Школа в Кармартене 23 страница

- Мой дом, слава Богу, здесь, - пробурчал Финтан, похлопывая по боку свой круглый дом с семью входами.

- Господь еще ответит мне за это на Страшном Суде! - прогрохотал Курои.

* * *

Ллевелис быстро переоделся в камуфляж, а Гвидион - в траур. Точнее, Ллевелис, надев одну штанину, прыгал на одной ноге возле распахнутого сундука с одеждой, перерывая все в поисках подходящих аксессуаров, а Гвидион с угрюмым достоинством натянул на себя две необходимые вещи и застыл как камень, обхватив колени руками, в ожидании, пока Ллевелис затянет зубами камуфляжную бандану у себя на запястье. Потом они вместе спустились по лестнице с башни, осмотрели друг друга и разошлись, так как Ллевелис направлялся к Рианнон, куда Гвидиона было не затащить и на аркане, Гвидион же шел к Змейку, что, в общем, было Ллевелису не по пути.

...Гвидион ожидал увидеть Змейка укладывающим вещи, однако если тот и занимался этим, то во внутренней комнате, а не в самом кабинете. В кабинете все было по-прежнему, в том числе ровно горящий огонь.

- Входите, - сказал Змейк.

Гвидион не стал дожидаться приглашения садиться и высыпал на Змейка целый ворох отчаянных вопросов, равно далеких от химии, как и от фармакологии.

- Неужели это правда? - лихорадочно спросил он, как будто Змейк мог тут же, сейчас, на месте, разобраться с текущими событиями на Земле как с небольшим недоразумением.

- Судя по всему, да, - пожав плечами, отвечал Змейк.

- Но ведь люди должны одуматься!.. Не может быть... Учитель! В конце концов, самоубийство в массе людям несвойственно!..

- А что, по-вашему, свойственно людям? - поинтересовался Змейк. - В массе? - добавил он, изогнув бровь.

- Стремление к счастью, - совершенно искренне отвечал Гвидион, не подумав.

- Счастье - чрезвычайно позднее понятие, введенное просветителями в XVIII веке, одновременно с другими их идеями, которые вы, надеюсь, при всей своей растерянности в состоянии оценивать здраво, - спокойно сказал Змейк. - До эпохи Просвещения мысль о праве каждого человеческого существа на счастье не занимала умы европейцев. Чтобы расставить все точки над i: я получил свое воспитание и образование до начала эпохи Просвещения.

- Неужели мы уже исчерпали все ресурсы милосердия Божьего? Так быстро? - убито пробормотал Гвидион.

- Не забывайте, что далеко не все вокруг вас христиане. Я не принадлежу к этой конфессии, - оборвал его Змейк.

- Тогда что для вас соответствует понятию промысла Божьего?

- Боюсь, что бич Немезиды, - сказал Тарквиний и откинулся в кресле.

Гвидион твердо помнил, что Мерлин разрешил спрашивать обо всем, что непонятно; поэтому, вместо того, чтобы попридержать язык, он, пренебрегая опасностью, спросил:

- А зачем вы хранили все это время орден Кромвеля?

Змейка передернуло.

- Какой орден? - спросил он. По движению его губ заметно было, что он хотел сказать что-то другое.

- " Господь предал в наши руки врагов английской республики, и слава этой победы принадлежит лишь Ему", - процитировал по памяти Гвидион.

Змейк пожал плечами.

- Вы полагаете, его следует выбросить? - иронически спросил он.

- Ну да, я понимаю... это неделикатно по отношению к... к тому, кто выдал награду, - сказал Гвидион.

- Это неделикатно по отношению к сплаву цветного золота и белой бронзы. Металл не может отвечать за то, что на нем написано, - сухо сказал Змейк.

Тогда Гвидион потоптался еще немножко перед Змейком и сказал:

- Скоро мы все превратимся в пепел. Я рад бы относиться к этому спокойно, но что-то... никак.

- Сегодня меня всерьез беспокоит пятно соуса на моем манжете, завтра я, рассыпавшись на элементы, впитался куда-то под землю. Я не вижу принципиальной разницы между этими двумя состояниями. И заметьте, Мировая война не является необходимым условием для того, чтобы перейти из первого состояния во второе.

- Но отчего моя жизнь оказалась такой короткой, учитель? - вздохнул Гвидион. - Если бы только вы могли сказать мне что-нибудь утешительное!..

- Что ж, - ровно отозвался Змейк, - пожалуй. Был некий философ, который предлагал воспринимать нашу Солнечную систему в качестве атома в составе более крупного физического тела. Он шокировал противников на диспутах, говоря: " А что, если все мы, вместе с вращающейся Землей, с Солнцем и звездами, находимся где-нибудь в хвосте огромного льва? " При такой точке зрения Земля соответствует элементарной частице. Теоретически мы можем вообразить, что в этом, большем мире также живут и действуют люди. Наши размеры по сравнению с ними бесконечно ничтожны. Означает ли это, что так же ничтожны мы сами и все, что мы делаем?

- Нет, - сказал Гвидион. Он следил за мыслью Змейка, и сердце его начинало биться ровнее. - Если бы мне сказали, что поэт, написавший " Письма с Понта", был такого размера, что мне не разглядеть его и в микроскоп, а весь Понт был шириной с волосок, это не изменило бы моего отношения к Овидию.

- Разумеется, - согласился Змейк. - А если бы вам сказали, что некий государственный деятель, действуя в своих масштабах, навел порядок на десятой части поверхности нейтрона?

- Это не уменьшает моего уважения к нему. Что делать, если его народ такого размера! Неважно, в какую из этих концентрических Вселенных ты включен, лишь бы...

-...человек был приличный, - иронически заключил Змейк. - Вы уловили нить. Далее. То, что применимо к пространству, может быть применено и ко времени. Самая короткая жизнь сопоставима со сколь угодно долгой по одному, единственно существенному параметру.

- Добродетели, - догадался Гвидион.

- Если хотите, - сказал Змейк. - Вам полегчало?

- Нет, дорогой учитель, - сказал Гвидион, - но происходящее со мной не стоит вашего драгоценного внимания.

Тут он сел на пол.

- Вы, вероятно, возвращаетесь завтра домой? - спросил Змейк, никак не проинтонировав свое высказывание.

- Да, я... к родителям. Они, наверное, там волнуются. А уж бабушка - та вообще.

- Я также намереваюсь вернуться домой, - бесстрастно заметил Змейк.

- У вас... есть семья? - спросил Гвидион.

- Да, и относительно большая. Я в ней младший. У меня двенадцать старших братьев и сестер, - сказал Змейк. - Родители не видели меня, если я не ошибаюсь, в течение последних ста тридцати лет.

- Они будут счастливы, - предположил Гвидион.

- Несомненно. Полагаю, что мой благословенный отец даст мне десятиминутную аудиенцию. Кроме того, я смогу наконец навестить фамильный склеп, - боюсь, до сих пор я проводил там слишком мало времени, - заметил Змейк естественно и без малейшей горечи, и это заставило Гвидиона думать, что крепкая семья Змейка хранит какие-то чрезвычайно суровые патриархальные традиции.

* * *

Преподаватели держались в целом все мужественно, но совершенно по-разному.

Доктор Мак Кехт подозревал, что в ближайшее время от него, возможно, потребуется прекратить несколько истерик, и был в секундной готовности. Все было тихо. Тогда, в ожидании каких бы то ни было происшествий, он отыскал и вымыл заварочный чайник.

" Что до моих дел, - подумал он мельком, - то, дела финансовые побоку, многие курсы терапии я не доведу до конца уже никогда... да... что же? Несколько выражений благодарности и одно признание в любви. Ну, это все терпит до вечера. Сейчас мой кабинет открыт для студентов, невозможно отлучиться".

- Боже, как это все некстати! - вздохнул Мак Кехт, имея в виду, конечно, войну. - Сейчас, когда жизнь стала мне дорога... конечно, входите, Финвен, я ждал вас, как узник луч света, я даже... приготовил чай.

...Тем временем Дион всем окружившим его ученикам прежде всего предложил выпить.

- Друзья мои и поклонники, ваш старый учитель всегда держал бочонок фалернского на этот самый случай! - вдохновенно объявил он, почесывая подмышки. - Сейчас следует достать музыкальные инструменты, пригласить какую-нибудь гетеру...

- Скорее, порну, - заметил шедший мимо Змейк. - На гетеру денег не хватит.

Это замечание почему-то совершенно отрезвило Диона, он опечалился и вообще как будто только сейчас понял, что, собственно, происходит.

* * *

Вернувшись к себе в кабинет, измученный событиями дня Мерлин побарабанил пальцами по столу и всмотрелся в газету, которая так там и лежала. Он увидел другие заголовки: " Инопланетяне высадились в Девоншире", " Прямой звонок Господу Богу - за 30 пенсов" и " Трехметровый аллигатор терроризирует побережье Атлантики". Директор что-то пробормотал сквозь зубы, вскочил, метнулся туда, сюда, выскочил за дверь и через минуту уже выбегал из школы через арку, ведущую в город.

На этот раз Мерлин решительно загородил советнику Эвансу дорогу и взялся скрюченным пальцем за пуговицу его пиджака.

- Какие именно последние события?

- О Господи! - воскликнул советник Эванс. - Вы что, не знаете? В город пригнали стадо свиней на ярмарку, йоркширских, самая сволочная порода, можете себе представить, и это совпало с днем открытия Летнего фестиваля бардов! Взгляните, я весь в дерьме!..

...Вернувшись из " Старого ворона", Мерлин в гневе пронесся по коридорам школы. Он клекотал от ярости и кипятился ужасно, но не произнес ни слова, пока не разыскал Мак Кархи и не затащил его в темный угол.

- Идиоты! Кретины!.. Старые маразматики!.. - закричал он. - Нас вообще нельзя допускать к работе с детьми! С людьми!!! При слабоумии в такой стадии нужно спешно накрыться крышкой гроба! А не расхаживать, вещая истины!..

Еще некоторое время он рвал и метал, прежде чем высказался членораздельно.

- Газетенка-то... того, - сказал он.

* * *

Мерлин снова собрал всех под балкончиком Бранвен и сказал:

- В связи с резким потеплением политического климата мы можем вернуться к повседневным занятиям. Слухи о нашей гибели оказались немного преждевременны. Если вы спросите меня, я скажу, что рано или поздно это с нами все-таки случится, но, похоже, не в этот раз. С четверга учебный процесс восстанавливается в обычном объеме, и давайте, в общем... хм-хм... считать, что мы замяли это недоразумение. Только не рассказывайте об этом никому в городе, не то подумают, что здесь не только я ку-ку, но и вы все.

Преподаватели понимающе кивнули.

- Что вы имеете в виду? - невинно спросил кто-то из толпы студентов.

- Много будете знать, молодой человек, - скоро состаритесь, - сурово сказал Мерлин, показывая тем самым, что время, когда можно было задавать любые вопросы, закончилось. И, смилостивившись, прибавил: - Я, собственно, о том, что люди могут вдруг подумать, будто мы здесь несколько аполитичны.

* * *

Шла репетиция. Взбалмошный король Ллейр выспрашивал у дочерей, как они его любят. С видимым удовольствием он выслушал про то, что старшие дочери любят его как свет очей, как солнце ясное, как Божий день, как множество прекраснейших вещей, и в нетерпении обратился к младшей, Крейдиладд, предвкушая продолжение праздника.

- Я вас, отец, люблю, как любят соль, - просто сказала Крейдиладд.

- Как что, как что? Я что-то недослышал, - обеспокоился Ллейр. - Как видно, становлюсь я глуховат.

- Вы все прекрасно слышали, отец, - люблю, как соль. Которая в солонке.

- Отцу родному плюнуть так в лицо! - возмутился старец. - А я еще ее лелеял с детства! И нос, и попу вытирал с усердьем! Пеленками обвешан был весь двор! А сколько раз подвязывал слюнявчик - ведь это ж не сочтешь! И вот теперь в награду мне за тьму ночей бессонных она задрала нос передо мной, своим отцом родным, единокровным! Прочь с глаз моих, долой, сейчас же вон! Не вздумай возвращаться за гребенкой! Навек тебе сюда заказан путь! А вы, зятья любезные, не ждите - приданого за нею будет пшик! Кто хочет, пусть берет ее босую, в рубахе из холщового мешка, а кто не хочет - скатертью дорога!..

- Отец, отец, ну что за безрассудство? - вступилась старшая, Гвинейра. - Ваш зная нрав, нетрудно предсказать, что сами вы за ужином начнете: " А где моя малютка Крейдиладд? Пошлите к ней узнать - вдруг прихворнула? Как нету? Да кто смел ее прогнать? " Одумайтесь скорее, ведь напрасно вы будете искать ее тогда. А тут еще вдобавок женихи... Все понимают, хоть и иноземцы. Вон, глазками китайскими стреляет. И донесет до самой Поднебесной, что здесь британский Ллейр скандалил так, что от него родная дочь сбежала.

- Как соль? - подозрительно переспросил Ллейр, обернувшись к Крейдиладд.

- Как соль, - твердо повторила Крейдиладд.

- Так вот вам мой ответ: хоть в ужин, хоть в обед, я не желаю отныне слышать, видеть, обонять и... словом, не меняю я решенья. Мешок холщовый, грубую веревку - подпоясаться, пару башмаков...

- Зачем же? Я беру ее босую, как вы сказали раньше, перед этим, - проговорил Дилан, подходя. - И здесь ей не понадобятся туфли - я на руках снесу ее на борт. Так башмаки оставьте при себе, вдруг пригодятся - мало ли? - в хозяйстве.

* * *

С утра в погожий апрельский день Гвидион хотел было выйти в город за мелкими покупками, но обнаружил, что сделать это невозможно. При самом выходе из школы происходила бурная перебранка Орбилия с Дионом Хризостомом, которые совершенно перегородили дорогу, размахивали руками и пускали в ход один за другим приемы - пока только ораторские. Причиной перепалки было, как обычно, то, что Орбилий, по мнению Диона, превышает свои учительские полномочия и вторгается в чужую область знания. Дело в том, что Орбилий был не ритором, а всего лишь грамматиком, специалистом низшей ступени, поэтому каждый раз, когда он начинал давать ученикам творческие задания и учить их, скажем, составлению речей, это страшно возмущало Диона Хризостома, который считал своим неотложным долгом напомнить Орбилию, что тот не имеет никакого права открывать тут риторическую школу. Сам же Дион был ритором, но очень плохо знал латынь, поэтому вытеснить Орбилия в этой роли при всем желании не смог бы, и вот из года в год, когда на латыни дело доходило до творческих заданий, во дворе Западной четверти разыгрывался традиционный диспут, проводившийся с необыкновенной живостью и виртуозностью, но неизменно заканчивавшийся ничем.

- Ты, друг мой, лезешь в сферу, в которой являешься дилетантом, - внушительно говорил Дион. - Оно, конечно, хорошо, что учитель-грамматик обучает контроверсии, но ведь здесь требуется известная квалификация! Вот он, нынешний упадок нравов: простой школьный учитель мнит себя авторитетом! Послушать его, так он знает всех писателей, все звезды на небе по именам, все страны! А сам только в том и смыслит еле-еле, что архаизм, что узус, как правильно говорить и где ставить ударение! А где же богатство, изобилие и пышность слога, где звучность речи или медоточивая, смотря по обстоятельствам, мягкость? Поистине пожелаешь в сердцах, чтобы со всякого, кто намерен открыть школу, требовали бы лицензию с печатью! Да, сограждане! Уж не лучше ли в более раннем возрасте отдавать детей риторам-декламаторам, чем видеть, как они декламируют непонятно у кого?.. И непонятно что декламируют, добавьте, - с горечью продолжал Дион. - Ну, что это за тема - " уговорить Алкея взять в руки лиру"? Алкей-то - да, всегда ломался страшно. Что было, то было. Уже настроит лиру, почти начнет, и вдруг: " Нет, я не могу! Нет настроения. Ах, да уберите отсюда эту Сапфо, - что она на меня пялится? Увы, я не в голосе сегодня, горе мне!.." Бывало, по целым часам его уламывали, причем ораторы не вам чета! Но только если эту тему дает Орбилий из Беневента, то как хотите, а мне все же видится в ней насмешка над греками и великой эллинской культурой!..

Тут Орбилий порывался что-то сказать, но разошедшийся Дион не давал себя перебить и вел свой обличительный монолог дальше:

- Вообще дерзость грамматиков перешла уже все пределы! Проникают повсюду, подобно удушливой вони. Ремий Палемон, имея 400 тысяч сестерциев доходу, еще называет Варрона свиньей; Верий Флакк, который только в лексикологии что-то и смыслит, да и то не может выразить мысль ясно, учит внуков Августа; Леней на Саллюстия нападает - только за то, что чем-то оскорбил он память его патрона! Сам попробует пусть хоть одну фразу написать с той саллюстианской brevitas, которую образованное ухо одно лишь способно оценить! А Гигин - вообще, да кто он такой? - заведует Палатинской библиотекой; просишь почитать что-нибудь приличное, хоть девятую эклогу с правкой самого Вергилия, - ведь не даст: скажет, в отделе редких рукописей, пошлет прошение оформлять в письменном виде!..

Тут наконец преимущество в споре перешло к Орбилию, и он им воспользовался.

- Что я слышу? - с ехидцей начал он. - Откуда мне знакомы эти расхожие риторические фразы? Не иначе как из уст Квинтиллиана, высокооплачиваемого профессионала из риторической школы! А странствующий бродяга Дион из Прусы, верно, подхватил их где-нибудь на рынке, где пытался стянуть залежалого кальмара?..

Услышав про залежалого кальмара, Дион полез было в драку, однако Орбилий отбежал немного и продолжал:

-...Кальмара, да, и рассчитывал умять его без соуса, втихомолку. Напомню, что я тут единственный латинист, и препятствую я загниванию своего предмета, как могу. А не нравится - так попробуй, сочини по-латински хоть одну какую-нибудь простенькую свазорию, ну хоть речь Юноны к Европе, что ли. Чтобы та держалась подальше от чужих быков и прочей скотины. У меня это всякий школьник делает враз! Вот и послушаем образец высокой элоквенции. Начинай же! А уж я посчитаю, сколько раз ты забудешь поставить конъюнктив в придаточном косвенного вопроса!..

Разумеется, спор Диона с Орбилием, в лучших традициях диспута, должен был закончиться дракой, однако при первых же симптомах драки к ним мягкими шагами подошел огромнейший Курои, разнял их, приподнял обоих за ворот, встряхнул, а затем поставил Орбилия на недосягаемую для Диона высоту - на пьедестал бывшей неподалеку статуи Помпея. На это Дион Хризостом, задирая голову, чтобы посмотреть на ускользнувшего от него Орбилия, невозмутимо заметил:

- Ну, конечно, варвар в шкурах, что с него возьмешь? Только и годится на то, чтобы разнимать людей образованных.

И с этим комментарием он величаво покинул поле боя.

* * *

Вечером за обеденным столом собралась тесная и пестрая компания тех, кто не успел пообедать вовремя.

- В период Ся, во время правления Цзе, исчезла гора Лишань. - тихонько говорил Сюань-цзан Афарви, продолжая разговор о знамениях, вписанных в книги историками Поднебесной. - Говорят, что горы могут передвигаться в полной тишине. В старые времена в уезде Шаньинь, в округе Гуйцзи, появилась гора Ушань. Целую ночь стояла восхитительно тихая, безветренная погода и непроглядная тьма, утром же обнаружили, что появилась гора, - тут Сюань-цзан поднял голову и заметил, что весь стол слушает его навострив уши, но все еще не понял, почему. - Первоначально это была гора Ушань в округе Дунъу: как раз в ту самую ночь она оттуда и пропала. Один человек из Дунъу приехал в Гуйцзи торговать шелком, узнал по очертаниям их гору и спросил, давно ли она здесь. Так всем стало ясно, что гора оттуда переместилась сюда. И еще: гора Лянфу из области Цзяочжоу переместилась в область Цинчжоу. В правление циньского Ши-хуана исчезла гора Саньшань. Вообще, перемещение гор нельзя считать чем-то из ряда вон выходящим...

- Да, - громко пробурчал с набитым ртом Курои, насаживая на вилку следующий кусок жаркого, - если только не знать, какой это огромный труд и сколько сил и уменья он требует!

- Да, и сколько людей и каких людей, - укоризненно сказала Керидвен, подвигаясь вместе со своей табуреткой к Курои, - наполучали по этому предмету пинков, тычков и зуботычин, прежде чем сумели переместить хотя бы маленький, поросший иван-чаем пригорок хотя бы на десять шагов в сторону!

- Прошу прощения. Говорил, не подумав, - смутился Сюань-цзан.

* * *

Посреди сцены, на взгляд человека непосвященного, происходила перебранка старого короля Ллейра с его старшей дочерью Гвинейрой. Ллевелис и Энид стояли носом к носу, отчасти даже копируя позу друг друга, и издавали змеиный шип:

-...В собранье знати нужно право слова давать тому, кто старше, кто слывет умом, а молодежь благоговейно внимает пусть речам их и мотает на ус! А вице-канцлера - сместить.

- Распоряжаться хватит здесь, как дома. Вы царство передали нам, отец, и это лучшее из всех деяний, которыми прославлен будет Ллейр. Не надо раздуваться и пыхтеть, как закипающий котел с овсянкой. Пора бы вам к исходному размеру вернуться и забыть про этот вздор - что ваш, мол, долг - ворочать государством. Уже наворотили вы и так, а если говорить о вашем долге, стране его не выплатить лет сто.

- Да как ты смеешь, мелочь, шмакодявка, мне, королю, такое говорить?

- Вот то-то и оно, что королем вы быть перестали в прошлом сентябре. А до сих пор трясете здесь губою. Возьмите свою камфарную грелку, ступайте прочь и позабудьте путь к порогу нашему. Вы здесь ни крова не обретете, ни постели на ночь. Сил нету человеческих терпеть, как вы толкуете о римском праве!..

- Стоп, стоп, стоп, - это возвращался Мак Кархи, который отходил покурить, - прекратите хулиганство! Опять все начали со слов: " Отец мой, вам всего нужнее сон".

Энид и Ллевелис, которые довольно давно и далеко отошли от текста, пользуясь отсутствием Мак Кархи, встряхнулись, встали попрямее, извинились и начали:

- Отец мой, вам всего нужнее сон, а мой супруг так увлечен охотой, и эти вечные его собаки: то дверь скребут когтями, изуверы, то примутся без умолку брехать. А в замке, что ни утро, во дворе аж до небес стоит галдеж и свара: то кони ржут, то гавкают борзые, без удержу гогочут егеря, гремят оружьем, режутся в очко, и каждый шпорой лязгает о стремя, садясь в седло, - и только ты с трудом смежаешь веки, призывая сон, как тут же раздаются звуки рога! И этот ужас каждый Божий день! А герцог Корнуольский как смеется? Ведь вся пшеница в поле полегла, и козы все доиться перестали! А возвращенье вечером с добычей? Псы в тронный зал вбегают, морда в пене, наскакивают лапами на грудь, дохлятину суют тебе в тарелку! Тогда как наша средняя сестра умеет вас принять, как подобает: с фанфарами, герольдами, пажами, глашатаем, цветочным фейерверком; она ковры тотчас велит стелить от пристани до самой вашей спальни! Вас опахалом будут обвевать, чтоб, не дай Бог, на вас не села муха, - тут Энид добавляла в сторону: - Иль моль вас не побила, например.

- Решила ты со стариком отцом - почтенным, убеленным сединою, -разделаться таким простым манером? Не выйдет! Возомнила ты, что я не разгляжу подкладки неприглядной твоей коварной просьбы? Как не так! Я знаю, что народ давным-давно единодушно просит, чтоб на троне я воцарился вновь и вновь бы принял бразды правленья. Вот вам и причина всех экивоков и обиняков, которыми меня ты окружила!.. Но не печалься: я-то не из тех, кто вдруг свое решение меняет пять раз на дню. Сказал, что ухожу и трон передаю тебе с супругом, - да будет так! И этого держусь.

Послышался какой-то тихий звук. Ллевелис присмотрелся. Мак Кархи беззвучно смеялся в кулак.

- Предлагаю оригинальную трактовку этого исторического эпизода: короля Ллейра так и не удалось отправить в изгнание, потому что он заговорил всех до смерти.

Все опасливо посмеялись и вернулись к работе над сценой. К концу вечера Ллейра все же выгнали обе дочери, хотя он немало шумел и возмущался.

* * *

К концу апреля старшекурсники, проходящие практику по археологии во дворе школы, откопали уже целые груды бус и ожерелий, палаш легионера, статую Ксантиппы, парную к статуе Сократа, и невероятной красоты колесницу, но Мерлин по-прежнему был недоволен и указывал копать глубже и распространяться в сторону северной стены. Выходило, что снова нужно двигать отвал.

Ллевелис слонялся по школе, страдая, с таким видом, как будто он умирает, и не понимал, чего ему недостает. Он немножко послушал под дверью хранилища.

- Как общее правило следует принять: отсутствие приметы не доказывает, что памятник создан ранее возникновения этой приметы, - бубнил архивариус. - В Ирландии в середине XVIII века стихи поэта с хорошей профессиональной выучкой можно было смело датировать 1300 годом. Со мною в Гейдельберге учился Франц Штучке, который вписал в поэму Тита Лукреция Кара " О природе вещей" несколько прелюбопытных фрагментов. Во многих даже и научных изданиях они до сих пор там находятся.

Тоска Ллевелиса не имела ясных причин. Гвидион был на фармакологии у Змейка, Керидвен пошла подлизываться к Курои, чтобы тот доверил ей произвести небольшой камнепад в одном безлюдном ущелье. Ллевелис поплелся дальше и добрел до моста возле входа в библиотеку, где Сюань-цзан, щурясь на солнце, проверял у учеников знание " Ли Цзи" - " Заметок о ритуале". Ллевелис влез на перила моста и сел там, как на жердочке.

- Следуя за учителем, ученик не перебегает дорогу, чтобы поговорить с другими. Завидев учителя на пути, спешит навстречу, становится прямо, складывает руки в приветствии. Учитель заговорит с ним - отвечает, не заговорит с ним - поспешно отходит назад, - говорил Афарви.

" Ишь, как этому учителю все угождают, - раздраженно подумал Ллевелис. - Ничего. Обойдется".

- Спрашивая учителя о науках, - встают. Спрашивая о постороннем, - встают, - продолжил Эльвин.

" Так всю жизнь простоишь, - критически подумал Ллевелис, - перед этим учителем".

- Завидев равного, не встают. Принесли свечи - встают. Принесли пищу - встают. Свечи не видят догорающими. Перед уважаемым гостем не цыкают на собаку. Отказываясь от пищи, не плюются.

- На боевой колеснице не исполняют поклон, - вздохнув, сказала Тангвен. - Надевая доспехи, не нарушают выражения лица. В повозке не разговаривают громко, не показывают куда попало рукой. Когда подносят в дар пленного, ведут его за правый рукав.

Абсурдность происходящего вяло заинтересовала Ллевелиса.

- Если гость добавляет что-либо в суп, хозяин извиняется: " Прошу прощения, что не смог угодить".

- Когда за дверью две пары туфель: слышны голоса - входят, не слышны голоса - не входят.

" Когда у Мерлина под дверью две пары туфель, - подумал Ллевелис, - это значит, что он где-то по рассеянности надел две пары - свои и чужие".

Ллевелис закусил губу. Отношения с директором у него в последнее время были напряженными. Поскольку ему нужно было почаще наблюдать манеры Мерлина для пьесы, где в исполняемой им роли короля назревала мощная пародия на директора, он, бывало, крался за ним тихой сапой. Мерлин обыкновенно в таких случаях замечал его и отправлял на отработку.

Однажды, когда Ллевелис принес Мерлину заданный им трактат по истории Британских островов, Мерлин скептически оглядел его вместе с трактатом, даже обошел кругом и сказал:

- Что вы мне голову морочите? Из-за ерунды отлыниваете от дела, которое вообще-то могло бы, при известном прилежании, и обессмертить!..

Кого или что оно могло бы обессмертить, Мерлин не сказал. Ллевелис открыл было рот, чтобы пообещать впредь уделять истории больше времени, но Мерлин продолжал:

- Вот вы тут пишете трактаты всякие... не лучше Гальфрида Монмутского, между прочим, пишете... а репетицию-то пьесы вчера и пропустили! Ну, куда это годится?..

- У Мерлина всегда семь пятниц на неделе, - жаловался Ллевелис Гвидиону, - а на этой неделе было восемь!

* * *

- Я не могу повиснуть вверх ногами, поскольку в юбке я, то бишь в килте, - напомнил МакКольм в ответ на предложение Мак Кархи повиснуть на верхней декорации с кинжалом в зубах и, раскачавшись, перелететь на декорацию, изображавшую крепостную стену.

- Вы будете в штанах на постановке, - возразил Мак Кархи.

- Что у вас за дикие фантазии?.. Ах, да, тогда же все носили штаны! - хлопнул себя по лбу шотландец. - Да... пещерные люди, - добавил он с порицанием.

- Тогда давайте эпизод с побегом, поскольку вы сегодня без штанов, - предложил Мак Кархи. - Поскольку вы в килте, имел в виду я.

...В полевом шатре Макбеха шел разговор за бутылкой старого шотландского виски. МакБрайд, которого играл Горонви, очень живо, но не совсем уже внятно говорил:

- Мой друг Макбех, о черт! что за победу ты одержал на склонах Кнокан-Бан! Я думал, нас с тобою в этой битве, ей-ей, покрошат в мелкий винегрет! Теперь король наградами осыплет тебя, как пить дать, - будешь весь в парче.

- Какого черта весь в парше я буду? - рассеянно переспросил Макбех.

В шатер засунулся воин - этого безымянного воина играл Лливарх: он очень выкладывался в этой роли.

- Сюда какой-то бешеный гонец примчался вскачь - весь в мыле и без шлема. Меня обдал он грязью, и к тому же в шатер войти он просит дозволенья.

Входил невероятно мрачный и зловещий Гонец, - его играл Клиддно, и играл отлично:

- Привет тебе, Макбех, ковдорский тан! Рассиживаться нечего здесь, в Кнокан. Хватай коня, скачи во весь опор, не нагибайся, обронив перчатку или другую мелочь, не сходи с седла всю ночь, срезай дорогу всюду, где только можно срезать, и прибудешь к рассвету в замок Дункана в Бинн-Шлейве. Подъедешь прямо к дому короля...

- Грязищей всех обдав, как из ушата, - вставил воин.

-...Там ждут тебя с великим нетерпеньем. Сам Дункан повелел тебе сказать, чтобы предстал ты перед ним не позже, чем утром протрубит пастуший рог.

С этим Гонец покидал шатер.

- Послушай, друг МакБрайд, мое чутье мне говорит, что вряд ли старый Дункан внезапной воспылал ко мне любовью; там, верно, всплыло дело то, по пьяни... негоже было пропивать в трактире тот меч, будь он неладен, что король вручил мне в знак признанья и приязни. Проклятье! А что, если те девицы, с которыми поладил я так ловко в Гленнрат, уже дошли до короля и жалобу к его стопам сложили, что я жениться должен на обеих?.. Они из благородного сословья, и как теперь отвяжешься от них?..