Колчака как Верховного Правителя Русского государства.

В создавшейся ситуации большевистское руководство обрекалось на поиски союзников, причем как в пределах бывшей Российской империи, так и в сопредельных регионах. Естественно, в первую очередь речь шла о землях с мусульманским населением, занимавших почти весь юг бывшей империи и южную приграничную зону. Руководство страны вело активные переговоры с исламистскими лидерами, вынужденно заигрывало с ними, очень часто шло на односторонние уступки. Одновременно нельзя игнорировать и идеологический фактор, а именно – осознание ведения антиимпериалистической борьбы со стороны угнетенных масс, народов, стран.

Самой наглядной иллюстрацией времени и его приоритетов служит августовское обращение наркома по делам национальностей РСФСР Сталина к наркому иностранных дел Чичерину о необходимости отстранения армян от восточных дел и замещения их кадрами, вызывающими доверие мусульман. На фоне принципиально новых внешнеполитических запросов им даже был поднят вопрос о целесообразности дельнейшего пребывания в должности заместителя народного комиссара иностранных дел РСФСР Левона Караханяна (Лев Карахан).

Содержание и акценты сталинского письма неправильно рассматривать на фоне его личных симпатий и антипатий, на фоне пристрастного отношения к той или иной политической фигуре или целой нации. В рассматриваемый период Армянская Республика являлась союзницей Антанты и Деникина, посему присутствие армянина (вне зависимости даже от его политических убеждений) в Наркомате по внешним сношениям (тем более в качестве координатора Восточной политики) не только удостаивалось неоднозначной оценки в сугубо большевистской среде, но и умело использовалось со стороны негодующих «новых союзников».

Думается, письмо наркома по делам национальностей продиктовано прагматизмом (оно никак не стыкуется с позициями того же Радека, близкого к пантюркистам) и отражает «метаморфозы революционного времени», в том числе его идеологические приоритеты.

Сталин пишет:

«За последнее время я был поражен тем обстоятельством, что разные мусульманские делегаты <...> упорно обходя Карахана, а значит, и Наркоминодел, предпочитают говорить со мной, следуя за мной по пятам в Питер и Смоленск, либо обычно беседуют со Стасовой <...> приехав недавно в Москву, я был также поражен, что представителями нашей партии и вообще нашей политики в Турцию <...> посылаются армяне, причем для меня ясно, что нет лучшего средства провалить нашу работу в Константинополе, как послать армян, к которым мусульмане вообще, турки же в особенности, питают максимум недоверия. Все это навело меня на мысль о полном несоответствии состава ответственных работников Наркоминодела с нашей, так сказать, “мусульманской” политикой. Поскольку наша “мусульманская” политика оправдывалась, оправдывается и будет еще оправдываться... постольку наличие Карахана в Наркоминоделе, армянина по национальности, единственного “восточного человека”», призванного для внешнего мира представлять народы Востока, – режет слух и нарушает гармонию в нашей восточной политике, ослабляет силу и эффект нашей политики в глазах народов Востока и прежде всего мусульман. Причем следует считаться с тем, что по мере продвижения наших войск на восток, в сторону Туркестана, это несоответствие будет расти в ущерб делу и Наркоминоделу < …> Исходя из этих соображений, я в бытность свою в Москве предложил товарищу Ленину возбудить вопрос в ЦК о замене Карахана кем-либо из мусульман, хотя бы со средней партийной подготовкой. Нариманов для меня один из многих таких мусульман, причем не беда, если у него отсутствует широкая политическая перспектива: политику будет делать ведь не он, конечно, а ЦК, и Наркоминодел, – Нариманов важен как флаг»^[201].

С лета 1919г. идея «революционизирования мусульманского Востока» стала конкретной программой и в качестве военно-политического пункта вошла в текст резолюции, принятой на II Всероссийском съезде коммунистических организаций народов Востока. Этот съезд, проходивший в Москве с 22 ноября по 3 декабря 1919г., собрал около восьмидесяти делегатов – членов мусульманских коммунистических организаций Азербайджана, Северного Кавказа, Туркестана, Хивы, Бухары, Киргизии, Татарии, Чувашии, Башкирии, а также ряда городов.

Выступивший на съезде Сталин подчеркнул, что «только сплоченностью мусульманских коммунистических организаций народов Востока, прежде всего татар, башкир, киргиз, народов Туркестана, – только сплоченностью их можно объяснить ту быстроту развития событий, которую мы наблюдаем на Востоке»^[202]. Принятая делегатами резолюция подчеркивала недопустимость игнорирования приоритетной роли Востока в деле распространения мировой революции.

Что касается позиции Ленина, то руководитель советского государства еще до победы социалистической революции осознавал важность восточного «мусульманского» направления; после же установления диктатуры рабочих существующие реалии ничего другого ему, собственно, и не предлагали. Известна его переписка (весной 1919г.) с новым афганским эмиром Аманулла-ханом, в результате которой и были установлены двусторонние дипломатические связи. Тем не менее в отношении отдельно взятого «турецкого вектора» он некоторое время колебался. На то были разные причины.

С одной стороны, он, конечно, рассматривал антагонизм между Турцией и Европой на общем фоне борьбы порабощенных масс против западных империалистических держав и симпатизировал Османской империи (известна его фраза в связи с постановлениями Берлинского конгресса – «грабят Турцию»), с другой – осознавал сущность Блистательной Порты как империи восточного типа, сравнивая ее с рухнувшей Российской. К лидерам этого государства он относился с пролетарским недоверием.

Например, его тревожила персона того же Энвера – бывшего начальника Генштаба Османской империи, с именем которого он связывал и падение в 1918г. Бакинской коммуны. Именно продвижение Кавказской Исламской армии Нури паши (сводного брата Энвера) ознаменовало крах Коммуны, а значит, и перспектив установления контроля над жизненно важными для большевиков нефтяными промыслами.

В целом же им вполне четко осознавалась невозможность достижения необходимых с точки зрения пролетарской революции результатов в Закавказье именно с османской поддержкой. И не только с османской.

В судьбоносные дни Бакинской коммуны, когда обсуждался вопрос о целесообразности обращения за помощью к иностранным державам, Ленин заявил: «Мы уже знаем слишком хорошо, что значит приглашение на защиту Советской республики империалистических войск <...> Мы знаем, каково было это приглашение, произведенное вождями меньшевиков в Тифлисе, в Грузии <...> Вы все хорошо знаете, что эта независимость Грузии превратилась в чистейший обман, – на самом деле есть оккупация и полный захват Грузии <...> Поэтому тысячу раз правы были наши бакинские товарищи, которые, нисколько не закрывая глаз на опасность положения, сказали себе: мы никогда не были бы против мира с империалистической державой на условиях уступки им части нашей территории, если бы это не наносило удара нам, не связывало бы наши войска союзом с штыками насильников и не лишало бы нас возможности продолжать нашу преобразовательную социалистическую деятельность. Если

ж вопрос стоит так, что, приглашая англичан якобы для защиты Баку, пригласить державу, которая теперь скушала Персию и давно подбирается своими военными силами для захвата юга Кавказа, т.е. отдаться англо-французскому империализму, то в этом случае у нас не может быть ни минуты сомнения и колебания, что, как ни трудно положение наших бакинских товарищей, они, отказываясь от такого заключения мира, сделали шаг, единственно достойный социалистов не на словах, а на деле»^[203].

Разумеется, Ленин никогда не игнорировал важность турецкого вектора, собственно, потому и наладил через Радека контакт с теми же младотурецкими лидерами. И тем не менее весьма долгое время он проявлял подчеркнутую сдержанность. Ему нужны были четкие гарантии, а еще нужен был человек, способный их дать. Большевистским вождем прекрасно осознавалось, что бежавшие лидеры младотурецкого правительства не в состоянии выступать в качестве реальной силы, к тому же они были очень далеки идеологически.

Именно в это время выдвинувшийся в Турции на первые роли Мустафа Кемаль сделал Ленину предложение, от которого тот отказаться не мог. В отправленном 26 апреля 1920г. письме Кемаль предлагал гарантии: «Если советские силы предполагают открыть военные операции против Грузии или дипломатическим путем, посредством своего влияния, заставить Грузию войти в союз и предпринять изгнание англичан с территории Кавказа, турецкое правительство берет на себя военные операции против империалистической Армении и обязывается заставить Азербайджанскую Республику войти в круг советского государства»^[204].

Этому письму предшествовали следующие события. В марте 1920г. войска Антанты высадились в Стамбуле, город был объявлен зоной оккупации, парламент страны разогнан, значительная часть депутатов арестована и сослана на Мальту. Избегнувшие ареста парламентарии, которым удалось бежать в восточные районы империи, примкнули к Кемалю и вошли в учрежденный им в апреле «патриотический меджлис», позже переименованный в «Великое Национальное Собрание Турции».

Новый парламент сосредоточил в своих руках законодательную и исполнительную власть на контролируемых землях, а главнокомандующим армии и своим председателем избрал Мустафу Кемаля. Эти действия были расценены Антантой как мятеж. Таким образом, к весне 1920г. большевики и кемалисты порознь воевали «за одно и то же правое дело, против одних и тех же врагов».

Турецкий историк Омер Коджоман в этой связи отмечает: «Наступление британских войск на Стамбул 16 марта 1920г. оказало решающее влияние на характер советско-турецких отношений, склонив таких видных турецких лидеров, как Кязим Карабекир и Февзи Чакмак, к идее наладить связи с большевиками для получения от них военной помощи… Сближение же с Турцией давало большевикам дополнительный шанс на усиление их кавказской кампании, так как теперь они могли перетянуть на свою сторону значительную часть мусульманского населения Кавказа»^[205].

***