще их обвиняли в предательстве, в тайных переговорах с мусульма­нами, которые, дескать, привели к потере Святой земли.

Неудивительно, что когда папа Климент V и король Яков II Арагонский впервые услышали эти обвинения, то не пове­рили ни единому слову. С такими же грязными обвинения­ми в ереси и содомии католическая церковь в свое время обрушилась на катаров, а совсем недавно Гильом Ногаре и его коллега Гильом де Плезан — на несчастного Бонифа­ция VIII. Однако эти откровенно ложные обвинения удачно совпали с негативным общественным отношением к хра-рмовникам; кроме того, в Средние века люди очень остро воспринимали все связанное с колдовством и демонами, а в ХV — XVI веках такие настроения вылились в настоящую охоту на ведьм.

Скептическое отношение папы к выдвинутым против там­плиеров обвинениям, а также его суверенный контроль над орденом Храма, по идее, должны были если не подавить в зародыше, то хотя бы приглушить эту истерию. Однако не­ожиданно Жак де Моле подтвердил все сказанное королем Филиппом, заявив, что действительно отрицал Иисуса Хри­ста как Спасителя, что плевал на распятие, когда вступал в ряды ордена. Единственное обвинение, от которого Великий магистр счел нужным отмежеваться, — участие в гомосексу­альных связях. Но признания в святотатстве для Гильома Ногаре и его сподвижников оказалось достаточно, чтобы довести дело до конца.

Далее последовали признания и других высших руково­дителей тамплиеров: Жоффруа де Шарне, командора Нор­мандии; Жана де Ла Тура, парижского казначея ордена и одновременно финансового советника самого Филиппа Красивого; Гуго де Перо, генерального смотрителя ордена, ко­торый принимал в члены ордена многих французских тамп­лиеров и на которого многие указали как на пособника их духовного падения. В своем признании 9 ноября Гуго согла­сился со всеми обвинениями — даже с тем, будто «при вступ­лении в ряды ордена он говорил новичкам: если кому из них, будет невтерпеж и он разогреется от обуявшей страсти, то Гуго предоставит ему возможность охладить свой темпера­мент с одним из братьев». Вначале он отказался очернить своих коллег, но был уведен на некоторое время охранника­ми и «в тот же день» признался инквизиторам, что такая «брат­ская любовь» была в ордене делом «вполне обычным и по­всеместным».

С чего же могла начаться в ордене подобная сатанинская практика? Жоффруа де Гонвиль, командор Аквитании и Пу­ату, заявил, «что некий растленный магистр... оказался н тюрьме турецкого султана, а выбраться оттуда ему удалось лишь после того, как он поклялся, что внедрит в ордене свя­тотатственный обычай — при вступлении в ряды тамплиеров проклинать Иисуса Христа...» Не исключено, что этим маги­стром могли быть Бертран де Бланфор или Гильом де Боже. Сам Жоффруа отказался отречься от Христа, но командор его простил — вероятно, потому, что его дядя был весьма влиятельной особой при дворе английского короля. Однако его заставили поклясться на Евангелии, что он никому не расскажет об этом обычае.

Только четверо тамплиеров категорически отвергли вес обвинения — Жан де Шатовиллар, Анри д'Арсиньи, Жан Парижский и Ламбер де Този, — но их показания практи­чески не сказались на общей картине. Таким образом, хоро­шо подготовленное и неожиданное выступление короля Фи­липпа против ордена Храма приобрело вполне доказатель­ный и законченный вид. И хотя определенные подозрения в истинных причинах этих нападок еще оставались, папа Климент V понял, что у него нет иного выхода, как одобрить действия монарха, признав их правомерными, и активнее вмешаться в расследование самому. Меньше чем через месяц после сенсационного признания Жака де Моле, 22 нояб­я 1307 года, Климент V отправил письменное послание, озаглавленное «Раstoralis praeminentiae», всем королям и принцам Западной Европы, призывая их осторожно, тайно и одновременно решительно произвести арест тамплиеров и конфисковать их собственность от имени церкви. В этом письме он всячески превозносил стойкость веры и религиозное рвение Филиппа Красивого, но вместе с тем подчеркивал, что теперь это дело переходит под контроль Папской курии.

Первым перед церковной следственной комиссией в составе трех кардиналов, присланных папой из Пуатье в Париж, предстал Жак де Моле. И он сразу отрекся от предыдущих показаний. По словам одного из очевидцев, он задрал подол рубахи и продемонстрировал следы жестоких пыток теле; кардиналы «горестно вскрикнули и потеряли дар речи». Вскоре последовали отказы от показаний и других обвиняемых — однако, похоже, это не слишком удивило членов папской следственной комиссии. К тому же недавно назначенные десять новых кардиналов (в том числе девять фран­цузов) опасались пойти против мнения инквизиции и королевских легатов, тем более что папа Климент выразил под­держку французскому королю. Но внутри Папской курии.вспыхнули острые разногласия, усиленные давлением сторонников тамплиеров, в частности брата Жака де Моле, на­стоятеля собора в Лангре. Более того, многие руководители храмовников были в хороших отношениях с тремя кардина­лами — членами папской комиссии, посланной в Париж. Кстати, именно во время их совместного обеда с Гуго де Перо тот опроверг свои предыдущие показания, данные, судя по всему, под пыткой.

Следует отметить, что подобные отказы для самих обви­няемых были сопряжены с другой страшной опасностью: согласно правилам святой инквизиции, упорствующего ере­тика, отказавшегося от прежних показаний, передавали свет­ским властям для сожжения на костре. Но Жак де Моле, по-видимому, верил в справедливость папы Климента V, и по­началу эта вера казалась небезосновательной. Когда король Филипп по дороге в Пуатье вдруг узнал, что кардиналы от­казываются признать обоснованность обвинений в адрес там­плиеров, он тут же вернулся в Париж и написал Клименту V резкое письмо, угрожая выдвинуть против того аналогичные обвинения. Однако нервы у папы оказались достаточно креп­кими, и он ответил, что скорее сам умрет, чем осудит невин­ных, и в феврале 1308 года велел инквизиторам приостано­вить пытки тамплиеров.

Когда следствие перешло под контроль римского понти­фика, всех арестованных тамплиеров перевели в королев­ские тюрьмы. Оливье де Пени, командор Ломбардии, един­ственный из них, оставленный папой Климентом под до­машним арестом в Пуатье, бежал в ночь на 13 февраля; за его голову был обещано вознаграждение в десять тысяч фло­ринов. В руки королевских чиновников перешло и все иму­щество, принадлежавшее ордену, а у папы для подобных дей­ствий не было в распоряжении никаких воинских подразде­лений. К тому же Пуатье находился ближе к Парижу, чем к Ананьи, поэтому юридическая власть папы оказалась слабее фактической власти короля.

Король Филипп умело апеллировал к общественному мнению, а поскольку Климент V так и не отважился реши­тельно ответить на его угрозы, то королевские глашатаи и вся администрация рьяно принялись клеймить и поносить всех, кто пытался выступить в защиту тамплиеров. Были сроч­но изданы анонимные памфлеты, направленные против папы и намеренно разжигавшие возмущение французов его слабо­волием. В одном из таких обращений, написанном, вероят­но, уже упоминавшимся адвокатом из Нормандии Пьером Дюбуа, говорилось, что папа Климент развел семейственность и погряз в коррупции, а посему не способен вершить право­судие. И что лишь обильными взятками тамплиеров можно объяснить тот факт, что он до сих пор не решается признать их очевидную вину.

Королевская пропаганда решила задействовать в этом деле весьма влиятельные организации французского королевства — Парижский университет и Генеральные штаты (французский парламент). В феврале 1308 года Филипп Красивый официально запросил парижских докторов теологии: как ему поступить с тамплиерами? Имеет ли он право предать их суду без согласия папы римского? И как поступить с их собственностью, если храмовников признают виновными? Однако полученный ответ не вполне соответствовал королевским желаниям: похвалив Филиппа за религиозное рвение, ученые, однако, подтвердили, что орден Храма находится под юрисдикцией римского понтифика, и напомнили королю, что власть его не беспредельна. Таким образом, активные действия против еретиков король мог предпринять лишь с благословения и согласия католической церкви.

Недовольный этими научными теологизмами, король Филипп решил собрать Генеральные штаты, представлявшие дворянство, духовенство и буржуазию. Заседание, на котором он собирался заручиться поддержкой парламента в борьбе с тамплиерами, было назначено в городе Тур через три недели после Пасхи. Королевские чиновники строго проследили, чтобы там были представлены все города Франции, где имелся хотя бы один рынок, а вассалам короля и представителям высшего духовенства были направлены именные приглашения. Документов этого заседания не сохранилось, но точно известно, что Гильом Ногаре выступил там с простран­ной обличительной речью, направленной не только против ордена Храма, но и предыдущего папы Бонифация VIII.

Когда большинство делегатов двинулись по домам — со­общить сенсационную весть о тамплиерах, часть участников заседания отправились вместе с королем в Пуатье. Там, на глазах родовитой французской знати, в том числе брата Фи­липпа Карла Валуа и сыновей Филиппа IV, король смиренно распростерся у ног папы Климента V. Тот поднял его с пола, оказав подчеркнутое внимание и уважение монарху. И 29 мая 1308 года на открытом заседании католической консис­тории — в присутствии кардиналов, епископов, родовитых дворян и знатной городской буржуазии — Гильом де Плезан зачитал все обвинения против тамплиеров. Им не только вменяли в вину ересь, черную магию и святотатство, но и признали их ответственными за утрату Святой земли. Как было заявлено, эти злокозненные деяния были разоблачены лишь благодаря религиозному усердию короля Филиппа IV и твердой воле всего французского народа, которые выпол­нили за папу всю грязную работу, а посему если тот не при­знает вину ордена Храма и срочно не присоединится к «са­мым страстным ревнителям христианской веры», то король и его подданные сами осуществят Божественное возмездие. Климента V эти ультимативные заявления не запугали, и он держался спокойно. Хотя Гильом де Плезан всячески пытался скрыть тот факт, что Филипп IV давно зарится на собственность тамплиеров, папа твердо заявил, что согла­сится участвовать в судебном процессе лишь после того, как все арестованные тамплиеры и их собственность будут у него. Казалось бы, ситуация зашла в тупик, но королевским чи­новникам и Папской курии все-таки удалось достичь комп­ромисса.

Пойдя на некоторые уступки католическому иерарху, Филипп Красивый представил папе семьдесят два тамплие­ра, которых заставил повторить свои показания о разложе­нии ордена. Это не значило, что французский монарх пере­дает дело под юрисдикцию папы римского, — внешне это выглядело как возможность выслушать обе стороны. Разуме­ется, все семьдесят два «свидетеля» были отобраны самым тщательным образом. Так, первым перед Папской курией предстал капеллан Жан Фолльяко, которого незадолго до этого руководство ордена обвинило в коррупции. Имел на­рекания по службе и сержант Этьен Тройе — теперь он кра­сочно описал ту самую голову (Бафомета), которая присут­ствовала на богослужениях тамплиеров и которую «сопро­вождали два брата с восковыми свечами в серебряных канде­лябрах». Он также заявил, что его неоднократно избивали за отказ участвовать в гомосексуальных утехах братьев-тамплиеров. Другой сержант, Жан Шалон, рассказал, что по прика-командора Франции Жерара де Вильера непокорных бросили в яму, и на его (свидетеля) глазах погибли девять человек. Он также поведал, будто накануне ареста командора кто­-то предупредил, и тот на пятидесяти лошадях вывез все сокровища тамплиеров в порт Ла-Рошель. Там казну погру­били на восемнадцать судов и отправили неизвестно куда.

В результате сорок из представших перед кардиналами свидетелей признались хотя бы в одном преступлении. Однако описания пресловутого «идола» были весьма различны. Один утверждал, что это была «отвратительная черная рожа», другой видел нечто «белое и с бородой», а трое — «голову с тремя лицами». Более внимательный анализ показывает, что среди представленных Папской курии тамплиеров более по­ловины еще ранее были исключены из ордена. Среди них не было ни одного представителя орденского руководства: папе объяснили, что, к сожалению, все они «слишком плохо себя чувствуют, но всегда к его услугам в Шинонской тюрьме». Однако в целом показания свидетелей отвечали интересам как папы, так и короля, давая каждому возможность что на­зывается сохранить лицо. Теперь Климент мог «с чистой со­вестью» разрешить инквизиции продолжить расследование, Филипп же обязался передать имущество ордена под конт­роль специальных кураторов, а сами тамплиеры оставались в его руках, но уже «по поручению церкви».

В изданных сразу после этого события — в июле—августе 1308 года — папских буллах, особенно в «Facience miseracordam», Климент V показал, что фактически полно­стью принял версию событий, состряпанную королем и его чиновниками, и признал, что тот действовал «не из корыс­ти», а «как правоверный католик, послушно следующий по стопам своих предшественников». Климент поручил еписко­пам организовать в своих округах провинциальные советы по расследованию «злокозненных деяний мерзких тамплие­ров». Такой совет должен был состоять из двух монахов-до­миниканцев, двух францисканцев и двух кафедральных ка- ноников. Для расследования деятельности ордена была со­здана отдельная папская комиссия в составе восьми спец­уполномоченных, и одновременно в Шинон — для допроса высокопоставленных узников — направили трех кардиналов. А на 1310 год Климент V назначил Генеральный церковный собор во Вьенне, на котором предполагалось обсудить дело тамплиеров, подготовку крестового похода и вопросы цер­ковной реформы.

Что же побудило Климента V столь резко изменить свое отношение к тамплиерам? Возможно — но и маловероятно, — что на него повлияли признания свидетелей, хотя он слиш­ком хорошо представлял методы, которыми эти показания добывались. Куда более реальной кажется версия, что он просто решил пожертвовать тамплиерами ради стабильности церкви и ради своих честолюбивых интересов. Об этом гово­рит и выражение, которое он использует в своем послании: король Филипп, дескать, «следует по стопам своих предше­ственников»! Не только понтифик, но и все современники считали, что король Филипп IV унаследовал престиж и по­литический вес своего знаменитого деда Людовика IX Свя­того. А посему — в отличие от злосчастного императора Фрид­риха II, упорно, но безуспешно боровшегося с Папской ку­рией, — французский монарх мог реально претендовать не только на светскую власть понтифика, но и на его духовный авторитет. Несмотря на мнение парижских ученых-теологов, что борьба с ересью является исключительной прерогативой самого папы, факты показывают, что королевский гнев был направлен не только против тамплиеров, но в равной степе­ни и против тех, кто вольно или невольно поддерживал их.

Крикливые королевские глашатаи и целая армия наем­ных адвокатов умело играли на настроениях большинства европейцев, в сознании которых тамплиеры прочно ассоци­ировались с такими маргинальными общественными груп­пами, как прокаженные, евреи и мусульмане. Незадолго до этого Карл II, двоюродный брат Филиппа IV, управлявший Южной Италией из Неаполя, изгнал из своих владений му­сульманскую общину, которая когда-то обосновалась на Сицилии с позволения императора Фридриха II. Успех этих пропагандистских усилий виден хотя бы из письменного запроса, который папская комиссия направила королю Арагона Якову II: действительно ли тамплиеры принимали ислам и планировали в Гранаде вступить в союз с местными евреями и сарацинами? Имелись сведения, что некоторые из бежав­ших от преследования храмовников получили политическое убежище у мусульман: например, послом тунисского султана при дворе короля Якова II был бывший командор тамплие­ров в одной из провинций Бернар Фонтибу. И королевские следователи стремились сделать эти сведения достоянием об­щественности.

Еще более действенной оказалось однозначное отожде­ствление вышеупомянутых маргинальных групп с «силами тьмы». Обвинения в колдовстве и черной магии производи­ли на умы средневековых людей неизгладимое впечатление. Изображения демонов неизменно присутствовали в барелье­фах и фресках кафедральных соборов и церквей; искренний страх перед сатаной испытывали не только необразованные крестьяне и ремесленники. Жак Дюэз — монах одного из монастырей в Гаскони, получивший кардинальскую митру из рук Климента V, а затем сменивший его под именем Иоан­на XXII, — будучи родом из богатой купеческой семьи и получив университетское образование, панически боялся погибнуть от колдовской порчи и приказал инквизиторам тщательно выявлять всех, кто «заключил союз с нечистым». Он был абсолютно убежден, что многие просто маскируются под христиан, а сами давно подписали «тайный договор с дьяволом».

Из сказанного невольно возникает вопрос: а не мог ли сатана овладеть душой самого папы? И ответ на него далеко не столь очевиден, как кажется, тем более для таких опыт­ных крючкотворов, как Гильом Ногаре и его коллега Гильом де Плезан, ревностно исполнявших задание своего «началь­ника», Филиппа Красивого. Пожалуй, только этим и можно объяснить столь упорное противодействие Климента V «хри­стианнейшему из монархов». Разве у того же епископа Памьерского Бернара Сессе, посмевшего назвать Филиппа IV «глупой и косноязычной совой», не было такого советника из преисподней? В этом несчастный сам признался под пыт­ками. Но самое важное — откровенным еретиком был смер­тельный враг короля Филиппа папа Бонифаций VIII, содо­мит и слуга сатаны.

Душевное состояние тех, чьему примеру папа Климент V, опасаясь обвинения в связи с дьяволом, не хотел следовать, было тяжелым. Помимо жестких и настойчивых нападок на тамплиеров король Филипп предложил провести посмерт­ный суд над Бонифацием VIII по обвинению в ереси. Что касается церковного канона, то подобный прецедент в исто­рии Рима уже имел место — с папой Формозом в 896 году. Сам Филипп добивался нового процесса, чтобы постфактум смыть с себя позор того святотатства, которое сотворил в Ананьи его приспешник Гильом Ногаре. Одновременно это позволило бы доказать всему миру, что он имеет право не просто судидъ подданных, но «также арестовывать и карать пап-вероотступников». В Папской курии было достаточно «бонифацианцев», и это подтолкнуло Климента к примире­нию с королем. Пожертвовать тамплиерами казалось мень­шим злом — и Святой престол ими пожертвовал.

Частью намеченной Филиппом кампании поношения покойного понтифика была также канонизация Пьетро дель Морроне — папы-отшельника Целестина V, которого якобы незаконно сместил, а затем бросил в тюрьму и отравил ко­варный Бонифаций VIII. Окончательное признание того, что Целестин V вознесся на небеса, по мнению Филиппа, озна­чало неизбежное падение строптивого Бонифация в преис­поднюю. Поэтому процессу канонизации святого Целестина предшествовала целая серия инспирированных «чудес», рас­считанных на простолюдинов.

Под мощным напором могущественного французского монарха, который считал себя ответственным лишь перед Богом, и под влиянием собственного окружения Климент V оставался верен своей любимой тактике выжидания и затя­гивания и одновременно старался держаться подальше от эпицентра событий, передав практически все под контроль Филиппа Красивого. Политический хаос в Италии того вре­мени не позволял папе вернуться в Папскую область, поэто­му он создал новый анклав — со столицей в городке Авинь­он, расположенном на берегу Роны, на самой границе Про­ванса. В августе 1308 года Климент V объявил, что папский двор покидает Пуатье и переезжает в Авиньон. Это счита­лось временной мерой, однако город оставался резиденцией католических иерархов в течение семидесяти лет.

Но даже после переезда в Авиньон, затянувшегося до марта следующего года, давление Филиппа Красивого на папу не ослабло. И перед самым отъездом из Пуатье Климент все-таки согласился на судебное расследование дела покойного Бонифация VIII, но пошел на это весьма неохотно, испыты­вая угрызения совести, поскольку отлично понимал, сколь губителен может быть этот суд для авторитета папской влас­ти. За пределами Франции известие о предстоящем суде вызва­ло волну возмущения. И всем стало ясно, что Климент V — всего лишь пешка в руках Филиппа IV. Король Яков II Ара­гонский прислал папе резкое письмо, высказав свое беспо­койство в связи с этим.

Неудивительно, что, когда расследование все-таки нача­лось, защиту Бонифация VIII взял на себя сам Климент V: он воззвал к благочестию короля Филиппа, говорил о его преданности делу церкви, которую тот неоднократно прояв­лял. После этого папа разрешил продолжить расследование, но, умело используя доскональное знание римского права, искусно затянул процесс — то скрупулезно требуя многочис­ленных письменных материалов по делу, то просто отклады­вая слушания, как, например, в декабре 1310 года из-за при­ступов желудочной болезни.

До его выздоровления консультации по делу Бонифация продолжались вне зала суда. В результате папа и французский король нашли компромиссный вариант: Климент V при­знавал, что скандальное нападение на покойного понтифика в Ананьи — просто недоразумение, ведь королевские послан­цы во главе с Ногаре хотели всего лишь пригласить папу на заседание Генеральных штатов. А сам факт насилия в отно­шении Бонифация VIII объясняется неприязнью его личных врагов из Папской области. При этом была подчеркнута по­четная роль короля Филиппа — «стойкого борца за веру» и «защитника католической церкви». В ответ на это Климент отозвал все папские указы с критикой Филиппа и его при­ближенных. Гильом Ногаре получил папское прощение в обмен на обязательство отправиться в крестовый поход, а также посетить некоторые святыни во Франции и Испании. Филипп Красивый пошел еще дальше — он объявил о согла­сии с любым решением, которое примет Климент V по делу его предшественника Бонифация VIII.

Достигнутый компромисс вызвал негативную реакцию в Европе. Данте Алигьери представил эту историю как пример откровенного проституирования Папской курии французским королем. Посол Арагона при папском дворе писал своему монарху, чтр-«Филипп теперь стал королем, папой и импе­ратором одновременно». Широко распространился слух, будто отпущение грехов Гильому Ногаре стоило королю Филиппу сто тысяч флоринов. Однако, по мнению современных исто­риков, поведение папы Климента V в деле Бонифация VIII не столько заслуживает критики, сколько позволяет ясно понять, что на самом деле папа одержал политическую побе­ду. Фактически единственный компромисс, на который он согласился, — формальное одобрение действий французско­го короля. Однако это решение носило чисто умозритель­ный характер и легко могло быть пересмотрено. Столь же обдуманно Климент поступил и в отношении «папы-отшель­ника» Целестина V, который был канонизирован в 1313 году, но лишь как праведник и под светским именем — как святой Пьетро де Морроне, а не как мученик, на чем настаивал ко­роль Филипп.

Таким образом — умело затягивая принятие важных ре­шений и проявляя недюжинное терпение и выдержку, — папа Климент V сумел сохранить авторитет и независимость като­лической церкви. В отличие от своих знаменитых предше­ственников — таких, как Григорий VII и Иннокентий III, прилагавших титанические усилия в борьбе с германскими императорами, — Климент оказался не в состоянии открыто противостоять фанатичному, коварному и мстительному французскому самодержцу. И все же в деле Бонифация VIII и его предшественника Целестина V «авиньонскому затвор­нику» удалось провести умную политическую операцию, пой­дя лишь на незначительные уступки.

Но можно ли считать таким уж незначительным отступлением процесс тамплиеров? Похоже, сам Климент V так и не решил для себя этот вопрос.

Когда Климент V покинул Пуатье, король Филипп ре­шил, что настала пора окончательно и не мешкая решить судьбу ордена Храма. Арестованные тамплиеры по-прежне­му находились в королевских темницах, а после того, как папа санкционировал продолжение работы следователей-ин­квизиторов, можно было ожидать новых показаний и разоб­лачений. Вожди тамплиеров, представшие перед комиссией из трех кардиналов в Шинонском замке, признали показа­ния, от которых ранее отказались, и подтвердили свои преж­ние свидетельства. И хотя никто из них не сознался во всех предъявленных обвинениях, в целом инквизиция добилась цели. Все обвиняемые раскаялись, прося разрешения вер­нуться в лоно Святой церкви.

Несомненно, на показаниях высокопоставленных заклю­ченных сказалось присутствие на допросах в Шиноне «слад­кой парочки» — Гильома Ногаре и Гильома де Плезана. Там­плиерам, по сути, не оставалось ничего другого, как согла­ситься с предъявленными обвинениями, поскольку любые попытки доказать свою невиновность влекли за собой истя­зания и пожизненное заключение. Даже в случае удачного побега им вряд ли удалось бы найти надежное укрытие, по крайней мере в Европе: Климент строго наказал всем евро­пейским монархам задерживать в своих владениях тамплие­ров и передавать их местным епископальным комиссиям. Следует учесть, что многие епископы, особенно в Северной Франции, были ставленниками Филиппа Красивого. Кроме того, папа предупредил духовенство, что любое содействие мятежным храмовникам чревато обвинением в ереси самих священников.

Король Филипп активно участвовал в подборе кандида­тов для папской следовательской комиссии, предложив в ее состав восемь верных ему людей. Одним из них был предсе­датель комиссии Жиль Эйслен, архиепископ Нарбоннский, который выступал с обвинениями против тамплиеров еще в 1308 году в Пуатье. Откровенными сторонниками короля были также епископы Менде и Байо; последний к тому же был финансовым советником Филиппа Красивого. А из четырех членов комиссии, которые не являлись французами по на­циональности, один — архидьякон Трентский — в свое вре­мя тесно сотрудничал с кардиналами Колонна, а другой был доверенным лицом двоюродного брата короля Филиппа — короля Карла II Неаполитанского.

Тем не менее намеренно усложненные по инициативе Климента процедуры, а также технические трудности, свя­занные со сбором восьми церковных иерархов в одном мес­те, привели к тому, что первое заседание комиссии состоя­лось только через год после утверждения ее состава. 8 авгус­та 1309 года было объявлено, что заседание состоится в но­ябре в парижском монастыре Сен-Женевьев-де-Буа, и на него приглашались все, кто хотел дать показания.

В числе первых опрошенных свидетелей был Гуго де Перо, командор тамплиеров Франции, который фактически ниче­го не сказал в защиту ордена Храма. Когда 26 ноября 1309 года показания давал сам Жак де Моле, он заявил, что хотел бы взять орден под защиту, поскольку не верит, что в такой напряженный момент церкви выгодно его разрушить, но, не чувствуя в себе достаточно сил и умения, нуждается в помо­щи. И еще Великий магистр сказал, что «с его стороны было бы отвратительно и позорно не попытаться защитить орден, который удостоил его такой высокой чести».

Дело даже не в том, что — как выяснилось при его аресте — Жак де Моле был просто неграмотен; главное — орден Хра­ма в его правление оказался абсолютно не готов к резкому усилению в тот период общественного внимания к проблемам гражданского и церковного законодательства. Другие монашеские и духовно-рыцарские ордена — например, госпитальеры — давно поняли значимость этих проблем, а вот тамплиеры не озаботились тем, чтобы привлечь на свою сто­рону знающих юристов или подготовить экспертов в собственной среде. Однако теперь они со всей решимостью и отвагой отстаивали свои права и суверенитет. Несомненно, пылкий и часто смущавшийся Жак де Моле в ходе расследования искренно сожалел об этих просчетах. Когда ему зачитывали его собственные признания, сделанные накануне перед папской комиссией, он вздрогнул, дважды перекрестился и сделал несколько агрессивных жестов, которые многие кардиналы восприняли как недвусмысленную угрозу старого воина «конкретным личностям», составившим этот обвинительный протокол. Когда Жак де Моле выслушал их упреки, то объяснил, что и не думал никому угрожать, а просто вы­разил свои чувства, сожалея, что во имя Всевышнего им следует поступить по обычаю татар и сарацин, которые безжалостно «отрубают таким грешникам головы... или рассекают их пополам».

И хотя члены комиссии не удовлетворились этим объясне­нием, они все-таки согласились дать магистру время, чтобы он смог как следует подготовиться к защите своего ордена. Гильом де Плезан, который присутствовал на этом слуша­нии в качестве доверенного лица короля и к которому, по иронии судьбы, Жак де Моле обратился за помощью, от та­кой откровенной наивности ветерана пришел в замешатель­ство. Похоже, после двух лет пыток и тюремного заключе­ния Великий магистр — искренно возмущенный зачитанны­ми признаниями — решился-таки встать на защиту своего рыцарского братства. Королевский советник предупредил магистра, чтобы тот «добровольно не совал голову в петлю». Когда в пятницу 28 ноября 1309 года Жак де Моле снова предстал перед кардинальским советом, то повторил, что чувствует себя не в силах достойно защитить орден, потому что «всегда был только рыцарем — бедным и неграмотным», а посему будет хранить молчание, вверяя себя правосудию самого папы Климента. Комиссии он сообщил только три вещи: во-первых, что литургию в орденских церквях всегда служили более красочно, чем в других храмах, — за исклю­чением, может быть, кафедральных соборов; во-вторых, ор­ден действительно принимал щедрые пожертвования; в-тре­тьих, члены ордена с такой самоотверженностью защищали христианскую веру, что всегда считались главными и самы­ми непримиримыми врагами сарацин. Ведь не случайно граф д'Артуа поставил тамплиеров в авангард армии Людовика Святого во время знаменитого Нильского похода! И разве не остался бы сам граф в живых, если бы внял совету Великого магистра?

Когда же члены комиссии раздраженно ответили, что для утративших веру все сказанное не имеет значения, Жак де Моле согласился с ними, добавив, что всегда верил «в еди­ного Бога, Святую Троицу и другие символы католической веры... но, лишь когда душа.отделится от тела, станет ясно, кто праведник, а кто грешник. И лишь тогда каждый, пой­мет, кто был прав».

Прервав свое первое заседание 28 ноября, комиссия про­должила работу только 3 февраля 1310 года. К этому времени пораженческие настроения, характерные для большинства тамплиеров в первое время после ареста, сменились твердой решимостью отстаивать свои права. На первом этапе пап­ского расследования командор Пейена Ронсар де Жизи за­явил кардиналам, что все обвинения против ордена ложны, а показания выбиты «под пытками и угрозой смерти». Под­робно поведав членам комиссии о пытках, которым подвер­гали его, командор сказал, что в таких условиях сознается любой и в чем угодно. Вслед за ним с 7 по 27 февраля подоб­ные заявления сделали еще 532 тамплиера со всей Франции. 14 марта перед девяноста тамплиерами, которые добро­вольно пожелали выступить в качестве официальных защит­ников, был зачитан полный список обвинений против орде­на Храма, состоявший из 127 пунктов. Уже к концу месяца число таких добровольцев выросло до 597 человек. Среди них был и священник Жан де Робер, заявивший на одном из заседаний, что наслышан о признаниях тамплиеров в личных грехах, но ни одно из них не может быть вменено в вину ордену Храма в целом. Учитывая столь большое число добровольных защитников, комиссия предложила выбрать из них несколько «прокуроров или синдиков». Выбор тамплиеров пал на Пьера Булонского, поверенного ордена при Папской курии, и Рено де Провена, командора Орлеанского дома (оба были священниками), а также на двух рыцарей: Гильома де Шанбонне, командора Бландеи (в Крезе), и Бертрана де Сартижа, командора Карла (в графстве Вьеннском).

Пьер Булонский — ему было 44 года, причем 25 из них он состоял в ордене Храма, — родился в Ломбардии, а в тамплиеры был принят в Болонье, где впоследствии изучал юриспруденцию под началом командора Ломбардии Гильома де Нори. Его назначение командором в Папскую область указывает на высокую образованность, что являлось большой редкостью среди полуграмотных рыцарей. После своего ареста, последовавшего в ноябре 1307 года, Пьер Булонский признал, что отрекался от Христа и плевал на распятие, но отверг обвинения в содомии, хотя и не отрицал подобных отношений между братьями.

Рено Прованский, также бывший священником, на во­семь лет моложе своего коллеги. Тот факт, что в свое время он намеревался стать не тамплиером, а доминиканцем, гово­рит о том, что он был неплохо образован и обладал острым умом, — это подтвердили его грамотные и продуманные от­веты на первых допросах. В орден Храма он вступил в городе Бри за пятнадцать лет до описываемых событий.

Первые действия, которые предприняли эти два тампли-ерских священника, касались условий содержания обвиняе­мых: их лишали причастия; конфисковали все имущество, включая облачения священников; отвратительно кормили и держали закованными в железа; а тем, кто умирал в тюрьме, отказывали в погребении по христианскому обряду,

Позднее, во время допросов в парижском Тампле, куда перевели Пьера Булонского, он назвал все предъявленные комиссией обвинения «позорными, непристойными и мерз­кими выдумками... которые от начала до конца состряпаны подставными свидетелями и бессовестными врагами». Он утверждал, что «орден Храма всегда был и остается чист и свободен от каких-либо пороков, прегрешений и зла». А вес признания ложны — они получены во время пыток.

В среду, 1 апреля 1310 года, Пьер Булонский и Рено Про­ванский вместе с двумя другими рыцарями — Гильомом дс Шанбонне и Бертраном де Сартижем, долгое время прослу­жившими в Заморье, предстали перед папской комиссией. Оба рыцаря решительно отклонили все обвинения в свой адрес, предъявленные епископом Клермонским.

Рено Прованский сразу повел дело таким образом, что самим кардиналам пришлось оправдываться. Во-первых, он утверждал, что только Великий магистр и орденский капи­тул вправе назначать прокуроров для защиты тамплиеров на процессе; во-вторых, все предыдущие процедуры по обвине­нию ордена в ереси абсолютно незаконны с точки зрения гражданского и церковного права. Всем обвиняемым необ­ходимо предоставить возможность и средства для найма ад­вокатов, а сами дела необходимо передать в ведение церков­ных властей, а не королевской канцелярии. Таким образом, впервые после внезапного ареста в октябре 1307 года тамп­лиеры четко сформулировали аргументы в свою защиту.

Даже спустя семь веков после этих событий Пьер Булон­ский предстает перед нами не просто грамотным адвокатом, а прежде всего защитником прав человека. Он открыто за­явил членам комиссии, что с самого начала судебная тяжба против тамплиеров велась в атмосфере «исключительной яро­сти и нетерпимости»; братьев тащили, словно «овец на за­клание»; применялись «самые изощренные пытки, от кото­рых одни просто умерли, а другие стали калеками, что побу­дило многих солгать, оклеветать себя и весь орден». Он ут­верждал, что пытка делает невозможным «свободное мышление — неотъемлемое свойство любого добродетельно­го человека». Она лишает его «знания, памяти и понима­ния». Он также поведал кардиналам, что братьям-тамплиерам неоднократно показывали письма с королевской печатью, в которых Филипп IV обещал всем, кто покинет осужденный и погибший орден, не только прекращение пыток, но жизнь, свободу и пожизненную ренту.

Таким образом, все доказательства разложения ордена Храма оказались ложными и, более того, противоречили здравому смыслу. Как можно поверить тому, что так много лю­дей знатного происхождения, достаточно способных и обла­дающих немалой властью, оказались «столь глупы и даже безумны», чтобы, «стремясь погубить душу, выбрал именно служение в ордене»? Вне сомнения, если бы такие рыцари и в самом деле столкнулись в ордене Храма с подобными без­закониями — особенно это касается богохульства в отноше­нии Христа, — «они бы тут же возопили и громко поведали об этом всему миру».

Мощный отпор со стороны тамплиеров и нескончаемые проволочки папского расследования переполнили терпение Филиппа Красивого. Даже церковный Собор, назначенный на октябрь 1310 года в городе Вьенне, — главным вопросом на нем должно было стать дело тамплиеров — пришлось от­ложить, поскольку еще не был готов отчет папской комис­сии. Тогда король решил ускорить события при содействии архиепископа Сансского Филиппа де Мариньи — тот был недавно переведен в Санс из отдаленной епархии благодаря содействию брата, Ангеррана де Мариньи, претендовавшего на пост главного министра, который пока занимал Гильом Ногаре. Именно по просьбе Ангеррана король выбил у папы разрешение на архиепископский трон в Сансе, и весной 1311 года Филипп де Мариньи, оказавшийся в долгу перед братом и королем, должен был как-то расплатиться со своими по­кровителями.

По внутрицерковному устройству, сложившемуся еще во времена Римской империи, Парижский округ относился к провинции Сане. А посему в ведение архиепископа Санс­ского входило и судебное разбирательство над отдельными тамплиерами, находившимися в его юрисдикции. И 10 мая, когда папская комиссия отдыхала, он срочно созвал в Пари- же местный церковный совет. Сразу поняв, что за операция готовится, Пьер Булонский попросил кардиналов оградить от нападок тех тамплиеров, «которые отважились встать на защиту ордена», и запретить архиепископу Сансскому про­ведение этого судилища.

Председатель комиссии архиепископ Нарбоннский Жиль Эйслен не пожелал рассматривать поданную петицию на том основании, что архиепископ Сансский — хозяин в своей епар­хии, а потому он не может вмешиваться, после чего удалил­ся, заявив, «что отправляется слушать или служить мессу». Таким образом, решение по делу тамплиеров предстояло принять другим членам папской комиссии; и хотя многие из них питали симпатии к тамплиерам, но были не в силах пре­одолеть юридические рогатки; к тому же архиепископ Санс­ский им действительно не подчинялся. Поскольку Филипп де Мариньи получил свой жезл непосредственно из рук пон­тифика, только тот и мог повлиять на его решение.

В понедельник 11 мая при открытии заседания комиссии — в отсутствие председателя архиепископа Нарбоннского — стало известно, что пятьдесят четыре тамплиера, вызвавших­ся защищать свой орден, уже осуждены епископом Санс-ским как упорствующие еретики и переданы в руки светской власти. Им грозила смерть на костре. Уполномоченные спеш­но отправили архидьякона Орлеанского Жана де Жуанвиля и его коллегу, ответственного за охрану тамплиеров Филип­па де Воэ, к архиепископу с просьбой отсрочить казнь. Воэ напомнил ему, как много храмовников, уже скончавшихся в тюрьмах, клялись перед смертью, что все обвинения против ордена — явная ложь.

Но эти увещевания не подействовали. Пятьдесят четыре тамплиера были посажены на телеги и отвезены на луг у стен монастыря Святого Антония в пригороде Парижа. Там их сожгли на костре. Все они до конца упорно отрицали инкри­минированные им преступления, повторяя, что их казнят беспричинно и несправедливо. По словам летописца, «оче­видцы наблюдали их последние мучения с величайшим вос­хищением и неподдельным удивлением».

Как уже говорилось, по законам инквизиции сжигали тех упорствующих еретиков», кто отказался от прежних признаний в ереси и святотатстве; того, кто не сознавался в при­писываемых ему преступлениях, приговаривали к пожизнен­ному заключению. И лишь тем, кто подтверждал свои пока­зания и раскаивался, прощали прежние грехи и отпускали на свободу.

Четыре дня спустя архиепископ Сансский устроил рас­праву еще над четырьмя тамплиерами, отправив их на костер как нераскаявшихся еретиков. А тело бывшего казначея Па­рижского дома тамплиеров Жана де Ла Тура, уже умершего, было извлечено из земли и сожжено на костре.

Реакция на эту жестокую расправу была соответствую­щая. Так, при допросе сержанта-храмовника Эмери де Вильерле-Дюка разыгралась душераздирающая сцена. Он видел, как накануне в телегах везли на казнь братьев-тамплиеров. Продолжая твердить, что все грехи, приписываемые ордену Храма, — клевета, бедняга, однако, заявил, что из страха пе­ред подобной смертью не устоял бы, если бы от него потре­бовали признания в том, будто он убил самого Господа. И просил членов комиссии не передавать его слова королев­ским чиновникам. Кардиналам оставалось только объявить свой протест, но в это время из тюрьмы неожиданно исчез один из добровольных тамплиеров-защитников, Рено Про­ванский.

Протест возымел определенное действие: Рено Прован­ский вернулся вместе с двумя другими рыцарями, Гильомом де Шанбонне и Бертраном де Сартижем. Но теперь вдруг исчез Пьер Булонский — его так и не удалось обнаружить. После этого работа комиссии почти прекратилась, а многие ее члены под разнообразными предлогами стали уклоняться от участия в ней. В декабре Гильом де Шанбонне и Бертран де Сартиж заявили, что не могут выполнять функции защит­ников братьев-тамплиеров без Рено Прованского и Пьера Булонского, потому что неграмотны, а кроме того, им стало известно, что их напарники уже сложили с себя обязанности защитников ордена, вернувшись к привычной деятельности.

На самом деле церковный совет Санса лишил Рено Прован­ского духовного звания, а Пьер Булонский так и не объявил­ся; весьма возможно, что он был убит тюремщиками. Но что бы ни случилось с этими священниками-тамплиерами, двое рыцарей не смогли продолжить свою «адвокатскую деятель­ность» и покинули комиссию.