Интеллект и естественный опыт обезьян

Бюлер со всей справедливостью указал на то, что в опытах Кёлера обнаруживается чрезвычайно важная для правильного их понимания психологическая связь между прежним опытом свобод­но живущих в лесу обезьян и их поведением на станции. Он об­ратил внимание на то, что в сущности во всех решительно опытах Келера обезьяны пользовались только двумя общими спо­собами решения задачи: они разрешали ее всякий раз или исходя из пространственных структур, или путем изменений, производи­мых ими в этих пространственных структурах. Проще говоря, они или сами обходным путем приближались к цели, или приближали цель к себе.

Бюлер готов предположить, что «принцип обходного пути и принцип доставания плода через пригибание ветки или срывание ее и притягивание к себе даны животному от природы, подобно тому, как даны другие инстинктивные механизмы, которые мы в отдельности еще не можем разъяснить, но которые должны при­знать как факт».

Таким образом, по мнению Бюлера, в действиях обезьян очень большая доля должна быть отнесена за счет их инстинкта и ес­тественной дрессировки в лесу. Все новое и выходящее за преде­лы инстинкта и дрессуры, что обезьяны обнаруживают в опытах Келера, Бюлер склонен свести к особой форме комбинаций преж­него опыта, прежних реакций обезьяны.

«Вряд ли нам покажется удивительным, — говорит он, — что животное умеет целесообразно употреблять ветки, что оно их на­клоняет, чтобы достать висящий на конце плод, или обламывает их, дерется ими и т. д., так как все это объясняется инстинктом и дрессировкой. Во всяком случае живущему на деревьях должна быть хорошо знакома связь ветки с плодом. Когда же животное сидит в помещении за решеткой, где снаружи лежит плод без ветки, а внутри ветка без плода, то с психологической точки з > сния главным фактором является то, что животное, так сказать, с (язывает их вместе в своем представлении. Все остальное понят-н э само собой. То же можно сказать и о ящике. Когда в лесу о > езьяна замечает плод высоко на дереве, то совершенно естест-в: нно, что она высматривает тот ствол, по которому ей надо ипезть, чтобы достать до плода. В помещении дерева нет, но в пЪле зрения есть ящик, и психологическая операция состоит в том, что обезьяна в своем представлении ставит яшик на соответ­ствующее место. Подумано — сделано, потому что и без того шимпанзе, играя, постоянно таскает ящик по всему помещению*.

Чрезвычайно интересно замечание Бюлера относительно способа удлинения палки путем вкладывания одного куска тростника в другой. По мнению Бюлера, в естественной жизни обезьян быва­ют такие случаи, когда им, для того чтобы перебраться с дерева на дерево, приходится соединять ветку одного дерева с веткой другого рукой, как пряжкой, охватить место их соединения и по такому искусственно образованному мосту совершать свое передви­жение.

Вспомним, что точно таким же способом Султан пытался из двух коротких палок сделать одну длинную: так же точно он ох­ватывал рукой место их соединения. Таким образом, и эта деталь в опытах Келера имеет, по мнению Бюлера, свой прообраз в ес­тественных формах поведения обезьян.

Этим сближением реакций обезьяны в экспериментах с их прежним опытом создается возможность более или менее точного объяснения той третьей ступени в развитии поведения, которую мы называем интеллектом. Точно так же, как и вторая ступень в развитии поведения (условные рефлексы) надстраивается над первой и представляет собой не что иное, как известное преобра­зование, видоизменение и перегруппировку наследственных реак­ций, так же точно и третья ступень закономерно возникает из второй и представляет собою не что иное, как новую и сложную форму комбинаций условных рефлексов.

Однако так же точно, как вторая ступень, надстраиваясь над первой, представляет уже совершенно новое качество, новые фор­мы поведения, новую биологическую функцию, так точно и третья ступень, или интеллектуальные реакции, возникая из сложной комбинации условных рефлексов, образует новую форму поведения, имеющую свою особую биологическую функцию.

Рассмотрим кратко, что сближает третью ступень со второй, интеллект с условными рефлексами, и что их разделяет, что ха­рактеризует интеллект как новую своеобразную ступень в развитии поведения, послужившую отправной точкой для развития все высших форм человеческого поведения.

Само собой разумеется, что все изобретения, которые делали опытах Кёлера обезьяны, оказались для них возможными только в силу того, что в прежней лесной жизни этих животных и лесной жизни их предков многократно встречались ситуации близко напоминавшие те, которые Кёлер создавал в своих опыта: искусственно. Эта тесная связь между лесной жизнью обезьян и действиями, выполняемыми ими при экспериментах, яснее всего обнаруживается, как уже сказано, в играх обезьян, когда живот­ные предоставлены сами себе и их «естественное поведение» про­является с наибольшей чистотой.

Вспомним, что обезьяна в играх употребляет палку без всякой нужды, как предмет игры, и что эта палка, как предмет игры, начинает выполнять у обезьяны функции то шеста, при помощи которого она взбирается наверх, то ложки, с помощью которой она ест, то оружия, с помощью которого она нападает и защища­ется, то лопаты, с помощью которой она раскапывает корни, то, наконец, просто «универсального инструмента», по выражению Кё­лера, с помощью которого она дотрагивается до тех вещей, кото­рых она не может достать непосредственно рукой или до которых ей дотронуться рукой почему-либо не хочется, например до грязи на собственном теле, ящерицы, мыши, заряженной электричеством проволоки и т. д.

Итак, умение владеть палкой не возникает у обезьяны вдруг, а является результатом всего ее прежнего лесного опыта. С этой точки зрения становится более понятным и поведение обезьяны в эксперименте. Ситуация, создаваемая Кёлером, действительно на­поминает ситуацию, встречающуюся в лесу.

В лесу обезьяна часто видит плод на конце ветки, видит вет­ку, находящуюся между ней и плодом, которым ей надо завла­деть, и умеет действовать веткой так, чтобы достичь своей цели. Теперь плод без ветки лежит по ту сторону решетки, ветка без плода лежит внутри клетки, и вся операция, которая предстоит сейчас обезьяне, заключается в том, чтобы при новых условиях восстановить прежнюю ситуацию, т. е. воссоединить плод и вет­ку. Что восстановление прежнего опыта в новых условиях играет огромную роль в поведении обезьяны, не подлежит никакому со­мнению.

У обезьяны, следовательно, происходит перенос старой струк­туры на новую ситуацию, совершенно аналогичный переносу структуры в опытах с курицей. Подобные переносы отмечаются и в опытах Кёлера. Они являются результатом действия закона структуры, который, напомним, гласит, что отдельные элементы

итуации могут измениться, а структура продолжает действовать 1К целое и что каждая часть этой структуры определяется в воих свойствах структурой как целым. Ветка приобретает та-ое структурное значение для обезьяны, и благодаря этому тановится возможным перенос ее значения из прежнего опыта ■ безьяны в новые условия. Кёлер говорит: «Если сказать, что попадающаяся на глаза палка получила для обезьяны определен­ное функциональное значение для известных положений, что это значение распространяется на все другие предметы, каковы бы они ни были сами по себе, но имеющие с палкой объективно известные общие черты в смысле формы и плотности, то мы прямо приходим к единственному воззрению, которое совпадает с наблюдаемым поведением животных. Поля шляп и башмаки, конечно, оптически принимаются шимпанзе за палки не всегда, а считаются ими таковыми в функциональном смысле лишь в известных случаях, после того, как какой-нибудь предмет, сколько-нибудь подобный им по наружному типу или виду, ис­полнял хоть раз функцию палки».

Вспомним, что обезьяна, которая разрешила задачу доставания плода при помощи палки, затем применяет в качестве палки и пучок соломы, и длинный кусок сукна, и все решительно предме­ты, которые имеют хотя бы самое отдаленное сходство с палкой. Это и указывает на относительную независимость структуры как целого от изменения ее отдельных элементов. Подобный же перенос, который совершает в этих случаях обезьяна, и заключа­ется в восстановлении старой структуры при изменившихся обстоятельствах.

Такое толкование опытов Кёлера позволяет нам составить себе, правда предположительное, представление о внутренних процессах, происходящих у обезьяны во время решения той или иной зада­чи, поставленной перед ней в опыте. Вспомним еще раз, что в наиболее чистом и легком случае обезьяна разрешает основную задачу тогда, когда палка и плод, как два стимула, действуют на нее одновременно. Оба эти стимула, только в другом сочетании, связанные друг с другом (ветка и плод), действовали на обезьяну уже много раз в течение ее лесной жизни. Нет поэтому ничего удивительного в том, что оба эти раздражителя, действуя сейчас порознь, восстанавливают в нервной системе деятельность тех центров, которые прежде действовали всегда вместе. Вследствие этого происходит, вероятно, нечто подобное короткому замыканию нервного тока, т. е. соединение двух центров, достаточно сильно возбужденных.

Этому может способствовать одно чрезвычайно важное и зна­чительное обстоятельство. Это обстоятельство заключается в том,

что реакция обезьяны появляется непременно при одном условии: когда инстинктивные и заученные реакции отказываются служить; когда обезьяна попадает в новые условия, измененные по сравне­нию с теми, в которых она привыкла жить и действовать; когда на ее пути встает затруднение, преграда или препятствие в виде решетки, расстояния, отделяющего ее от плода, и т. п.

Таким образом, интеллектуальная реакция обезьяны является всякий раз в ответ на известное препятствие, задержку, затрудне­ние или преграду, которые встают на ее пути, К. Гроос (Сгооз) прекрасно выяснил значение затруднений в процессе приобретения новых способов действия. Он говорит: «Как только повторение привычной реакции прерывается, задерживается или отклоняется на другие пути, то тотчас же сознание (если я смею так образно выразиться) спешит на место, чтобы опять взять в свои руки ру­ководство делом, которое оно передало на попечение бессознатель­но работающей нервной системы.

Один из наиболее близких психологу вопросов касается са­мых общих предшествовавших условий, составляющих главным образом причины выступления умственных явлений. Когда уста­новка на привычное не находит тотчас же или совсем не на­ходит соответственного ответа (закон остановки), то это бывает причиной умственной оценки в ее, так сказать, «естест­венном» проявлении. Вызванная таким образом остановка, будя­щая интеллект, не будучи сама познанием, связывается или с простым затруднением перед непривычным, или с сознательным ожиданием привычного*.

Липпс формировал это же явление в основном психологическом законе, который он образно называет законом запруды. Закон этот гласит, что если течение какого-нибудь психологического процесса встречает на своем пути задержку или препятствие, то в месте задержки происходит повышение нервной энергии, повы­шение силы и активности самого процесса, который в ответ на препятствие с возросшей силой стремится либо преодолеть задер­жку, либо обойти ее обходным путем.

В этом «законе запруды» Липпс видел объяснение начала вся­кой мыслительной деятельности. Бюлер полагает, что & тот «закон мог бы действительно служить важным и как бы биологически предвиденным условием вмешательства высших инстанций нашей нервной системы и душевной жизни в деятельность более глубоко лежащих инстанций».

Академик Павлов отмечает побуждающее значение препятствий для деятельности рефлекса цели, который, с его точки зрения, есть основная форма жизненной энергии каждого из нас. «Вся жизнь, — говорит он, — все ее улучшение, вся ее культура, де-48

1ается рефлексом цели, делается только людьми, стремящимися к)гой или иной поставленной ими себе в жизни цели. Англосакс, 1ысшее воплощение этого рефлекса, хорошо знает это, и вот по­чему на вопрос, какое главное условие достижения цели, он от­учает неожиданным, невероятным для ' русского глаза и уха Ьбразом: существование препятствий. Он как бы говорит: «Пусть напрягается в ответ на препятствия мой рефлекс цели, и тогда-то я достигну цели, как бы она ни была трудна для достижения». Интересно, что в ответе совсем игнорируется невозможность до­стижения цели».

Наконец вспомним, что всё наше мышление возникает также из подобных затруднений. Как показал в своем прекрасном ана­лизе мышления Дьюи, всякое мышление возникает также из за­труднения. В теоретическом мышлении это затруднение, из которого мы исходим, принято обычно называть проблемой. Там, где все ясно, там, где ничто не затрудняет нас, где нет пробле­мы, там не может и начаться процесс мышления.

Если мы вернемся теперь к поведению обезьяны, мы заме­тим, что самым характерным в поведении ее во время опытов оказывается задержка, которой обезьяны реагируют на встречен­ное препятствие. Легко заметить из простейших опытов над жи­вотными, что всякая задержка, препятствие, встающие на пути их привычного действия, вызывают усиление и перепроизводство движений. Организм компенсирует затруднение, которое встреча­ется на его пути.

Представим себе курицу, которая привыкла каждый день через садовую ограду подходить к тому месту, где она получает пищу. Однажды, придя к ограде, курица застает отверстия в ограде на­столько суженными, что она не может проникнуть через них. Как ведет себе курица в данном случае?

Она пробует пролезть в слишком узкое отверстие. Неудача за­ставляет ее повторить попытку в другом, третьем, четвертом от­верстиях. Новая неудача вызывает у курицы огромное возбуждение и так называемый гиперкинез, т. е. перепроизводство движений. Курица с кудахтаньем мечется и носится вдоль ограды, беспорядочно тычясь во все отверстия. Задержка вызвала у нее бурный подъем всей деятельности. Благодаря этим случайным бес­цельным пробам, благодаря перепроизводству движений курица случайно нападает на отверстие, которое оставлено широким и через которое можно проникнуть.

«Во второй, третий, пятый раз, — говорит Бюлер, — она едва меняет свое поведение, но если то же самое повторяется несколь­ко десятков раз, то она постепенно скорее доходит до цели, пока наконец совсем не прекратит бесцельной беготни, направляясь

прямо к отверстию. Удовольствие от удачи дало перевес одному этому образу действия, неудовольствие от неудачи подавило дру­гие. Образовалась ясная и достаточно твердая определенная ассо­циация между данными чувственными впечатлениями и двигательным комплексом безуспешного образа действий».

Точно так же ведет себя муравей. Когда на его пути мы ста­вим препятствие, он начинает беспорядочно бегать во все сторо­ны, как бы растерявшись, но в этой реакции растерянности кроется огромный биологический смысл. В ответ на затруднение животное пускает в ход все, что у него есть. Оно пробует, ме­чется, ищет и в результате увеличивает шансы на то, что оно найдет верный обходной путь.

Так же ведет себя и голодная собака, поставленная в клетку, как обезьяна, и видящая за решеткой лежащий там кусок мяса. Она с лаем бросается к мясу, вновь и вновь пытается просунуть лапу или морду в отверстие решетки, бегает вдоль решетки и об­наруживает большое нервное возбуждение.

Из всех этих данных мы можем сделать тот несомненный вы­вод, что само по себе препятствие или задержка, встающие на пути инстинктивного или привычного способа действий, усиливают нервное возбуждение, вызывают подъем деятельности. Вспомним только, что обезьяна способна целыми часами сидеть, глядя на плод, которого она не может достать, часами играть палками, ко­торые оказались в опыте для нее бесполезными.

Мы видим, что нервное возбуждение, вызываемое у обезьяны самим бананом, никогда не могло бы быть столь стойким и так фиксировать на цели внимание животного, если бы к этому раз­дражению не присоединилось усиливающее действие задержки, ко­торая в данном случае играет как бы роль, аналогичную «дразнению инстинкта», по выражению одного из. психологов. В самом деле, если бы обезьяне показать банан и затем убрать его, едва ли обезьяна часами фиксировала бы свое внимание и свое стремление на попытке овладеть им.

Таким образом, к прежней нашей попытке представить себе процессы, происходящие у обезьяны, следует сейчас добавить еще усиливающее действие, которое оказывает задержка, позволяющая нам предположить, что благодаря этому облегчается «короткое за­мыкание» между возбужденными центрами в мозгу обезьяны. Внешнее поведение обезьяны во всяком случае всецело дает повод для такого предположения.

В самом деле, чем отличается поведение обезьяны от поведе­ния муравья, курицы, собаки, реагирующих перепроизводством движений в ответ на задержку или препятствие? Мы могли бы сказать, что более развитый мозг обезьяны создает возможность

.шых форм и иных путей для отвода нервного возбуждения, ко­торое возникает по «закону запруды». Правда, и обезьяна в этом случае часто ведет себя так же, как и низшие животные, она также иной раз мечется бесконечное число раз, пытаясь достать плод, хотя первая же попытка может убедить ее в невозможности сделать это прямым путем.

Однако обычно довольно скоро в поведении обезьяны наступает резкий и крутой перелом. Этот период заключается в том, что обезьяна вместо перепроизводства движений прекращает обычно все внешние реакции, она как бы остается в неподвижности, фиксируя глазами цель. У нее происходит общая задержка или приостановка движений.

Усиленное нервное возбуждение не тратится наружу, на внеш­ние беспорядочные движения, а переходит в какой-то сложный внутренний процесс. Мы могли бы вместе с Бюлером предполо­жить, что от внешних проб обезьяна переходит как бы к внут­ренним пробам, т. е. мы могли бы сказать, что возбужденные нервные центры обезьяны вступают в какое-то сложное взаимо­действие, взаимоотношение, в результате которого и может воз­никнуть то «короткое замыкание», которым предположительно мы могли бы объяснить ее догадку.

Мы еще очень далеки от настоящего физиологического объясне­ния интеллектуальной реакции. Мы можем строить на этот счет только более или менее схематические и более или менее вероят­ные предположения. Но есть основания допустить, что в основе этой реакции лежит сложное взаимодействие наличных раздраже­ний с прежними условными связями.