![]() Главная страница Случайная страница КАТЕГОРИИ: АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника |
Глава 5. Комплекс Ионы 1 страница
Толстые не имеют права пользоваться теми же словами и выражениями, что и худые. Ги де Мопассан. Разносчик. Письмо, найденное у утопленника.
... Для внешнего употребления, для внутреннего употребления. А между тем в человеческом теле эта иллюзия «внутреннего» и «внешнего» существует разве что потому, что прошло много тысяч лет с тех пор, как человек, перестав быть гидрой с выворачиваемым желудком, утратил гибкую способность ношения телесных тканей наизнанку и с лицевой стороны, как это бывает с некоторыми видами бретонской одежды... Альфред Жарри. Размышления I Сказочное воображение должно думать обо всем. Оно обязано быть шутливым и серьезным, оно обязано быть рациональным и мечтательным; ему надлежит пробуждать сентиментальный интерес и критический дух. Наилучшая сказка — та, что умеет остановиться у границ доверчивости. Но чтобы очертить границы доверчивости, необходимо изучить приемы, к которым прибегает воля к их расширению, а такие исследования весьма редки. В частности, пренебрегают тем, что мы назовем онирическими доказательствами; недооценивают то, что онирически возможно, не будучи возможным реально. В двух словах, реалисты соотносят все с опытом дней, забывая об опыте ночей. Для них ночная жизнь всегда является неким остатком или следствием жизни наяву. Мы же предлагаем поместить образы в двойную перспективу грез и мыслей. Порою неловкая улыбка сказочникаА разрушает медленно накапливавшуюся веру в грезы. История былых времен внезапно нарушается современным анекдотом. Мода на эту мистифицированную мифологию, на эти анахронизмы, достойные ученика коллежа, пришла благодаря ЖиродB. Чтобы продемонстрировать это разрушение образов с помощью усмешки сказочника, вызывающей дефицит всякой доверчивости, мы собираемся изучить образ, который уже не в состоянии навевать грезы из-за издевательств, коим он подвергался. Этот образ — образ Ионы во чреве китовом. Мы постараемся обнаружить в нем кое-какие онирические элементы в смешении с ясными образами. Этот ребяческий образ возбуждает наивный интерес. Мы охотно назвали бы его образом-сказочником, образом, автоматически порождающим сказку. Он требует того, чтобы мы вообразили некое «до» и некое «после». Как Иона попал во чрево китово и как ему удалось оттуда выйти? Предоставьте этот образ двенадцатилетним детям в качестве темы для сочинения по французскому языку. Можете быть уверены, что над этим сочинением будут работать с интересом. Такая тема может служить тестом для сочинения. Она задаст меру могущества анекдота. Чуть-чуть покопавшись, мы, возможно, откроем целый рудник более глубоких образов. Сначала же приведем пример убогих шуток. Для этого достаточно перечитать страницы, на которых Герман Мел-вилл воспроизводит приключения Ионы на свой лад1. Он А Следует заметить, что франц. conteur здесь можно понимать и в более широком значении, как рассказчик. Зато слово conte употребляется в этой главе в подавляющем большинстве контекстов в значении «сказка», а не «повесть» или «рассказ». B Жироду, Жан (1882—1944) — франц. писатель. Г. Башляр неоднократно критикует его драму «Ундина» (1939), считая его фантазию ненатуральной, а юмор — вымученным. 1 Melville ff. Moby Dick. Trad., p. 357. помещает Иону в рот кита. Затем, поскольку одного слова полый достаточно для того, чтобы, согласно непреложному закону грез о сокровенности, мы начали грезить о жилище, Мелвилл находит забавным сообщить, что Иона расположился в полом зубе кита2. Стоило Мелвиллу представить себе эту грезу в деталях, как он вовремя «одумался», вспомнив, что у кита нет зубов. И вот из конфликта между этим вид е нием полого зуба и мыслями, почерпнутыми в школьных учебниках, рождается мелкий юмор главы, посвященной истории об Ионе, в книге, где, к счастью, есть много других красот. К тому же, вся эта глава ложится пятном на произведение, где онирические ценности зачастую весьма умело сопрягаются с реалистическими. Следовало бы твердо усвоить, что с грезами шутить нельзя, или, иначе говоря, что комическое является достоянием сознательной жизни. В одной новозеландской легенде герой племени маори влезает в тело прародительницы Хине-те-по и говорит помогающим ему птицам: «Мои маленькие друзья, когда я проникну в глотку старухи, смеяться не надо; но когда я выйду, надеюсь, что вы встретите меня с радостными песнями»3. Итак, чтобы действительно проникнуться уверенностью в том, что мы следуем теме естественной жизни образов, необходимо различать понятия вызывать рост (faire accroire) и вызывать смех (faire rire). Впрочем, разграничить шутливость и доверчивость не всегда легко. Порою дети бывают учителями в искусстве шуток. В классе, ученикам которого было от пяти до восьми лет, Андре Бей провел следующий опыт. Каждого из своих юных учеников он попросил рассказать какую угодно выдуманную историю, чтобы позабавить товарищей. Недавно он опубликовал их сборник (Bay A. Histoires raconté s par des Enfants). Комплекс Ионы предстает в этом сборнике почти на каждой странице. Вот несколько примеров. Четыре лягушки проглатывают четверых заблудившихся детей и возвращают их матери. Лягушка проглатывает свинью — и вот вам басня Ла- 2 Один из пилигримов, проглоченных Гаргантюа вместе с салатом, ударяет посохом по полому зубу великана (Рабле, гл. XXXVIII). 3 Leï a. Le Symbolisme des Contes de Fé es, p. 96. фонтена о лягушке, которая хотела быть большой как вол, и выражена она в глубинных образах усваивающего пищу живота. Волк проглатывает свинью. Ягненок проглатывает мышку, и «попав внутрь, мышь проскальзывает сквозь кишки ягненка до кончика его хвоста». Поскольку ягненок мучается от укусов мышки, он просит змею вылечить его. Змея проглатывает хвост ягненка. Тогда ягненок хочет «съесть змею, чтобы отомстить за свой хвост», и история о съедаемых съедающих продолжается поистине бесконечно, заканчиваясь очевидной пищеварительной «аннигиляцией». И действительно, юный сказочник в заключение говорит: «Ягненок сделался малюсенький, как шарик... Он растаял». — «Однажды свинья, когда она очень хотела есть, проглотила черепаху целиком. Черепаха переворошила все внутренности свиньи, она сделала из них себе домик.» Здесь происходит обмен ценностями между двумя образами сокровенности. Особенно любопытно продолжение сказки. Поскольку свинье очень больно, она «проделывает большую дыру у себя в животе, чтобы оттуда вылезла черепаха. После этого она почувствовала себя гораздо лучше. Домик она тоже вытащила.» Но с образами приятного отдыха расстаются неохотно. И так как в «домике живота» очень хорошо, ребенок преспокойно добавляет: свинья «вернулась в свой живот и стала себя там хорошо чувствовать: «Ах!, — сказала она, — мне хорошо, мне тепло!» Сказочные образы, подобные вот этому, на наш взгляд, дают нам право назвать их грезами «сам себе Иона», т. е. грезами о жизни поистине «у себя», «в центре собственного бытия», «в собственном животе». Впрочем, все страницы книги Андре Бея могут способствовать исследованию образов интеграции. Закончим последней историей, где юный сказочник обращается к присущей киту мощи интеграции, ибо брюхо Кита — «самое большое в мире». Напомним, что сказки, собранные Андре Беем, представляют собой сочинения школьников на свободную тему, конкретных тем им не предлагалось. Стало быть, мы имеем дело с естественным сочинением по французскому языку, а это след потребности сочинять истории. А вот и последняя история. Лев, волк и тигр, проглотившие «баранов и пастухов», спасаются бегством на самолете. Лев и волк падают в море. Рыбак ловит их сетью. Но неожиданно вы- ныривает кит, который «проглатывает волка, льва, рыбака и лодку». Кусок-то большой, да судьба жалкая. Спокойная жизнь продолжается. И действительно: «Рыбак продолжал курить трубку в брюхе кита. Он только проделал маленькую дырочку для того, чтобы выпускать дым». Мы еще встретимся с этими грезами об обустройстве, когда займемся образами сокровенности грота. II Можно ли найти в реальности какие-нибудь черты этого образа Ионы во чреве китовом? Всякий ребенок, которому посчастливилось родиться у реки, всякий сын удильщика рыбы бывал изумлен, обнаруживая в щучьем брюхе гольяна или уклейку. Сидя на берегу реки и глядя, как щука глотает свою добычу, ребенок, несомненно, грезит о печальной причинно-следственной связи, коей явно бывает отмечено проглоченное существо. Форма пескаря, столь тоненького в лоне вод, в конечном счете, предназначена для того, чтобы ему удалось выжить в желудке другого существа. А сколько предметов имеют аналогичный гастрономический профиль! Наблюдая за ними, можно объяснить многочисленные болезненные соблазны. Такой грезовидец проглатывания, как Иеронимус Босх, непрестанно обыгрывает этот образ. Чтобы проиллюстрировать космическую максиму «глотайте друг друга», Морис Гос-сар в книге о Босхе пишет: «Громадная пасть заглатывает рыбу, которая сама хватает мелкую селедку. Двое рыбаков сидят на носу лодки. Старик говорит ребенку, показывая ему это чудо: " Гляди-ка, сын мой, я это знаю уже давно, крупные рыбы пожирают мелких"». Да и сам Спиноза не гнушается ясностью этой притчи. Басня с моралью «попался который кусался» выражена в очень простом образе «вечных глотателей, постоянно проглатываемых». Вот, по словам Жоржа Барбарена, «девиз плотвы»4. Ученые также расцвечивают подробности чудес, иногда скромных, а порою невероятных. Так, в своем «Трактате о 4 Barbarin G. Le Livre de l'Eau, p. 26. питании» Луи ЛемериА пишет, что в животах «жестоких щук» находят рыб целиком. «Есть даже несколько авторов, утверждающих, будто там обнаруживали кошек» (р. 367). Доден (Histoire naturelle gé né rale et particuliè re des Reptiles, An X, T. I, p. 63) пишет: «Князь Нассауский Иоганн-Мориц... видел одну голландку, которая во время беременности была целиком проглочена одной из этих чудовищных змей.» Беременность женщины вызывает «двойной» интерес. Так рождаются превосходные истории. Впрочем, через мгновение мы продемонстрируем других Ион в квадрате, иные примеры проглоченных глотателей. Литературная фауна рептилий в этом отношении довольно богата. Так, Александр Дюма находит интересным отметить следующее воспоминание (Mes Mé moires. T. I, p. 200). Когда ему было три года, он видел, как садовник разрезал ужа надвое. Из него выскочила проглоченная лягушка и вскоре вприпрыжку убежала. «Это явление, подобного которому я с тех пор не имел случая видеть, чрезвычайно поразило меня и по-прежнему присутствует у меня в сознании настолько, что, когда я закрываю глаза, в момент написания этих строк, я вновь вижу два движущихся ужиных обрубка, пока еще неподвижную лягушку и Пьера, опершегося на свой заступ и заранее улыбающегося моему изумлению»5. В малых образах запечатлены более значительные. Вспомнил бы писатель улыбающееся лицо доброго садовника, если бы не было этой спасенной лягушки? Занятные страницы, посвященные смерти проглоченной лягушки в брюхе ужа, приводит Луи Перго6, B. «Ее обволокла клейкая и тепловатая слюна; медленное и неодолимое дви- А Возможно имеется в виду Никола Лемери (1645—1715) — франц. фармацевт, автор «Универсальной фармакопеи». (1697) и «Универсального трактата о простых лекарствах». 5 Дюма возвращается к этому анекдоту на двух продолжительных страницах в своем сочинении о змеях, опубликованном в виде продолжения к тому «Filles, Lorettes et Courtisanes». É d. 1875, p. 164. 6 Pergaud L. De Goupil à Margot, p. 161. B Перго, Луи (1882—1915) — франц. писатель. Прославился романами о провинциальной жизни и о животных. Здесь цитируется «De Goupil à Margot» (Гонкуровская премия 1910 г.) жение безжалостно увлекло ее в глубины». Вот так Перго задолго до Сартра приводит пример сартровского головокружения, медленного головокружения, неощутимо влекущего к смерти, к смерти чуть ли не материализованной, влекущего через инкорпорацию в клейкое, в вязкое. «Так на нее скользнула смерть, или, скорее, это была еще не смерть, а пассивная, почти отрицающая сама себя жизнь, жизнь приостановленная (suspendue), причем не в покое, как бывает при полуденном солнце, но, так сказать, в кристаллизации страха, ибо нечто неощутимое, возможно, капля сознания, еще вибрировало в ней, причиняя страдания» (р. 162). Необходимо мимоходом выделить прилагательное, проскользнувшее в этот текст, столь плодотворный для материального воображения, и прилагательное это тепловатый. Оно расположено не на одном материальном уровне с окружающими его образами. И соответствует оно человеческой инстанции. Если мы изо всех сил постараемся прочитывать эти тексты еще медленнее, чем они писались, мы ощутим, думая об этой тепловатости, что писатель сопричастен какой-то диковинной амбивалентности. Страдает ли он вместе с жертвой или же наслаждается вместе с глотателем? В чьем рту эта тепловатая слюна? Откуда такое внезапное тепло в мире, характеризуемом в книгах как хладнокровный? Книги пишутся не только благодаря тому, что мы знаем и видим. У них есть потребность и в более глубинных корнях. Впрочем, продолжение сказки Перго стремится к освобождению лягушки. Пожирателя съедает сарыч, разрезающий ужа надвое ударом клюва, так что первая жертва выскальзывает «по клейким подушкам пасти своего похитителя». Если же мы вспомним, что перед этим сказочник пожелал показать нам лягушку, пожирающую саранчу, мы увидим, как от саранчи к лягушке, от лягушки к ужу и от ужа к сарычу здесь функционирует Иона в кубе, (Иона)3. Но на пути со столь прекрасной перспективой алгебра не остановится. «На китайском шелке, — пишет Виктор Гюго, — изображена акула, съедающая крокодила, съедающего орла, съедающего ласточку, съедающую гусеницу»7. Вот вам и (Иона)4. 7 Hugo V. Les Travailleurs de la Mer. Ed. Nelson. T. II, p. 198. В «Калевале» Лённрота описывается длинная история проглоченных глотателей. Она тем более интересна, что вскрытие последнего глотателя позволяет обнаружить в с а мом «центральном» желудке, имеющем больше всего оболочек, сокровище, которое ценнее всего: сын Солнца обнаруживает похищенную с небосвода искру. А вот и сцена: сын Солнца вспарывает брюхо щуки, самой крупной глотательницы. Там в утробе серой щуки Оказалася пеструшка. У пеструшки этой в брюхе Гладкий сиг уже нашелся.A В брюхе же сига он обнаруживает синий шарик, а в синем шарике — красный. Он разбивает красный шарик. Изнутри того клубочка Вынул огненную искру, Что упала с высей неба, Что проникла через тучи, Что с восьми небес упала, Из девятого пространства.B Впоследствии можно прочесть длинное повествование, в котором кузнец, обжигая бороду и руки, гонится за беглой искрой, пока не заключает ее «в ствол старой сухой ольхи, в глубину гнилого пня», а потом кладет пень в медный котел, который обертывает березовой корой. Но все эти хитрости, ведущие к новому взаимовложению, только и служат тому, чтобы лучше уловить принципы взаимовложения естественного, задействованного в комплексе Ионы. Впрочем, если мы прочтем Руну XLVIII «Калевалы», следуя методам теории материального воображения, мы без труда призн а ем, что все действующие здесь образы сопрягают с самими грезами материальные стихии. И ведь не просто так огонь спрятан в рыбьих брюхах. Нам следует довершить образ, сформулированный посредством форм, и уразуметь, что и сама щука находится в брюхе А Калевала. М., 1977, с. 540. Пер. Л. Вельского. B Там же, с. 541. реки, в лоне вод. Диалектику огня и воды, диалектику, обнаруживающую глубинные амбивалентности женского и мужского, можно воспринимать как подлинный онирический антецедент всем этим образам, столь наивно обставленным подробностями. Когда нужно убедить искру вернуться «в подставку для дров золотого очага», старый кузнец говорит ей: Ты огонь, созданье Божье, Ты, светящее творенье! В глубину идешь напрасно.A Напрасно, но не без грез. Бои между огнем и водой и их стремление друг к другу противоречиво размножают их образы, без конца динамизируют воображение. Впрочем, продолжим наш анализ более простых образов, более отчетливо движимых желанием «узнать, что у кого в животе». III Есть сказки, где комплекс Ионы как бы формирует канву повествования. Такова сказка братьев Гримм «Мальчик-с-Пальчик» («Daumesdick»). Этот ультракарлик спит на сеновале, а затем попадает к корове в охапке сена. Просыпается он во рту коровы. Достаточно ловкий, чтобы избежать зубов — эту ловкость мы еще встретим у других отважных героев — он проникает в желудок, странное жилище без окон, туда не проникает солнечный свет, что не преминут заметить мифологи, верящие в солярное истолкование мифов. Находчивый Мальчик-с-Пальчик кричит что есть мочи: «Не давайте мне больше сена!» Такого чревовещания оказалось достаточно, чтобы испугать служанку: «О Господи, — сказала она хозяину, — корова заговорила». Значит, корова одержима дьяволом. Ее закалывают, а желудок бросают в навоз. Внезапно появляется проголодавшийся волк, который глотает желудок вместе с его содержимым прежде чем Мальчик-с-Пальчик смог оттуда вырваться. Волк не насытился. Маленький Иона сове- А Калевала, с. 541. тует ему зайти в кухню своих родителей. Все еще голодный волк проскальзывает в дом по сточному желобу (die Gosse), но поскольку он пожирает всю провизию, он не может вернуться тем же путем. Он попался в ловушку; он тоже заперт в домике, словно в животе. Мальчик-с-Пальчик кричит что есть силы. Проснувшиеся родители убивают волка, и мать вспарывает брюхо зверя, чтобы вытащить их чудесного ребенка. В итоге остается лишь сшить ему новые костюмчики, поскольку в ходе всех этих приключений старые поистрепались. Как мы видим, сказка пытается все продумать. История о змее, проглотившей другую змею, также рассказывалась весьма часто8. Александр Дюма добавляет еще один вариант (Filles, Lorettes et Courtisanes, p. 173). Поскольку хвост проглоченной змеи все еще торчит изо рта змеи глотающей, каждый из двух сторожей Jardin des Plantes дергает за хвост «свою» змею. «И маленькая змея вылезла из большой, как выходит лезвие клинка из ножен.» Тотчас же каждая из двух примирившихся змей проглотила по крупному кролику. Во всех этих историях смерть от проглатывания представляет собой просто-напросто случайность, которую легко исправить. К тому же в подобных рассказах ощущается очевидное желание пошутить. Функциям шутки следует отводить важное место. Ими измеряется ловкость сказочника и доверчивость слушателя, если оставаться в пределах сознательной психики. Но если мы углубимся «в суть вещей», мы отдадим себе отчет в том, что шутки задействованы в равной степени и в бессознательном деда, и в подсознании внука. Их можно назвать «обертками» для страха, закрученного в спираль в бессознательном любого человека. Психоаналитическое воздействие шутки легко выявить с помощью комплекса Ионы. Но это воздействие комического мы найдем во многих методах психоаналитического лечения. Несмотря на их тяжелое ремесло, психоаналитики часто шутят — между собой. 8 Еще забавнее змея у Тцара. «Змея проглатывает свой хвост и выворачивается наизнанку, словно перчатка» (L'Antitê te, p. 182). Игра продолжается, выворачивая змею лицевой стороной. Отсюда возникает новая форма Уробороса. Этот «сам себе Иона» становился шуточным символом вечности. В одной сказке Милоша (Contes et Fabliaux de la vieille Lithuanie, p. 96) можно проследить чуть ли не «подпольное» бессознательное воздействие образа проглоченного глотателя. Впрочем, психоаналитики без особого труда обнаружат в этой сказке симптомы анальной фиксации. Но как раз стародавний образ Ионы, который невозможно заметить на первых страницах текста, «выходит на поверхность» на следующей странице (р. 97) так, что возникает ощущение, будто смысл этой сказки Милоша противоположен породившим ее грезам. Психоанализ, возможно, проводит недостаточное разграничение между тем, что можно было бы назвать имплицитным образом и образом эксплицитным. Психоанализ всецело предается поискам сугубо бессознательных комплексов и не всегда уделяет достаточное внимание явно выраженным образам, образам, поистине вычерченным, но кажущимся невинными «обертками» глубинных комплексов. Нам представляется, что образ Ионы во чреве китовом мог бы служить анкетой по диспепсиям психического характера. Благодаря своей отчетливости, благодаря своей простоте, благодаря своим мнимо ребяческим свойствам, этот образ превращается в средство анализа — несомненно, чересчур элементарного, но все-таки полезного — громадной и столь малоисследованной области, области психологии пищеварения. Перед лицом столь наивных образов можно также с б о льшим успехом судить о наивности кое-каких рационализаций, в результате получая элементы для суждений об этой редуцированной психологии, каковой зачастую бывает достаточно для анализа некоторых упрощенных типов психики, как в царстве идей, так и в царстве образов. Например, на счет рационализации традиционного образа можно списать вот это распространенное в Средние века мнение, которое вспоминает Ланглуа, подытоживая «Книгу сокровищ»: существовало поверье, будто киты «в случае опасности проглатывают свое потомство, чтобы предоставить ему убежище, а впоследствии извергают его». На наш взгляд, психоаналитики не имеют права усматривать здесь воздействие фантазма, характеризуемого термином «возвращение к матери». На самом деле, здесь слишком очевидно влияние внешнего образа, образа эксплицитного и традиционного. Нам необходимо «снять мерку» с импульсов воображе- ния, пользующегося иносказаниями, и не относить всю его деятельность на счет глубинных комплексов. Да и в конце концов, слишком уж разнородно убогое поверье, анализируемое нами на этих страницах. Здесь вряд ли можно дать пример полного сцепления с образом Ионы. На этом основании бедность образа весьма благоприятствует тому, чтобы мы ощутили действие всего лишь сопоставленных, но никогда как следует не объединенных элементов. IV В фольклорных грезах народа живот предстает как приемлющая полость. Спать с открытым ртом означает предлагать убежище всевозможным бродячим зверям. Перелистывая «Адский словарь» Коллена де Планси, мы без труда найдем легендарную фауну желудка, где объединены все животные, которых люди считали изрыгнутыми из себя. К примеру (ст. «Gontran», ср. ст. «Моrеу»), в рот спящего влезает и из него вылезает ласка. Может, это блуждающая душа? В статье Malé fices (порча) нам говорят о подвергнутой порче девице, которая «изрыгала маленьких ящериц, каковые ускользали в дыру, образовавшуюся в полу». Неудивительно, что зачастую говорили об одержимости per osA (ст. Jurement — проклятие, заклятие): девица проглотила дьявола. КарданоB, со своей стороны, рассказывает, что некий спящий, проглотивший гадюку, спасся, вдыхая дым паленой кожи. Окуренная змея вылезла изо рта больного (р. 199). РаспайльC ехидно цитирует следующий текст 1673 года: «Шут одного князя, забавлявшийся глотанием сырых яиц, не разбивая скорлупы, оказался охвачен кишечными болями. Ему дали принять табачный отвар, благодаря коему он изверг по- А Per os (лат.) — буквально: через рот; о способе приема лекарства. B Кардано, Джироламо (1501—1576) — ит. врач, математик и философ. Больше всего занимался астрологией. В философии — последователь Аристотеля и Аверроеса. Совершил ряд открытий в математике, систематизированных в сборнике Ars Magna (1545). C Распайль, Франсуа Венсан (1794—1878) — франц. химик и политический деятель. Автор популярных медицинских справочников (в которых широко прибегал к вульгаризации открытий). средством рвоты цыпленка — хотя без перьев и мертвого, но весьма хорошо развившегося» (I, р. 308). Тот, кто пьет воду из ручья, рискует проглотить лягушек. Сказкам на эту тему несть числа. И стоит лишь возникнуть «амплификации»А, как ничто не может остановить воображение. В гасконской сказке из сборника Франсуа БладеB осел выпивает луну, спящую на поверхности реки. Тем же образом инстинктивно пользуются поэты. Кони выпили луну, Видневшуюся на водеC, говорит русский поэт Сергей Есенин. Фольклор Гаргантюа часто приводит иллюстрации этим сказкам о великане, спящем с открытым ртом9. «Пастух, застигнутый бурей вместе со стадом, нашел себе там убежище и, исследуя громадную пещеру, каковой казался ему рот Гаргантюа, принялся колоть ему нёбо посохом. Гигант почувствовал что-то вроде зуда и, просыпаясь, проглотил пастуха вместе с его баранами.» Часто встречается сказка о том, что изо рта спящего рудокопа вылезает маленькая мышка (см. Dü rler, loc. cit., p. 70). Шахтер, копающийся в недрах земли, бесцеремонно проглатывает обитателей подземного мира. А Амплификация — здесь: риторический термин, состоящий в преувеличении или в подробном перечислении деталей. B Бладе, Жан-Франсуа (1827—1900) — франц. фольклорист. Уроженец Гаскони, собирал гасконские сказки, пословицы, загадки и пр. Ему принадлежат сборники «Народная поэзия Гаскони» (1881), в 3 томах; «Гасконские народные сказки» (1886), в 3 томах. C У Есенина удалось найти несколько мест, ни одно из которых не соответствует башляровскому подстрочнику в точности, но все похожи на него частично. Например: «Так кони не стряхнут хвостами // В хребты их пьющую луну» (из стихотворения «Душа грустит о небесах...»); цитируется по: Есенин С. Избранное. Алма-Ата, 1960, с. 153. Или: «Луну, наверное, // Собаки съели. // Ее давно на небе не видать» (из стихотворения «Метель»); цитируется по: Есенин С. Избранное. Алма-Ата, 1960, с. 475. 9 Ср. Van Gennep А. DLe Folklore de la Bourgogne. D Ван Геннеп, Арнольд Курр (1873—1957) — франц. антрополог, этнограф и фольклорист. Один из пионеров методов аннотирования и картографирования в этнографии; основатель нескольких журналов. Автор важнейшего «Учебника современного франц. фольклора» (1943—1958). Цитируемая книга «Фольклор Бургундии» написана в 1936 г. В фольклоре Гаргантюа есть масса иллюстраций психологии Всеглотателя. Так, в книге Поля Себийо10 мы видим, как Гаргантюа проглатывает разных животных, целую армию, дровосека, тележки, своих детей, собственную жену, монахов, мельницу, своих кормилиц, лопаты, камни, реку. Видим мы и то, как он глотает суда — что, если добавить чуточку грез, предоставит читателю забавную инверсию образов: разве не говорилось о том, что Иона во чреве китовом — всего лишь путешественник в трюме? Здесь же наоборот, человек проглатывает корабль. В конце концов, для грезящего это не море выпить.... Та же инверсия происходит, когда Гаргантюа глотает не лекарство, а своего врача, не молоко, а кормилицу. В последнем образе ребенка, сосущего грудь чересчур сильно и проглатывающего кормилицу, мы получаем превосходное доказательство тому, что комплекс Ионы связан с психологическим феноменом проглатывания. Во многих отношениях комплекс Ионы можно считать частным случаем комплекса отлучения ребенка от груди. ФробениусA особо подчеркивал многочисленные африканские мифы, подпадающие под рубрику образа Ионы. В некоторых из этих мифов живот предстает как печь, где герою придают совершенную форму. Герберт Зильберер не преминул сравнить этот факт, с одной стороны, с мифами о солярном герое, а с другой — с алхимической практикой11. Здесь перед нами пример поливалентного детерминизма образов. Иными словами, великие образы являются сверхдетермини-рованными, и посредством обильных осмыслений они сопрягаются с более значительными детерминациями. Алхимическая материя, которую совершенствуют в атанореB; солнце, готовящееся возродиться во чреве земли; Иона, отдыхающий 10 Sé billot P. Gargantua dans les Traditions populaires. A Фробениус, Лео (1873—1938) — нем. антрополог и исследователь Африки и Океании. Профессор Франкфуртского университета (1932) и директор Этнографического музея (1934). Один из первых в этнологии начал употреблять термин культурные ареалы. 11 См. Silberer H. Probleme der Mystik und ihrer Symbolik, S. 92. B Атанор — перегонный куб у алхимиков. и получающий пропитание в китовом чреве — вот три образа, у которых формально нет ничего общего, однако все они, вступая во взаимно метафорические отношения, выражают одну и ту же тенденцию бессознательного. V
|