Шаманизм и христианство

(Предварительные тезисы)

I

Достаточно беглого ознакомления с сущностью шаманистических воззрений аборигенов Сибири, чтобы подметить в них целый ряд сходных черт с христианскими представле­ниями[68]:

1. Сибирский шаман по своей профессии является народ­ным медиком, который лечит всякие болезни колдовскими приемами. В основе шаманской медицинской практики лежит своеобразная народная философия. Она чрезвычайно проста и сводится к следующему.

Весь мир наполнен множеством невидимых злых сил, бе­сов, чертей или «духов-вредителей», употребляя довольно удачный термин современной этнологической науки, которые для того и существуют, чтобы делать всякую пакость челове­ку: они причиняют болезнь и смерть ему самому, его скоту, создают всякого рода преграды в его хозяйственной деятель­ности, сбивают человека на всякие неправые пути, подстре кают к дурным поступкам, влияют на атмосферные явления ко вреду человека и т.д. Нормальная жизнь на земле стала бы абсолютно невозможной, если бы не существовали среди людей испокон веков великие и малые шаманы, которые только и могут успешно бороться с этими врагами рода человеческого. Они, по воззрениям шаманистов, обладают особой силой зрения, которая дает им возможность видеть то, что недоступно для простых смертных, и бороться с легионом невидимых злых духов. Если бы не существовали шаманы, то, по сути изложенной философии, шаманствующие народы должны были бы превратиться в неисправимых пессимистов.

Мы, люди, спокойно ходим по земле, доживаем до старости, благополучно занимаемся хозяйственными делами только потому, что не вывелась еще благодетельная порода шаманов-чудотворцев и целителей.

Итак, шаманы—спасители людей, изгонители зловредных бесов, врачеватели тяжелых болезней и недугов, воскрешатели мертвых, они даруют зрение слепым, исправляют хромых, исцеляют бесноватых, провидят будущее и дают полезные советы. (См. Л. о Ш. ч 2. гл. третья).

Спасительная миссия шаманов осуществляется ими благо­даря фамильно-родовой способности — вселять в себя «духов» все своих ближайших и отдаленных предков-шаманов. Эти-то шаманские духи и есть истинные «святые покровители» людей, которые, используя уста своего потомка, живого шамана пророчат обо всем. Их силою и таинственными знаниями шаман совершает все свои спасительные подвиги. Сходят в подземный мир, летают на небеса не живые шаманы-люди, а духи его святых предков. Живой шаман совершает показательные мистерии полетов вверх и вниз, ведет диалоги, поет священные гимны лишь в знамение того, что делается одновременно духами. В шаманских песнопениях лишь очень немногие вступительные слова приписываются самому шаману, все остальное — говорят и священнодействуют бестелесные духи, которые воскресают как бы в лице живого шамана.

Духи- души очень давно живших шаманов, или обыкновенных людей, превратившихся после смерти в злых духов. Первый признак сошествия духов на человека — обретение по­следним дара поэтической импровизации. «Поэзия есть речь богов» (вернее, обожествленных людей) присуще не только грекам, но, в не меньшей степени, и шаманистам. Само со­бой разумеется, чтобы понимать шаманскую поэзию, нужно знать языки шаманствующих народов и научиться отличать их прозаическую речь от поэтической, ибо, как говорят дикие якуты: «ынах мангырасан билсэр, сылгы кистэсэн, киси кэпсэтэн», — т. е. рогатый скот узнает друг друга мычанием, конный скот — ржанием, а люди- взаимными разговорами. Иначе наше знание о шаманизме мало чем отличалось бы от представлений слепых о цветах. По воззрениям шаманистов человек —шаман при совершении мистерии никуда не летает - ни вверх и ни вниз, он стоит на месте. Если противоположные объяснения очень часто даются рядовыми людьми, то или обычное в разговоре lapsus linguac, обусловленное стремлением к экономии слов, или же проистекает от того, что они сами очень плохо понимают сущность шаманистических представлений. Сократовская заповедь — «прежде всего познай самого себя»—в равной мере справедлива и в отношении шаманистов. В каждой народной среде всякая культура, в чем бы она не заключалась, является делом рук и разумения выдающихся большаков. Было бы смешно философию христианства выспрашивать у каждого, кто творит крестное знамение, призывая имя Христа, у каждой старухи, которая шепчет молитву «пресвятая троица, спаси нас», или даже у рядового сель­ского попа, который сам не ведает, что творит. В религии больше чем где-либо царят — обезьяний принцип и бессознательный трафарет, освященный веками. Затем, нужно было бы научиться отличать народов- творцов от их подражателей.

Итак, идея сошествия святых духов на живого человека и пророчество его устами неотделимы от шаманистических воззрений. Вместе с тем, необходимо признать, что обожествление душ умерших знаменитых шаманов, регу­лярное общественное и частное моление, жертвоприношение им (обычно на могилах) были когда-то характерной особен­ностью шаманской веры. (См. Л. о Ш. ч. 2. стр. 1—8). Эти представления до наших дней сохранились у Иркутских бурят и у алтайцев. Причем у последних подобие латинского креста является иконой, си м в о л о м обо­жествленной шаманской души. (См. А. В. Анохин. Материалы по шаманству у алтайцев. Сбор. Муз. Антр, и Этн. при Росс. А. Н. т. IV, 2. Стр. 23 и 148. См. также приложен­ные к этому труду рисунки № 119, 45, 47, 56, 59, 67, 68, 70, 71, 73, 88, 89, 92, 96 — крестовины бубна). У якутов и тунгу­сов этот же символ шаманской души сохранился в форме неравноконечного креста — «быарык» — металлическая кресто­вина бубна. (См. в начале кн. фот. снимок шаманского бубна якуто-тунгусского типа). О равноконечном кресте см. ниже прим.*). Теперь перейдем к христианским параллелям.

2. Что Иисус представлялся когда-то простонародным медиком, изгонителем бесов, кажется, не подлежит никакому сомнению. Некоторые ученые-историки давным-давно причисляют его к древнееврейской секте так называемых терапевтов.

По евангелиям, он вылечивает больных, одержимых бесами, прокаженных, глухих, слепых, воскрешает мертвых и т.д. Творимые им чудеса мало разнятся от тех, которые приписываются и легендарным шаманам: хождение по водам, насыщение голодных чудесно добытой пищей, влияние на погоду... Он собирает вокруг себя простонародную толпу, именно, своими колдовскими приемами. Это искусство и дает ему возможность существовать, не трудясь, наподобие птиц небесных, которые не «сеют и не жнут». Потому-то он и почетный гость на свадьбах и на похоронах, как и якутские шаманы.

Вряд ли нужно лишний раз подчеркивать, что почитание символа креста неотделимо от христианства?

3. Мы точно также не знаем, чтобы он со своими чудесами вращался в аристократических хоромах, среди образованной знати, среди богатых, имеющих возможность держать при себе искусных лекарей, учеников и сродников древнегреческого Гиппократа. Бедные хижины рыбаков, плотников, простодушных сельских обитателей, толпы простого народа на площадях и есть неподдельная арена деятельности богочеловека Иисуса, именуемого Христом. Там он собирал многотысячные толпы своих почитателей и поклонников, которые иногда бывали сыты и пятью рыбами и несколькими караваями хлеба. Никто иной, как простой и темный народ, своими рукоплесканиями, наивной верой, упрямым поклонением, возвел легендарного Иисуса на вершину неувядаемой славы и наделил его званием «сына божьяго». Нам никто и не докажет, что глас божий с неба, раздавшийся, якобы, над священ­ными водами Иордана, слышал кто-либо из образованных людей того века, подобный хотя бы Плинию Младшему, который своими глазами видел огненное зарево над Везувием, ощущал и страшные подземные удары, от которых падали крепкие хоромы римских магнатов и валились статуи их бо­гов в погибших городах Помпея и Геркуланум. Факты, опи­сываемые Плинием, не вызвали бы ни малейшего сомнения, если бы даже все это и подтвердилось позднейшими раскоп­ками. Но где и у кого мы найдем доказательство тому, что при смерти Иисуса тоже — «тряслась земля, рассея­лись камни»..? И что, к довершению всего, «гробы от­верзлись; и многие тела усопших святых воскресли... и вышедши из гробов, по воскресении Его, вошли во святой град, и явились многим». (Евангелие от Матвея, гл. 27, §§ 51—53).

Не смешно ли людям науки вести ученую полемику с богословами, которые верят подобным чудесам, и заниматься кропотливым подбиранием доказательств «не — историчность Иисуса», забывая элементарное право логики, что недоказуемые по своей природе утверждения не нуждаются в опровержении и не могут быть предметом научного обсуждения?

Наука в данном случае может и должна ограничься только постановкой диагноза —в какой среде и по каким причинам все еще существуют младенцы разумом, «нищие духом», которые принимают за чистую монету каждое писанное слово в своих замусоленных книгах, а также разоблачением того, что и образованные иерархи сами давным-давно не верят и не могут верить в эти детские сказки, но лишь поддерживают видимость веры ради почета, уважения, общественного положения, короче, «не ради Иисуса, а хлеба куса», по крылатому выражению одного из русских епископов. Несомненно, что по тому же основанию они, тщательно изучив греческую философскую премудрость, постарались любезные простому народу сюжеты дополнить и подмалевать недостающей этикой и философскими «вещами в себе», чтобы им самим не стыдно было бы фигурировать среди верующих во Христе. При этом, господствующая античная культура служила зеркалом, а греческая философия, особенно в своем александрийском ответвлении, давала обильные косметические средства для благочестивых кокеток и заведомых ханжей. Четвертое евангелие целиком, а остальные, так называемые «синоптические», частями, конечно, подверглись сознательной ретуши в целях облагорожения простонародного образа и придания ему, в целом, характера «учительской миссии» и проповедании якобы неведомых ранее моральных истин и заповедей любви. Эти подлоги и не требуют особых доказательств, они ясны по сути вещей, ибо в евангелиях сошлись две крайности—нежественная оболочка и мудрые изречения. Необходимо отличать первобытное народное «хрестианство» и официальное — епископское, подчищенное " соборным разумом" являющееся ничем иным, как отраслью древней философии, а не формой бытовой религии.

Как в самых евангелиях, так и в древне-христианской литературе есть несомненные признаки великих талантов», златоустов века, подводивших итог всей античной культуры.Даже больше того, если евангелие чем и держится до сих пор, покоряя многие слабые умы, то это— бесспорной художественной красотой употребленных поэтических образов, крыла­тых выражений, взятых из сокровищницы многотысячелетней культуры и житейского опыта народов древнего мира. Сила и красота евангельских художественных образов, отнюдь, не те­ряют своего очарования, особой рельефности и видимой прав­дивости при переводах на любые языки народов с развитой общественной жизнью. Это художество и придает трем пер­вым евангелиям характер вечной книги, которая, как особый род литературного произведения, вряд ли когда и потеряет свою ценность? Евангелие, перестав быть священной книгой, перейдет в заветный архив неувядающих образцов литера­турно-художественных произведений, наряду с творениями Данте, Мильтона, Шекспира, Пушкина и т. д.

Итак, Иисус, чудотворец, посланник свыше, родился в мозгах невежественных масс того времени, а не Плиниев Младших и не Иосифов Флавиев. Вот почему мы не видим ничего предосудительного в том, что христианские представления могут и должны быть сопостав­лены с шаманистическими.

4. Христос не только народный лекарь, но и пророк, кото­рый предвещает о грядущих переменах, он проповедник веры в истинного бога, он — обновитель жизни. Он — воскресший Моисей. Те же функции, по-видимому, когда-то приписывались и якутским шаманам. Дар прорицания и предвидения — не­отъемлемое свойство шаманов по воззрениям всех Сибирских племен: шаман-пророк по преимуществу. Якутские и тунгусские шаманы каждую свою мистерию заключают предсказаниями присутствующим о том, что ожидает каждо­го из них в грядущем. К его вещему знанию прибегают в слу­чае неизвестности вора и необходимости отыскания покражи. По многочисленным преданиям якутов, перед битвами заста­вляют камлать шаманов, чтобы узнать исход сражения. Он же является и провидцем грядущих бед, угрожающих целому народу.

В старину, когда шаманствующие народы жили политиче­ски самостоятельно, избирали вождей и вели наступательные и оборонительные войны, шаманы, несомненно, играли очень важную роль во всех вопросах внутренней и внешней поли­тики. Сохранившееся полулегендарное известие о принятии Темучином титула «Чингис-Хана» -при участии шамана вряд ли нужно рассматривать, как исключение от общепринятых обычаев кочевников? Такой важный момент в быту кочевни­ков, как избрание хана, не могло совершаться без испрашения воли чтимых ими духов. Сравнивая краткие летописные описания обрядов, сопровождавших избрание великих ханов в Монголии, с бурятскими обычаями посвящения в шаманское звание, нетрудно заметить большое сходство между ними. У бурят посвящаемого шамана садят на белый войлок и носят вокруг березы, вручают ему шпагу, которая, якобы, получается с неба вместе с указом об утверждении шаманом (См. Агапитов и Хангалов — «Материалы для изучения шаманства в Сибири. Шаманство у бурят Иркутской губерни Изв. Вост. Сиб. Отд. Р. Г. Общ., т. XIV, № 1, стр. 50-51). Шаману вручают также две конные трости, которые служат священными атрибутами его звания и употребляются при призывании им духов своих предков — шаманов, т.н. " утха". Кроме того, у бурят к наиболее важным моментам обряда посвящения относится помазание кандидата кровью жертвенного животного (ibid 50 стр.). Нужно ли слишком сомневаться в том, что таково же было и происхождение библейского обряда помазания на царство пастушеских царей древних евреев пророками, жрецами-шаманами. Или благовонное масло Аравийских деревьев было всегдашним уделом великих и культурных народов древности? Были ли они с колыбели столь душистыми?

Таким образом, шаманы древности были не только проро­ками, которые утверждали избрание военных вождей, но и сами, по-видимому, были царями, «помазанниками божиими». Это вполне соответствует данным исторических хроник о сумерийских «патеси» и древне-египетских фараонах, которые одновременно были и жрецами, и царями. Вот почему у сибирских скотоводов мы имеем право искать про­должение шаманистических обрядов и представлений в их легендарных сказаниях о светских героях, которые, на пер­вый взгляд, не имеют прямого отношения к народной религии. (В отношении якутов этим материалам посвящается третий выпуск — «Легенд и рассказов о шаманах», под заглавием «Эллэйада», который уже приготовлен для печати).

У номадов основные идеи о великих шаманах, по-видимому, перенесены на их великих воителей, которые в переломные эпохи новых достижений в способах передвижения и металлургического искусства в обширных степях Евразии давали шах и мат всем маленьким царькам, внося этим мир и тишину в взбудораженную жизнь степняков. С явлением такого козырного туза вполне естественно и кончалась до поры- до времени эпоха всеобщего соперничества и состязаний, которые утомляли народ вечными тревогами и невозможностью вести нормальную хозяйственную жизнь. В этом сущность и мессианских ожиданий степных народов, которые в лице современных монголов и теперь ожидают второго рождения своего великого Чингис-Хана, единородного сына голубых небес и посланника свыше, по их воззрениям. Эти единицы, которые порождались общей экономической и исторической конъюнктурой всей окружающей обстановки, зарабатывали славу не только для себя, но, несомненно, обогащали и свой народ, захватывая вместе с ним обширные привольные степи, где откармливался скот и благоденствовал народ, да плюс еще дань покоренных оседлых народов. Следовательно, привязанность народных масс к своим знаменитым воителям была не совсем бескорыстной. В основе хвалебных гимнов оказывается, как и всегда, дело живота. Вместе с тем стано­вится ясным и то, что эти «сыны божии» имеют необходимой предпосылкой и многих маленьких царей — Иродов, которые занимаются избиением Вифлеемских младенцев, ибо «чем ночь темней, тем ярче восходит звезда единородного избран­ика», затмевающего всех своих соперников.

В бредовых видениях якута (См. Л. о Ш., ч. 2, с. 30—35) шаманы выступают в роли обновителей жизни. Они очищают ее от последствий греха своими заклинаниями. По общему смыслу преданий якутского народа, великие шаманы зарожда­ются в поворотные эпохи обновления обветшавшей жизни, когда она требует искупительных жертв, умножая вокруг яв­ления болезни и смерти. Но духи щадят жизнь великого ша­мана среди всеобщей погибели. Эти человеческие жертвы яку­ты называют «толук», что значит искупление, выкуп за тот «чудесный» дар, которым духи предков якобы наделяют своего потомка, чтобы спасать людей от болезней и смерти. Шаман потому и шаман, что происходит от беспрерывного ряда предков, канонизированных в народном сознании.

Таким образом, идеи искупительных страданий и жертвы, идея второго пришествия спасителя, вообще, комплекс пред­ставлений, сводящихся к мессианским чаяниям, оказываются равно присущими и шаманистам.

5. Обращаясь теперь к мифологическим сказаниям якутов о рождении великих шаманов («улуу ойун»), мы можем констатировать целый ряд аналогий с евангельскими представлениями. Легендарные шаманы рождаются девой от любовного сопряжения с духом, сошедшим с неба (сыном Улуу-Тойона), или старухой, которая имеет дряхлого мужа, неспособного к супружеской жизни, или, наконец, совсем беспорочно—от поцелуя своего умирающего мужа. (У бурят и более древних монгольских степняков великие цари и шаманы рождаются от поглощенной девой, или вообще женщиной, градинки, от солнечного луча, от любовных связей женщин с волками, посланниками неба, и т.д. Все это —перепевы и переиздания одного и того же сюжета, где сохранившиеся в наиболее примитивных формах, где и просто в дикарской обработке народадами подражателями).

Наконец, необходимо отметить один характерный момент совпадения шаманистических представлений с евангельскими, а именно, нахождение младенца—шамана среди коров или положение его в коровьи ясли. (См. Л. о Ш-нах, ч.2., гл. 2, с. 18—20). Причем, в последнем случае якутская древняя богиня-коровница (В рассказе — «тарбыйыах абаасыта», что значит — злой дух, причиняющий болезни телятам. Это, наверное, позднейшее извращение образа богиии Ынахсыт, даятельницы приплода рогатого скота и его покровительницы. «Ынахсыт» — производное имя от «ынах» корова, якутская Изида. В древности, в период господства культуры рогатого скота, у них, несомненно, существовали и священные быки— (аписы). В настоящее время у них существуют лишь священные жеребцы и кобылицы — «ытык сылгы», в отноше­нии которых так же, как и у египтян, соблюдается целый ряд требований в масти, в возрасте или таких мелочей, как цвет глаз, окраска губ и т.д.) называется матерью шамана. Это сближает якутские представления с древне-Египетскими. (Ср. рождение Горуса).

6. По якутским преданиям, великие шаманы обнаруживают свое призвание еще в отрочестве и в ранней юности. (Лег. о Ш-нах, ч. 2, гл. 2, с. 24—26 и гл. 3, с. 49—50). Первый рассказ о 16-летнем юноше, шаманское призвание которого узнал старый, именитый шаман при совершении праздника «ысыах», напоминает повествование евангелиста Луки о двенадцатилетнем Иисусе, который во время праздника Пасхи очутился в храме среди учителей и поразил их своими разум­ными ответами. Якутский «ысыах» по своей сути есть празд­ник весеннего обновления и расцвета творческих сил приро­ды, когда богам жертвуют начаток кумыса, т. е. та же скотоводческая пасха. Здесь мы видим исток идеи о «богоприемце».

В якутских легендарных сказаниях мы находим также удаление шамана перед началом его жреческой миссии в необитаемое место, в лес, где он постится, употребляя одну " черную воду" (См. Л. о. Ш. Ч. 1, с. 12, 15, 17—18, 20—22, 431). Момент искушения духами призываемого к шаманству также не забыт якутами. (См. Л. о III. Ч. 1, с. 39).

Идея трехдневного умирания шаманов, несмотря на небольшую разноголосицу современных показаний, тоже была присуща древним кочевникам. Вообще, цифра «три» в шаманских представлениях играет доминирующую роль: шаманы рождаются три раза, или засыпают на три дня, или умирают на три дня, или их привязывают к дереву на три дня, или убивают их подряд три раза и т.д. Наконец, одна легенда, помещенная нами во 2 Ч. Л. о Ш-нах (2 гл. с. 35—36), в второй рассказывается о воскресшей женщине, дает обоснование обычаю — не хоронить всякого покойника до истечения трех дней, ибо до этого срока не исключена —де возможность его воскресения. Эта легенда распространена среди якутов повсеместно. Мы имеем некоторое основание полагать, что похоронные обычаи сначала развились в отношении ша­манов, а потом перенесены и на простых смертных. У бурят, например, умерший шаман оставляется в юрте до истечения трех дней (См. Агапитови Хангалов ibid 53 с.). Кроме того, у тех же бурят общественное празднество при соверше­нии главного обряда посвящения в шаманы, сопровождаемо­го постом и уединением кандидата в особый шалаш, продол­жается в течение трех дней (См. ibid, 48, 51 и 52 с.). По якутским воззрениям, с пребыванием кандидата в лесу в специально построенном шалаше как раз и связывается пред­ставление о рассечении тела шамана и его трехдневное умира­ние. (См. Л. о Ш. Ч. 1 стр. 21—22).

Якутские представления идеологически гораздо выдержан­нее евангельских, ибо рассечение шамана, смерть его и вос­кресение рассматриваются, как преддверие к его священниче­ской деятельности: до этого момента он — простой смертный, его тело грязное и грешное, к нему не могут приблизиться «святые духи» его предков-шаманов, но, благодаря рассече­нию тела и смерти, старое тело как бы уничтожается, поеда­ется злыми духами, остаются одни чистые кости и просветлен­ная «обучением» голова; после этого кандидат оживает в но­вом теле. С этого момента он уже приобретает все права и свойства жреца, которые, главным образом, сводятся к спо­собности вселять в себя духов канонизированных предков-ша­манов, своими устами возвещать их волю и вещее знание. Шаман после своих страстей воскресает для проповеди, для жизни и деятельности. Он умирает и воскресает доподлин­но— «смертью смерть поправ» и «сущим во гробех» (уми­нающим от болезней) «живот даровав», тогда как Иисус воскресает, чтобы улететь в лазурные небеса. Чувствуется, что книжное творчество исказило старинные, идеологически более выдержанные, народные представления о жреце-спасителе, творящем чудеса силою своих святых предков, просвятившихся жрецов, начиная от самого Давида. (Если многие христианские епископы и митрополиты даже при жизни почита­лись «святителями», а после смерти их дух присоединялся к лику святых и мощи признавались «чудотворными», то вряд ли халдейские, египетские, греко-латинские жрецы оставались в сознании людей того времени без тех же последствий, истлевая в прах и поедаясь червями?).

Но однако в обрядовом христианстве, которое, вероятно, ведет начало не из евангелий, а продолжает древние традиции скотоводческого быта, сохранилось представление об отрезанной голове Христа, " образе нерукотворенного Спаса". Это обстоятельство еще более сближает христианский миф с шаманским. В якутских рассказах постоянно упоминается о том, что духи предков сначала отрезают голову кандидата втыкают ее на длинный шест или кладут на полку, чтобы своими глазами наблюдала разрезание своего тела духами (См. Л. о Ш. Ч. 1, с. 23, 28, 36, 38, 40, 41 и 43). У бурят- шаманистов существует представление об особом онгоне (икона, изображение духа) —Бёртё, который изображается в виде отрезанной головы шамана. (См. Хангалов. Новые материалы о шаманстве у бурят. Ирк., 1890 г., с. 74, а также труды Г. Н. Потанина).

7. Мы не сумеем также оторвать от христианства и бытующие у всех европейских народов обычаи воздвигать на Рождестве елку для детей с хороводными песнями. Бурят­ские обряды и якутские легенды, незримое воспитание и обучение шамана духами с младенческих лет связывают с поня­тием священного дерева (См. Л. о Ш. Ч. 1, с. 9, 19, 27, 30. | 37, 40, 56 и 57). Якутские понятия дают возможность рас­сматривать это мифологическое дерево, как символическое изображение шаманского родословного дерева, принадлеж­ность к которому собственно и наделяет его наследственными качествами — расстроенными нервами и способностью к по­этической импровизации, что дает ему возможность совер­шать мистерии с явлением духов предков. (См. Л. о Ш-нах Ч. 1. Прим. с. 65).

(Отношение шаманского дерева к млечному пути автор рассмотрит в отдельной статье).

Наличие в евангелиях такого же понятия о спасительном родословном древе, ведущем начало от псалмопевца Давида завершает тождество шаманистических представлений с христианскими.

8. По евангелиям, пророческая миссия Иисуса начинается с крещения его в водах Иордана предшественником Иоанном. Якутские сказания сохранили понятие о так называемом «усуйуу» — обучении, или посвящении, неофита старым шама ном (См. Л. о Ш-нах, ч. 1, с. II, 15, 20, 22 и 24). Этот обряд некоторые якутские старики называют " поднятием тела" воскресающего шамана. В старину этот обряд якобы совершался торжественно, при участии целого хора невинных девиц и юношей. (Л. о Ш. Ч. I, 14 с. — показание Н. Шадрина, ч. 2, с. 28. Устинов К. И.). Это говорит о том, что и " жены- мироносицы" в евангелии отражают какие-то исчез­нувшие обряды древнего язычества, сопряженные с идеей воскресения психически больных жрецов. И сестры воскресшего Лазаря играют какую-то не совсем ясную роль, что свидетельствует о скудных обрывках тускнеющих воспоминаний. Если ко всему этому мы прибавим плач Иштар, стоны и вопли Изиды и ее сестры Нефтис о растерзанном Озирисе, причитания жен г. Библоса об умершем господе Адонисе, то пред нами открывается целая панорама совершенно однородных представлений об умирающем и воскресающем жреце, избраннике богов. Оседлый быт, сохранив голый остов старинных сюжетов, не мог не исказить их произвольными фантастическими построениями. Мы принимаем в ряду других данных за научный источник и поэтические произведения Овидия (Адонис и Мирра), который был одним из величайших фальсификаторов древних мифологических сюжетов. (См. его «Героини», в которых он дает апокрифические письма всех извест­ных женских типов из греко-римского мифологического эпоса). Где же гарантия того, что древние писатели не исказили житейских фактов сознательными вымыслами или благодаря непониманию основ народной религии? И нет ничего удиви­тельного в том, что тип древнего, обоготворяемого после смерти жреца возрос до понятия самого господа бога, смущая современных ученых.

Бурятские обычаи посвящения шамана сохранили гораздо больше фактических данных о древности. Тут мы также встре­чаемся с образом духовного «отца- шамана», который вводит кандидата в сонм духов, совершая над ним настоящий обряд водного крещения ключевою водою, так называемое «водное очищение», или «омовение». (См. Агапитов и Хангалов ibid, с. 46—47). Буряты, как мы указывали выше, даже сохранили данные о помазании шаманов кровью священных живот­ных, которое совершается при обряде главного посвящения (Ibid, 51 с.).

Таким образом, мы получаем более полный образ шамана- страстотерпца, помазанника во имя святых, почитаемых духов, переносящего очистительные страдания, чтобы приступить к исполнению своих жреческих обязанностей и быть посредником между людьми и духами. Что шаманы в древности совмещали власть духовную и светскую, не подлежит сомнению. Изложенные данные роднят образ евангельского спасителя не только с шаманами, пророками-жрецами, но и с библейскими царями — «помазанниками бога». Библейский патриархальный быт неизменно связывается с пастушеством и с маленькими ханами Ханаанской земли. Туг гармонируют не только пустые звуки, но и весь экономический быт, следовательно, и незамысловатый строй общественной жизни. Кочевники от кочевников не могли далеко отъехать.

9. Чтобы закончить несложный сам по себе теоретический вопрос о евангельских и шаманских параллелях, нам нужно остановиться на так называемом «духоговорении», которое играет первенствующую роль в священном предании христианства и во всех апостольских писаниях. Духоговореиие является характерной чертой всего строя шаманистических представлений. Без «духов» предков-шаманов шаманская вера и немыслима. Шаман и есть тот, который, по понятиям шаманистов, обладает способностью говорить от имени святых мертвецов. Шаманисты весьма последовательны в своих выводах, раз говорит через уста шамана мертвец, то живой шаман, в момент мистерии обязан обнаружить знание всего того, что знал или мог знать давно умерший дух. Поэтому, когда якутские и тунгусские шаманы вселяют в себя духа предка их национальности (обычно с материнской стороны), то они начинают говорить на том наречии, хотя бы сами в жизни и не владели этим языком. Конечно, это таинственное языкознание сводится к повторению немногих затверженных трафаретов песенных мотивов той народности, к которой принадлежит дух. Якутские шаманы, вселяя русских духов, «нууча абаасыта», повторяют несколько фраз из русского ходячего жаргона. Таким образом, и третья ипостась христианской троицы «дух святый», нисходящий на апостолов в виде огненных языков и наделяющий их искусством говорить на разных языках целиком вытекает из представлений древней кочевой религии.

По понятиям якутов, полное вселение духов умерших шаманов в своего потомка начинается с момента его духовного крещения через страдание и смерть, а по воззрениям бурят - формального момента—водного омовения и кровавого помазания. Христос свою спасительную проповедь начинает с момента крещения во Иордане, когда раздался глас с небес «сей есть сын мой возлюбленный» и дух божий сходит на него в виде голубицы. В якутских сказаниях о белых шаманах постоянно фигурируют лебеди и стерхи, и вообще неопределенные белые птицы (Лег. о Шам. Ч. 3), но в " черном шаманизме", носящем отпечаток гораздо большей древности духи являются обычно в образе зловещих воронов (См. Л. о Ш-нах. Ч. 1, с. 23, 30, 32. Ч. 2, с. 25, 78 и 85), являю­щихся шаманскими птицами по преимуществу. Вещего во­рона в фольклоре почти всех народов старого света нельзя не рассматривать, как пережиток господствовавших когда-то шаманистических представлений. Каждая мистерия якутского и тунгусского шамана после протяжных зевков начинается неизменно с так -называемого «кётёрдююр», т. е. издавания криков разных птиц — ворона, гагары, сокола. Это — слета­ются к своему потомку духи умерших шаманов. С другой стороны, нам хорошо известно, что ново-заветный голубь есть ничто иное, как напудренный и ретушированный образ того самого ворона, который в ветхом завете кормил Илью- пророка.

II

В заключение я позволю себе остановиться на лингвисти­ческом разборе имени «Христос». До сих пор многие ученые повторяют со слов богословов, что греческое слово «Христос» происходит от глагола «χ ρ ι ω»—намазывать, намащать, прида­вая священному имени христиан значение — помазанный, на­мащенный, нарумяненный, помазанник. (См. Греко-Россий­ский словарь проф. Грацинского, изданный по опред. св. си­нода, с. 1205). Но однако греческий язык заключает в себе данные для более правдоподобного толкования имени Хрис­тос, а именно, глаголы — «χ ρ η ς ω» — прорицать, пророчествовать, давать ответ, объявлять волю богов, «χ ρ ε ω» («χ ρ α ω») — давать ответ, пророчествовать, прорицать и «χ ρ η σ μ ω δ ε ω» — да­вать прорицание, пророчествовать, предвещать, давать ответ в стихах, от которых образуется нарицательное имя «χ ρ η σ τ η ζ» (Хрестес) —предсказатель, прорицатель.

Из двух ответов греческого языка для образования имени Христос нет никакого основания давать больше веры произ­вольному толкованию «святых отцов церкви» и теологов, считая бесспорным, что имя Христос по своему содержанию зна­чит— помазанник, а не простой волхв, колдун, прорицатель и предсказатель. С последним толкованием согласуется и встречающееся очень часто в памятниках первого христианства нередкое наименование не «Христос», а «Хрестус», " хрестиане», «хрестианос».

У римского историка Светония в его труде «Жизнь Клавдия (императора) ученые — хрестоборцы находят такое выра жение: " (Император) изгнал из Рима иудеев, которые по наущению Xреста вызвали в Риме длительное волнение" (Claudius iudaeos impulsore Chresto assidue tumultuantes Roma expulit). Затем у Фл. Вописка приводится письмо императора Адриана, в котором помещены такие фразы: «Те, которые поклоняются Серапису, являются Хрестианами а те, которые называют себя священниками Xреста, преданы Серапису. Всякий преосвященник евреев, самарянин, пресвитер Xреста там в то же время является математиком, гадателем и знахарем. Одни заставляют молиться Серапису, другие Хресту...» (Обе цитаты привожу по Ар. Древсу — «Миф о Христе», т. 2, с. 22 и 49).

Первый автор говорит о живом Хресте, который жил во времена императора Клавдия (41—54 по Р. X.) и был подстрекателем толпы «иудеев». Само собой разумеется, что здесь идет речь -не о едином Иисусе, который якобы жил и пострадал много раньше в Иудее. Кто же мог быть подстрекателем толпы в Риме? Римляне в период республики в империи очень опасались всякого рода союзов и организаций низших клас­сов, боясь, что они могут быть источником всяких беспоряд­ков и бесчинств. Например, когда Плиний, управляя Вифа­нией, просил у императора Траяна разрешения допустить в Никодемии коллегию из 150 плотников, которые обязывались тушить пожары, император писал ему: «Не забудем, сколь­ко было беспорядков в этой провинции... из-за по­добного рода обществ. Какое имя им ни дай, и с какой целью они не устраивались бы, раз собравшись, они не преминут сделаться опасны­ми для спокойствия». (Плиний Epist. X. 43). По рим­ским законам устройство не разрешенной коллегии жестоко наказывалось. Например, в Дигестах (XI. VII, 22, 2) приво­дится мнение знаменитого юриста Ульпиана: «Тот, кто устро­ит противозаконную коллегию, подвергается одинаковому наказанию с теми, кто нападает с оружием в руках на общест­венные места и храмы». Из истории римского права известно, что мнения знаменитых юристов приравнивались сенатским указам.

Но зато римские законы свободно разрешали устройство религиозных ассоциаций, так называемых похоронных коллегий, члены которых делали небольшие денежные взносы, чтобы накопить средства для своих похорон. Им разрешалось собираться раз в месяц. Они выбирали правление, имели общую кассу. Необходимо также отметить обычаи всех религиозных ассоциаций привлекать богатых и уважаемых лиц в патроны, которые делали в кассу щедрые пожертвования.

Члены коллегии в дни общественных праздников собирались для совместной трапезы, а особенным почетом пользовались дни, посвященные памяти умерших. Члены религиозных ассоциаций считались как бы состоящими в духовном родстве, называли друг друга «братьями и сестрами». Между прочим, обязывались не выступать друг против друга в качестве свидетелей на суде. По словам Гастона Буассье («Римская религия от времен Августа до Антонинов». Перев. с 7-го франц. издан., с. 613), от которого мы заимствуем данные о похоронных коллегиях: —«члены их принимают имя того бога, поклонниками которого они себя называют». «По мнению знаменитого исследователя римских катакомб Росси, «христиане должны были непременно воспользоваться попущением, оказываемым похоронным коллегиям.» (Ibid 636 стр.). Как известно, христиане имели обыкновение собиратьсяна могилах своих мучеников для братской трапезы.

Все изложенное может послужить достаточным коммента­рием для уразумения приведенных выше текстов из Светония и Фл. Вописка.

В описываемую эпоху, по словам Э. Ренана, «языком еврейского и христианского мира в Риме в течение трех веков был греческий... Греческий язык был в Риме языком всеоб­щим...», а язык образованных римлян был обильно уснащен грецизмами. В сообщении Светония, судя по подстрекателю Хресту или Хрестусу-прорицателю, гадателю (говорение от имени духов-мертвецов), было бы проще и жизненнее допус­тить волнения, возникшие в одной из похоронных коллегий простонародной массы. Но, спрашивается, почему же из Рима изгоняются одни иудеи? На этот вопрос необходимо отве­тить вопросом же: почему же в самодержавной России под­стрекателями всех рабочих волнений являлись «евреи»? Всегда ли они бывали виноваты в том, в чем их официально обвиняли? Здесь нужно отличать язык официальных докумен­тов и действительность. Беспорядки могли возникнуть среди столичной черни вообще, но на положении виноватых могли оказаться и евреи. Само собой разумеется, власть не щадила и виноватых римлян, но чтобы не возбуждать умы, нужен дипломатический язык. Это — обычный порядок вещей, к ко­торому обязывает положение. Историки вряд ли правы, когда говорят в один голос. Рим был наводнен восточными культами, египетские и прочие восточные жрецы совершали там раз­ные религиозные процессии и проч.? Не будет ли правильнее, еслимы скажем, что в эту пору сами римляне, которые хорошо знали религию господствующего класса, римской и гре ческой аристократии, плохо разбирались в верованиях простонародной массы, которая раньше ютилась в сельских округах и на задворках жизни. Известная нам греко-римская мифология и их мраморные боги это, несомненно, только лишь красивым фасад, существующий в державных городах и в литературе. А то, во что верил простой народ сельских округов, всплыло на поверхность в поздний период, когда масса разорившихся крестьян стала стекаться в города, образуя там многочисленный класс чернорабочих, ремесленников и т.д. Последние, вероятно, притащили в города и свои невежественные культы, своих жрецов-знахарей и гадателей, отвечавших их уровню развития. Поэтому и неудивительно, что римляне не узнавали в них лицо своего собственного народа, ибо ведь в те времена никто из образованных людей не занимался этнологическими исследованиями простонародного быта.

К концу республики, благодаря необычайному развитию судоходства и торговых связей Востока и Запада, империалистической политике Рима, расцветшему рабству, в Рим и во всех крупных портовых городах, наверное, образовалась международная мешанина в правах и обычаях, которая и да­вала некоторый повод религиозные понятия простого народа мешать с восточными культами. Этому в значительной мере должна была способствовать усвоенная культурными римля­нами греческая терминология, которая плохо отличает Финикийскую Астарту от Венеры, Озириса от Диониса, Кибелу от Цереры и Изиды. Окончательная победа цезарианской пар­тии над республиканской и установление императорского ре­жима означают гибель старых патрицианских традиций с их аристократическими культами и священный союз цезарей с простонародной массой. Вот почему цезари должны были уступить пред напором «хрестеанства» и объявить его новой государственной религией. Христианство по его мифологиче­ской оболочке не есть новая религия, а реставрация древней­ших языческих верований простонародных масс всего Среди­земноморья.

Итак, под богом «Хрестом», о котором говорится в письме императора Адриана, мы имеем основание заподозрить обо­жествленных жрецов «хрестес’ов», а под «Хресто» у Свето­ния— нарицательное наименование живых жрецов- колдунов, которые не могли не пользоваться огромным влиянием на суе­верные народные низы. У Артура Древса мы находим такое ут­верждение: «Хрестом называется не только бог, но, как это часто бывает в античных религиях, это имя носит и его верховный жрец.» (См. Миф о Христе, т. 2 стр. 50). Древс не указывает своих источников, но мы не имеем основания не верить такому крупному авторитету и знатоку верований античного мира. Для нас остается лишь непонятным, почему он, противореча самому себе, латинское " хрестос" производит от греческого прилагательного добрый и благой, (игнорируя хрестеса. (Ibid, с. 47). Между прочим, у того же Артура Древса мы находим указание, что тоже в знаменитых анналах историка Тацита тщательным изучением его рукописей установлено употребление имели (chrestianos). (Ibid, 47 с.).

Что " христос" — звание религиозного происхождения, носимое руководителями религиозных общин, подтверждают и современные мистические секты хлыстов, скопцов п др., которые более правильно продолжают древнехристианские традиции, чем официальная церковь, учинившая целый ряд подлогов и подделок. Между прочим у них до сих пор бытует наименование своих общин «кораблями», что свидетельствует о традиционных связях с областью Средиземноморья, откуда идут гроб, ладья и крест — корабельная мачта и рея.

В виде приведенных данных и шаманистических параллелей имеется довольно серьезное основание для предъявления вопроса знатокам древнегреческого языка: имелось ли еще в этом языке в дохристианский период нарицательное имя " Христес" (χ ι η α τ ο ς) со значением «памазанник»? А также, известно ли ученым, специально изучающим историю древних Греков, существование у них обычая — мазать чем-либо своих царей при их избрании, как это имело место у евреев? Если нет такого обычая, то, вполне естественно, у них не может быть и самого понятия «помазанника», образуемого от ординарного глагола — мазать, румяниться и намащаться. Если на эти запросы получились бы отрицательные ответы, то специалистам по христологии придется разрешать проблемы об историчности многих «хрестесов», и о «Хресте» или «Христе», как об общем типе древних греко-латинских и иных восточных жрецов, которые в местах погребения покойников могли разыгрывать целые мистерии сошествия на них духов своих просвятившихся предков, как это делается у современных бурят. А пред историками — марксистами встанет вопрос о взаимной борьбе двух могущественных факторов: светской власти с легионом своих приспешников и класса отживающих жрецов, каких было, конечно, немало в ту эпоху и которые, опираясь на многочисленные похоронные коллегии и религиозные ассоциации, могли составить внушительный противовес императорской власти.

Изменение же двух гласных звуков в начертании и произношении имени «Хрестос» легко объяснить естественной эво люцией языка или позднейшими стремлениями отцов церкви отмежеваться от своего прошлого язычества. Для них было, вероятно, крайне неудобно, что легендарный глава нового этического учения по звукам своего имени совершенно смахивает на старинного языческого жреца, точка в точку. Отцы церкви маленькой подделкой убивали сразу двух зайцев: во-первых, отличали себя от язычников; во-вторых, главу своего учения приравнивали с древними царями, помазанниками божиими. Отсюда и мог родиться Христос — нарумяненный, накрашенный, намащенный от «хрио». Румяниться и подкрашиваться — естественное свойство каждого, а для христиан это особенно было к лицу после объявления их учения государственной религией. Сами могучие цезари, опустив пред своими противниками, языческими жрецами, свой карающий меч, с историческим восклицанием — «Ты победил меня, Галалеянин», тем самым возводили легендарного главу якобы нового религиозного учения в царское звание.

«Не вливают новое вино в старые меха», говорится в евангелиях. Но, как видим, и христианские меха были сомнительной свежести, с ясными следами позднейших заплат, и влитое вино, тем паче, попахивает глубокой стариной.

(Вопросу о происхождении идеи трехдневного умирания и воскресения жрецов — шаманов нами посвящена отдельная статья под заглавием «Культ сумашествия в Урало-Алтай­ском шаманизме». (К вопросу об умирающем и воскресающем боге»), Иркутск. 1929).

_________________

По вопросу о причинах большого сходства христианских и шаманистических воззрений могут быть различные подходы. Ученые из лагеря социал-патриотов разных направлений, ко­нечно, не допустят и мысли о возможности каких-либо срав­нений великой христианской религии с грязным шаманиз­мом! Они принадлежат к особому типу людей с религиоз­ным складом мысли, невзирая на их ученые звания, якобы научное направление и прочие вывески, ибо у них не факты управляют теорией, а как раз наоборот. Эти типы заранее с завязанными глазами знают, что они принадлежат к великой расе, следовательно, все прочие народы суть «хамье», «мусор человеческий», каковые эпитеты умалчиваются в ученых трудах лишь ради приличия. У них от сознания своего собственного достоинства развилась мания величия. Следовательно, по поводу сравнений христианства с шаманизмом они могут придти только в благородное негодование, в священный ужас... Они, когда занимаются исследованием быта Сибирских заведомых «дикарей», обычно пишут: «Якутам.. совсем неизвестно, что только добродетельная жизнь и истинная вера могут привести в рай, мало того, им даже неизвестно, что такое добродетель, и в языке их совсем нет слов для выражения моральных понятий». (См. Трощанский — «Эволюция черной веры у якутов». Стр. 1—2). «Этическая сторона в верованиях якутов совершенно отсутствует. Скотоводческий быт вообще не способствует развитию». (Ibid, 158 стр.)... «У якутов нет никаких моральных принципов» (ib. 161 стр.). «У них нет умственных интересов, выходящих из узкой сферы личного благополучия». (iЬ. 156 стр.) «У якутов никогда не было и не могло быть культа предков, ибо они пренебрежительно относятся к своим старцам». (93 стр. Последнюю мысль для экономии места мы сжали). «Верования якутов... в своем основе приближаются к верованиям поклонников дьявола». (Ibid 157 стр.) Стараясь «научно» понять происхождение религиоз­ных воззрений дикарей, они исходят из наблюдений над пси­хической жизнью животных: «Я наблюдал молодую собаку, которая, услыхав в первый раз в своей жизни гром, подняла отчаянный лай и бросилась к открытому окну». С такой фак­тической справки начинает свой великий ученый труд упомянутый Трощанский. (Ibid 7, стр., прим. 1). Это не наука, а политическая программа.

Продолжать выписки из многих подобного же рода науч­ных трудов значило бы напрасно утомлять читателя. Если говорится: «религия — дурман для народа», то такого рода научные предубеждения не будут ли более худшим сортом духовного дурмана, ибо эти проповедники всегда прикрыва­ются, как священным щитом, именем науки или учеными званиями?

Авторитетный лингвист — турколог, приват-доцент А. Самойлович (см. Краткий русско-якутский словарь. Э. Пекар­ский. Предисловие, XV стр.), исследовав звуки якутского языка, пишет: «X» — обозначает якутский звук, напоминаю­щий русское начальное «к» в энергично, «по-вороньи» произнесенном слове «каркать». Мы не беремся оспаривать включение большого авторитета в области лингвистической науки, ибо весьма возможно, что звуки в языке низшей расы стоят ближе к живой природе, чем к ангельским голосам куль­турных народов. Но ученое заключение этого турколога невольно оживляет в памяти ворону, которую дикие якуты наделяют по невежеству, конечно, человеческими чувствами и заставляют петь такую песню:

«Даах, даах, даах! (Звукоподражание)

Мин — огом, мин ο гом

Саары чаркыылаах!

Даах, даах!