Вдохновенная любовь и ревность Н. А. Некрасова

Следует сказать, что то, какими будут отношения человека с противоположным полом определяется тем, какая атмосфера была в его семье, какие взаимоотношения были между родителями. Н.А. Некрасов наделил свою мать необычайным поэтическим ореолом, она была идеалом в его глазах, и этому способствовало, то что эмоциональная близость с матерью развивалась на фоне жестокости и отчужденности отца. Возможно, именно это повлияло на то, что Н.А. Некрасов так и не смог создать гармоничных отношений, и тем более семьи.

Знакомство с Авдотьей Яковлевной Панаевой происходит в доме Панаевых, Некрасов близко дружит с И.И. Панаевым, он увлечен прекрасной хозяйкой дома. «Первый раз я увидела Н.А. Некрасова в 1842 году, зимой. Белинский привел его к нам, чтобы он прочитал свои " Петербургские углы". Белинского ждали играть в преферанс его партнеры; приехавший из Москвы В.П. Боткин тоже сидел у нас. После рекомендации Некрасова мне и тем, кто его не знал, Белинский заторопил его, чтоб он начал чтение.

Некрасов, видимо, был сконфужен при начале чтения; голос у него был всегда слабый, и он читал очень тихо, но потом разошелся. Некрасов имел вид болезненный и казался на вид гораздо старее своих лет; манеры у него были оригинальные: он сильно прижимал локти к бокам, горбился, а когда читал, то часто машинально приподнимал руку к едва пробивавшимся усам и, не дотрагиваясь до них, опять опускал. Этот машинальный жест так и остался у него, когда он читал свои стихи»[14].

Она же была необычайно красива, в то время ей были увлечены многие гости их дома. Следует сказать, что, Авдотья, зная о своей привлекательности, награждала многих друзей своего мужа кокетливым взглядом. Взаимности Н.А. Некрасов добился не сразу, его чувство углубилось внутри него, поэт сросся с ним, и лишь спустя несколько лет измученная, недостойным поведением мужа она оставила И.И. Панаева. «Счастливый день! Его я отличаю// В семье обыкновенных дней// С него я жизнь свою считаю// И праздную в душе своей!»[15]

Это случилось на даче в Казанской губернии. Летом 1845 года. Они были втроем - чета Панаевых и Некрасов. После всего случившегося Н.А. Некрасов разнервничался. Он устраивает большой скандал и сцену ревности, но быстро остывает и пишет Авдотье:

«Как долго ты была сурова// Как ты хотела верить мне// Как ты и верила, и колебалась снова// И как поверила вполне!»[16] Счастью Некрасова не было предела, увы, эта любовь не сохранилась в переписке, которую Авдотья Яковлевна уничтожила в безумном порыве отчаяния. Лишь воспоминания современников, и самой Панаевой могут рассказать о сложных взаимоотношениях двух людей. А еще великолепные стихи Некрасова.

Безрадостное детство сблизило Панаеву и Некрасова, ведь её юные годы тоже были лишены семейного счастья, да и брак её был скорее попыткой сбежать в свободную жизнь, нежели пылким чувством. Авдотья в отношениях с Панаевым чувствовала себя преданной женщиной, он не мог отказаться от холостяцкой жизни и частенько заглядывал к дамам «полусвета». Поэтому в Некрасове она почувствовала родную душу, её трогала его забота, он внимательно и участно относился к писательским попыткам Авдотьи Яковлевны. Лучшее время их отношений отмечено полной гармонией чувства и благотворным влиянием Авдотьи Яковлевны; ее любовь, по мнению современников, составила " самые светлые страницы в мрачной жизни нашего поэта" [17]. К этой поре относятся стихи, в которых Некрасов назвал ее своей " второю музой" - кажется, не придумать более высокого титула, каким поэт мог бы увенчать свою подругу (стихотворение " Зачем насмешливо ревнуешь" [18], начало 50-х годов).

И все же их общий жизненный путь не назовешь гладким, а отношения идиллическими - наоборот, тот же лирический дневник свидетельствует: они знали горечь тяжелых размолвок, противоречий, расставаний, предельно мучительных для обоих. С годами эта мучительность возрастала.

Причин для этого было много, и со временем они все усложнялись. Одна из них - трудный характер Н.А. Некрасова. Известно, что на него порой нападала тоска, злоба, ипохондрия, жажда одиночества. Часто это вызывалось ревностью, но еще чаще - его болезненным состоянием. Обстоятельства трудной жизни доводили его до того, что "...он по двое суток лежал у себя в кабинете в страшной хандре, твердя в нервном раздражении, что ему все опротивело в жизни, а главное, он сам себе противен".

Ссоры так же усугубляло неоднозначное положение Авдотьи Андреевны, ведь Н.А. Некрасов был её гражданским мужем и таковые отношения, порождали слухи, сплетни, что каждодневно печалило Панаеву. Классический треугольник (муж, жена, " друг семейства") предстал в комбинациях совсем не классических. Поначалу: фактический и юридический муж (Иван Иванович Панаев), юридическая и фактическая жена (Авдотья Яковлевна Панаева) и - " друг семейства" (Некрасов). Затем новый триумвират: юридический, но не фактический муж (Панаев), его юридическая, но не фактическая жена (Панаева) и ее фактический, но юридически так и не состоявшийся муж (Некрасов). При этом и после всего Панаев остается фактическим другом обоих, то есть этого нового семейства, другом и уже без всяких кавычек и двусмысленностей. При этом все почти всю жизнь проживают в одном месте: буквально - почти в одной квартире, точнее, на одном этаже.

Она старалась умно и мужественно преодолевать неловкость - по тогдашним понятиям - этой ситуации, пренебрегая предрассудками и мнением общества. Более того, она собственным примером как бы пыталась разрешить один из больных вопросов того времени – о праве женщины на независимость и свободу чувства. Этот вопрос возникал тогда и в печати, и в литературе (особенно в 50-60-е годы), но едва ли не впервые он был остро поставлен в лирике Некрасова.

Когда горит в твоей крови

Огонь действительной любви,

Когда ты сознаешь глубоко

Свои разумные права,

Верь: не убьет тебя молва

Своею клеветой жестокой!

Постыдных, ненавистных уз

Отринь насильственное бремя

И заключи - пока есть время -

Свободный по сердцу союз!..[19]

Возможно, именно такими словами Некрасов внушал ей свои взгляды на брак и семейные отношения, укрепляя ее веру в свое моральное право следовать влечению сердца.

Их отношения складываются нелегко, она прекрасна собой, он мучается безумной ревностью, быть может, дай она ему полную уверенность в своем благочестии, то не будь ни ссор, ни изнурительных выяснений. Но сами «Воспоминания», написанные Панаевой, показывают, насколько она любуется собой, любуется вниманием всех гостей их дома, что каждый мил с ней, каждый откровенен. Она будто расплескивает себя для всего писательского мира. Исследователи в один голос заявляют, что отношения этой пары держались исключительно на том, что Авдотья так до конца и не принадлежала Некрасову, она оставалась чужой женой, не смотря на то, что жили они вместе. Н.А. Некрасов был человеком такого склада, что ревность была его сущностью. Он был ревнив до абсурда, без повода, именно это чувство позволяло ему ощущать полноту страсти. И поэтому любовь к чужой жене была такой сладостной и болезненной. Н.А. Некрасова нельзя было представить внутри спокойных ровных взаимоотношений, он тут же гас и терял интерес.

Потом в их жизни вдруг случается беда, Авдотья Яковлевна теряет новорождённого ребенка. Они вместе с Н.А. Некрасовым погружаются в совместное творчество, вместе пишут ряд романов. Во время написания одного романа она забеременела и писала его до самых родов - девять месяцев. Оба они хотели ребенка, и можно себе представить, как дружно, влюбленно и радостно писали они этот роман. Их любовь была так нежна и крепка. Но роды оказались неудачные. Новорожденный мальчик умер, едва появившись на свет.

Авдотья Яковлевна как бы закоченела в тоске; она не могла даже плакать. Н.А. Некрасов оставил несколько строк, изображающих ее материнскую скорбь: «Как будто смерть сковала ей уста..»[20].

Его тоже огорчила эта смерть: " поражена потерей невозвратной душа моя уныла и слаба" [21]. Но горе матери было сильнее. Авдотья Яковлевна никогда не могла позабыть это горе, бездетность всю жизнь тяготила ее. Это был второй ребенок, которого она потеряла. Первый родился лет за восемь - дочь от Панаева, которая тоже скончалась младенцем.

После смерти сына Авдотья Яковлевна тяжело заболела и уехала по совету врачей за границу. Любовь Некрасова во время разлуки, - как это бывало всегда, - разгорелась. Он писал ей длинные любовные послания в стихах, где требовал, чтобы она тосковала по нему и не смела бы в разлуке веселиться: " Грустишь ли ты? - допытывался он. - Ты также ли печали предана? " [22] Порой, читая, кажется, что в их отношениях есть что-то тираническое, болезненное, некое безумие не совместимое с истинной духовной близостью.

" Время я провожу в Риме так же, как в Петербурге, хотя знакомых дам набралось порядочно... Вы не думайте, чтоб я сидела без пользы. В Италии учусь по-итальянски, говорю плохо, но уже читаю и перевожу изрядно".[23]

Сама обстановка в доме Панаевых способствовала раскрытию в Авдотье тяги к писательству, среди гостей были всегда именитые писатели. Но именно Н.А. Некрасов пробудил в ней желание писать, забыв о скромности. Сейчас, да и тогда, её творчество критиковалось очень строго, говорили, что она слаба в прозе, сюжет скучен, но следует вспомнить, кем была Панаева, ученицей балетной школы, фактически она была неграмотной. И то, что Некрасов прилагал немыслимые усилия чтобы редактировать её тексы, доказывает, что Авдотью Яковлевну он все же любил, любил так, как любит мужчина, который стремится помочь своей возлюбленной найти себя, найти себе занятие для души.

Интересен тот факт, что современники Николая Алексеевича подчеркивают его прагматичность, расчетливость, умение продумывать любой ход (доказывают это на примере его пристрастия к картам). Возможно, именно рациональное начало Некрасова толкает его к созданию нужных для вдохновения состояний, он порой сознательно уезжал от Панаевой, чтобы вновь ощутить силу чувства и желание писать.

Когда они живут в Риме их жизнь течет легко, и он с удовольствием отмечает: " Она теперь поет и попрыгивает, как птица, и мне весело видеть на этом лице выражение постоянного довольства выражение, которого я очень давно на нем не видал" И другое: " Сказать тебе по секрету - но чур, по секрету! - я кажется сделал глупость, воротившись к [Авдотье Яковлевне]. Нет, раз погасшая сигара - не вкусна, закуренная снова!.. Сознаваясь в этом, я делаю бессовестную вещь: если б ты видел, как воскресла бедная женщина, - одного этого другому, кажется, было бы достаточно, чтоб быть довольным, но никакие хронические жертвы не в моем характере. Еще и теперь могу, впрочем, совестно даже и сказать, что это была жертва, - нет, она мне необходима столько же, сколько... и не нужна... Вот тебе и выбирай что хочешь. Блажен, кто забывать умеет, блажен, кто покидать умеет - и назад не оглядывается... Но сердце мое очень оглядчиво, черт бы его побрал! Да и жаль мне ее, бедную... Ну, будет, не показывай этого никому... Впрочем, я в сию минуту в хандре... Сказать по совести, первое время я был доволен и только думал: кабы я попал с нею сюда ранее годами 5-ю - 6-ю, было бы хорошо, очень хорошо! да эти кабы ни к чему не ведут" [24]

Некрасов начал тяготиться своей связью и не то чтобы порвал с Авдотьей Яковлевной, но - уже не скучал без нее. Их разлуки становились все дольше и чаще. Потом она осталась одна за границей - в двусмысленном и невозможном положении: не то любимая, не то отвергнутая женщина, как будто и жена, а как будто и нет. Для нее это было страшное время. Она не была создана для бессемейной и бездомной свободы. По существу она была женщина-мать, ей было нужно гнездо. Как потерянная, переезжала она из города в город, ища хоть мимолетных утешений. Все ее тогдашние письма - одна непрерывная жалоба. Если бы у нее были дети, ей было бы легче переносить это надвигающееся на нее сиротство. Она была из тех женщин, для которых бездетная жизнь - бессмыслица. Покуда возле нее был Некрасов, она заглушала в себе свою тоску по ребеночку, но чуть Некрасов отдалялся от нее, эта тоска возрастала. Одному из своих петербургских друзей она писала в то время из Рима:

" Я потому говорю, что жизнь не может мне более принести радостей, что у меня нет детей. Потеря моего сына меня слегка свихнула с ума, кажется, никто этому не хотел верить... Я считаю себя умершей для жизни и горюю в своем одиночестве... Вы теперь отец и поймете всю бесконечную мою тоску одиночества..." [25]

Некрасов тяготился Авдотьей, а тяготился потому, что его далекая женщина, муза, мечта, страсть, которая принадлежала другому, вдруг стала его. Не для кого ни секрет, что отношения между мужчиной и женщиной часто развиваются по сценарию завоевания, женщина холодна, и её сердце не принадлежит мужчине, а быть может она это тщательно скрывает, и он в доблестном поединке с судьбой получает главный приз - её, и она уже не кажется недосягаемой, мечта превращается в реальность, ибо женщина, которая отдает сердце мужчине, хочет всецело принадлежать ему. Ей не хочется больше игр и кокетства, ей хочется одарить его счастьем и безграничной любовью. Если мужчина действительно любит её и готов быть рядом всегда, то он способен оценить это, и вместе с ней делать их любовь крепче. Но если чувства строятся только исключительно на наслаждении, на получении ярких эмоций, то они обречены. Авдотья в детстве своем не находила внимания и участия в своей жизни, она отчаянно пыталась найти сильного мужчину, который бы был ей опорой и поддержкой, но каждый раз выбирала лишь пылкость и внешнюю красоту любви. Некрасов же видел в жизни своей другой сценарий, его мать сохраняла своё величие и красоту, не смотря на пренебрежение отца. Никак мальчик не мог бы вырасти другим.

" Нет, сердцу нельзя и не должно воевать против женщины, с которой столько изжито, особенно когда она, бедная, говорит «пардон». Я по крайней мере не умею...".[26]

В письмах друзьям Тургенев писал, что Н.А. Некрасов " очень несчастный человек", потому что " все еще влюблен". И, неодобрительно отзываясь о Панаевой, уверял, что она " непременно сведет его с ума".[27]

Он пишет, что Некрасов " уехал с г-жею Панаевой, к которой он до сих пор привязан - и которая мучит его самым отличным манером...". Она, показалось Тургеневу, " владеет им, как своим крепостным человеком. И хоть бы он был ослеплен на ее счет! А то - нет. Но ведь - известное дело: это все тайна... Тут никто ничего не разберет, а кто попался - отдувайся, да еще,

чего доброго, не кряхти" [28].

Образ жизни Николая Алексеевича был таков, что он был очень публичным человеком, друзья, встречи, карты, но даже не смотря на карточные игры он был очень предприимчивым, чего стоит только успех «Современника», но, тем не менее, многие друзья его казались Авдотье сомнительными, она многих откровенно игнорировала, многих недолюбливала, как например Тургенева, который раз за разом соблазнял Некрасова карточным выигрышем. Семейные отношения Некрасова и Панаевой фактически были ни чем-то не интимным, а открытым, допущенным до обсуждения. И если в молодости Авдотье Яковлевне льстило, что она главная хозяйка и любимица всего писательского мира, то позже ей хотелось уединения и ощущения тихого семейного счастья.

Не было однозначных взглядов современников на эти отношения. «Отношения Некрасова к женщинам были далеко не корректны. Так, всем известные его и нескрываемые отношения к Авдотье Яковлевне Панаевой, которой он главным образом был обязан своим благосостоянием, одно время приняли весьма некрасивый характер. Живя с ней почти в одной квартире, дверь об дверь по парадной лестнице и связанной непосредственно с его задними комнатами, он не только беззастенчиво принимал у себя француженку, что было оскорбительно для самолюбия Авдотьи Яковлевны, но постепенно низвел последнюю на роль экономки, поселив француженку напротив своей квартиры, по ту сторону Литейной, в доме Тацки.

Однажды он зашел предупредить Авдотью Яковлевну, что не пойдет в клуб, а будет брать ванну, и просил ее озаботиться его ужином, чем она и распорядилась. Ко времени его ужина был накрыт стол на двоих в ее столовой, где обыкновенно он ел. Но вместо Некрасова явился его лакей, захватил оба прибора и готовое блюдо и унес все к француженке, заявив, что Некрасов будет ужинать у нее после ванны»[29].

" Прилично ли, - писал Чернышевский, - прилично ли человеку в его лета возбуждать в женщине, которая была ему некогда дорога, чувство ревности шалостями и связишками, приличными какому-нибудь конногвардейцу? " [30]

Она попыталась тогда пережить его измену, и его нехорошую болезнь которую он получил. Она вынесла и это испытание. Он впал в отчаяние, еще больнее возненавидел себя и все свои страдания вымещал, конечно, на ней. Для него было невыносимым, что она способна простить, стерпеть, её великодушие, и её любовь, было бы проще ему, если бы Авдотья устраивала сцены. Он ненавидел её за то. что его собственные пороки выбивались на ружу.

И случился важный эпизод, наложивший огромный отпечаток на их отношения. "...Довольно того, что я до сих пор прикрываю тебя в ужасном деле по продаже имения Огарева. Будь покойна: этот грех я навсегда принял на себя и, конечно, говоря столько лет, что сам запутался каким-то непонятным образом (если бы кто в упор спросил: " каким же именно? ", я не сумел бы ответить по неведению всего дела в его подробностях), никогда не выверну прежних слов своих наизнанку и не выдам тебя. Твоя честь была мне дороже своей, и так будет, невзирая на настоящее. С этим клеймом я умру... А чем ты платишь мне за такую - сам знаю - страшную жертву? Показала ли ты когда, что понимаешь всю глубину своего преступления перед женщиной, всеми оставленной, а тобою считавшейся за подругу? Презрение Огарева, Герцена, Анненкова, Сатина не смыть всю жизнь, оно висит надо мной... Впрочем, ты можешь сказать, что вряд ли Анненков не знает той части правды, которая известна Тургеневу, но ведь только части, а все-то знаем лишь мы вдвоем да умерший Шамшиев... Пойми это хоть раз в жизни, хоть сейчас, когда это может остановить тебя от нового ужасного шага. Не утешаешься ли ты изречением мудреца: нам не жить со свидетелями своей смерти?! Так, ведь, до смерти-то позор на мне" [31].

Он любил ее угрюмой, ревнивой, изнурительно-трудной любовью. Совместная их жизнь была ад. Но стоило им разлучиться, как он снова влюблялся в нее. Похоже, что он любил ее только тогда, когда ее не было с ним: все те нежные любовные стихи, которые он посвятил ей, написаны в ее отсутствие, заочно. Когда же она с ним, - его стихи отражают не ласки, а буйные семейные сцены, оскорбления, ссоры и ругательства. Вообще его любовная лирика охотнее всего останавливается на любовном истязательстве и тиранстве: " О, слезы женские, с придачей нервических тяжелых драм" [32].

" Тяжелый крест достался ей на долю: страдай, молчи, притворствуй и не плачь. Кому и страсть, и молодость, и волю все отдала, тот стал ее палач" [33], - восхищался он сам ее подвигом, но отказаться от палачества не мог.

Это действительно была для нее мука - любить больного ипохондрика, и многое простится ей за то, что она в течение пятнадцати лет безропотно несла этот крест. Она не оставила Некрасова в годы болезни, когда ему " в день двадцать раз приходил на ум пистолет" [34], когда, например, он боялся остаться на пароходе один, чтобы не кинуться в воду, - она была его покорной сиделкой. " Давно она ни с кем не знает встречи, - писал в эту пору Некрасов, - угнетена, пуглива и грустна, безумные, язвительные речи безропотно выслушивать должна" [35]. Чернышевский именно тогда и поцеловал ее руку, когда " безумные речи" Некрасова уязвили ее при чужих.

Вдова Чернышевского, Ольга Сократовна, и через 50 лет вспоминала: " Единственно, чем бывал (Чернышевский) недоволен, так это некоторыми сторонами в отношениях Некрасова к Авдотье Яковлевне".

«Он обижал ее даже при детях. Одна тогдашняя девочка 14-15 лет вспоминает, как после его желчного окрика " она вся вспыхнула, и в голосе ее послышались слезы. Мы все притихли, опустили глаза, нам стало неловко"».

" Я замечала, что отношения Некрасова к Авдотье Яковлевне доставляли последней много огорчений, и нередко она возвращалась с половины Некрасова с заплаканными глазами". " Николай Алексеевич опять обидел Авдотью Яковлевну", - говорил тогда младший Добролюбов[36].

Все, что в любви есть весеннего и праздничного, озаряло его лишь мгновениями, лишь для того, чтобы потом стала еще свирепее его ревность. Это было его вечное занятие: он изливал свою ревность в стихах. Он стыдился своей ревности, он звал ее грустным недугом, но хуже всего то, что это был недуг неизлечимый. Он называл ее " постыдным порывом" и, конечно, каялся перед оскорбляемой женщиной и просил у нее за ревность прощения, - каяться он тоже умел, как никто, - но, покаявшись, принимался за прежнее. Иначе любить не умел. Любовь без ревности для него не любовь.

В самые тяжелые моменты их совместной жизни Некрасов пишет: " Горе, стыд, тьма и безумие! - говорит он в другом откровенном письме. - Горе, стыд, тьма и безумие, - этими словами я еще не совсем полно обозначу мое душевное состояние, а как я его себе устроил? Я вздумал шутить с огнем и пошутил через меру. Год тому назад было еще ничего - я мог спастись, а теперь..." [37].

Спастись для него означало уйти от этой женщины навеки. Но, конечно, он не спасся, не ушел. И когда, наконец, после, пятнадцати лет она покинула его и вышла замуж, Некрасов буквально взвыл от лютой обиды и ревности:

Один, один!.. А ту, кем полны

Мои ревнивые мечты,

Умчали роковые волны

Пустой и милой суеты.[38]

Она наконец-то нашла своё истинное счастье, счастье материнства, и пусть её муж, снова оказался крайне не верным, и не совсем достойным человеком, но она зажила тихой, спокойной, уединенной жизнью, в которой было место только любимой дочери. В своих воспоминаниях Панаева очень осторожно пишет о Некрасове. Видимо её рана была очень глубока, а душа измучена, там не находится по истине теплых и нежных слов ему.

Некрасов никому не показал своего горя: " молчу, скрываю мою ревнивую печаль", но горе было большое: " разбиты все привязанности... все кончено... трудись, пока годишься, и смерти жди, она недалека... усни... умри». «Гляжу на жизнь неверующим глазом. Все кончено! Седеет голова.»" [39] – вместе с ней ушло поэтическое очарование.

«Сколько у меня было души, страсти, характера и нравственной силы – все этой женщине я отдал, все она взяла, не поняв… что таких вещей даром не берут» [40], – жаловался поэт в одном из писем Н. Добролюбову.

«Некрасов с Панаевой окончательно разошлись, – сообщал Д. П. Боткину В. П. Боткин в апреле 1855 года. – Он так потрясен и сильнее прежнего привязан к ней, но в ней чувства, кажется, решительно изменились»[41].

Можно подвести итог, что отношения Некрасова и Панаевой, наиболее сложные для восприятия читателя и исследователя, это отношения вне установленных обществом норм и правил семейной жизни и верности. Внутри же отношений происходило множество взлетов и падений. Они друг другу и друзья, и пылкие любовники, и творческий союз, и просто близкие люди. Эти отношения новая модель свободы выбора партнера. Свобода, в которой ты можешь сделать выбор, можешь совершить любой поступок, поддаться страстям, но ты не создаешь, не отдаешь, лишь берешь, не понимая своих обязанностей и ответственности в любовных отношениях. Любовь здесь не являлась главной ценностью жизни, она была скорее развлечением, вдохновением, условностью, отношения без усилий партнеров, без духовного вклада, без понимания того что хочет другой человек и что ты можешь для этого сделать и должен сделать, отношения без всего этого обречены на провал.