Работы Н.К.Рериха 16 страница

Когда книга «Священный дозор» была уже отпечатана, японская цензура арестовала весь ее тираж. Позже, в 1936 году, Рерих писал из Индии в Европу, что по сведениям из Харбина книга числится в списке запрещенных в Маньчжурии изданий. Не прошло и полугода, как Николай Константинович узнал, что одна книготорговая фирма умудрилась какую-то часть тиража перебросить в Париж, где это издание и поступило в продажу.

В ноябре 1934 года Рерих покинул Харбин, но растревоженное осиное гнездо так и не смогло успокоиться. С тех пор следы наиболее злонамеренных выдумок и фальшивых публикаций о Рерихе неизменно приводили к харбинским белоэмигрантам. Их писаки особенно изощрялись в воплях о «масонстве» Рериха, об его измене «отечественной вере» и переходе в буддизм. Елена Ивановна Рерих была объявлена руководительницей теософского центра в Адьяре, поставившего себе целью низвергнуть и истребить «истинное христианство», хотя, к слову сказать, Елена Ивановна в Адьяре даже не бывала.

Патриотизм Рериха и его просоветские настроения очень враждебно воспринимались заправилами русской эмиграции. Многочисленные общества имени Рериха занимали по отношению к Советскому Союзу дружеские позиции, и молодое поколение эмиграции симпатизировало их деятельности. Сам Николай Константинович предупреждал ближайших сотрудников, что позитивное отношение к Советскому Союзу — непременное условие для его личной поддержки группировок.

В продолжение тридцатых годов можно было видеть, как Рерих прекращал всякие сношения даже с многолетними сторонниками своей деятельности, если убеждался в их неисправимом антисоветизме или сочувствии фашистским режимам. Так, например, круто изменилось отношение к Свену Гедину, распался, казалось бы, прочный союз между Рерихом и проживавшим в США писателем-сибиряком Г.Гребенщиковым, испортились отношения с критиком С.Маковским и некоторыми художниками-эмигрантами, сотрудничавшими в антисоветских изданиях типа парижской газеты «Возрождение».

Когда «Возрождение» в 1936 году прекратило свое существование, художник написал председателю Латвийского общества имени Рериха Р.Я.Рудзитису: «Вы, вероятно, уже слышали, что «Возрождение» в Париже уже закрыто, таким образом еще одно темное гнездо прекратилось. Вот именно такие газеты против нас бывали. Но ведь похвала от такого темного сборища хуже, чем их поношение». Через месяц Николай Константинович сообщает Рудзитису, что редактор «Возрождения» выдворен из Франции «по месту получения денежных средств», то есть в Германию.

Рерих пришелся кликушествующим политиканам белоэмиграции так не по душе, что даже после кончины художника они не могли простить ему ни его верности Родине, ни его дальновидности в предсказаниях исхода войны против Советского Союза. В 1956 году в антисоветской белоэмигрантской газете «Русская мысль», издаваемой в Париже, появились статьи Сергея Маковского: «Кто был Рерих?» и «Еще о Рерихе». Прежде всего обращает на себя внимание время появления этих статей. С.Маковский, молчавший о Рерихе в течение многих лет, неожиданно заговорил о нем как раз незадолго до посмертных выставок произведений художника в Советском Союзе. О неслучайности такого совпадения говорят и приемы, к которым прибегает автор статей. Это все те же дешевые белоэмигрантские выдумки об осыпанных бриллиантами орденах, которые Рерих раздавал направо и налево, о миллионерах, которые за баснословные деньги скупали картины художника и издавали о нем книги и монографии, о паломниках, ползающих на коленях перед восседающим на троне Рерихом. Ко всем этим «перлам» Маковский присочиняет уже лично от себя то, что Николай Константинович являлся потомком «латыша-колдуна» и «купца-великоросса», был «поверхностно образован» и «умственно не силен», не владел английским языком и под конец жизни, предавшись спиритизму, лишился рассудка.

Кроме этой несусветной чепухи, автор прибегает и к злостной лжи о «крахе» Рериха, вызванном прозрением одураченных им американских миллионеров. В статьях безапелляционно утверждается, что Рерих «застрял там (в Индии. — П.Б. и В.К.) с семьей, далеко от всякой цивилизации, живя как помещик-огородник трудами «рук своих» и пользуясь туземцами, находившимися еще в положении полукрепостной зависимости».

Это «открытие» Маковского, сделанное им тогда, когда картины Рериха находились на пути из Индии в Советский Союз, уже нечто более серьезное, чем клятвенные свидетельства харбинских дам, видевших Николая Константиновича ходящим по водам реки Сунгари. Тем более что и сам автор, опасаясь остаться непонятым (а понять причину такого нагромождения самой беззастенчивой лжи действительно не так-то просто), спешит «открыть свои карты», задавая в статье вопрос: «Почему рухнул Рерих художник-мыслитель и международный деятель?» Ответ на него уже заготовлен: «Беда стряслась вскоре после того, как Рерих по дороге в Тибет побывал в Москве. Может быть, здесь и причина...» И немедленно после этой «догадки» Маковский спешит уверить, что подозрения, которые возбудил Рерих своим визитом в Москву, «несправедливы».

Но вернемся к прерванной экспедиции Рериха. Переоснастив ее в Пекине, Николай Константинович в марте 1935 года направился к границам пустыни Гоби через Калган. Гобийские окраины оказались прекрасным местом для сбора засухоустойчивых растений. Экспедиция работала то в предгорьях Хингана, то углубляясь далеко в пустыню. В течение нескольких месяцев было изучено свыше 300 сортов ценных для борьбы с эрозией почв растений, собрано много целебных трав, послано в Америку около 2000 посылок семян.

Как и всегда, Рерих писал в экспедиции много этюдов, проводил археологические исследования, собирал материалы по лингвистике и фольклору. В течение семнадцати месяцев Николай Константинович написал двести двадцать два очерка для «Листов дневника». Многие из них отображали экспедиционную работу, в некоторых затрагивались философские и научные темы.

15 апреля среди пустынных песков Гоби над экспедиционным лагерем взвилось «Знамя Мира». В это время в Вашингтоне после проведения очередной конференции президент США Рузвельт и представители государств Южной Америки подписывали пакт Рериха. Выступив по радио, Рузвельт сказал:

«Предлагая этот Пакт для подписания всеми странами мира, мы стремимся к тому, чтобы его всемирное признание сделалось насущным принципом для сохранения современной цивилизации. Этот договор имеет более глубокое значение, чем текст самого документа».

А Николай Константинович, отмечая дату подписания пакта, заносил в путевой дневник: «Не устанем твердить, что, кроме государственного признания, нужно деятельное участие общественности. Культурные ценности украшают и возвышают всю жизнь от мала до велика. И потому деятельная забота о них должна быть проявлена всеми».

Успешно закончив экспедицию, Рерих 21 сентября 1935 года приехал в Шанхай. Приехал в очень тревожном настроении, так как к концу лета оборвалась всякая связь с Нью-Йоркским музеем, а до художника дошли слухи о том, что от руководства учрежденных при его содействии организаций устранены все ближайшие сотрудники. В Шанхае эти слухи подтвердились, и 24 сентября Николай Константинович и Юрий Николаевич спешно выехали в Индию.

Вскоре они были уже в Кулу, где и узнали о подробностях событий, которые произошли в Нью-Йорке. Оказывается, Хорш, с такой готовностью взявший на себя управление финансовыми делами музея, после столкновения с директорами из-за доходов с небоскреба понял, что ему ничего не достичь без союзников очень высокого ранга. И Хорш решил сделать ставку на полный захват небоскреба и всех музейных ценностей. Он притаился и стал ждать удобного момента. Таким моментом и представилась ему экспедиция Рериха. Поэтому американский бизнесмен столь энергично и хлопотал об ее организации.

Стоило только экспедиции удалиться в пустынные районы Северного Китая, как Хорш приступил к хорошо продуманной операции присвоения небоскреба. Пособник для этого неблаговидного, но в высшей степени «коммерческого» дела отыскался скоро. Им стал не кто иной, как сам министр земледелия США Г.Уоллас.

Хорш и Уоллас начали с того, что приняли меры к изоляции Рериха от его ближайших нью-йоркских сотрудников. Для этого через департамент земледелия США стали даваться самые запутанные сведения о местонахождении экспедиции, а Николаю Константиновичу посылались предписания направлять экспедицию по наиболее глухим дорогам.

Добившись временной изоляции Рериха от дел музея, «высокие договорившиеся стороны» приступили к осуществлению своего замысла. Операция была проведена молниеносно, так как Хорш все подготовил заранее. Контрольный пакет акций небоскреба распределялся между семью лицами: Н.К.Рерихом, Е.И.Рерих, З.Г.Лихтман, М.М.Лихтманом, Ф.Р.Грант, Л.Хоршем и Н.Хорш. Николай Константинович и Елена Ивановна выдавали директорату музея полные доверенности на ведение всех финансовых дел. В феврале 1935 года путем обманных комбинаций Хорш сумел переписать паи Рерихов, Лихтманов и Грант на имя своей жены. Учредители об этом не догадывались, так как по их давнему решению музей подлежал безвозмездной передаче государству, и Хоршу было, поручено ее оформление. Поэтому предполагалось, что именно таким делом он и занимается.

Летом 1935 года Хорш и его сообщники, опираясь на «законные» права держателей контрольного пакета акций, без всякого предупреждения исключили из состава совета директоров музея Николая Константиновича и четырех других основателей. Директора узнали о своем исключении задним числом, после того как Хорш за одну ночь вывез из музея все картины Рериха (их было более тысячи) и сменил все замки. Одновременно были уничтожены все архивные документы, в том числе и документ, удостоверявший решение основателей музея о передаче его государству.

Хоршу и его сообщникам ничто не угрожало. С позиций законов «свободного предпринимательства» операция была проведена безукоризненно. Может быть, приезд Николая Константиновича в Америку мог бы содействовать выявлению истины, но это уже не исправило бы дела. К тому же ловкие бизнесмены сумели оградить себя от появления Рериха. К их услугам отыскались какие-то параграфы закона, на основании которых экспедиционные суммы, полученные Николаем Константиновичем, обложили крупной государственной пошлиной, и, лишь уплатив ее, художник мог бы безбоязненно показаться в США. Неуплата пошлины предусматривала арест, о чем Рериха и предупредили.

Отстраненные директора немедленно возбудили в Нью-Йорке судебное дело против Хорша, но результатов оно не дало.

Николая Константиновича ожидало в Кулу множество писем, подробно освещавших нью-йоркскую аферу и содержавших множество советов, как следует поступать. И Рерих заносит в дневник:

«Не слишком ли много об американских «действах»? Но были письма, и хочется кратко сказать о сущности грабительства редчайшего. Хорш задумывает над Музеем тонко построенное мошенничество. Он вводит правительство в заблуждение и своей клеветой устраивает иск за какие-то налоги с сумм экспедиции, хотя всем ведомо, что экспедиционные суммы налогу не подлежат. В своей темной душе Хорш отлично знает, что он лжет и подделывает, но он настоящий американский гангстер. Он отлично знает, насколько низко грабить целую группу деятелей и выживать их из дела ими же созданного, но кодекс гангстеризма торжествует. Находятся среди министров такие, которые по таинственным причинам надоедают судьям по телефону и требуют неправильного решения. Мало ли сказано о судьях неправедных! Но особо любопытно, что люди отлично знают, что Хорш жулик, понимают все его махинации и фабрикации и все-таки молчат... Что же получается? Одни криводушничают. Другие промолчат. Третьи изобретут компромисс! Точно бы зло и добро могут в компромиссе ужиться».

Николай Константинович не поехал в США, и, резюмируя в «Листах дневника» реакцию некоторых сотрудников на случившееся в Нью-Йорке, он приводит один из распространенных рассказов о Ходже Насреддине. Когда у Ходжи украли осла, то соседи забросали его упреками и советами. Одни говорили, что нужно вешать более надежный замок и построить высокую стену вокруг дома, другие намекали на беспечность и крепкий сон хозяина. Выслушав все это, Ходжа ответил своим доброжелателям: «Вы рассуждаете правильно, но только все это относится к прошлому, и на сегодня от ваших слов нет никакой пользы. Из них лишь следует, что вся вина на мне, а вор ни в чем не виноват!»

XI. «БЫТЬ БЫ С НИМИ...»

В 1926 году, неожиданно встретив Рериха в Москве, некоторые знакомые спрашивали его:

— Николай Константинович, вы что — решили совсем перебраться на Родину?

Художник отвечал на это:

— Но ведь я же и не перебирался за границу. Я путешествовал и намечаю новые путешествия, а совсем уезжать из России — такого вообще не приходило мне в голову.

По подсчетам, сделанным самим Николаем Константиновичем, его жизнь распределилась так: сорок два года — Россия; семнадцать — Индия; Финляндия — два; Америка — три; Китай — два; Тибет — полтора; Монголия — один; Франция — один; Англия — год с четвертью; Швеция — полгода; Швейцария — полгода; Италия — четверть года. Кроме того, он бывал в Германии, Голландии, Бельгии, Египте, Джибути, Японии, Гонконге, на Цейлоне, Яве, Бали, Филиппинах.

Однако после экспедиции 1934—1935 годов Рерих уже не покидал Индию. И не потому, что устал от постоянных походов, а потому, что начал готовиться к отъезду на Родину. Это было гораздо сложнее, чем на первый взгляд может показаться. Николай Константинович не хотел свертывать культурной работы за границей и сдавать тех позиций, которые завоевала там идея пакта охраны культурных ценностей, не предполагал он также порывать научных связей, налаженных через институт «Урусвати». Между тем достаточно было бы художнику открыто объявить о своем намерении переселиться в Советский Союз, как сразу объявились бы охотники нанести удар по всей его зарубежной деятельности.

Не мог рассчитывать Рерих и на скорое оформление бумаг. Советских дипломатических представителей в колониальной Индии не имелось, а о том, чтобы вести дела через Лондон, нечего было и думать.

В самой Индии Николай Константинович пользовался огромной популярностью. Изучая ее древнюю культуру и современную жизнь, художник настолько освоился с традиционным индийским мировосприятием, что его принимали за своего как простые люди долины Кулу, так и видные деятели страны.

Выставки Николая Константиновича в различных городах Индии посещало большое количество людей, многие музеи имели его картины, а некоторые даже мемориальные залы, посвященные его творчеству. В десятках индийских журналов и газет систематически появлялись статьи Рериха и публикации о нем самом. Причем к имени художника обычно прибавлялось «гуру» или даже «гурудев» (великий учитель). Индийские философы, писатели, ученые, художники, общественные деятели, как, например, Джавахарлал Неру, С.Радхакриншан, С.С.Сарасвати, Свами Рамдас, Шри Васви, О.Ганголи, Свами Омкар, Свами Джаганисверананда, Ш.Варма, С.К.Чаттерджи, Рамананда Чаттерджи, Н.Мехта, Н.Н.Басу, Р.Тандан, X.И.Баттачария, Ч.Б.Сингх, Р.М.Равал, А.Б.Говинда, К.П.Тампи, Дас Гупта, Асит Кумар Халдар, Дж. Босе и другие, были или лично знакомы, или переписывались с Николаем Константиновичем. К нему часто обращались с просьбами дать предисловия к издаваемым книгам, отозваться на то или иное событие в печати или по радио.

Уважение и признательность индийского народа Рерих заслужил, конечно, также и тем, что верил в будущее Индии, поддерживал лидеров освободительного движения, часто выступал в зарубежной прессе с пропагандой прошлых и современных достижений индийской философской и научной мысли. Все это давало достаточно оснований передовым людям Индии верить Рериху, поддерживать его культурную, общественную и научную деятельность. После возвращения художника из очередной экспедиции Рабиндранат Тагор писал ему:

«...Счастлив, что Вы благополучно возвратились в свой Ашрам после труднейшей экспедиции в Центральную Азию. Не могу не завидовать Вам. В тех отдаленных уголках земного шара, где Вы время от времени проводите свои научные исследования, впечатления и ощущения ни с чем не сравнимы. Мой преклонный возраст и работа в институте вынуждают меня удовлетворять свою любознательность чтением сообщений о торжестве сильного духом человека над природой. Я надеюсь, что Ваши пленительные рассказы об этой экспедиции я скоро услышу лично от Вас. Вы стали жителем северной зоны, и меня пугает немного то, что я приглашаю Вас в долину. Но сейчас у нас зима, и Вы, вероятно, сможете перенести жару в этих местах. Я буду бесконечно счастлив, если Вы приедете и проведете несколько дней со мной в моем Ашраме. Вам будет приятна атмосфера интернационализма, который царит здесь, а работа в области образования, я уверен, может представить для Вас несомненный интерес. И, поверьте, мне доставит истинное наслаждение показать Вам все, что сделано мною за мою жизнь».

Тагор не случайно упомянул в письме об интернационализме. Деятельность Николая Константиновича опиралась на сотрудничество с людьми разных национальностей. Когда в 1936 году кое-кто выразил опасения, что разграбление Нью-Йоркского музея может сказаться на культурной работе Рериха в целом, художник ответил, что Нью-Йорк никогда не мыслился им альфой и омегой всего дела. В том же году, отвечая на письмо председателя Латвийского общества Р.Я.Рудзитиса, Николай Константинович заметил по поводу его статьи «Лига Культуры»: «Вы указываете в статье, что «Лига Культуры» была создана в Америке. В конце концов, важно само понятие Лиги, а случайное место — Америка — не важно».

Среди многих государств, с которыми Рериху приходилось иметь дело, он особо выделял Прибалтийские страны. В 1931 году Николай Константинович писал в Ригу доктору Ф.Д.Лукину из Кейланга: «Часто вспоминаем Вас здесь в горах западного Тибета. В Риге должно быть не только общество, но и отделение музея. Для этого из Нью-Йорка будет послана группа моих картин, для начала от 10 до 20 вещей».

К концу тридцатых годов в Рижском музее имени Рериха насчитывалось уже сорок полотен Николая Константиновича, среди них — «Брамапутра» (1932), «Твердыня Тибета» (1932), «Кулута» (1937), «Часовня св. Сергия» (1936), гималайские и монгольские пейзажи. При музее был открыт отдел произведений прибалтийских художников, работали культурно-просветительные секции, организовалось издательское дело. Причем по своим масштабам оно превосходило издательство Музея имени Рериха в Нью-Йорке.

Переписка Николая Константиновича с Прибалтикой свидетельствует, что его интерес к этим краям исходил из трезвых политических взглядов. Как и многие дальновидные люди, он понимал, что искусственное отторжение прибалтийских народов от Советского Союза, с которым исторически были связаны их культура, промышленность и политические судьбы, не может быть продолжительным. Поэтому свою деятельность в Прибалтике Николай Константинович приравнивал к «работе на Россию». Рерих особенно ценил установление добрых отношений между своими прибалтийскими сотрудниками и советскими людьми и всячески поощрял распространение доброжелательной и правдивой информации о Советском Союзе. Не исключено, что художник считал Прибалтику и наиболее удобным перевалочным пунктом на пути из Индии в Россию. На эту мысль наталкивает письмо Рериха от 24 августа 1938 года к членам правления Рижского музея, в котором он запрашивал о возможности пересылки из Индии в Ригу всех своих архивов и размещении их в Рижском музее.

После возвращения Николая Константиновича из Внутренней Монголии дни в Кулу потекли в привычном трудовом ритме. Поднимались всем домом рано и после завтрака расходились по своим рабочим местам. С небольшим перерывом на обед работали до самого вечера. По вечерам — прогулка в окрестностях, обсуждения текущих событий и планов на будущее. Такой распорядок дня нарушался лишь ради посетителей, которых в летние месяцы было немало, но зимой из-за труднопроходимой дороги редко кто наезжал.

С 1936 по 1947 год Николай Константинович создал 750 очерков для подборки «Моя жизнь. Листы дневника». Цикл под названием «Моя жизнь» носит автобиографический характер. Художник даже пытался построить его в хронологическом порядке, начав с воспоминаний о самом раннем детстве. Однако основным содержанием этой большой серии эссе стали все-таки размышления автора о задачах науки и искусства, об этическом и эстетическом воспитании, о текущих общественных и политических событиях.

Поиски смысла жизни уводили художника в глубь веков, заставляли пристальнее вглядываться в будущее, приковывали его внимание к загадочным явлениям природы и творческим возможностям человека.

В литературных трудах Рериха очень много места уделялось этике, ее закономерностям, которые, по мысли художника, должны были иметь аналогии с более общими законами мироздания. Поэтому Николай Константинович постоянно стремился связать этическую проблематику с научным познанием окружающего мира. «Сколько суеверий и темных предрассудков могут быть избегнуты честными опытами и наблюдениями, — писал он.— Новые области общественных отношений откроются и обогатятся именно не предположениями, а научными изысканиями».

Рерих признавал, что содержание этических понятий меняется во времени. Когда раздаются вопли по поводу исключения из алфавита устаревшей буквы — это не трагедия. Но уклад жизни, лишающий большинство людей знаний, передовых идей и материального обеспечения, — это уже больше чем трагедия, это преддверие всеобщей катастрофы. Оправдывать и защищать подобный правопорядок Рерих считал преступлением, деятельность, направленную на его изменение, почитал долгом.

Мерилом духовной и интеллектуальной полноценности служила Рериху «живая этика» — так называл он этику повседневного поведения человека, осознавшего всю полноту ответственности перед обществом. В своих очерках художник с различных сторон рассматривает такие позитивные этические категории, как бесстрашие, доверие, благожелательность, любовь, правдивость, беспристрастие, дальновидность, воля к действию, оптимизм, готовность к подвигу ради общих интересов, и такие отрицательные, как эгоизм, страх, жестокость, сомнение, пессимизм, пассивность, бездушие, лицемерие, злословие, недоброжелательность. Все эти свойства, получая выход в личной и общественной жизни людей, по мнению Николая Константиновича, содействуют или задерживают эволюцию человечества в целом.

Рерих настаивал на необходимости повседневной этико-воспитательной работы: «Расширение сознания должно проводиться с большим терпением и неустанно. Только на значительных промежутках можно замечать, как изменилось в лучшую сторону мировоззрение. Расширение сознания не есть искание каких-то скоропостижных чудес, но именно обогащение духа, и в этом смысле во всей каждодневности всегда можно применять новое расширенное сознание».

Вне конкретных целей, обновляемых с каждой эпохой, понятия долга, добра, достоинства, чести, совести, счастья сами по себе бессодержательны. Долг, справедливость феодала несовместимы с долгом и справедливостью свободного труженика, а достоинство самодовольного торгаша с достоинством самоотверженного творца. Рерих не особенно доверял призыву к добротворчеству «вообще». Такие призывы часто не имеют ничего общего с просвещенным гуманизмом. Гуманизм не человеколюбие «вообще», а целенаправленный образ действий во имя любви к людям.

Ратуя за первостепенное, даже решающее значение духовных ценностей, Николай Константинович вместе с тем не игнорировал той вещественности мироздания, в которой проявляет себя человеческая духовность. Осуждая привязанность к собственности, художник одновременно осуждал и бесполезный аскетизм. Воспевая радость бытия, предостерегал от беспечности. Воздавая дань бесстрашию, порицал безрассудство. Выдвигая на первое место верность долгу, не признавал слепого подчинения каким бы то ни было догмам. В оценках человеческого поведения он считал обязательным применение двух критериев — вполне осознанного намерения и общеполезности: «Каждый труд должен быть обоснован. Цель его должна быть ясна. Если труженик знает, что каждое его действие будет полезно человечеству, то и силы его преумножатся и сложатся в наиболее убедительном выражении. Труд всегда прекрасен. Чем больше он будет осмыслен, тем и качество его вознесется и сотворит еще большее общественное благо... Повторяю и твержу, если человек не знает, зачем он стремительно кружится над всею Землею в быстрейшем воздушном корабле, то даже само солнце, сама красота пространства станут для него оловянной заслонкою».

Важнейшим велением нашего времени Николай Константинович считал осуществление широкого сотрудничества во всех областях жизни и указывал, что начало такому сотрудничеству закладывается в первичной ячейке коллектива — в семье: «Без семейной, дружеской и общественной взаимности какая же может быть речь о государственности? Потрясая основы общежития, люди тем самым потрясают и все прочие основы».

Особенно часто художник останавливается на проблемах коллективного труда, и поэтому вполне понятен его глубокий интерес ко всему, что делалось в этом отношении в Советском Союзе. О твердой убежденности Рериха в том, что этика жизни неразрывно связана с передовыми социальными преобразованиями эпохи, свидетельствует его очерк «Мир движется», в котором говорится: «Недавно мы спросили одного видного деятеля, что такое демократия. Он рассмеялся и сказал: «Это то, что в данное время удобно». Значит, понятие расплывчато. Но социальный строй (Рерих подразумевает социалистический. — П.Б. и В.К.) — это уже определительнее. В значении слова уже заключены и союз и кооператив — словом, все, чем преуспела сейчас Русь. Деятель социального строя прежде всего добрый, отзывчивый, труженик общего блага. Не может расти социальный строй среди недоверия, подозрения, грубости, дикости. Искренняя взаимопомощь, уважение к личности человека, благожелательство являются устоями коллективного труда».

Николай Константинович считал обреченным на гибель общество, построенное на власти денег, этих, по его выражению, «расписках срама современного мира». Когда однажды при раскопках были обнаружены старинные китайские монеты, имевшие странную форму ножей, Рерих не преминул заметить: «Пожалуй, в наше время всяких упадков, подавленности, провалов бюджетных внутренний смысл монеты-ножа был бы очень знаменательным... История человечества, как какие-то предостерегающие знаки, доносит до нас сочетание символов. Нож более всего является символом жестоким, колючим, но ведь и денежный знак во всей условности своей тоже не будет божественным».

Рерих часто указывал, что сундук сбережений — наиболее коварный враг духовной эволюции человека. Губительной психологии собственничества, как источнику паразитического образа жизни, он противопоставлял прогрессивное значение новых форм коллективного труда: «Во дни крушения денежных знаков, во дни падения мирового идола всемогущего золота каждое кооперативное начинание, которое выдвигает труд человеческий как истинную ценность, должно быть особенно приветствовано. Качество труда без эгоизма, в постоянном самоусовершенствовании разрешит многие финансовые проблемы, которые оказались уже за пределами устарелых и условных приемов». Эти взгляды художника подтверждались коренным обновлением жизни, осуществляемым на Родине.

О гуманизме художника и этическом направлении его искусства давно принято говорить как о чем-то самоочевидном. Картины Николая Константиновича, будь то сцены из народной жизни, изображение мифологических персонажей, воспевание героев воинской и трудовой доблести, наконец, даже пейзажи, заключают в себе некий дополнительный оценочный потенциал, как правило, этического и эстетического порядка. Ведь именно воспитательную роль красоты художник почитал величайшей ценностью: «Мы говорим о введении в школах курса этики жизни, курса искусства мыслить. Без воспитания общего познания прекрасного, конечно, и два названные курса опять станут мертвою буквою. Живые понятия этики обратятся в мертвую догму, если не будут напитаны прекрасным».

Художник указывал: «Живая Этика может быть живой лишь для того, в ком и слово о прекрасном всегда живет». И прекрасное не умолкало в его живописи. Сколь бы «мировоззренческой» ни была живопись Рериха, ему оставалась чуждой навязчивая литературность. Эмоциональная заряженность произведений художника не убивает их философского содержания, а уравновешивает его и силой своего эстетического воздействия устраняет необходимость текстуальных пояснений.

О картинах Рериха можно размышлять, спорить, можно черпать в них достоверные сведения об историческом прошлом или о далеких землях, но можно и просто любоваться ими не рассуждая. Знание и чувство переплелись в творчестве Николая Константиновича столь нераздельно, что сам он часто объединял эти два понятия в одном слове — «чувствознание».

Количество произведений Рериха до сих пор еще точно не подсчитано. По спискам, которые вел художник в последние годы, только с 1937 по 1947 год значится свыше полутора тысяч названий. Причем были обнаружены картины этого периода, по каким-то причинам художником не зарегистрированные.

При оценках творчества русских художников, оказавшихся за границей, обычно принято сравнивать два периода — русский и зарубежный. Этот, по существу, весьма показательный принцип подразделения мало оправдывает себя в отношении Рериха. Столь обычной «утери почвы под ногами» Рерих за рубежом не испытывал.

В частности, распространенный на Западе формализм также мало коснулся живописи Рериха. Художник писал в 1939 году:

«Сюрреализм и большинство всяких «измов» не имеют путей в будущее. Можно проследить, что человечество, когда наступали сроки, возвращалось к так называемому реализму. Под этим названием предполагалось изображение действительности. Вот и теперь русский народ убрал всякие «измы», чтобы заменить их реализмом. В этом решении опять сказывается русская смекалка. Вместо блуждания в трущобах непонятностей народ хочет познать и отобразить действительность. Сердце народное отлично знает, что от реализма открыты все пути. Самое реальное творчество может быть прекрасно по колориту, может иметь внушительную форму и не убоится увлекательного содержания».