![]() Главная страница Случайная страница КАТЕГОРИИ: АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника |
Часть первая 1 страница
Глава 1. Грезы о материальной сокровенности Вы хотите знать, что происходит внутри вещей, и довольствуетесь созерцанием их внешнего вида; вы хотите вкушать сердцевину дерева, а сами возитесь с его корой. Франц фон Баадер A Мне хотелось бы стать подобным пауку, вытягивающему из живота все нити своего произведения. Пчела мне ненавистна, а мед для меня — продукт воровства. Папини B. Конченый человек I В «Секретах зрелости» Ганс КароссаC пишет: «Человек — это единственное создание на земле, у которого есть воля к закладыванию внутрь других созданий» (Trad., p. 104). Воля к заглядыванию внутрь ве- А Баадер, Франц Ксавер фон (1765—1841) — нем. философ и теолог. Утверждал согласие веры и разума в рамках теории познания, где субъект и объект взаимно проникают друг в друга. Наряду с Шеллингом считается одним из крупнейших натурфилософов немецкого романтизма. Противник деизма Руссо и кантовской критики. В церковных вопросах отвергал главенство Папы, выступая за демократию в Католической Церкви, которая должна управляться Вселенскими Соборами. B Папини, Джованни (1871—1956) — итал.писатель. Основатель нескольких журналов в эпоху футуризма. Философ-самоучка и поэт. Здесь цитируется автобиография «Конченый человек» (1912). C Каросса, Ганс (1878—1956) — нем. писатель. По образованию — врач. Испытал влияние Гете. Основные темы романов — страх смерти; жизнь как страдание. Роман «Секреты зрелости» — 1936. щей делает зрение проницательным, проникающим. Она превращает зрение в некое насилие. Она обнаруживает слабое место, трещину или щель, через которые можно силой выведать секрет скрытых вещей. По поводу этой воли к заг-лядыванию внутрь вещей, к подсматриванию того, чего не видно, чего не следует видеть, формируются странные напряженные грезы, грезы, из-за которых морщится межбровье. Речь идет уже не о пассивном любопытстве, дожидающемся поразительных зрелищ, но об агрессивной, в этимологическом смысле надзирательской (inspectrice) любознательности. Вот, например, любопытство ребенка, ломающего игрушку, чтобы посмотреть, что у нее внутри. Если эта любознательность взломщика и в самом деле естественна для человека, то разве не удивительно (скажем это мимоходом), что мы не сумели дать ребенку игрушку, обладающую глубиной, игрушку, которая действительно платила бы за глубинную любознательность? Мы набили Петрушку опилками и еще удивляемся, что ребенок в своей воле к изучению анатомии ограничивается тем, что рвет его одежду. Мы помним лишь о потребности разрушать и ломать, забывая, что действующие силы психики притязают на то, чтобы отвлечься от внешнего вида и увидеть нечто иное, потустороннее, внутреннее, словом, избежать пассивности видения. Как натолкнула меня на мысль Франсуаза Дольто, целлулоидная игрушка, игрушка поверхностная и производящая ложное впечатление тяжести, несомненно, лишает ребенка множества полезных для психики грез. Некоторым детям, имеющим массу интересов и жадным до реальности, психоанализ, знающий детей, справедливо рекомендует игрушки крепкие и тяжелые. Игрушка, наделенная внутренней структурой, дала бы нормальный выход пытливому взгляду, воле к разглядыванию, которому необходимы глубины предмета. Но то, чего не умеет делать воспитание, воображение совершает наудачу. Воля к разглядыванию выходит за пределы панорамы, предстающей спокойному зрению, и объединяется с изобретательным воображением, которое предвидит перспективу тайного, перспективу внутреннего мрака материи. И как раз эта воля к заглядыванию внутрь всех вещей сопрягает материальные образы субстанции со столькими ценностями. Ставя проблему субстанции в плане материальных образов, мы были поражены тем, что столь многочисленные, столь изменчивые, а зачастую и столь смутные образы поддаются такой легкой классификации по различным типам перспективы скрытого. К тому же, эти разные типы помогают уточнению определенных оттенков чувства любопытства. Возможно, классификация объективных образов могла бы впоследствии дать темы, интересные для изучения субъективной сокровенности, для исследования психологии глубин. К примеру, саму категорию экстравертов необходимо разделить согласно планам глубины, на которые расходуются интересы экстраверта. А тот, кто грезит о планах глубины в вещах, в конце концов, начинает определять планы различной глубины в себе самом. Всякая теория образа зеркальна по отношению к психологии воображающего. Вкратце перечислим четыре различных типа перспективы: 1. Отмененная перспектива; 2. Диалектическая перспектива; 3. Перспектива изумления; 4. Перспектива бесконечной субстанциальной напряженности. II 1. Ради того, чтобы расклассифицировать все элементы взаимодействия образов, сначала назовем (на весьма философский и догматический лад) отмененной перспективой категорический отказ, резко обрывающий всякое любопытство, устремленное внутрь вещей. С точки зрения таких философов глубина в вещах есть иллюзия. Над всей вселенной распростерто покрывало Майи, покрывало Исиды, вселенная и есть покрывало. Человеческая мысль, человеческая греза, как и человеческое зрение во веки веков могут иметь дело лишь с поверхностными образами вещей, лишь с внешней формой предметов. Сколько бы человек ни долбил скалу, ему суждено обнаружить там лишь скальную породу. Продвигаясь от скалы (rocher) к скальной породе (roche), он может «забавляться» сменой грамматичес- кого рода, но сколь бы необычными ни были такие инверсии, философа они не волнуют. Глубина для него — иллюзия, а любопытство — бред. С каким же презрением к детским грезам, к грезам, вызревания которых не в силах вызвать воспитание, он обрекает человека на пребывание — как он любит говорить — «в плане феноменов»! К этому запрету помыслить в какой бы то ни было форме «вещь в себе» (о которой, между тем, продолжают мыслить) философ часто добавляет афоризм: «Всё только мнимость». Бесполезно заглядывать, еще бесполезнее воображать. И как же у этого глазного скептицизма может быть столько пророков, если мир настолько прекрасен, глубинно прекрасен, прекрасен в своих глубинах и в своих субстанциях? Как не увидеть, что природа обладает глубинным измерением? И как избежать диалектики двусмысленного кокетства, которое у стольких организованных существ прибегает к выставлению напоказ и сокрытию так, что сама их организация живет в ритме маскировки и бахвальства? Сокрытие — изначальная функция жизни. Это необходимость, связанная с экономией, с накоплением запасов. А у внутреннего имеются столь очевидные функции мрака, что для того, чтобы расклассифицировать грезы о сокровенности, следует наделить первостепенной важностью «выставление на свет» и «покров ночи»! В данной работе нет необходимости в дальнейшем показывать, что наука о материи движется вперед, вопреки запретам философов. Она спокойно занимается химией глубин, исследуя в однородных субстанциях, вступающих в реакции, молекулы, в молекулах — атомы, в атомах — ядра. Философы не дают себе труда наблюдать эту глубинную перспективу; они считают, что спасут свой абсолютный феноменизмА, возражая нам, что все «разумные существа» (которые, впрочем, достаточно легко вбирают в себя образы) экспериментально можно познать лишь через феномены человеческого масштаба. Поскольку эволюция философской мысли дискредитировала понятие ноумена, философы закрывают глаза на это удивительное складывание А Неологизм Башляра. ноуменальной химии, иллюстрирующей в ХХ веке великую систематику организации материи. Это отсутствие симпатии со стороны современной философии к науке о материи, впрочем, представляет собой еще одну черту негативизма философского метода. Принимая один метод, философ отбрасывает остальные. Натаскивая себя на один тип опыта, философ остается инертным к другим его типам. Так, порою весьма трезвомыслящие умы замыкаются в своем трезвомыслии и отрицают сложный свет, формирующийся в более темных зонах психики. Стало быть, относительно занимающей нас проблемы мы ощущаем, что теория познания реального, не интересующаяся онирическими ценностями, оторвана от некоторых интересов, способствующих познанию. Но этой проблемой мы займемся в другой работе. А пока подчеркнем, что любое познание сокровенности вещей сразу же становится поэмой. Как ясно указывает Франсис Понж, — онирически работая внутри вещей, мы добираемся до корня слов, сокрытого в грезах. «Я предлагаю каждому открыть внутренние капканы, совершить путешествие в гущу вещей, я предлагаю нашествие качеств, революцию или подрыв, сравнимый с тем, который производит соха или заступ, когда внезапно и в первый раз попадают на свет миллионы частиц, соломинок, корней, червей и мелких зверьков, до сих пор прятавшихся в земле. О бесконечные ресурсы толщи вещей, возвращенные на свет беспредельными ресурсами семантической толщи слов!» Итак, кажется будто слова вместе с вещами набирают глубину. В то же время мы продвигаемся к первоначалу вещей и к первоначалу слова. Спрятавшиеся и спасающиеся бегством существа забывают обратиться в бегство, когда поэт называет их их настоящими именами. Сколько же грез содержится в следующих строках Рихарда Ойрингера: И тогда я падаю подобно грузилу в сердцевину вещей, произвожу золотое сечение, вдыхаю в них имена и заклинаю их, пока они остаются бесправными и забывают обратиться в бегство. (Anthologie de la Poé sie allemande. II. Stock, p. 216.) Постараемся же здесь просто пережить формы грезящей любознательности, устремленной внутрь вещей. Как сказал об этом поэт: Ouvrons ensemble le dernier bourgeon d'avenir. (Раскроем вместе последнюю почку будущего.) (Eluard P. Gros. Poè tes contemporaines, p. 44.) III 2. Здесь мы больше не будем анализировать отвлеченные возражения философов, а проследуем за поэтами и гре-зовидцами внутрь некоторых предметов. Мы избавились от внешних границ; до чего же вместительно это внутреннее пространство, до чего успокоительна эта атмосфера глубин! Вот, например, один из советов из «Магии» Анри МишоА: «Я кладу яблоко на стол. А потом вкладываю себя в это яблоко. Какое спокойствие!» Игра столь стремительна, что кое-кто поддастся соблазну объявить ее ребяческой или попросту словесной1. Но выражать такие суждения означает отказываться от причастности к одной из наиболее нормальных и регулярных функций воображения, от миниатюризации. Всякий грезовидец, желающий жить в яблоке, будет миниатюризирован. Итак, можно высказать следующий постулат воображения: вещи, о которых грезят, никогда не сохраняют своих размеров, ни одно их измерение не бывает стабилизированно. И настоящие грезы об обладании, грезы, дарящие нам предмет, являются лилипутскими. Это грезы, которые дарят нам всевозможные сокровища сокровенности вещей. Здесь поистине открывается диалектическая перспектива, некая обратная перспектива, которую можно выразить парадоксальной формулой: недра малого предмета велики. Как сказал об этом Макс ЖакобB: «Миниатюрное — это громадное!» А Мишо, Анри (1899—1984) - франц. поэт. Цитируется сборник «В стране магии» (1941). 1 Флобер продвигался медленнее, но говорил то же самое: «Когда я долго смотрю на камень, животное или картину, я ощущаю, будто вхожу в них». B Жакоб, Макс (1876—1941) — франц. поэт и художник-акварелист. Представитель «богемного» авангарда, друг Аполлинера и Пикассо. Цитируется сборник «Рожок игральных костей» (1917). (Le Cornet a Dé s. É d. Stock, p. 25). Чтобы в этом убедиться, достаточно поселиться в нем в воображении. Один пациент Дезуайля, созерцая неописуемый свет драгоценного камня, сказал: «Мой взор теряется в нем. Этот камень огромен, и все же так мал: точка» (Le Rê ve é veillé en Psychothé rapie, p. 17). Как только мы начинаем грезить в мире малого, все увеличивается. Феномены из сферы бесконечно малого обретают космический размах. Стоит лишь почитать в работах ХоксбиА об электричестве описания свечений и шумов, тлеющих разрядов и щелчков... Уже в 1708 году д-р Уолл с уверенностью писал, потирая алмаз: «Мы считаем, что этот свет и это потрескивание как бы представляют гром и молнию.» Итак, мы видим, как развивается теория миниатюрного метеора, в достаточной степени демонстрирующая мощь воображаемых аналогий. О силах бесконечно малого всегда грезят, как о катаклизмах. Эта диалектика, переворачивающая отношения между великим и малым, может обыгрываться и в плане забавного. Свифт в обоих своих противопоставленных друг другу путешествиях — в Лилипутию и в Бробдингнег — едва ли искал чего-то большего, чем отзвуки забавных фантазий, отмеченных сатирической тональностью. Он не преодолел идеала фокусника, у которого тоже большой кролик выскакивает из маленькой шляпы, или, как у Лотреамона, швейная машинка вылезает из коробки с хирургическими инструментами ради эпатажа буржуа.B Но насколько большей ценностью наделяются все эти литературные игры, если мы предаемся им с искренностью онирического опыта! И тогда мы посетим все предметы. Мы последуем за Феей А Хоксби, Фрэнсис (ум. в 1713) — англ. физик. Сконструировал в 1706 г. электростатическую машину. Усовершенствовал пневматическую машину и продолжил опыты Отто Герике по передаче звука в вакууме. Доказал, что звук распространяется в воде. B У Лотреамона: «... прекрасен... как встреча на анатомическом столе зонтика и швейной машинки» (Лотреамон. Песни Мальдорора. Стихотворения. М., 1988, с. 292. Пер. Н. Мавлевич). Провозглашенное сравнение стало хрестоматийным и эталонным для сюрреалистов и близких к ним направлений. Хлебных Крошек в ее карете, большой, словно горошина, со всеми допотопными церемониями, — или же влезем в яблоко, бесцеремонно и с помощью одной приветливой фразы. Нам откроется сокровенная вселенная. Мы увидим изнанку всех вещей, глубинную безмерность малых предметов. Парадоксальным образом грезовидец сможет войти и в самого себя. Находясь под воздействием пейотля, ми-ниатюризующего наркотика, один пациент Руйе сказал: «Я нахожусь у себя во рту, рассматриваю свою комнату сквозь щеку». Галлюцинации подобного рода получают от наркотиков разрешение на выражение. Но они нередки и в нормальных сновидениях. Бывают ночи, когда мы возвращаемся в самих себя, когда мы посещаем собственные органы. Эта онирическая жизнь подробностей сокровенного кажется нам весьма отличной от традиционной интуиции философов, всегда утверждающих, что они живут внутри бытия, которое созерцают изнутри. Эта интенсивная приверженность к жизни изнутри немедленно способствует единству охваченного ею существа. Поглядите на философа, предающегося этой интуиции: глаза у него полузакрыты, как при сосредоточенности. Вряд ли он думает о том, чтобы развлекаться или резвиться в своем новом жилище; да и его признания об объективной жизни такого рода никогда не заходят по-настоящему далеко. Зато насколько разнообразнее онирические силы! Они забираются во все складки ореха, они знают жир его граней и весь мазохизм шипов, упирающихся в скорлупу изнутри! Как и все нежные существа, орех причиняет боль самому себе. Разве не от такой боли мучился Кафка из-за абсолютного вживания в собственные образы: «Я думаю о тех ночах, по прошествии которых, выходя из сна, я просыпался с ощущением, будто я заперт в ореховую скорлупу» (Journal intime // Fontaine, mai 1945, p. 192). Но эта боль глубинно уязвленного (froissé), стиснутого в своей сокровенности существа звучит редкостной нотой. А восхищение концентрированным бытием может исцелить от всех недугов. В «Проме- тее и Эпиметее» ШпиттелераА под сводом орешника богиня спрашивает: «Скажи мне, какое сокровище прячешь ты у себя под крышей; какой чудесный орех ты произвел на свет?» Разумеется, зло прячется подобно добру: колдуны часто вкладывают черта в орехи, которые они дают детям. Аналогичный образ сокровенности находим у Шекспира. Розенкранц говорит Гамлету (акт II, сцена II): «Значит, тюрьмой ее (Данию — Б. С.) делает ваше честолюбие. Вашим требованиям тесно в ней». Гамлет же отвечает: «О Боже! Заключите меня в скорлупу ореха, и я буду чувствовать себя повелителем бесконечности... Если бы только не дурные сны!»B Если мы согласимся наделить образы первореально-стью, если мы не будем ограничивать образы простыми выражениями, мы внезапно ощутим, что внутренняя часть ореха обладает ценностью первозданного счастья. Мы бы жили счастливо, если бы находили там первогрезы блаженства, тщательно охраняемой сокровенности. Несомненно, счастье способно расширяться, у него есть потребность в экспансии. Но у него есть и потребность в концентрации, в сокровенности. Значит, когда мы его утрачиваем, когда жизнь показывает нам «дурные сны», мы ощущаем тоску по сокровенности утраченного счастья. Первые грезы, связываемые с сокровенным образом предмета, — грезы о счастье. Всякая объективная сокровенность, которую мы наблюдаем в естественных грезах, — зародыш счастья. И счастье это велико, поскольку оно сокрыто. Все, что находится внутри, запретно из-за чувства стыда. Именно этот нюанс тонко выражает Пьер Геган. Женщина стыдится платяного шкафа: «Когда Эрве ровно в два часа распахнул шкаф, где — словно открывая тайную анатомию — громоздились ее блузки, юбки, все ее белье, она ринулась к шкафу, столь искренне ошарашенная, как если бы ее зас- А Шпиттелер, Карл (1845—1924) — швейц. немецкоязычный писатель. Аристократ-пессимист, испытавший влияние Шопенгауэра. Основные сочинения представляют собой обработку античных мифов. Цитируемый здесь «Прометей и Эпиметей» написан в 1880—1881 гг. Лауреат Нобелевской премии за 1919 г. B Шекспир У. Гамлет. Пер. Б. Пастернака // «Гамлет» в русских переводах. М., 1994, с. 57. тали врасплох голой, и поправила полы этого деревянного плаща» (Arc-en-Ciel sur la Domnoné e, p. 40). Но как бы там ни было, слегка детское изображение внутренней части вещей всегда подразумевает должный порядок. Когда дедушка Лауры из романа Эмиля Клермона вскрывает перочинным ножиком цветочные бутоны, чтобы позабавить внучку, глазам восхищенного ребенка предстают внутренности приведенного в порядок шкафа. 1bisЭтот детский образ только и выражает, что одно из нескончаемых блаженств для ботаников. В своих «Лекарственных средствах» ЖоффруаА пишет: «Известно — и на это невозможно смотреть без удовольствия — с какой ловкостью побеги растений, снабженные листьями, цветами и плодами, располагаются в почках.» (Т. I, р. 93). Надо ли подчеркивать, что удовольствие от созерцания этих внутренностей значительно их увеличило. Видеть в почке лист, цветок и плод означает видеть глазами воображения" ". Похоже, что воображение в таких случаях становится безумной надеждой на безграничное видение. Столь рассудочный автор, как П. Ваньер, писал: «Если бы достаточно умелый человек расколол виноградную косточку, чтобы отделить друг от друга тонкие волокна, он с изумлением увидел бы под нежной и изящной кожицей ветви и гроздья.» (Praedium Rusticum. Trad. Berland, 1756. T. II, p. 168). Что за грандиозная греза: читать о будущем сборе винограда по жесткой и сухой косточке! Ученый, который продолжит эту грезу, без труда согласится с тезисом о бесконечном взаимовложении зародышей.2 1bis Clermont È. Laure, p. 28. A Жоффруа, Этьен Франсуа (1672—1731) — франц. врач и химик. Член Академии наук (1699). В своей работе «Таблица различных отношений, наблюдаемых в химии между различными субстанциями» (1718), сформулировал понятие аффинности. 1ter Поэт может плохо разбираться в ботанике и написать такой прекрасный стих: La fleur d'é glantier sent ses bourgeons é clore. (Цветок шиповника ощущает, как раскрываются его почки.) (Мюссе. Майская ночь) 2 Пьер-Максим Шюль в статье, с которой мы познакомились лишь во время правки наших гранок, исследует эти грезы и мысли о взаимовложении (Journal de Psychologie, 1947, no. 2). Грезовидцу кажется, будто чем меньше существа, тем активнее их функции. Живя в малом пространстве, они живут в ускоренном времени. Когда ониризм замыкают, его динамизируют. Еще чуть-чуть, и можно будет предложить для онирической жизни принцип ГейзенбергаА. И тогда феи станут необычными видами онирической активности. А когда они перенесут нас на уровень мелких действий, мы окажемся в центре разумной и терпеливой воли. Потому-то лилипутские грезы столь целебны и благотворны. Они представляют собой антитезу нарушающим душевный покой грезам о побеге. Итак, воображение мелочей стремится повсюду проскользнуть, оно приглашает нас не просто вернуться в нашу раковину, а проскользнуть в любую раковину, чтобы обрести там настоящее убежище, «свернутую» жизнь, жизнь, сосредоточенную на себе, все ценности покоя. Именно таков совет Жан-Поля: B, 2. «Посети рамки своей жизни, каждую дощечку в своей комнате, и свернись клубком, чтобы поселиться в последней и самой спрятанной из спиралей в твоей улиточной раковине.» Вывеска обитаемых предметов может гласить: «Всё — раковина.» А грезящее существо ответит эхом: «Всё для меня — раковина. Я — мягкая материя, которая желает найти себе защиту в разнообразных твердых формах и стремится внутрь каждого предмета, чтобы возрадоваться от осознания защищенности». Тристан ТцараC, как и Жан-Поль, слышит этот зов уменьшенного пространства: «Кто зовет меня в дыру, обитую зернами материи, это я, отвечает разверстая земля, зат- А Гейзенберг, Вернер Карл (1901—1976) — нем. физик. Сформулировал принцип, согласно которому невозможно одновременно наблюдать и измерять скорость и положение квантового объекта. 2 Richter J.-P. La Vie de Fixlein. Trad., p. 230. B Рихтер, Иоганн Пауль Фридрих (Жан-Поль) (1763—1825) — нем. писатель; один из наиболее оригинальных представителей нем. романтизма. По сентиментальному идеализму — последователь Ж.-Ж. Руссо; теоретик юмора и иронии. Здесь цитируется роман «Квинтус Фиксляйн» (1796.) C Тцара, Тристан (1896—1963), наст. имя Самуэль Розеншток — франц. поэт, драматург и эссеист. В 1916 г. в Цюрихе создал литературную группировку дадаистов. вердевшие слои нерушимого терпения, челюсть пола». Людям рассудочным и цельным свойственно обвинять такие образы в необоснованности. И всё же малой толики мини-атюризирующего воображения достаточно, чтобы понять, что между тонкими зубьями половицы, в этой микроскопической залежи раскрывается и являет себя вся земля. Так примем же игры с масштабом и скажем вслед за Тристаном Тцара: «Я — миллиметр»3. В том же произведении можно прочесть: «С очень близкого расстояния я вижу увеличенные в детской грезе хлебные крошки и пыль на солнце между жесткими древесными волокнами» (La Pé trification du Pain, p. 67)4. Подобно мескалину, воображение изменяет размеры предметов5. Если перелистать научные книги, сообщавшие, словно о подвигах, о самых первых открытиях, сделанных под микроскопом, можно обнаружить бесчисленные примеры размножения лилипутской красоты. Воистину можно сказать, 5 Tzara T. L 'Antitê te. Le Nain dans son Cornet, p. 44. 4 Tzara T. L' Antitê te. Le Nain dans son Cornet, p. 44. Альфред ЖарриB находит абсолютную формулу лилипутских галлюцинаций в главе под названием «Фостролль меньше Фостролля». «Однажды доктор Фостролль... захотел стать меньше самого себя и решил исследовать одну из стихий... избрав образец малости, он уменьшился до классических размеров клеща и путешествовал по капустному листу, не обращая внимания на коллег-клещей и увеличенные предметы до тех пор, пока не встретился с Водой». B Жарри, Альфред (1873—1907) — франц. писатель. Автор гротескных романов, среди которых цитируемый здесь «Деяния и мнения доктора Фостролля» (1898). Автор знаменитого цикла пьес о короле Юбю. Создатель так называемой патафизики — «науки о воображаемом решении проблемы». 5 В устричной раковине Франсис ПонжC видит даже «Ангкорский храм»D (Le Parti Pris des Choses, p. 54). C Понж, Франсис (1899—1988) — франц. поэт. Основная цель — ответить на «вызов, который вещи бросают языку». Несмотря на формальную близость к сюрреалистам, предпочитал позицию стороннего наблюдателя, избегая в творчестве личных переживаний и даже метафор. Цитируется сборник «Приняв сторону вещей» (1942); русск. пер. «На стороне вещей», М., 2000. D Ангкорский храм, Ангкор Ват — храм в Камбодже (XII в.). Считается наиболее совершенным памятником кхмерского искусства. Первоначально был посвящен Вишну; в XV в. стал буддийским святилищем. что когда микроскоп возник, он служил калейдоскопом миниатюрного. Но чтобы оставаться верными нашей литературной документации, приведем лишь одну страницу, где образы реального выходят на уровень моральной жизни: «Взять сложный микроскоп и заметить, что ваша капля бургундского — в сущности, Красное море, что пыль на крыльях мотылька — павлинье оперение, плесень — поле цветов, а песок — куча драгоценностей. Эти развлечения, предлагаемые микроскопом, долговечнее самых дорогостоящих фонтанных механизмов... Впрочем, эти метафоры мне следует объяснить через другие. Намерение, с которым я послал «Жизнь Фиксляйна» в любекскую книжную лавку, в том-то и заключалось... что малые чувственные радости мы должны ценить больше больших» (La Vie de Fixlein, p. 24). IV После этого геометрического противоречия, в котором малое является глубинно большим, в грезах о сокровенности можно заметить массу других противоречий. Кажется, будто в грезах определенного типа внутреннее автоматически становится противоположностью внешнего. Еще бы! У этого темного каштана такая белая мякоть! Под этим грубошерстным платьем сокрыта такая слоновая кость! Какая радость с такой легкостью находить субстанции, друг другу противоречащие, сочетающиеся для того, чтобы противоречить друг другу! Так, МилошА в поисках герба своих грез находит Un nid d'hermine pour le corbeau de blason. (Гнездо горностая для геральдического ворона.) Мы ощущаем эти антитетические грезы в действии в следующей «расхожей истине» Средневековья: сияющий А Милош, Оскар Владислас де Любич-Милош (1877—1939) — франц. писатель литовского происхождения; один из любимых авторов Г. Башляра. Автор двух книг, толкующих Апокалипсис. белизной лебедь внутри абсолютно черен. ЛанглуаB, 6 говорит нам, что эта «истина» продержалась целое тысячелетие. При малейшем рассмотрении можно было бы убедиться, что внутренности лебедя по цвету не слишком отличаются от внутренностей ворона. Если же — вопреки фактам — столь часто повторялось утверждение об интенсивной черноте лебедя, то причина здесь в том, что оно соответствует одному из законов диалектического воображения. Образы, представляющие собой изначальные психические силы, сильнее идей, сильнее реального опыта. Например, в «Церковном пении», следуя такому диалектическому воображению, Жан КоктоC пишет: L'encre dont je me sers est le sang bleu d'un cygne. (Чернила, которыми я пользуюсь, — это голубая кровь лебедя.) Иногда поэт настолько доверяет диалектическому воображению читателя, что приводит лишь первую часть образа. Так, Тристан Тцара, едва успев описать «лебедя, полощущего свою белизну водой», только и добавляет, что «внешнее бело» (L'Homme approximatif, 6). Прочесть эту короткую фразу в ее простой позитивности, узнать, что лебедь бел, — вот чтение без грез. Напротив, негативистское прочтение, прочтение, достаточно свободное для пользования всевозможными поэтическими свободами, возвращает нас в глубины. Если «внешнее бело», то это потому, что существо расположило снаружи все белое, что в нем есть. Негативность же пробуждает мрак. B Ланглуа, Шарль Виктор (1863—1929) — франц. историк. Профессор палеографии и истории Средних Веков в Сорбонне. Один из основоположников позитивистского метода в истории. Вместе с Шарлем Сеньобосом написал в 1897 г. «Введение в изучение истории», по которому учились сторонники «новых методов» в медиевистике, в том числе и в России (O.A. Добиаш-Рождественская). 6 Langlois Ch. V. L'Image du Monde. III, p. 179. C Кокто, Жан (1889—1963) — франц. писатель и кинематографист, а также книжный иллюстратор, создатель балетных костюмов и декоратор часовен. Здесь цитируется его ранний поэтический сборник «Церковное пение» (1923), отдельные стихотворения из которого представлены в русск. переводе в сборнике «Петух и Арлекин», СПб., 2000.
|