Марта Н

Мисс Н. родилась в Нью-Йорке в 1908 году единственным ребенком в дружной католической ирландской семье. Девочка едва не умерла от гриппа в 1918 году, но при этом у нее отсутствовали явные симптомы летаргического энцефалита. После окончания средней школы она поступила на работу в телефонную компанию. В то время ее трижды избирали «королевой красоты». Она была любимицей и душой компаний и имела множество поклонников.

Первые симптомы паркинсонизма проявились в двадцать один год. Сначала появился тремор, такой сильный, что ей пришлось оставить работу. Одновременно появились говорение во сне и сомнамбулизм. После этого картина болезни оставалась статичной на протяжении двадцати двух лет; все это время больная жила дома с родителями, могла ходить, навещала друзей, играла в гольф, выполняла обязанности по дому и ходила по магазинам.

После смерти родителей в 1951 году в состоянии мисс Н. произошло резкое ухудшение. Развились дистония и ригидность. Эти симптомы в течение двух лет усугубились до такой степени, что превратили мисс Н. в совершеннейшего инвалида, потерявшего способность ходить или стоять, не говоря о том, что у нее нарушились речь и глотание. Именно эти ухудшения заставили врачей госпитализировать мисс Н. в госпиталь для хронических больных в 1954 году. После поступления в госпиталь развитие болезни остановилось, хотя спастика мышц привела к стойким дистоническим деформациям.

Мне часто приходилось осматривать мисс Н. в период между 1966 и 1969 годами. Она была умна, блистала интеллектом и оказалась очаровательным и приятным собеседником. В то время у нее была тяжелая неподвижная дистоническая ригидность в обеих ногах, выраженная кривошея, очень тихий голос и чрезмерно обильное слюноотделение. В сравнении с другими больными постэнцефалитическим синдромом она была на удивление общительной и дружелюбной.

В течение пятидесяти одной недели в году мисс Н. была поразительно сохранной и душевно здоровой, но на пятьдесят второй неделе у нее развивался «пасхальный психоз». Он принимал форму нарастающей ригидности, снижения способности двигаться, говорить и глотать, депрессии, невыразительности голоса и иногда окулогирии. В Страстную пятницу она чувствовала, что умирает, и слабым шепотом просила привести к ней священника для совершения прощального ритуала. Сделав это, она погружалась в обморочное состояние, оставаясь в нем до Светлого воскресенья, когда внезапно пробуждалась с чувством собственного возрождения. Голос, движения и все способности были лучше, чем обычно, в течение двух-трех недель после такого ежегодного возрождения, и в эти недели нам приходилось наблюдать замечательный регресс паркинсонизма и других болезненных проявлений.

Мы назначили мисс Н. леводопу в июне 1969 года. Начальная реакция заключалась в появлении ретропульсии или всасывания языка, речь стала невозможной, и появилась опасность подавиться языком. Учитывая это обстоятельство, мы отменили леводопу (2 г в сутки). Мы возобновили назначение лекарства позже, в июле. На этот раз засасывания языка и угрозы подавиться не было, напротив: в состоянии больной произошло разительное улучшение. Голос стал намного громче, избыточное слюноотделение практически прекратилось, в руках исчезли акинезия и ригидность. По сути, мисс Н. выздоровела, если не считать необратимых контрактур в мышцах стоп и шеи. Это превосходное терапевтическое действие проявилось с замечательной внезапностью — в течение часа — после приема суточной дозы всего 750 мг.

Это великолепное состояние сохранялось до 4 августа — дня моего отъезда в Лондон. В тот самый день у мисс Н. развилось сильнейшее возбуждение, сопровождавшееся страхом и депрессией, появился сильный тремор в конечностях, чередующийся с ригидностью, лицо приобрело омертвелое застывшее выражение. Больная требовала священника, чтобы он дал ей последнее утешение перед неизбежной, скорой и неотвратимой смертью. Снова была отменена леводопа, а через день у больной восстановилось исходное состояние.

Когда я вернулся из Лондона, больная попросила меня снова назначить ей лекарство. «Меня расстроило не лекарство, — сказала она. — Я сильно расстроилась из-за вашего отъезда. Я не знала, вернетесь ли вы. Я так испугалась, что думала — умру».

В сентябре, в третий раз, я назначил ей леводопу, и на этот раз ответ на прием лекарства отличался от двух предыдущих совершенно новыми симптомами. Больная жаловалась на учащение и затруднение дыхания, начала задерживать дыхание, и эти задержки предвещали наступление респираторных кризов. В обеих руках развился «салютующий» тик: она поднимала руки от колен до головы по три-четыре раза в минуту. Появилась также палилалия, мисс Н. начала повторять одни и те же слова бесчисленное количество раз. Ее реакции так живо напоминали реакции ее соседки по палате, мисс Д, что мне в голову закралась мысль, не является ли эта симптоматика простой имитацией и автоматическим подражанием. К середине сентября частота тика достигла шестидесяти раз в минуту по шестьдесят минут в час, и, кроме того, больная бесконечно произносила усвоенный ею много лет назад стишок:

Так как больная истощала себя и сводила с ума соседок по палате, я пришел к выводу о необходимости отмены леводопы.

Вслед за возбужденным состоянием у больной во всей своей красе проявился рикошетный эффект отмены лекарства. Она стала ригидной, робкой, акинетичной и безгласной, при этом появились трудности при глотании, притом настолько серьезные, что нам пришлось перейти на зондовое питание. Реакция отмены продолжалась до конца сентября, нисколько не уменьшаясь и не ослабевая.

В октябре я в четвертый раз назначил мисс Н. леводопу, и на этот раз снова все было хорошо несколько недель, хотя больная все же отличалась более легкой возбудимостью, а когда возбуждалась, то у нее снова появлялись тики и палилалия. Медицинские сестры заметили, что на этот раз тики чаще появлялись, когда я находился поблизости. Мисс Н. знала, что меня просто очаровывают тики и я проявляю к ним большое внимание и интерес.

В декабре, когда стояла особенно мрачная погода, мисс Н. снова впала в мертвый ступор, похожий на тот, в который она впадала в августе, и на тот, что проявлялся у нее во время «пасхальных психозов». На этот раз ни мое присутствие, ни любое мое действие не могло ничего поделать с этим состоянием: она лежала на постели, неподвижная и холодная как труп. Выждав три дня, я отменил леводопу, но это ни на йоту не изменило состояние больной. Она провела в ступоре еще десять дней, обеспеченная полным уходом и зондовым питанием.

На Рождество солнце впервые за две недели вышло из-за туч и ярко засияло на очистившемся небосклоне. Мы вывезли мисс Н. на крыльцо госпиталя. Через пять минут она внезапно «пришла в себя» и восстановилась буквально за несколько секунд. Описание этого ее словами впечатляет и трогает душу. «Я увидела солнце, — рассказывала она, — увидела вокруг себя живых и движущихся людей. Я поняла, что не мертва и не в аду. Я почувствовала, как во мне зашевелилась жизнь. Почувствовала, словно внутри меня взорвалась бомба — и вдруг я снова смогла двигаться и говорить».

Мы дали мисс Н. три месяца, чтобы оправиться от пережитого и восстановить физиологическое и психическое равновесие. В марте 1970 года по ее просьбе мы назначили ей леводопу в пятый раз. Теперь, как и раньше, произошло первоначальное уменьшение проявлений паркинсонизма и других симптомов, продолжавшееся три недели. Потом каждый вечер стали появляться единичные галлюцинации, которые постоянно принимали одну и ту же форму. Все начиналось с ощущения какой-то жути, с чувства, что вот-вот должно произойти нечто странное, и это странное уже было раньше, во сне или в прошлой жизни, а надвигающееся ощущение — всего лишь явление прошлого.

В этом странном состоянии мисс Н. неизменно видела, что в палату входят два бородатых человека. Они не спеша подходили к окну и зажигали там старомодный фонарь, который принимались раскачивать из стороны в сторону («как кадило»). Мисс Н. чувствовала, что этот раскачивающийся свет должен был привлечь ее внимание и «околдовать» ее, и она действительно испытывала непреодолимое желание смотреть на свет. Но в этот момент усилием воли она отворачивалась и произносила: «Уходите прочь, уходите прочь от меня, вы дьяволы, вы дьяволы, вы дьяволы!» Именно это быстрое движение головы и слова привлекали внимание соседок по палате, которые понимали, что мисс Н. испытывает странные ощущения.

Подозрительные визитеры затем подходили к изголовью кровати мисс Н., извлекали из карманов марлю и начинали размахивать ею перед ее глазами, описывая круги в воздухе. При этом она чувствовала, что съеживается и впадает в беспамятство, не понимая, благословение это или проклятие. Оба мужчины склонялись к ней и принимались целовать ее, щекоча щеки щетиной своих бород. Потом они торжественно и важно покидали палату. После их ухода мисс Н. ощущала сильное сожаление и одновременно несказанное облегчение. Чувство «странности» исчезало, и мисс Н. снова понимала, что она одна.

Эти эпизоды продолжались по 10–15 минут и начинались каждый раз ровно в восемь часов вечера. Когда я спросил мисс Н., считает ли она своих визитеров реальными, она ответила: «Да и нет. Они не такие реальные, как вы, доктор Сакс, медицинские сестры или вообще это место. Это другой вид реальности, словно они приходят из другого мира. Сначала я думала, это призраки пациентов, умерших в этой палате, но потом поняла, что они сверхъестественные существа. Я так и не могла понять, откуда они явились — с небес или из преисподней. Это смешно: вообще-то я не суеверна, не верю в привидения и призраки, но когда на меня накатывает такое настроение, мне приходится в них поверить».

Поскольку в течение двух недель статус-кво сохранялся неизменным — привидения появлялись ровно в восемь и уходили ровно в десять минут девятого, мы продолжали давать больной леводопу. Более того, мы поняли, что она начинает получать большое удовольствие от этих регулярных визитов, поскольку каждый вечер тщательно готовилась к приему гостей. На шестой неделе приема леводопы видения приняли более тягостный и зловещий характер: к двум бородатым мужчинам присоединился сначала третий, потом четвертый, пятый и шестой, и вскоре вся палата оказалась заполненной бородатыми людьми, совершающими какие-то сверхъестественные манипуляции. Более того, они стали задерживаться дольше привычного времени, и молча кружили по палате до 22: 00, а то и до 23: 00. На этой стадии мисс Н. согласилась прервать прием леводопы. После отмены препарата галлюцинации продолжались еще три недели, а потом внезапно прекратились. Исчезновение было разительно внезапным: однажды вечером мы заметили, что мисс Н. не приводит себя в порядок после ужина, и когда спросили почему, она ответила: «Сегодня вечером у меня не будет компании». И действительно «компания» больше не появлялась ни разу.

Мы оставили мисс Н. в покое на остаток весны и на все лето, дав ей прийти в себя и восстановить равновесие, а в октябре 1970 года назначили ей амантадин (лекарство, похожее на леводопу). И на этот раз, как и в случаях с леводопой, произошло первоначальное улучшение голоса и движений, уменьшение ригидности и т. д. Но через три недели мисс Н. пожаловалась на зуд вульвы. Мы направили ее к гинекологу, он не нашел отклонений. Зуд приобрел характер мурашек — больной казалось, что у нее во влагалище ползают муравьи. Мисс Н. содрогалась, описывая эти симптомы, но при этом испытывала явное удовольствие. В конечном итоге муравьи превратились в крошечных мужчин, которые заползли ей во влагалище и стараются пробраться внутрь ее тела. В эти моменты мисс Н. приходила в сильное возбуждение и просила нас отменить лекарство и прекратить это насилие. Мы отменили амантадин, но галлюцинация осталась более чем на шесть недель, и только по истечении этого времени прекратилась. Исчезновение галлюцинаций было резким и внезапным, без всякого предупреждения или постепенного ослабления.

Таким образом, мисс Н. на фоне пяти попыток лечения леводопой и одной попытки лечения похожим по действию лекарством продемонстрировала чрезвычайное разнообразие реакций — они были несхожими между собой во всех шести случаях. Стало ясно, что действие лекарства непредсказуемо в том, что могло спровоцировать самое неожиданное и разнообразное поведение: учитывая первоначальную форму поведения — будь то высовывание языка, лечебное воздействие, кататония, тик и палилалия, мурашки или галлюцинации, — остальная часть реакции раболепно следовала заданной форме. У мисс Н. проявилось на удивление недостаточное физиологическое постоянство в реакциях на леводопу, но поразительное их однообразие после того, как они появлялись. Учитывая шесть странных смешанных, но в конечном счете непредсказуемых и неконтролируемых реакций, мы не стали больше назначать мисс Н. ни леводопу, ни амантадин. Она вернулась к своему приятному, легкому в общении, добродушному и прозаическому «я». У нее даже прошли «пасхальные психозы». Первый она пропустила в 1971 году. Второй был пропущен в 1972 году — впервые за истекшие к тому времени двадцать лет. Она говорит по этому поводу: «С меня достаточно на всю оставшуюся жизнь видений и всяких глупостей».

Ида Т

Миссис Т. родилась в 1901 году в польском местечке. В детстве с ней не происходило ничего экстраординарного, в шестнадцать лет ее выдали замуж, а в семнадцать она стала матерью. На двадцатом году жизнь была перечеркнута двойной трагедией: смертью молодого мужа и наступлением нетерпеливости, раздражительности, агрессивности, нарастающего аппетита и склонности к насилию.

То было чудовищной трансформацией ее, до того мирного, характера. Нарастающая склонность к насилию и ее зверский аппетит стали источником большой тревоги, охватившей мирную бедную семью, решившую, что в молодую женщину вселился дьявол. В двадцать один год, когда она утроила вес и наводила страх на все местечко, появились и новые симптомы: стала нарастать скованность и замедленность движений, как и другие симптомы паркинсонизма, который развился, не затронув и не снизив импульсов к насилию. В связи с этим семья, посоветовавшись с врачом, решила отправиться в Новый Свет, к тамошним сказочным докторам, так как они, несомненно, вылечат их ставшую похожей на бомбу дочь.

К концу четырехмесячного трансатлантического вояжа Большая Берта (так прозвали ее сотоварищи по плаванию) стала совершенно неподвижной и безмолвной, и ригидной как доска, и по прибытии в Нью-Йорк была сразу госпитализирована в недавно открытый дом для калек и умирающих. Сорок один год миссис Т. (или Большая Берта, как ее называли госпитальные медсестры) продолжала пребывать в паркинсоническом состоянии, оставаясь ригидной, онемевшей, неподвижной, с оцепенелым взором, лежащей на укрепленном катафалке, в который превратили ее кровать, на попечении медицинских сестер. Она не поддерживала связь с семьей, которая наверняка решила избавиться от нее, взяв на себя попечение над ее фактически осиротевшей маленькой дочкой. В очень редких случаях, во время приступов боли или депрессии, миссис Т. внезапно взрывалась и разражалась бурными тирадами, словно сошедший с ума пулемет. У нее по-прежнему был волчий аппетит, к которому вскоре присоединилась зверская любовь к анальным процедурам (она непрестанно требовала еду и клизму). Однако она была очень чувствительна к вниманию и доброте, порой улыбалась сестрам и со смаком целовала их, проявляя такую же взрывную страсть, как и во время вспышек гнева и ярости. И в самом деле, все медицинские сестры, которые приходили и уходили, были очень сильно привязаны к Большой Берте и преданно следили за исполнением ее физических потребностей. Без такого преданного и заботливого ухода миссис Т. ни за что не выжила бы в тяжелые двадцатые годы.

Когда я впервые увидел миссис Т., а было это в 1966 году, она напоминала неподвижного тюленя и весила четыреста фунтов (более ста восьмидесяти килограммов), совершенно лысая и покрытая кожным салом. Затылок был плоским и поражен гнойниками из-за полувекового лежания на спине. Все тело было обездвиженным и ригидным, наблюдались обезображивающие ластовидные дистонико-дистрофические деформации кистей и стоп. (Эти похожие на ласты конечности в сочетании с ее гигантским, блестящим от сала, обтекаемым телом создавали любопытное впечатление огромного пловца, который чудесным образом, как в стробоскопе, «застыл» на середине гребка.)

Глаза ее смотрели на собеседника не мигая и горели недобрым огнем, как глаза василиска. Фактически она абсолютно недвижима, и даже дыхание было едва заметным. Она явно негодовала и возмущалась моим присутствием и раздражалась от моих вопросов, отвечая на них злобным фырканьем, плевками мокроты и короткими слогами. Наряду с мисс К. она являла собой в то время наиболее страшное и самое жалкое из виденных мной человеческих существ.

Таким ее состояние оставалось еще три года, когда я ввел ее в наше постэнцефалитическое сообщество и начал лечить препаратом леводопа. Должен признаться, она отказалась принимать препарат, когда я спросил ее об этом, и мне пришлось давать порошок, смешивая с пищей. Я поступил так после долгой внутренней борьбы, поддавшись на уговоры медицинских сестер, ухаживающих за больной длительное время, которые утверждали, что за страшной личиной Большой Берты прячется очень милая женщина, которая хочет вырваться из своего заключения, как узник из тюрьмы. У нее не было ни семьи, ни друзей, которые могли бы сказать «да» или «нет» от ее имени.

Эффект леводопы был разительным и внезапным, наступив на дозе 4 г в сутки. Оцепенелая, замороженная ригидность вдруг дала трещину и разрешилась мягкими плавными движениями. Голос стал громче и ровнее, утратив обычное взрывное свойство плевков и заикания. Когда изумленные медицинские сестры позвали меня в палату, войдя туда, я увидел улыбающуюся и жестикулирующую миссис Т., которая непрерывно трещала, обращаясь к медсестрам. Мне она сказала: «Чудесно, чудесно! Я куда-то двигаюсь, это какой-то дурман, мицфа. Слава Богу, у вас хватило ума дать его мне!»

Празднуя свое пробуждение, миссис Т. объявила, что желает получать кварту шоколадного мороженого с каждой едой и большую клизму с оливковым маслом («но именно большую») каждое утро и каждый вечер. Три недели она разговаривала сама с собой на идише или на гортанном английском с сильным еврейско-польским акцентом, смеясь и журча. Все ее разговоры вращались вокруг местечка, где она росла, будучи ребенком. В это же время она принялась часто петь еврейские песенки и разухабистые морские баллады, подражая басу старого морского волка — к ярости и изумлению соседок по палате. «Спящая красавица», без сомнения, проснулась, но в виде совершенно регрессивном и ностальгическом. Рот, прямая кишка и прошлое — вот что ее интересовало и имело для нее значение. Ей еще предстояло развить способность к текущим человеческим отношениям.

На этом этапе я сделал миссис Т. маленький подарок, чисто символический — кактус со страшными, но очаровательными колючими шариками. Она была очарована этим растением и немедленно к нему привязалась, ухаживая за ним и разглядывая часами до самого вечера. У меня было впечатление, что кактус стал не только первой принадлежащей ей лично вещью, но и первым опытом ее отношения к живому существу за все время пребывания в темнице госпиталя «Маунт-Кармель».

Осенью 1969 года миссис Т. стала отличать и признавать человеком работающего у нас физиотерапевта, который каждый день купал ее и массировал ей руки, а также изобрел специальные приспособления, с помощью которых больная могла захватывать и удерживать предметы как пинцетом. До этого времени, как мне кажется, миссис Т. не слишком отчетливо различала медицинских сестер, которые ухаживали за ней, но относилась к ним одинаково, не делая различий, как царица термитника, которой служат идентичные рабочие термиты. Когда оставалась без кактуса и без своего любимого физиотерапевта, она снова становилась враждебной, жадной, подозрительной, упрямой, негативной, драчливой, сварливой и обвиняющей. Но растение и физиотерапевт будили в ней лучшее, что было в ее личности.

Трогательное событие произошло в конце 1970 года, когда наш социальный работник после почти трехлетнего наведения справок смогла найти ее давно потерянную дочь. Дочь, как выяснилось, приехала в Америку еще в тридцатые годы, но никогда не пыталась разыскать мать, так как остальные члены семьи убедили ее, что она умерла. Воссоединение не было простым и легким — с обеих сторон присутствовало безмолвное оценивание и рассматривание, но то было только начало. За ним последовали месяцы разногласий, споров, ссор, вспышек ярости, молчания, но непостижимым образом к середине 1971 года между матерью и дочерью установились очень теплые отношения, и они стали приветствовать друг друга с радостью и удовольствием. От недели к неделе миссис Т. все более очеловечивалась, выбираясь из западни регресса, одиночества и нереальности. Доброе отношение с дочерью стало нитью, которая обозначила путь из лабиринта безумия и из пропасти небытия.

В течение последнего года мы наблюдали некоторые осложнения, связанные с длительным приемом леводопы — повторное появление ригидности, заикания и т. п., — но при всем том можно считать это состояние вполне терпимым, учитывая, что она была настоящим мертвецом на протяжении сорока восьми лет.