San Francisco Chronicle. 1968. April 19.

I

Когда в нашем западном обществе человек распознает какое-либо конкретное событие, во всех случаях он вкладывает в свое восприятие одну или несколько систем фреймов или схем интерпретации, которые можно назвать первичными. В самом деле, фреймы присутствуют в любом восприятии. Я говорю именно о первичных фреймах, потому что применение челове­ком схемы или перспективы не зависит ни от какой другой ба­зовой или «настоящей» интерпретации и не восходит к ним; несомненно, первичная система фреймов являет собой как раз то, что обнаруживает нечто осмысленное в тех особенностях сцены, которые в ином случае не имели бы никакого смысла.

Первичные системы фреймов различаются по степени ор­ганизации. Некоторые из них представляют собой хорошо раз­работанную систему учреждений, постулатов и правил, другие — их большинство — не имеют, на первый взгляд, отчетливо вы­раженной формы и задают лишь самое общее понимание, опре­деленный подход, перспективу. Однако независимо от степени своей структурной оформленности первичная система фреймов позволяет локализовать, воспринимать, определять практически бесконечное количество единичных событий и присваивать им наименования. Похоже, человек не осознает внутреннюю струк­туру фреймов и, если его спросить, вряд ли сможет описать ее с большей или меньшей полнотой, что не мешает ему пользо­ваться фреймами без каких-либо ограничений.

В повседневной жизни нашего общества, если не проводится вполне последовательно, то достаточно отчетливо ощущается различие между двумя обширными классами первичных систем фреймов — назовем их природными и социальными¹. Природ­ные системы фреймов определяют события как ненаправленные, бесцельные, неодушевленные, неуправляемые — «чисто физические». Принято считать, что неуправляемые события полностью, от начала до конца, происходят благодаря «естест­венным» факторам, что никакое волеизъявление, каузально или интенционально, не вмешивается в их естественный ход и нет никого, кто бы постоянно направлял их к цели. Невоз­можно представить себе успех или неудачу применительно к таким событиям; здесь нет места ни негативным, ни позитив­ным санкциям. Здесь царят детерминизм и предопределен­ность. Существует некоторое понимание относительно того, что события, воспринимаемые в рамках одной подобной схемы, могут быть редуцированы к другим событиям, воспри­нимаемым в более «фундаментальной» системе фреймов, и некоторые общепринятые понятия, например сохранения энергии или единичного, разделяются всеми. Элегантные вер­сии природных систем фреймов можно найти, естественно, в физических и биологических науках¹. В качестве самого про­стого примера можно взять сводку о погоде.

Социальные фреймы, напротив, обеспечивают фоновое понимание событий, в которых участвуют воля, целеполагание и разумность — живая деятельность, воплощением которой является человек. В такой деятельной силе нет неумолимости природного закона, с ней можно договориться, ее можно за­добрить, запугать, ей можно противостоять. То, что она делает, можно назвать «целенаправленным деланием». Само делание подчиняет делателя определенным «стандартам», социальной оценке действия, опирающимся на честность, эффективность, бережливость, осторожность, элегантность, тактичность, вкус и т. п. Поддерживается постоянное управление последствиями деятельности, то есть непрерывный корректирующий контроль, особенно явственный в тех случаях, когда действие неожиданно блокируется или сталкивается с искажающими воздействиями и когда требуются немалые усилия, чтобы компенсировать их.

¹ Эдвард Шилз в исключительно интересной статье о социально-политических аспектах морального порядка «Харизма, порядок и статус» пишет: «Все фунда­ментальные открытия современной науки в космологии, астрономии, медици­не, неврологии, геологии, генетике имеют важное значение в качестве фунда­ментального космического порядка. Научный порядок, подобно порядку, от­крываемому теологией, подчинен своим императивам. Иметь «регулярные отношения» с научной истиной, подходить ко всему «научно», поступать «как подобает ученому» — все это в той же мере следствия развертывающихся научным исследованием императивов порядка, в какой богобоязненность след­ствие теологического императива религиозного порядка». См.: Shils Е. Charisma, order and status // American Sociological Review. 1965. Vol. XXX. P. 204.

Учитываются мотивы и намерения, что помогает установить, какой из множества социальных фреймов применим для пони­мания событий. Примером «целенаправленного делания» может служить опять же сводка погоды. Здесь мы имеем дело с делами, а не просто с событиями. (Внутри социального мира мы при­держиваемся очевидных фундаментальных различений, на­пример целеполагания человека и целесообразности в поведе­нии животных, но об этом мы будем говорить ниже.) Мы используем один и тот же термин «причинность» по отноше­нию и к слепым силам природы, и к последствиям преднаме­ренных действий человека, рассматривая первые как бесконеч­ную цепь причин и следствий, а вторые как то, что так или иначе начинается с мысленного решения¹.

В нашем обществе принято считать, что мыслящее суще­ство может приспособиться к природным процессам и извле­кать пользу из его детерминированности — для этого надо лишь отдать дань замыслу природы. Более того, мы догадыва­емся, что, быть может, за исключением чистой фантазии и выдумки, всякая попытка действовать будет непременно стал­киваться с природными ограничениями и что для достижения цели необходимо использовать, а не игнорировать это обсто­ятельство. Даже играя в шахматы вслепую, игроки вынуждены сообщать друг другу ходы, и этот обмен информацией требует учета физически адекватного целенаправленного использова­ния голоса или руки для записи ходов. Отсюда следует, что, хотя природные события происходят без вмешательства мыс­ленных действий, их нельзя совершить, не вторгнувшись в природный порядок. Поэтому любой сегмент социально на­правленного действия можно в определенной степени анали­зировать и на основе природной схемы.

Целенаправленные действия можно понимать двояко. Во-первых, и это относится в той или иной степени ко всем дейст­виям, речь идет о явных манипуляциях предметами естествен­ного мира в соответствии с конкретными возможностями и ограничениями; во-вторых, субъект действия может включать­ся в особые, специфические и многообразные миры. Поэтому игра в шахматы содержит два принципиально различающихся основания: одно полностью принадлежит физическому миру, где происходит пространственное перемещение материальных фигурок, другое относится непосредственно к социальному миру противоборствующих в игре сторон, где ход можно сде­лать и голосом, и жестом, и по почте, и передвижением фигу­ры. В поведении за шахматной доской легко различить пере­движение фигур и ходы. Легко отличить неудачный ход, сде­ланный из-за неверной оценки ситуации на доске, от хода, сделанного невпопад, то есть не соответствующего конкрет­ным социальным стандартам выполнения физических дейст­вий. Заметьте, однако, что обычно игроки не фиксируют свое внимание на процессе перемещения фигур в отличие от чело­века, который, скажем, только учится пользоваться протезом и вынужден сознательно контролировать физические движе­ния. По-настоящему проблемны и важны лишь решения о выборе нужного хода, а передвинуть фигуру, когда решение уже принято, — не проблема. С другой стороны, существуют такие целенаправленные действия, например установка рако­вины или подметание улиц, при которых для манипулирования объектами физического мира требуются непрерывные созна­тельные усилия; само действие, принимающее вид «практичес­кой процедуры», конкретной задачи, «чисто утилитарного» действия, — это действие, цель которого нелегко отделить от физических средств, используемых при его выполнении.

Системы социальных фреймов включают в себя правила, но эти правила различны. Например, движения шахматиста регулируются правилами игры, большинство которых действует на протяжении всей партии; с другой стороны, физические ма­нипуляции шахматиста регулируются другой системой фреймов, отвечающей за движения тела, и эта система, если конечно здесь можно говорить об одной системе фреймов, может проявлять себя в ходе игры только в той или иной степени. Поэтому, несмотря на то, что правила игры в шахматы и правила дорожного движе­ния поддаются ясному и краткому изложению, между ними име­ется существенное различие. Игре в шахматы присуще понима­ние игроками основной цели, тогда как правила дорожного дви­жения не предписывают, куда нам ехать и почему нам следует хотеть ехать именно туда, а только устанавливают ограничения, которые мы должны соблюдать, двигаясь к цели.

Следовательно, мы воспринимаем события в терминах первичных фреймов, и тип используемого фрейма задает спо­соб описания события. Восход солнца — естественное собы­тие; когда мы задергиваем штору, чтобы не видеть восхода, осуществляется целенаправленное действие. Если следователь интересуется причиной смерти, он ожидает ответа, сформули­рованного в терминах физиологии; когда он спрашивает, как это произошло, он ждет драматического социального описания, возможно, включающего в себя описание некоторой предна­меренности происшедшего¹.

Таким образом, категория базовой системы фреймов имеет первостепенное значение, и я бы хотел остановиться на ней подробнее. Весьма досадное обстоятельство заключается в том, что в любой момент своей деятельности индивид применяет сразу несколько систем фреймов. («Мы подождали, пока кон­чится дождь, а затем вновь продолжили игру».)

Конечно, иногда какая-то определенная система фреймов оказывается в высшей степени релевантной для описания ситуации и обеспечивает предварительный ответ на вопрос «Что здесь происходит?». Ответ следующий: событие либо действие, описанное в некоторой базовой системе фреймов. И только потом можно заняться детальным анализом того, что подразумевается под «мы», «это», «тут» и как достигается подразумеваемый консенсус.

Теперь необходимо сказать следующее. Когда с помощью осей л: и у мы устанавливаем местоположение точки или пред­ставляем шахматную доску как матрицу, определяющую схему хода, понятие базовой системы фреймов приобретает достаточно отчетливую форму, хотя и здесь существует проблема зависимости частного фрейма от нашего общего понимания фреймов данного типа. Но когда мы наблюдаем события по­вседневной жизни, скажем приветствие при мимолетной встрече или жест покупателя, означающий вопрос о цене то­вара, определение базовой системы фреймов, как уже отмеча­лось выше, гораздо более сомнительно. Именно здесь предста­вители того направления, которому следую и я, терпят полный крах. Говорить о «повседневности», или, как А. Щютц^о «мире открытых практических реалий», все равно, что стрелять всле­пую. Подразумевается, что наблюдение содержит либо великое множество фреймов, либо вообще не содержит ни одного. Чтобы продвинугься в изучении этой проблемы, следует при­нять некоторый домысел, рабочее допущение, что в повсе­дневной жизни открыты для понимания благодаря наполняю­щей их смыслом базовой системе фреймов (или нескольким системам) и что проникновение в эту систему не является тривиальной и, я надеюсь, невыполнимой задачей.

До сих пор я ограничивался описанием тех первичных сис­тем фреймов, которые используются индивидом (в здравом уме и твердой памяти) при определении смысла происходящего, ра­зумеется с учетом его интересов. Конечно, индивид может зани­мать «ложную» позицию в своих интерпретациях, то есть заблуж­даться, не знать истинного положения дел, что-либо недомыс-ливать. «Ложные» интерпретации постоянно будут в центре на­шего внимания. Здесь я хотел бы указать на общепринятое мне­ние, что в нашем обществе люди часто добиваются успеха, следуя определенным системам фреймов. Элементы и процессы, кото­рые человек считает значимыми, распознавая поведение, часто действительно тождественны тем, которые манифестируются в самом поведении — почему бы и нет, коль скоро сама обще­ственная жизнь часто организована таким образом, чтобы люди могли ее понимать и действовать в ней. Таким образом, мы принимаем соответствие или изоморфизм восприятия структуре воспринимаемого несмотря на то, что существует множество принципов организации реальности, которые могли бы отражаться, но не отражаются в восприятии. По­скольку в нашем обществе многие находят это утверждение полезным, к ним присоединяюсь и я1.

¹ Конечно, некоторые исследователи могут считать, что моя позиция не единственно возможна и даже неуместна и что следует ограничиться анали­зом представлений субъекта, не затрагивая вопрос об их надежности, то есть объективном содержании этих представлений, за исключением того случая, когда сама проблема рассматривается с этнографической точки зрения. Нередко предмет исследования смешивается со средствами его изучения. Это подводит нас к особой теме, связанной с требованием отличать обобще­ния автора от его субъективных трактовок, которые он готов отстаивать перед кем угодно. (Я уверен, что и авторам не следует игнорировать данное требование, поскольку они часто получают возможность раскрыть суть дела исключительно благодаря его отличию от мнения.) Более того, хотя все интерпретативные конструкции должны рассматриваться как предмет ис­следования, некоторые из них не создаются ради самого анализа, а лишь предваряют его.

II

Взятые вместе, первичные системы фреймов определен­ной социальной группы конституируют центральный элемент ее культуры, особенно в той мере, в какой порождаются об­разцы человеческого понимания, сопряженные с основными схемами восприятия, соотношениями этих типов и всеми воз­можными силами и агентами, которые только допускаются этими интерпретативными формами (designs). Представим себе фрейм фреймов социальной группы — систему верований, «кос­мологии», — это та область исследований, которую узкие специ­алисты по проблемам современного общества предпочитают ос­тавить другим. Интересно, что на такой огромной территории, как США, можно лишь весьма условно говорить о сходстве когнитивных ресурсов. Люди, придерживающиеся во многом одних и тех же убеждений, могут расходиться, например, в мнении относительно существования ясновидения, вмеша­тельства сверхъестественных сил и т. п.1 (По всей вероятности,

вера в бога и святость его представителей в этом мире являет собой широчайшую базу для расхождения мнений в нашем об­ществе по поводу сверхъестественных сил. Социологов от обсуж­дения этой темы обычно удерживают соображения такта.)

III

При всех своих недостатках концепция первичной систе­мы фреймов позволяет обозначить пять принципиальных про' блем и оценить их роль в нашем понимании мироустройства.

1. Во-первых, «комплекс необычного». Когда происходит либо создается нечто такое, что заставляет сомневаться в самом взгляде на событие, кажется, что для понимания случившегося необходимо допустить существование неведомых природных сил или принципиально новых возможностей влиять на ход событий, — вероятно, в последнем случае предполагается учас­тие и неведомых агентов. Сюда относятся случаи воображае­мой высадки пришельцев из космоса и общения с ними, чу­десные исцеления, явления хтонических чудовищ, левитация, лошади со склонностью к математике, предсказания судьбы, контакты с умершими и т.п. Подразумевается, что эти чудесные события сопряжены со сверхъестественными природными си­лами и способностями. Сюда относятся астрологические воздей­ствия, ясновидение, экстрасенсорное восприятие и т. п. Книги типа «хотите верьте, хотите нет» наполнены детальными описа­ниями «еще не разгаданных» событий. Иногда и сами ученые создают такого рода новости, как говорится, «привлекая серьез­ное внимание» к экстрасенсам, НЛО, влиянию фаз Луны1 и т.п. Многие могут вспомнить хотя бы одно событие, которому сами они так и не нашли разумного объяснения. Хотя, как правило, когда происходит необычное событие, люди ожидают, что скоро

Holzer Н. The psychic world of bishop pike. New York: Crown Publishers, 1970; Pike J.A., Kennedy D. The other side. New York: Dell Publishing Co., 1969. Своеобразную историческую трактовку увлечения спиритуализмом в поз-дневикторианской Англии дает Рональд Пирсал (Pearsall R. The table-rap­pers. London: Michael Joseph, Ltd., 1972). Я мог бы добавить, что верящие в оккультные силы часто убеждены, что стоят на научной точке зрения, которая, как они думают, еще не принята официальными авторитетами науки. Об этом см. неопубликованную работу Марчелло Труцци. См.: Truzzi М. Towards a sociology of the occult: Notes on modern witchcraft // Religious movements in contemporary America / Ed. by I. Zaretsky, M. Leone. Princeton: Princeton University Press, 1974. P. 633-645.

ему найдут «простое», «естественное» объяснение, которое раскроет тайну и вернет происшедшее в круг обычных явле­ний, к логике, которой они обычно руководствуются, объясняя связи между природными событиями и целенаправленными дей­ствиями. Конечно, люди сопротивляются, когда фреймы фрей­мов начинают изменяться. Событие, которое не может быть ис­толковано в рамках традиционной космологии, вызывает расте­рянность, по крайней мере озабоченность публики. Можно привести немало примеров из массовой печати.

Аламаско, штат Колорадо. Вскрытие лошади, убитой, как считают ее владельцы, обитателями летающей тарелки, показало, что ее брюшная полость, черепная коробка, а также столб позвоночника пусты.

Патологоанатом из Денвера, пожелавший остаться неизвестным, заявил, что отсутствие органов в брюшной полости не поддается объяснению.

При вскрытии, которое происходило в воскресенье вечером на ранчо, где был обнаружен полый труп лошади, присутствовали четыре члена Денверского отделения Национального исследова­тельского комитета аэрокосмических явлений. Вскрыв черепную полость лошади, патологоанатом обнаружил, что она пуста. «Определенно, в черепе должно было быть немало жидкости», — сказал патологоанатом.

Владельцы лошади выразили уверенность в том, что она была убита пришельцами из летающей тарелки. Несколько жителей городка Сан-Луис-Уолли, где, по сообщениям прессы, за несколько дней до происшедшего не менее восьми раз видели по вечерам неопо­знанные летающие объекты, согласились с этой версией...¹

Вполне ожидаемым оказывается следующее заключение.

Москва (Ассошиэйтед Пресс). По сообщениям советских газет, изобличена в мошенничестве русская домохозяйка, которая семь лет назад стала виновником мировой сенсации, утверждая, что «видит пальцами».

Пять ученых, подвергших проверке Розу Кулешову, сделали вывод, что она подглядывала сквозь неплотную повязку. Мадам Кулешова, знаменитость в своем родном городе, получила мировую известность в 1963 году, когда приписываемый ей дар видеть с помощью пальцев широко освещали советские газеты. В отчете комиссии говорится, что подтверждение способностей мадам Кулешовой в 1963 году было ошибкой. Тогда ее подверга­ли испытаниям советские ученые: они разными способами за­крывали ей глаза и направляли на ее руки лучи разного цвета.

¹ San Francisco Chronicle. 1967. October 10.

Как установила комиссия, излучатель света издавал «характерное щелкание и жужжание», что помогало испытуемой заранее оп­ределить, какой цвет будет следующим¹.

Позволю себе повторить сказанное выше: в нашем обще­стве широко распространено убеждение в том, что все без ис­ключения события можно поместить в некоторую конвенци­ональную систему значений и управлять ими. Мы допускаем необъясненное, но необъяснимое принять не можем.

2. Космологические представления, самые всеобъемлю­щие из наших представлений, лежат в основе самого баналь­ного развлечения — всякого рода трюков, которые поддержи­вают доминирование и контроль волевого действия над тем, что на первый взгляд кажется почти невероятным. Каждый знает, что такое жонглирование, хождение по канату, джиги­товка, серфинг, фристайл, метание ножей, прыжки в воду с огромной высоты, каскадерская езда на автомобиле, а теперь и космонавтика, — полеты космонавтов самые дерзкие из че­ловеческих предприятий, хотя они и сопряжены с верой в американскую технологию. Сюда можно также отнести и такие экзотические случаи, когда человек обучается управлять свои­ми физиологическими процессами, например регулировать кровяное давление или подавлять болевые реакции. Важную роль в демонстрации трюков играют «действия животных». Дрессированные тюлени, прирученные морские львы, танцую­щие слоны и прыгающие сквозь обруч хищники — все они являют собой пример выполнения обычных целенаправлен­ных действий необычными агентами и тем самым привлекают внимание к космологическому разделению, которое проводит­ся в нашем обществе между человеческой деятельностью и животным поведением. Аналогичное значение имеют показы дрессированных животных, выполняющих утилитарные зада­чи, которые принято считать исключительной прерогативой человека. Например, водители цепенеют при виде шимпанзе, сидящего за рулем открытого спортивного автомобиля, в то время как дрессировщик притворяется спящим на заднем си­дении. Один австралийский фермер использовал целую стаю обезьян для уборки урожая2. Можно добавить, что тот же

¹ The New York Times. 1970. October 11.

² Некоторые сведения о труде приматов содержатся в книге Джеффри Борна: Bourne G. Н. The аре people. New York: New American Library; Signet Books, 1971. P. 140-141.

самый интерес лежит в основе научных исследований целена­правленного поведения, предмет которых находится как раз на границе, разделяющей животных и человека1.

Стоит заметить, что и комплекс необычного (аномалии человеческого тела), и трюки тесно связаны с цирковым пред­ставлением, как будто социальная функция цирков (а позднее и морских музеев) действительно заключается в прояснении для публики структурной организации и границ действия пер­вичных систем фреймов2. Трюки часто используются в ночных клубах (популярность которых в настоящее время упала) на­ряду с демонстрацией способностей дрессированных собак, выступлениями акробатических трупп, жонглеров, магов и людей, имеющих необычные умственные дарования. Что бы ни демонстрировали зрителям, ясно, что интерес широкой публики к темам, связанным с космологическими прозрения­ми, присущ всем людям, а не только ученым-экспериментато­рам и аналитикам.

3. Теперь рассмотрим события, называемые «промахами» (muffings), то есть случаи, когда тело (или другой объект), нахо­дящееся, как предполагается, под постоянным контролем, не­ожиданно выходит из-под него, отклоняется от траектории, ста­новится неуправляемым и полностью подчиняется природным силам — именно подчиняется, а не просто обусловливается ими, в результате нарушается упорядоченное течение жизни. Сюда относятся разного рода «ляпы», «обломы» и — когда общая ло­гика разговора все же в той или иной степени сохраняется — «вздор». (Предельный случай такого рода — случай, в котором никто не виноват: землетрясение полностью снимает вину с человека, расплескавшего чашку чая.) Тело сохраняет здесь свою способность быть силой природной, каузальной, а не социальной и целенаправленной. Приведем пример.

Вчера пять человек получили травмы, два человека — серьезные, в результате выезда потерявшей управление автомашины на за­полненный пешеходами тротуар по улице Хейт-Эшбери. Води­тель автомобиля, 23-летний Эд Гесс, проживающий на Коул-стрит, 615, был доставлен в полицию в состоянии, близком к истерике, где был составлен протокол об изъятии незарегистри­рованного оружия и порошка, похожего на сильный наркотик. «Я не мог затормозить, — кричал он. — Крутом были люди — четыре, шесть, восемь человек — но, видит бог, я не виноват». По показаниям свидетелей, машина двигалась в западном направ­лении по Хэйт-стрит; миновав перекресток Хэйт-стрит и Масон­ского авеню, переехала бордюр, врезалась в витрину супермаркета «Нью Лайт» и метров пятнадцать прошла юзом по тротуару. «Я не хотел сбивать их, — всхлипывал Гесс, — но они были всюду вокруг меня — слева, справа, кругом»1.

Заметим, что трюк имеет место там, где мы знаем, что можем утратить контроль над событиями и даже немного спо­собствуем этому, а промахи и неурядицы происходят тогда, когда все вроде бы идет гладко и не надо стараться сохранить контроль, но тем не менее контроль теряется2.

San Francisco Chronicle. 1968. April 19.

² Обучение каким-либо навыкам почти всегда включает период частых оп­лошностей, но иногда оплошности допускают и подготовленные люди. Можно привести пример опасной ситуации, типичной для капитана на мостике судна. При подходе корабля к пристани или маневрировании вблизи другого корабля особым шиком считается разворот с элегантным кормовым следом — свидетельство мастерства судоводителя — и это видно отовсюду. Немаловажно и то обстоятельство, что судно — штука неповорот­ливая и плохо управляется, на воде трудно определять дистанцию. Возмож­ны незнакомство капитана с акваторией порта и необходимость текущей радиосвязи между судами. Добавим к этому жизни находящихся на борту людей, стоимость судна и его груза, и можно будет получить некоторое представление о том напряжении, в котором постоянно находится капитан, рискуя неожиданно «потерять ориентацию» и утратить контроль над проис­ходящим. Недаром морская дисциплина — своего рода цирк с очень строги­ми правилами — объясняется предосторожностями против случайных про­исшествий. О судоводительских обычаях я прочитал в неопубликованной рукописи Дэвида Кука: Cook D. Public order in the U.S. Navy. University of Pennsylvania, 1969.

Соответствующий локус контроля, выражающийся в уп­равлении действием, предусматривает и возможные неудачи, а также содержит предположение о различии типов действия. В некоторых действиях мы видим только работу органов тела, например, когда протираем глаз, зажигаем спичку, шнуруем ботинки, несем поднос. Другие действия как бы продолжают действия наших органов, например вождение автомобиля, раз­равнивание лужайки граблями или использование отвертки. Наконец, имеются действия, которые начинаются с телесных действий или с их «продолжений» и завершаются вполне ощу­тимым результатом, выходящим за пределы первоначального контроля, например, когда мяч, жвачка или ракета завершают свой полет там, куда их нацелили. Предполагается, что в про­цессе ранней социализации вырабатываются навыки первого рода, вторичная социализация — особенно профессиональная подготовка — обеспечивает формирование второго и третьего типов действия. Заметим, что одним из следствий этой обу­чающей программы является трансформация мира в такое место, которым можно непосредственно управлять и которое поддается пониманию в терминах системы социальных фрей­мов. В самом деле, взрослые горожане могут на протяжении длительного времени ни разу не потерять контроля над своим телом, ни разу не столкнуться с непредвиденным изменением среды, природный мир полностью подчинен общественному и частному контролю. Горожане начинают заниматься различ­ными видами спорта, катанием на коньках, лыжах, серфингом, верховой ездой, которые позволяют детям и взрослым вновь восстановить контроль над телом посредством достаточно трудных продолжений телесных действий. Повторение ранних достижений во взрослом возрасте, сопровождаемое постоян­ными промахами, уже в особом, игровом, контексте, способ­ствует преодолению страха, присущего праздным классам. Вполне прозрачен замысел выступлений Лаурела и Харди1, он заключается как раз в том, чтобы показать массовую никчем­ность и беспомощность, где даже головокружительные аттрак­ционы в парках позволяют посетителям терять контроль над собой при полностью контролируемой ситуации.

4. Рассмотрим такой фактор организации опыта как «слу­чайное происшествие» (fortuitousness), которое означает, что событие начинает рассматриваться как возникшее непреднаме­ренно. Человек, тщательно планирующий свои действия, стал­кивается с естественным ходом событий, которого он не мог предвидеть, и получает соответствующие результаты. Два чело­века или более двух человек, не зависимые и не ориентирующие­ся друг на друга, полностью управляют своими действиями в одиночку, однако их совместные действия приводят к непредви­денному событию — они получают такой результат, несмотря на то, что каждый из них полностью контролирует свой личный вклад в общее дело. Мы говорим здесь о случайностях, совпадениях, везении и невезении, несчастных случаях и т. п. Поскольку в дан­ном случае ответственность ни на кого не возлагается, каждый руководствуется своей природной системой фреймов, в то время как под воздействием естественных сил находятся социально уп­равляемые действия. Заметим, что случайные последствия могут восприниматься как желательные и как нежелательные. Приведу пример нежелательных последствий.

Амман, Иордания. Трагически закончилась вчера для одного из палестинских бойцов церемония салюта. Он был убит шальной пулей, когда его подразделение произвело залп из автоматов во время похорон погибших в результате израильской бомбардиров­ки в воскресенье2.

Понятие случайного происшествия довольно неопреде­ленно, во всяком случае, те, кто его использует в целях расчета, обычно сомневаются в своих решениях или по крайней мере допускают такие сомнения со стороны других. Эта неопреде­ленность становится особенно очевидной, когда случайное со­впадение обстоятельств, связанных с одним и тем же предметом, человеком или категорией людей, повторяется два или три раза1. По этой же причине трудно не наделить смыслом случай, когда везение или неудача все время выпадают на долю той пресло­вутой категории людей, которая состоит из одного члена.

Понятия «промах» и «случайное происшествие» имеют важ­ное космологическое значение. Если мы верим, что весь мир целиком можно воспринимать или как естественные события, или как целенаправленные действия и что всякое событие можно легко отнести к одной либо другой категории, становится ясно, что надо искать средства преодоления неопределенностей. Вы­работанные культурой понятия «промах» и «случайность» нужны для того, чтобы осмыслить события, которые в противном случае представляли бы серьезное затруднение для анализа.

5. В заключение обратим наше внимание на сегрегацию, выражаемую посредством «неловкости» и шуток. Как будет по­казано далее, используя официально принятые схемы интерпре­тации, люди " способны полностью распознавать то, что они видят. Но эта способность имеет свои пределы. Некоторые эф­фекты распознавания переносятся из одной перспективы, обес­печивающей свободное восприятие событий, в перспективу со­вершенно иную, применяемую в официальном порядке. Пожалуй, лучше всего описано медленное и трудное становление права

В одной из своих статей Ролан Барт пишет: «Здесь мы сталкиваемся со вторым типом отношения, которое иногда артикулирует структуру Jbit-divers — отно­шение совпадения. Главным образом, это — слишком невероятное для простого совпадения повторение события: одну и ту же алмазную брошь крадут три раза кряду, какая-то горничная выигрывает в лотерею каждый раз, когда покупает билет, и т. д. Почему? Повторение всегда побуждает нас искать неизвестную причину, ибо в обыденном представлении случайность распределяется равномерно и никогда не повторяется: шанс изменчив. А если события повторяются, то тем самым подается некий знак; повторить — значит придать смысл...». См.: Barthes R. Structure of the fait-divers // Barthes R. Critical essays. Evanston, 111.: Northwestern University Press, 1972. P. 191. Некоторые эмпирические данные приводятся в статье Рю Бухера: «Кажется, здесь возникает тема ущербности социальной организации. Каждый из нас принадлежит ко многим пересекающимся категориям, членство в которых определяется наличием одного и более общих признаков. Если кому-то из нескольких известных нам людей сопутствует удача или, наоборот, их пре­следует невезение, то и мы и они будем искать объяснение в общих для них признаках, особенно в тех, которые отличают их от других людей. Если объем категории окажется достаточно велик, — как это было во времена, когда разыскивали бостонского серийного убийцу, — население может разбежаться». См.: Bucher R. Blame and hostility in disaster // American Journal of Sociology. 1957. Vol. LXII. P. 469.

медиков на обследование обнаженного тела в рамках естест­венной, а не социальной перспективы. Так, в Британии роды стали более безопасными только в конце XVIII века благодаря тщательному акушерскому осмотру в незатемненной смотро­вой; а если роды принимал врач-мужчина, роженицу уже было не обязательно накрывать одеялом1.

Гинекологический осмотр даже сегодня вызывает опреде­ленную озабоченность: предпринимаются специальные уси­лия, чтобы оснастить процедуру соответствующей лексикой и действиями, позволяющими контролировать сексуальное про­чтение ситуации2. С аналогичной трудностью сталкивались те, кому доводилось делать искусственное дыхание; контакт рот в рот нелегко дифференцировать от смысла, который принято вкладывать в это действие1. Точно так же мы позволяем орто­педам и продавцам обувных магазинов прикасаться к нашим ногам, но для этого мы стараемся исключить все привнесенные сюда смысловые контаминации. Представим себе сенсея, ин­структора карате, который инструментально, как врач, ощупы­вает узловые точки на теле принявших определенные позиции учеников, чтобы определить, правильно ли напряжены мышцы. Границы подобного физикалистского фрейма обна­руживаются, когда в секции появляются девушки:

Когда сенсей обходит группу, чтобы проверить «стойку», он тро­гает зад и мышцы бедер. К нам он не прикасается. После трех месяцев занятий он наконец-то потрогал попки только у пятнад­цатилетних, а женщин постарше избегает как заразы. Ясно, что 25-летний сенсей не может не смотреть на нас как на женщин, которых можно трогать с одной и только с одной целью2.

Очевидно, что человеческое тело и прикосновения к нему играют заметную роль в поддержании фреймов, равно как раз­личные отправления тела и нечаянные движения создают на­пряженные ситуации пограничного характера3. Кажется, что

¹ См., например, статью Мориса Линдена: Linden ME. Some psychological aspects of rescue breathing // American Journal of Nursing. I960. Vol. LX. P. 971-974.

² См. публикацию Сюзан Паскаль и соавторов: Pascale S., et al. Self-defense for women // Sisterhood is powerful / Ed. by R. Morgan. New York: Random House; Vintage Books, 1970. P. 474.

³ В книге Мэри Дуглас «Чистота и опасность» имеется следующее рассуждение: «Теперь мы подошли к обсуждению главного вопроса. Почему отправления тела символизируют опасность и власть? Почему думают, что стать колду­ном можно лишь через кровопролитие, инцест или людоедство? Почему думают, что искусство колдовства, заключающееся, главным образом, в умении манипулировать различными силами, сосредоточено на границах человеческого тела? Почему думают, что границы тела наделены особенной властью и представляют опасность? Во-вторых, все границы таят опасность. Если они как-нибудь передвигаются, изменяется форма жизненного опыта. Всякая структура идей уязвима в пограничных областях. Поэтому мы долж­ны ожидать, что отверстия тела должны символизировать особенно уязви­мые его места. Все, что испускают эти отверстия, имеет явно пограничный характер. Слюна, кровь, молоко, моча, фекалии и слезы самим своим истечением пересекают границу тела. Сюда же относится телесная оболоч­ка: кожа, ногти, срезанные волосы и пот. Ошибочно рассматривать границы тела в отрыве от других границ. Нет оснований отдавать первенство отноше­нию индивида к собственному телу и его эмоциональному опыту перед его культурным и социальным опытом. В этом ключ к объяснению того, почему различные аспекты тела по-разному трактуются в ритуалах разных народов мира. В одних культурах менструации боятся, ибо видят в ней сигнал смертельной опасности; в других — ничего подобного нет... В одних культу­рах отбросы являются предметом каждодневной заботы, в других — ничего подобного нет. В одних культурах к экскрементам относятся с опаской, в других — шутливо. В Индии вареная пища и слюна рассматриваются как грязь, а бушмены прямо изо рта вынимают обильно смоченные слюной дынные семена, чтобы прокалить их для еды».

См.: Douglas М. Purity and danger. London: Routledge & Kegan Paul, 1966. P. 120-121. [Русский перевод: Дуглас M. Чистота и опасность: анализ пред­ставлений об осквернении и табу / Пер. с англ. Р.Г. Громовой; под ред. СП. Баньковской; вст. ст. и комм. СП. Баньковской. М.: Канон-пресс-Ц, Кучково поле, 2000. — Прим. ред.]

Примером может послужить одна из этнических общностей островов Борнео. Взять под руку, обнять за шею друга или родственника того же пола вне определенных отношений инцеста — эти действия предназначены для уста­новления границ дозволенных тактильных контактов в ситуациях социального действия. Влюбленные регулярно обозначают свой статус, гуляя на публике, обнявшись за талию. Для членов общины, которые не являются ни близкими родственниками, ни близкими друзьями, ни любовниками, подобная фами­льярность недопустима, поскольку все эти формы поведения обозначают возможность близкого тактильного контакта. Прикосновения к телу допуска­ются между не состоящими в браке взрослыми представителями противопо­ложных полов при обряде прорицания и исцеления колдуньей тяжелых боль­ных. Во время прорицания и исцеления колдунья жестким пальпированием туловища и конечностей устанавливает местоположение болезни. При этом она, как правило, избегает зон, имеющих сексуальный смысл. Передача поли­тической власти новому поколению через тактильные контакты не практику­ется, хотя ритуально-магическая формула передачи чудодейственной силы старой колдуньи девочке-ученице может включать рукопожатие как символ того, что передача власти состоялась. См.: Williams T.R. Cultural structuring of tactile experience in a Borneo society // American Anthropologist. 1966. Vol. LXVW. P. 33-34.

тело все время выступает в качестве ресурса, который необхо­димо использовать в рамках только одной базовой системы фреймов. Кажется неизбежным, что мы всегда сумеем отли­чить, скажем, взмах рукой таксисту от дружеского приветст­вия, а эти движения отличим от отгона мух и разгона крово­обращения. Кажется, что способность к различению связана с тем, что каждое событие непременно является элементом це­лостного потока событий и каждый поток составной частью входит в особую систему фреймов. Так происходит в западных обществах, так, наверно, происходит и во всех остальных1.

IV

Здесь нужно подчеркнуть одно общее положение. Первич­ные схемы фреймов, естественная и социальная, разделяемые нами как членами общества, оказывают влияние не только на непосредственных участников деятельности; сторонние наблюдатели так же глубоко вовлечены в эти схемы. По всей веро­ятности, мы не сможем бросить даже мимолетный взгляд на происходящее, чтобы не применить какую-нибудь интерпре­тационную схему, с помощью которой строятся предположе­ния о предшествующих событиях и ожидания того, что про­изойдет сейчас. Готовность только взглянуть на что-либо и тут же перенести взор на другие предметы обусловлена вовсе не недостатком внимания; наоборот, сам беглый взгляд возможен лишь благодаря мгновенному подтверждению действенности упреждающей перспективы. То обстоятельство, что мотиваци-онный контекст события значим для других людей, является обоснованием мотивационного контекста события и для нас. Если так, то даже поверхностное впечатление более глубоко проникает в смысл происходящего, чем кажется на первый взгляд.

Бергсон приходит к аналогичному выводу в своем виртуозном эссе «Смех»: «Будет комическим всякий распорядок действий и событий, который дает нам внедренные друг в друга иллюзии жизни и ясное впечатление о механическом устройстве»1. «Косность, автоматизм, рассеянность, неприспособленность к обществу — все это тесно между собой связано и из всего этого складывается комический характер»2.

«Мы смеемся каждый раз, когда личность производит на нас такое впечатление, будто она вещь»3.

Замечая, что люди часто смеются над теми, кто не умеет поддержать убедительное впечатление о целенаправленности своих действий, Бергсон не может развить явно напрашиваю­щуюся мысль, что если люди готовы смеяться над неловким поведением, то в любом случае они должны с полной осведом­ленностью оценивать соответствие поведения критериям нор­мальности и не находить в данном случае причин для смеха. Поэтому наблюдатели активно проецируют свои интерпретатив-ные схемы на окружающий мир, и если мы их не замечаем, то только потому, что события обычно соответствуют этим проек­циям, растворяя наши домыслы в ровном потоке действий. Так, на безупречно одетую женщину, которая тщательно рассматри­вает раму зеркала, выставленного для продажи на аукционе, а

¹ См.: Bergson Н. Laughter / Transl. by С. Brereton, F. Rothwell. London: Macmillan, 1911. [Русский перевод: Бергсон А. Смех. М.: Искусство, 1992. С. 48. — Прим. ред.]

Гам же. С. 93. ' Там же. С. 42.

затем немного отходит назад, чтобы убедиться в качестве зер­кального отражения, присутствующие могут смотреть как на человека, который на самом деле не смотрится в зеркало. Но если она, глядя в зеркало, поправляет шляпку, то тогда присут­ствующие могут догадаться, что от посетителей аукциона ожида­ется только определенный вид рассматривания зеркала и вися­щий на стене предмет не столько зеркало, сколько выставлен-ное-на-продажу-зеркало; эта ситуация превращается в противо­положную, если женщина начнет оценивающе рассматривать зеркало в примерочной комнате вместо того, чтобы смотреться в это зеркало1.

Я не утверждаю, что с социальной точки зрения в артефакты не встраивается никакой устойчивый смысл; просто конкретные обстоятельства привносят в ситуацию дополнительные смыслы. Гильзу от артиллерийского снаряда, пяти­литровую банку и куски старой водопроводной трубы можно превратить из вьгшедших из употребления вещей в декоративную лампу, но их нынешняя ценность зависит от того, что они никогда не перестанут быть теми вещами, которыми были раньше. Если получится хорошо, то выйдет не просто лампа, а оригинальная лампа. В самом деле, можно забавляться тем, чтобы находить совершенно необычное применение вещам обычным, как это делают, например, шутники, умудряющиеся играть на кнопочных телефонах несложные мелодии, что становится возможным просто потому, что каждая кнопка издает особый звук (Time. 1972. March 6). Здесь я еще раз хотел бы сказать, что значение всякой вещи (или действия) является результатом социального определения и это определение формируется на основе роли объекта в обществе. В узких сегментах социального взаимодействия эта роль может претерпеть некоторые изменения, но не может быть создана заново. Несомненно, значение любого объекта, как говорят сторонники прагматизма, порождается его использованием, но не поль­зователями. Короче говоря, гвозди забивают не только молотками.

Ключи и переключения

I

1. В 1952 году Грегори Бейтсон в зоопарке Фляйшейкера наблюдал за выдрами. Он обнаружил, что выдры не только дерутся между собой, но и играют в драку1. Вообще, игры животных были впервые описаны в книге Карла Грооса2, до сих пор не утратившей своего значения, но вопросы, поставленные Бейтсоном, придали этой теме современное звучание.

Бейтсон заметил, что, подавая определенные сигналы, выдры начинают красться, гоняться друг за другом и нападать, другие сигналы влекут за собой прекращение игры. Из наблюде­ний Бейтсона с очевидностью следует, что игры животных не являются самодостаточными; игровые действия не имеют смыс­ла сами по себе, они всегда существуют в противоположении определенной, реально действующей системе значений. Более того, игровая деятельность задается тем, что уже имеет свой соб­ственный смысл, — в данном случае дракой, всем хорошо зна­комым видом целенаправленного поведения. Настоящая драка представляет собой модель3 вовне в качестве объекта для под­ражания. Вопрос о том, является ли схема идеальной, остается открытым. Иными словами, это «модель для», а не модель-обра­зец, детально разработанный образец для подражания, основа формообразования игры4. Очевидно, образец драки не только не выдерживается во всех деталях, но в определенных отноше­ниях систематически изменяется. Играя, животные не кусаются,

а изображают укусы. Короче говоря, имеют место своего рода транскрипция или транспонирование — трансформация «отрез­ка» драки в «отрезок» игры (трансформация в геометрическом смысле, а не в смысле Хомского). Кроме того, все участники игры, по-видимому, имеют ясное представление о том, что происходит именно игра. За редким исключением как под­готовленные наблюдатели, так и публика без труда распо­знают определенные фрагменты поведения животных как игру, игру в том смысле, в каком принято думать об игре у людей1. В самом деле, игра встречается и у людей, и у многих видов животных — факт, который мы обычно упускаем из виду, когда тешим свое самолюбие, рассуждая о различиях между нами и ими.

С тех пор как Бейтсон поставил проблему игрового по­ведения животных, в этой области была проделана значи­тельная работа, которая позволяет более точно сформулиро­вать правила и исходные посылки для изучения трансфор­мации настоящего, действительного действия в действие игровое2.

а) Игровое действие является настолько изображаемым, что его обычная функция не выполняется. Более сильный и подго­товленный участник игры сдерживает себя, чтобы сравняться со слабейшим и менее подготовленным.

б) Экспансивность некоторых актов сильно преувеличивается.

в) Свойственная копируемому образцу поведения после­довательность действий полностью не выдерживается и не за­вершается; действие начинается, прекращается без заверше­ния, потом начинается снова, прерывается, перемежается эле­ментами рутинного поведения3.

¹ Play, exploration and territory in mammals / Ed. by P.A. Jewell and C. Loizos. London: Academic Press for the Zoological Society of London, 1966. P. 2.

² Здесь я заимствую некоторые выводы статьи К. Луизос (Loizos С. Play in mammals // Play, exploration and territory in mammals / Ed. by P.A. Jewell and C. Loizos. London: Academic Press for the Zoological Society of London, 1966. P. 7), а также Т. Пула (Poole T.B. Aggressive play in polecat // Ibid. P. 23—24). См. также: Thorpe W.H. Ritualization in ontogeny: I. Animal play // Philosophi­cal Transactions of the Royal Society of London (A discussion on ritualization of behaviour in animals and man organized by Julian Huxley). 1966. December. P. 311-319.

³ «Он [котенок] вдруг прижимается к полу, перебирает попеременно задними лапками и бросается, с фотографической точностью повторяя то, что делает взрослый кот, охотясь за мышью. Но котенок «охотится» на одного из своих собратьев: он хватает его передними лапками и как бы с силой дерет задними. Это опять-таки одно из движений, используемых взрослыми кота­ми в серьезной драке. Котенок то прыгает на противника по игре, то неожиданно останавливается, поворачивается боком к своему врагу, выгиба­ет спину, хвост напружинивается, иными словами, он принимает позу, характерную для серьезной защиты от опасного хищника. Только в игре можно встретить такую последовательность быстро меняющихся действий. Врожденные умения охотиться, нападать и обороняться от хищника взаим­но исключают или как минимум сдерживают друг друга» (Lorenz К. Play and vacuum activities // L'Instinct dans le comportement des animaux et de I'homme. Paris: Masson et Cie, 1956. P. 635). Другая выдержка из исследования высших приматов: «Беспорядочная возня состоит большей частью из действий, которые внешне кажутся крайне враждебными: яростное преследование, наскоки — и тут же наутек. Однако роли участников игры быстро сменяют­ся, так что никто не разбегается и не отбирает предметы; они продолжают вместе играть и после завершения погони. Кроме того, игровые движения полностью отличаются от тех, которые применяются в борьбе за собствен­ность. Выражение глаз, вокализация и моторика образуют два совершенно различных типа. Так, ударам кулаками сопутствуют захваты, озлобленный оскал, выкрики, но не смех и подпрыгивание. Возня и шлепки ладонями сопровождаются подпрыгиванием и смехом, но не хмурым оскалом, захва­тами и ударами. Поэтому, хотя беспорядочная возня и походит на враждеб­ное поведение, она значительно отличается от поведения, связанного с овладением собственностью и разгоном других особей, поведением, которое враждебно по самой своей направленности» (Blurton-Jones N.G. An ethologi-cal study of some aspects of social behaviour of children in Nursery School // Primate ethology / Ed. by D. Morris. London: George Weidenfeld & Nicolson, 1967. P. 358).