Жить как драла, умереть как верма 3 страница

Подобная езда на «эмоциональном бульдозере» является проблемой многих людей. Чтобы мы могли избежать этого, нас учат, что сердце воина — мягкое сердце, это сердце чуткой заботы. В то же самое время воин мудр и рассудителен, чувствителен и остр. Таким образом, разум правит нашими эмоциями. Это делает нас способными реализовать своё предназначение. Когда разум направляет эмоции, вы можете успешно выполнить свою миссию и вы также безошибочно знаете, когда следует остановиться и выйти из ситуации.

Вид пчелы, кружащей над цветком и извлекающей из него нектар, — прекрасная картина. Это сопряжено с исключительно чуткой эмоциональностью и в то же самое время разумностью. Пчёлы не ездят по цветку на бульдозере, но, несмотря на это, они успешно извлекают из него нектар. В планы пчелы никоим образом не входит разрушение цветка, поэтому, когда они улетают прочь, оставляют после себя цветок таким же прекрасным, каким он был до их появления. К сожалению, нам редко когда удаётся следовать этому примеру. Обычно мы врываемся в ситуацию с мощным напором и энергией, совершая «жёсткую посадку». Кажется, будто мы не научены приземляться мягко. Поэтому, когда мы улетаем, от цветка мало что остаётся.

Нам всем необходимо научиться совершать «мягкую посадку».

Печаль Денма

Песнь воина была изначально пропета Денма как призывание драла, когда он находился на поле брани.

Это было время, когда Денма оказался в плену нерешительности, по капле высасывающей из него жизненную силу. Чем глубже была эта нерешительность, тем сильнее он тосковал по царю Гесару. В это время Гесар отправился в другое царство и длительное время отсутствовал в Лин-ге. В жизни министра Денма это была пора тоски и печали, сопряжённых с упадком духа и чувством опустошённости.

В отсутствие своего царя Денма лишился сна. Ему трудно было пробудиться поутру. Он едва мог исполнять свои обязанности. Вся его жизнь была посвящена служению царю Гесару, поэтому отсутствие того в царстве явилось подлинной проверкой его индивидуальной практики на пути воина. Он чувствовал себя абсолютно изолированным и покинутым. Его объял внутренний холод, терзали сомнения и нерешительность. Чем сильнее были его сомнения, тем хуже он справлялся со своими обязанностями. На проверку были поставлены его лояльность, решительность и мудрость.

Чувствуя глубокую печаль, потерянность и смятение духа, Денма вскочил в седло и поскакал прочь, в никуда, не имея в уме никакого плана. Он был полностью облачён в воинские доспехи. Восседающий верхом на своём коне, он выглядел прекрасно и величественно, но продолжал бесцельно блуждать по окрестностям, скакать через горы и долины, пересекая реки и объезжая озёра. Так он скакал, сам не зная куда, пытаясь избавиться от терзавших его сомнений и вновь обрести былую решимость.

Продолжая свой путь одинокого воина, он увидел ястреба, парящего в небе. Внезапно он вспомнил царя Гесара и поник духом. Он вновь собрался с силами и продолжил своё путешествие без цели. Затем он увидел в небе орла, и это также напомнило ему о царе Гесаре. Продолжив путь, он въехал в глубокое ущелье. Вскоре из-за скал появилась стая волков. Они, не отрываясь, смотрели на Денма, просто пристально смотрели на него, без какой-либо агрессии, угрозы или намерения атаковать, так, словно волки тоже были его попутчиками в этом нелёгком путешествии. Денма, скиталец, не имеющий цели, обернулся и посмотрел на волков, беззвучно общаясь с ними. Он вновь тронулся в путь, оставив волков позади и снова вспомнив о своём царе.

Продолжая скакать вперёд, он постепенно обретал силу духа, а смятение покидало его ум. Он понял, что волки, орёл и ястреб напомнили ему о мудрости, остроте и силе, непоколебимой решимости, стойкости и преданности. Одинокий воин Денма продолжил свой путь по девственным равнинам Тибета, диким и пустынным, где воздух ясен и чист. Продвигаясь всё дальше и дальше, он вновь оживал, обретая утраченную связь с самим собой.

Наконец он забрался на вершину горы и совершил обширное подношение лхасанга из можжевельника и веток ароматных деревьев. Трижды он объехал лхасанг на своём коне. Он говорил со своим конём, и тот слушался его. Конь скакал и скакал галопом вокруг лхасанга, так, словно и он внезапно воспрял духом, наполнился энергией и свежими силами. Затем Денма сошёл с коня, взял в руки победный стяг Линга и запел песнь воина. Текст её был изначально написан самим Денма, и теперь он пел её на вершине горы, позволяя ей литься во всех направлениях, окружённой клубами белого дыма, плывущего к небесам. Эти густые клубы дыма, уходящие в небо, сопровождались его призываниями к драла, верма и царю Гесару: «Придите, спуститесь с небес и благословите этого воина!»

Завершив ритуал лхасанг, Денма вновь обрёл своё прежнее сияние. Его абсолютная преданность, непоколебимая стойкость, мудрость, вера и решимость вновь заполнили всё его существо. От былого смятения не осталось и следа. Затем, прежде чем спуститься с горы, он трижды прокричал: «Свершилось, свершилось, свершилось!» и издал победный клич воина «Ки-ки Со-со!». Казалось, словно громогласный рык льва прокатился по долинам. Денма испустил бесстрашный клич воина: «Я прибыл!» Он потрепал по гриве своего коня, сказав ему: «Нет ничего невозможного».

Джамгон Мипхам Ринпоче почитается в Тибете как один из наиболее мудрых учёных, мастеров медитации, тертонов и писателей XIX века. Поскольку он мог ясно помнить свои прошлые жизни — в особенности своё рождение министром Денма при царе Гесаре, эта песня отчётливо отобразилась в его уме, в точности как Денма пропел её когда-то. Лишь только она возникла в потоке его сознания, Джамгон Мипхам тотчас записал её. Вполне очевидно, что Джамгон Мипхам Ринпоче, признанный философ, учёный, мастер медитации и поэт, также обладал особой кармической связью с царём Гесаром и его линией в силу своего прошлого рождения министром Денма.

Может быть, вам будет интересно узнать, что причина, по которой два наших рода, семейства Рипа и Мукпо, так тесно связаны сегодня, сокрыта в глубине веков. Во времена царя Гесара существовала связь между Чогьямом Трунгпой, моим отцом, а также нынешним воплощением Джамгона Мипхама Ринпоче - Сакьонгом Мипхамом.

У царя Гесара был старший брат, которого звали Гьяца. Поскольку у самого Гесара не было сыновей, престол наследовался по кровной линии его брата. Сын Гьяца, которого звали Драла, стал вторым царём Линга, сменив на троне царя Гесара. Мой отец во времена Гесара был его старшим братом Гьяца, а Трунгпа Ринпоче был его сыном Драла. Джамгон Мипхам Ринпоче родился в то время министром Денма. Так, в X веке в эту мандалу воинов было брошено зерно, созревшее теперь, в нашем столетии. Вот почему, когда мой отец и Чогьям Трунгпа встретились в Тибете, когда им было шестнадцать и семнадцать лет соответственно, они тотчас узнали друг друга и вспомнили ту связь, что существовала между ними в эпоху царя Гесара. Помимо этого оба они переживали прямое видение царя Гесара. Оба они получили учения пути воина, переданные в виде текста-терма одним из верма. Верма в данном контексте означает ещё одно проявление царя Гесара. Физическое проявление царя Гесара — конкретная материальная форма, проявляющаяся в определённое время и в определённых обстоятельствах, уже являлась в мир и выполнила свою миссию. Последующие проявления Гесара являлись конкретным избранным и высокоразвитым существам в форме верма.

Существовал верма, явившийся моему отцу, и верма, явившийся Чогьяму Трунгпе. В обоих случаях было им даровано учение терма пути воина. Удивительно, что, когда они встретились и заговорили о пути воина, они оба знали, что полученное ими терма, описывающее этот путь, даровано одним и тем же верма, хотя они и обращались к нему, используя разные имена. Чогьям Трунгпа именовал его Шива Окар, тогда как мой отец обращался к нему как к Ака Верма. На самом деле это был один и тот же верма. Оба они долго смеялись, понимая, что имели дело с одним и тем же верма, дав ему при этом разные имена!

Это был лишь небольшой экскурс в историю драла и верма. Теперь, выполняя лхасанг, вы сможете испытать более личную, интимную связь с этим ритуалом.

7. КАК ЦАРЬ ГЕСАР ПРИШЁЛ В ЭТОТ МИР. Падмасамбхава

В VII веке Тибет был довольно могущественной и влиятельной державой. По сути, Тибет в то время являлся одной из азиатских супердержав, и власть тибетских монархов простиралась на многие приграничные регионы. Это была эпоха династии Ярлунг. Сонгцен Гампо был первым великим царём этой династии. Именно при его правлении территория и влияние Тибета существенно расширились, о чём можно узнать из множества исторических свидетельств и письменных памятников Центральной Азии. В них рассказывается о могуществе Сонгцена Гампо, о политическом влиянии Тибета на соседние государства, его военной силе и обширности его границ. Многие гималайские регионы находились тогда в зоне влияния Тибета.

С Индией, тибетскими правителями был подписан формальный договор, устанавливающий индо-тибетскую границу, в ознаменование чего на берегу Ганга был установлен каменный монумент. На Востоке, после того как армия китайского императора сдалась тибетским войскам, был установлен другой каменный монумент, с высеченным на нём эдиктом, провозглашающим установление границы между этими двумя державами. Тибет в те времена простирался глубоко внутрь континентального Китая.

Для того чтобы остановить тибетскую экспансию и получить передышку, гарантирующую временное перемирие и возможность формирования альянсов, граничащие с Тибетом Непал и Китай предложили Сонгцену Гампо в жёны своих принцесс. Так, тибетскими царевнами и жёнами царя Сонгцена Гампо стали китайская и непальская принцессы. По сути, именно им принадлежит ключевая роль в принесении в Тибет первых семян Буддадхармы, поскольку среди их богатого приданого царю Сонгцену Гампо были поднесены и великолепные статуи Будды Шакьямуни. Эти статуи, принесённые в дар принцессами, предопределили будущее Тибета, принятие им буддийского учения и образа жизни.

Поскольку тибетский этнос преимущественно состоит из потомков монгольских племён, неудивительно наблюдать высокую степень воинственности в его ранней истории. Добуддийский период тибетской истории наполнен войнами и агрессией. В жестокости тибетских армий, в их мощи и боевой тактике можно увидеть связь с монгольской культурой, сыгравшей ключевую роль в тибетской экспансии и превращении Тибета в могущественную империю. Говоря о политических терминах, Тибет тогда являлся сильным государством, признаваемым и уважаемым своими соседями. При дворе Сонгцена Гампо можно было встретить послов многих государств, желавших выразить ему своё почтение. Таким образом, VII век можно назвать золотым веком тибетской государственности, по крайней мере в том, что касалось его политической мощи.

В период правления правнука Сонгцена Гампо, царя Трисонга Децена, в тибетской политике произошёл переход к миру. Приняв буддизм, Трисонг Децен повёл Тибет к ненасилию. Именно при правлении Трисонга Децена, с прибытием в Тибет Падмасамбхавы и множества других великих индийских пандитов, учение Будды пустило корни в Стране Снегов.

Хотя царство и политическая система, созданные Сонгценом Гампо, по-прежнему процветали, с появлением царя Трисонга Децена появилась возможность направить эту политическую силу в мирное русло. Именно через буддизм Тибет получил возможность жить мирной, сострадательной и мудрой жизнью, отказавшись от насилия и агрессии.

До восшествия на трон царя Сонгцена Гампо государственной религией Тибета была религия бон. В добуддийский период традиция бон была в высшей степени шаманской, основанной на родоплеменных связях, и делала в силу этого особый акцент на ритуалах. Её практики требовали человеческих и животных жертвоприношений, включали в себя ритуалы чёрной магии и прочие аспекты, присущие различным формам шаманизма. По сути, религия эта представляла собой способ причинения вреда и уничтожения других существ. Обыкновенно при царском дворе имелся высокопоставленный жрец бон, чьё мнение всегда учитывалось при принятии решений по жизненно важным вопросам. Используя свои сверхъестественные силы и чёрную магию, жрец советовал царю, какие ритуалы тому следует выполнить для достижения успеха, и, как правило, они включали в себя жертвоприношения.

Во времена великого Будды Шакьямуни Тибет именовали не иначе как «Далёкой землёй холода и тьмы». Он также был известен как «Земля ракшасов». Ракшасами, как правило, называют тех, кто питается сырым мясом. И традиция эта сохранилась до наших дней! В прошлом образ Тибета был пугающим для индийцев, поскольку они представляли себе тибетцев сущими каннибалами, питающимися одним лишь сырым мясом. Действительно, образ тибетцев в индийском сознании индийцев нельзя было назвать таким уж положительным. Он имел мало чего общего с приятным образом вегетарианской страны. Эта проблема актуальна и по сей день. Обыкновенно, встречая монаха, люди говорят: «Вы буддист, стало быть, вы вегетарианец». Таков образ в их уме, таково их естественное ожидание. Если вы буддист, то вы обязательно должны быть вегетарианцем, медитирующим, человеком предельно спокойным, добрым и обаятельным, непрестанно улыбающимся. Вы также должны разговаривать с растениями и крохотными насекомыми. В противном случае какой же вы буддист!

Во-первых, я верю в то, что духовные силы в Тибете действительно разительно отличаются от духа любой другой страны в силу экстремального ландшафта, климата и прочего. По сути всё в Тибете экстремально. Ничто и никто не сможет выжить в Тибете обычным образом. Обычный человек не выживет в Тибете. Надо быть кем-то особенным, чтобы суметь жить в Тибете! Тибет также населен множеством различных духов и демонов. Каждая гора, каждая река кишат ими. Каждое безлюдное место служит пристанищем какому-нибудь духу. Сущности эти также исключительно сильны и могущественны, что, в свою очередь, также обусловлено экстремальностью и исключительностью живущих там людей и духовной энергии этого места.

Поэтому, когда Буддадхарма начала проникать в Тибет, все эти силы восстали в едином порыве, пытаясь воспрепятствовать этому. Для всех этих сущностей приход Учения, способного даровать отказ от насилия, мир, мудрость и сострадание, воспринимался как вторжение чего-то враждебного и совершенно чуждого. Причина, по которой Будда называл Тибет «Землёй тьмы», была в том, что в эти земли никогда не проникал луч света мудрости и сострадания. Духи, населявшие эту землю, чувствовали себя так комфортно и уютно в этом тёмном и холодном углу мира, что сама идея о возможности попадания яркого луча света мудрости и сострадания в это пространство звучала для них скверной новостью.

Это можно сравнить с ситуацией, когда кто-то настолько привык к темноте, что начинает сильно любить её, боясь яркого света. Если всё, что такой человек знает, - это грубость, насилие и агрессивная возбуждённость, тогда сама возможность стать добрее, мягче и сострадательнее будет выглядеть для него весьма пугающе. Поэтому появление Буддадхармы в Тибете не сопровождалось радостным приёмом. Встреча отнюдь не была тёплой и радостной.

Первым мастером, посетившим Тибет, наиболее отважным сыном Индийской земли был кхенпо Шантаракшита, один из последних великих пандитов монастыря-университета Наланда. Забавно наблюдать, как прибытие Шантаракши-ты в Тибет осталось практически незамеченным и не встретило никакого сопротивления. Духи Тибета не сочли его визит достойным внимания, тем, о чём стоило бы волноваться. Так, Кхенпо прибыл в Центральный Тибет, в царство династии Ярлунг, и провёл там несколько лет. По просьбе царя Трисонга Децена кхенпо Шантаракшита спланировал и начал возведение первого тибетского буддийского монастыря в Самье. Кхенпо сам руководил зодчими, строившими этот храм, задуманный как копия монастыря, находившегося в Индии.

Негативные силы духов Тибета не совершали нападок на самого Кхенпо, потому что он их совершенно не заботил, но ночью они делали так, что к утру каждый камень, уложенный в основание монастыря в течение дня, оказывался на том месте, откуда был взят. За ночь они сводили на нет всю работу, проделанную днём.

Так продолжалось месяцами. Днём шло строительство для того лишь, чтобы ночью всё было разрушено до основания.

Глубоко опечаленный происходящим и преисполненный решимости ни за что не отказываться от надежды утвердить Буддадхарму в этой тёмной земле, Трисонг Децен стал проявлять признаки нетерпения, но спросил Кхенпо: «В чём проблема?» Кхенпо отвечал: «Могущественные демоны твоей страны противятся укоренению Буддадхармы в этой земле. Для них это будет означать окончание щедрых подношений, жертв и прочего. Во всём мире существует лишь один человек, способный усмирить этих духов». Так, Кхенпо рассказал царю о Падмасамбхаве, величайшем тантрическом будде, живущем на этой земле и способном покорить эти демонические силы. Он посоветовал Трисонгу Децену пригласить его в Тибет.

Падмасамбхава, зная, что вскоре ему предстоит путешествие в Тибет, прибыл из Индии в Непал. Он погрузился в медитацию в пещере Асуры. Это очень известная пещера, расположенная в местечке Парпинг, на окраине долины Катманду. Там, когда мне было 12 лет, я выполнил первый в своей жизни ретрит. А теперь там же, в Парпинге, построен второй монастырь традиции Рипа в Южной Азии.

Именно там в течение нескольких месяцев Гуру Ринпоче медитировал, готовясь к путешествию в Тибет. Царь послал к нему свою делегацию — министров с богатыми подношениями из золота и других драгоценностей, чтобы они официально пригласили Гуру Ринпоче в Тибет. Они вступили на непальскую территорию, и Гуру Ринпоче, зная, где они находятся, вылетел им навстречу, чтобы встретить их у самой границы.

Прибытие Гуру Ринпоче в Тибет с самого его начала, прямо на границе, радикально отличалось от прибытия кхенпо Шантаракшиты. Происходящее носило драматический характер. Каждое его перемещение отслеживалось. Когда посланцы царя приблизились к непалотибетской границе, на вершине неприступной скалы они увидели тантрического гуру. Они подумали: «Должно быть, это он». Падмасамбхава спустился к ним и спросил так, словно ему было невдомёк: «Что вы ищете здесь?» Они отвечали ему, что являются посланниками царя, чья задача пригласить Гуру Ринпоче Падмасамбхаву в Тибет. Они разложили перед ним все свои драгоценные дары. Падмасамбхава рассмеялся, увидев их подношения: «Вы, тибетцы, такие прижимистые! Этого недостаточно, несите ещё!» Они опустошили свои карманы, собрав всё, что у них было с собой, и поднесли это в дар Гуру Ринпоче. «Этого недостаточно», — повторил Гуру Ринпоче. Они сняли с себя всю одежду, поднесли ему всю провизию, состоявшую из сушёного мяса и цампы, своих коней — всё, что у них было. «Недостаточно! — повторил Падмасамбхава. — Что ещё можете вы поднести в дар?» Они стояли перед ним нагие и отвечали: «Теперь всё, что у нас осталось, - это наши тело, речь и ум. Теперь мы готовы поднести вам и их». Гуру Ринпоче отвечал: «Это достойное подношение, я принимаю его».

Гуру Ринпоче проверял то, насколько готов и зрел народ этой страны. До материальных даров ему не было никакого дела. Он проверял их психологическое состояние, испытывал их, продолжая давить: «Что ещё у вас есть? Что ещё? Ещё? Недостаточно. Мало. Ещё!» И когда они уже были готовы поднести свои тело, речь и ум, он ответил: «Хорошо, я приду в Тибет», ибо это продемонстрировало их готовность к отречению.

Ваджрный мастер

Подобное отречение, или отпускание, является одним из обетов тантраяны. Ваджраяна требует от нас наивысшей формы жертвенности, ибо в жертву приносится эго. Отречение от эго невозможно, пока мы не разовьём веру и преданность не по отношению к какому-то объекту, например статуе, символизирующей собою просветление, но по отношению к живому учителю. Такова специфика ваджраяны, и это отличает её от других буддийских традиций. Это делает ваджраяну гораздо более живой и энергичной, но в то же самое время и более сложной. Вы устанавливаете связь не с бессловесной статуей, а с живым, говорящим человеком: всегда существует опасность, что вас «возьмут за живое». Мы всегда хотим находиться в зоне комфорта, иметь возможность спрятаться в свою маленькую раковину, такую удобную и безопасную. Порой практика лишает нас этого личного пространства и жизнь становится для нас слишком сложной. Мы готовы пойти на что угодно, лишь бы сохранить это своё я, мою маленькую раковину.

В такой ситуации живой мастер становится отличным инструментом, отвёрткой, которая находит все щели и зазоры, все слабые места. Поэтому такое ученичество не всегда комфортно. Мы чувствуем, что нас постоянно держат на грани. Однако этого не произойдёт без подлинной веры и преданности учителю.

В противном случае гораздо приятнее и удобнее иметь взаимоотношения со статуей. Что бы вы ни делали, вы всегда можете быть уверены, что с лица её не исчезнет благостная улыбка: такова работа статуи — улыбаться. Подлинный, живой духовный наставник, проявляя качества гуру ваджраяны, необязательно всегда улыбается нам. Это может стать для нас проблемой: ведь у всех нас имеются заранее заготовленные стереотипы и идеи относительно того, как должен выглядеть духовный учитель. Мы ожидаем, что он идеально впишется в нашу жизнь. До тех пор, пока учитель вписывается в мою картину мира, с ним всё в порядке, действия его не противоречат моим ожиданиям и я считаю его хорошим учителем.

Проблема в том, что это мы должны вписаться (вписать себя) в реальность учителя, переломив пагубную тенденцию ожиданий и предвкушений.

Мы не можем более управлять происходящим, это вне нашей власти, маленькой безопасной раковины больше нет.

Гуру Ринпоче, являясь ваджрным мастером и тантрическим буддой, непосредственно проверял их веру и преданность. Мы всегда пытаемся понять, как эти учения подойдут мне, но не как я впишусь в контекст учения. Это два совершенно различных подхода. До тех пор, пока мы ожидаем, что учения идеально подойдут нам, наше я будет оставаться прежним, особо не меняясь. Это будет подобно тому, словно мы ищем ещё одну авторитетную печать, официально подтверждающую нашу легитимность.

Давайте представим себе, что отныне вы официально уполномочены быть безумцем. Тогда вы сможете сказать: «Теперь я не просто безумец, а у меня есть на этот счёт официальная бумага с печатью, сертификат безумца. Моё безумие легально и официально подтверждено».

Когда Падмасамбхава прибыл в Тибет, он сказал посланцам царя: «Отправляйтесь вперёд, не ждите меня, мне необходимо кое-что сделать, перед тем как я прибуду в царский дворец. Вы не можете сопровождать меня, потому что мне предстоит проделать нешуточную работу». И он вступил в противоборство с духами.

Прибытие Падмасамбхавы ознаменовало начало широкомасштабного сражения, в котором духи и демоны объединились, с тем чтобы препятствовать его проникновению в Тибет. Они знали, что если кто и представляет угрозу для них, так это именно он.

В жизнеописании Гуру Ринпоче рассказывается о том, как он усмирил все эти силы, настроенные против учения Будды, со временем превратив их в дхармапал, или защитников Дхармы, путешествуя с этой целью по всему Тибету в течение нескольких месяцев.

Большая часть защитников Дхармы прежде были духами, враждебно настроенными по отношению к учению, мудрости и состраданию буддийского пути. Гуру Ринпоче наставлял их, помогая постичь мудрость и сострадание, заключённые в их собственных сердцах и потоках сознания. В результате из их врагов они превратились в покровителей и защитников тех, кто практикует мудрость и сострадание.

Постепенно возведение монастыря Самье было завершено. Строительство теперь даже ускорялось в ночное время, поскольку силы объединились: духи работали ночью, а люди -днём, что позволило завершить строительство в течение пяти лет. Сто восемь великих марпа пандитов были приглашены из Индии и тотчас приступили к обучению тибетских детей искусству перевода текстов. Они открыли первую переводческую школу в Тибете, что позволило перевести на тибетский язык все основные тексты из собраний сутры и тантры. Ни один текст тантрической традиции не был оставлен без внимания.

Огромная волна перемен прокатилась по Тибету благодаря деятельности Гуру Ринпоче, кхенпо Шантаракшиты и марпа пандитов. За довольно короткий период времени Тибет радикально преобразился. Жестокие практики жертвоприношений были вытеснены мудростью и состраданием буддизма. Эпоха света и счастья воцарилась в Стране Снегов. Среди тибетских последователей Гуру Ринпоче двадцать пять стали наиболее известными и духовно реализованными учениками. Они вошли в историю как Двадцать пять учеников. Среди них была и госпожа Еше Цогьял, самая известная йогини Тибета.

Посещение Тибета

Самому мне довелось побывать в Тибете лишь однажды, надеюсь, не в последний раз. Я родился, вырос и получил образование в Индии. Поездка в Тибет была для меня довольно впечатляющим и глубоко эмоциональным событием, и, путешествуя, я представлял себе, как Падмасамбхава отправлялся в Тибет, впервые неся туда буддийское учение. После перехода непальско-тибетской границы снежные вершины Гималаев, простор дикой природы, тишина, суровый климат и довольно грубое воздействие внешних элементов, присущих этому региону, показались мне довольно негостеприимными. Могу представить себе всё остальное...

В то же самое время место это по-своему влекло. Оно словно приглашало в себя, в нём ощущались некая первозданность и совершенно невинная, будто застывшая, энергия. Это место приглашает вас прислушаться к своей тишине, ясности и открытости. Можно сказать, что одновременно это и очень неприветливая, и крайне манящая земля.

И конечно, вы испытываете нечто невообразимое, взойдя на величественные вершины Гималаев.

С территории Индии или Непала вы можете видеть Гималайскую гряду, но лишь издалека. Когда вы едете на машине по дороге, ведущей из Катманду в Лхасу, гигантские горы внезапно вырастают у вас на пути, и это очень мощное личное переживание. По сути, это волшебное место, но также оно может быть и исключительно угрюмым и давящим. Вы можете пуститься в пляс или умереть. Выбор за вами.

Тот факт, что Буддадхарма в конечном итоге укоренилась в Тибете, удивителен сам по себе. Удивительно, как такое совершенно враждебное, совершенно дикое и неуправляемое место могло стать идеальным сосудом для учения Будды, в особенности для его наивысшей формы, Ваджраяны. Я полагаю, что энергии этого места были столь грубыми и сырыми, что, для того чтобы прорваться сквозь них, потребовалась наиболее энергичная и острая форма прорыва, которой является только тантра.

В Индии основная буддийская традиция тхеравада прочно укоренилась как на социальном, так и на культурном уровнях. Индия вообще представляла собой весьма благоприятную почву для буддизма: эта страна уже являлась домом для огромного количества духовных и философских традиций. Поэтому Индия была готова к принятию этого учения, и традиция тхеравады не встретила особых препятствий, распространяясь по субконтиненту, и была с лёгкостью ассимилирована в культурный ландшафт Древней Индии. В Тибете же ситуация была совсем иной: тхеравада, базовая колесница хинаяны, там просто не сработала бы.

Буддизм ваджраяны проник в Тибет, распространился повсеместно и стал доминирующей формой буддизма в этой стране. Также в Тибете утвердились и свод уложений винайи из традиции хинаяны, и махаянский идеал бодхисаттвы. Направленный на достижение просветления уже в этой жизни, путь тантры стал наиболее популярным среди тибетских практикующих.

Таким образом, буддийский путь во всей его полноте, от хинаяны до ваджраяны, должным образом утвердился в Тибете. Все тексты, учения, а также сущностные наставления были принесены сюда из Индии и распространились повсеместно. Благодаря этому линия преемственности живой мудрости Буддадхармы хранится в Тибете по сей день.

Религия гуманизма

Мудрость и сострадание являются сущностью Буддадхармы. Являются они одновременно и сущностью гуманизма. Это делает буддизм и гуманизм очень близкими понятиями. Мы даже можем назвать буддизм религией 1уманизма, или человечности, подразумевая, что мудрость и сострадание жизненно необходимы всем и каждому, каждый может получить от них огромную пользу, сделав свою жизнь более осмысленной, наполненной и счастливой.

Свет мудрости и сострадания, направленный на застывшие эмоции

Когда позитивные качества мудрости и сострадания начинают наконец глубоко проникать в поток нашего ума, вглубь нашего существа, они извлекают на поверхность то, что долгое время таилось в глубинах нашего сознания — застывшую часть наших эмоций. Это исключительно косная и инертная разновидность эмоций, которые отказываются покидать нас, являясь в то же самое время предельно стойкими и неуловимыми.

Все мы имеем внутри себя психические составляющие, которые не так легко выявить и обнажить, поскольку корни их чрезвычайно глубоки. Так, мы порой натыкаемся на весьма интенсивные эмоции, упорно избегающие нашего внимания.

Эмоции, пребывающие в подобном застывшем состоянии, не так-то легко растопить. Добиться этого можно, лишь открывшись и развивая в себе мудрость и сострадание. Мудрость и сострадание являются источником света и тепла, способного достичь этих потаённых уголков нашего ума, самых закоснелых и застывших эмоций. То, чем мы обыкновенно занимаемся в своей повседневной жизни, необязательно порождает в нас мудрость и сострадание. Коль скоро это так, наши действия будут лишь усиливать стагнацию и затвердение подобных скрытых эмоций. Они будут чувствовать себя в ещё большей безопасности.

Порой нам кажется, что мы хорошо знаем себя. Знаем, как работать с собственными эмоциями. Пока в один прекрасный день мы вдруг не обнаруживаем всплывающую невесть откуда «законсервированную» часть наших эмоций, что ввергает нас в состояние шока.