Гибель евразийских богов?

Русская власть, Россия и Евразия в больших циклах истории

Гибель евразийских богов?

Десять лет назад в три дня в августе и два дня в декабре «слинял», пользуясь выражением В.В.Розанова, коммунистический строй и развалился СССР – великая «евразийская империя», у которой только один неполный аналог в истории – Великая монгольская. Неполный аналог и – предтеча. И если говорить серьезно, то Москва – это не третий Рим, а второй – Каракорум: первый находился на Дальнем Востоке великой евразийской степи, второй – на Дальнем Западе.

С Советским Союзом в прошлое ушли не только проект земшарной республики, не только системный антикапитализм – замороженные в одном флаконе русская смута и перманентная мировая революция, но и Евразия как некая геоисторическая целостность, нависавшая с наполеоновских войн над Западной Европой, а с гитлеровских – над миром. Та самая русская Евразия, которая успешно противостояла англосаксам в течение последних двух веков. СССР, помимо всего прочего воплощенного в нем, стал пиком, высшей точкой властной организации Евразии, развитием в модернизированном, усовершенствованном виде того, что возникло задолго до появления СССР и чему СССР пытался придать глобальное измерение (что и стало одним из серьезнейших противоречий его жизнедеятельности, но в то же время уроком «добрым молодцам» принцип которых – «при всякой неудаче давать умейте сдачи, иначе вам удачи не видать»).

Что будет с Евразией и прежде всего с Россией-Евразией в эпоху научно-технической революции (НТР) и глобализации? Ведь что такое глобализация? Это такой процесс производства и обмена, в котором благодаря господству информационных («нематериальных») факторов производства над вещественными («материальными») капитал, превращающийся в электронный сигнал, оказывается свободен практически от всех ограничений локального и государственного уровня – пространственных, социальных, политических. Это победа времени над пространством и, естественно, тех, кто контролирует время и его «организацию» над ними, кто контролирует пространство и его «структуры». Как заметил З.Бауман, глобализация – это Великая война за мир без границ, 25-летняя война времени за свою независимость от пространства, завершившаяся полной победой времени, а потому говорить следует не о «конце истории», а о «конце географии». Теперь, продолжает Бауман, когда пространство лишили всех физических характеристик-ограничителей, оно оказалось встроено, вдавлено в сингулярную темпоральность времени-мига; мы живём в постпространственном мире, свободном от детерминированности пространством.

Даже если Бауман сгущает краски, его в целом верная оценка подводит к вопросу: что будет с Россией-Евразией в ситуации, когда НТР и глобализация ведут к уценке её главного богатства, её главного геоисторического капитала – пространства, которое она в нужные моменты бросала в качестве сверхтяжелой гири на Весы Истории? Это пространство можно было контролировать посредством такого типа власти, который как субъект не имеет аналогов в мире и в то же время представляет процесс и результат активного, экспансивного приспособления Руси-России-русских к окружающему миру, прогибания под ним и в не меньшей степени прогибании его под себя.

В течение двух последних столетий Россия/СССР противопоставляла англосаксам (англичанам и американцам) и их капитализму (капитал – овеществленный труд, материализованное время) пространство и адекватные ему тип власти и тип развития, главным образом экстенсивный. Теперь эта геоисторическая карта оказалась битой. Что остается у России-Евразии, редуцированной до РФ? Вода – богатство XXI в.? Плохо связанное пространство, которое сами не можем заселить и которое все больше растягивается, включаясь в различные подсистемы и макрорегионы мировой экономики? Ресурсы, которые сами не может освоить? Что можно противопоставить геоисторическому оппоненту теперь? Какую власть? Какое развитие? Какую революцию? Ведь русские революции были успешными, помимо прочего, и потому, что им в России противостояла весьма незначительная и слабо организованная масса «овеществленного времени» – собственности, капитала.

Это очень хорошо понимал Лев Тихомиров, записавший во время путешествия по Западной Европе следующее.

«Перед нами открылось свободное пространство у подножия Салев, и мы узнали, что здесь проходит уже граница Франции. Это огромное количество труда меня поразило. Смотришь поля. Каждый клочок огорожен толстейшей, высокой стеной, склоны гор обделаны террасами, и вся страна разбита на клочки, обгорожена камнем. Я сначала не понимал загадки, которую мне всё это ставило, пока, наконец, для меня не стало уясняться, что это собственность, это капитал, миллиарды миллиардов, в сравнении с которыми ничтожество наличный труд поколения. Что такое у нас, в России, прошлый труд? Дичь, гладь, ничего нет, никто не живет в доме дела, потому что он при самом деде два-три раза сгорел. Что осталось от деда? Платье? Корова? Да ведь и платье истрепалось давно, и корова издохла. А здесь это прошлое охватывает всего человека. Куда ни повернись, везде прошлое, наследственное… И невольно назревала мысль: какая же революция сокрушит это каменное прошлое, всюду вросшее, в котором все живут, как моллюски в коралловом рифе».

Если предположить, что шансы на успех революций против капитала (т.е. против «материального времени», используемого для эксплуатации и самовоспроизводящегося накопления) тем ниже, чем больший объем этого времени надо сокрушить, то шансы новой русской антикапиталистической революции и оформления новой русской государственности (власти), её освобождения от (и из) административно-криминальной матрицы, возникшей в конце 1980-х и сложившейся в 1990-е (эти две задачи совпадают на нынешнем этапе развития России), невелики. Однако это одна сторона дела. Есть и другая, более жизнеутверждающая: НТР и глобализация дематериализуют и капитал, превращают его в электромагнитный импульс, а его время – в миг, и это вселяет определённую надежду: новая борьба потребует новых форм, но прежде всего – новой мысли, ибо «вначале было Слово».

Что будет с Евразией и с Россией в эпоху глобализации – это зависит и от того, состоится ли эта глобализация вообще (не исключен процесс фактической деглобализации), если да, то как – будет ли это глобализация по-американски или как-то иначе? Будущее не является линейным, количественным продолжением настоящего, так же как настоящее – это не просто продленное прошлое, а структурно более сложная протяженность. Тем не менее, чтобы прогнозировать тенденции развития данной зоны, системы, страны в будущем необходимо представлять себе логику и динамику тенденций развития прошлого. И чем глубже в прошлое, тем предпочтительнее, поскольку именно крупные временны΄ е (и пространственные) параметры позволят максимально отразить и учесть фактор качественных изменений, включить в анализ бифуркации и скачки, разрывы времен, избежать «дурной количественности» (или количественной дурной бесконечности), сконцентрироваться на необходимом и закономерном, которые наиболее отчетливо выявляют себя именно в долгосрочной перспективе и, last but not least, избежать «деформирующего эффекта» случайности – эволюция крупных и сложных систем, как резонно отмечает А.А. Зиновьев, необратима. В связи с этим именно широкомасштабный и долгосрочный анализ позволяет, с одной стороны, указать случаю его место, с другой – дать адекватную интерпретацию «философии случая» (Ст. Лем), феномена, без которого история имела бы «вполне мистический вид» (К. Маркс).

Хочу оговориться заранее и в случае необходимости вернуться к этому вопросу: для меня Евразия – это прежде всего географическое понятие. Любая попытка придать ему социокультурное значение и в качестве такового подменить им Россию представляется мне методологически ошибочной и идейно вредной: при таком подходе Россия как особая целостность и объект исследования исчезает, а все споры о специфике русского типа развития сводятся к выяснению соотношения европейскости и азиатчины – чего больше. В зависимости от «подсчета» получается либо Евразия, либо – Азиопа. Ну а на практике все сводится к борьбе за развитие по европейскому или азиатскому направлению, тогда как собственно русское, северное, а не западное или восточное, исчезают. Мне все равно, на какой лад кастрируют Россию – европейский, азиатский или евразийский; важно, что при всех этих подходах от России ничего не остается и она превращается в восковую фигуру.

О евразийскости России и СССР много писали евразийцы, причем написали они и много интересного и важного. Однако, во-первых, по сути они были людьми XIX в., реагирующими на век ХХ; во-вторых, путали научную методологию с политической и научной мифологией, мистикой, идеологией и религией; в-третьих, они жили в начале ХХ в. и, естественно, не могли знать его исторических результатов. Любая попытка всерьез (я не имею в виду относящиеся по большей части к разряду фольк-науки работы популярного у определенной части читающей публики Л.Н. Гумилёва) возродить евразийство обречена на провал – время и эпоха «евразийцев» ушли, причем произошло это во многом еще при их жизни.

Вообще с распадом СССР и уходом в прошлое коммунизма как системы русской истории (и антикапиталистической системы истории капитализма), свернулись «листом Мебиуса», а то и просто сжались в нечто вроде сингулярной точки многие споры XIX–XX вв. по поводу русской истории. Исторический пресс сжал, сдавил, сплющил в некую целостность большинство (оказавшихся в известном смысле ложными) дилемм и оппозиций русской мысли, равно как и западной мысли о России: славянофилы против западников, народники против марксистов, консерваторы против либералов, большевики против меньшинств, архаисты против футуристов, евразийцы против Ильина, «физики» против «лириков», «перестройщики» против «антиперестройщиков» и т.д. и т.п. Vixerunt. Прожили.

Но именно эта относительная «прожитость» позволяет относительно спокойно и отстраненно читать тексты прошлого – «let us write down right things», как говорит мой уважаемый коллега И.Валлерстайн. При этом, однако, следует помнить, что, во-первых, время, в которое создаются те или иные теории, в значительно большей степени является ключом к этим теориям, чем они к нему; во-вторых, новая эпоха, в которую мы вступаем, требует принципиально новых теорий, а возможно, и новых форм организации знания. Я уже не говорю о том, что эта эпоха требует осмысления исторического опыта развития Евразии как огромного пространства в очень-очень долгосрочной перспективе. Ф. Бродель мог бы сказать – «trè s-trè s grand espace dans une trè s-trè s longue duré e».

2. О пользе «взгляда с высоты»

В детстве я очень любил книгу знаменитого американского фантаста и биохимика Айзека Азимова «Взгляд с высоты» («View from a height»). Это – общий обзор состояния астрономии, физики, химии и биологии на конец 1950-х годов. Согласно Азимову, есть два способа смотреть на реальность, будь то «сад науки» или некая эмпирическая данность: один – взгляд вблизи от себя, «снизу», или, максимум, с небольшого возвышенья. В этом случае мы видим много деталей, вплоть до мельчайших, но со временем оказываемся в положении человека, который знает все больше и больше о все меньшем и меньшем. Второй подход – это взгляд с высоты, он позволяет увидеть сад в целом. Разумеется, теряются некоторые детали, однако, общий выигрыш очевиден – мы видим целое и лучше понимаем его отдельные элементы, поскольку целое определяет элементы, а не наоборот.

В принципе два взгляда, о которых идет речь, дополняют друг друга. Однако в последние десятилетия значительное распространение, по крайней мере, в социально-исторических науках, получил первый. Эта тенденция, усиленная постмодернизмом, не могла не привести к фрагментации многих объектов исследования на все более мелкие и мелкие парцеллы, кусочки, теряющие связь друг с другом, уход исследователя от «grand narrative», от триады Чарлза Тилли «Big structures, large processes, huge comparisons», от исследования крупных пространственных ареалов и долгосрочного развития сложных систем.

Сегодня – с глобализацией, с крушением целых систем и множащимися «войнами миров», с наступлением новой эпохи, с приближением капитализма к историческому «выходу» – необходима (как когда-то на «входе» в капиталистическую эпоху) разработка новых широкомасштабных теорий; этого требует не только наука, но и практика, не случайно Альберт Эйнштейн любил повторять: «Что может быть практичнее хорошей теории?».

Однако невозможно сложить одну теорию из сотни эмпирических обобщений, как невозможно сделать кошку из сотни мышей. Необходимы некие предварительные шаги, настраивающие на теорию, обеспечивающие «поворот мозгов» в ее сторону. Один из таких шагов – целостный взгляд с высоты на изучаемый объект, при этом последний берется в долгосрочной перспективе, большой нарратив по поводу обширного пространства и длительного времени. «Место» (пространство) которое интересует меня – Евразия, время – последние 30–35 веков.

Когда мы говорим «Евразия», то в геоисторическом плане подразумевается не весь континент и не просто обширная территория в одной из двух составляющих его частей света – Европе или Азии, а целостный «пространственный массив», расположенный в Европе и Азии одновременно.

В истории было только два исторических массива, охватывавших бó льшую часть евразийского хартленда. Это Великая Монгольская держава (Их Монгол улус), просуществовавшая как единая евразийская чуть больше полувека – с 1243 по 1289 гг., и Россия/СССР, срок «жизни» этого образования – четыре столетия. Кстати, евразийской державой, несмотря на значительные потери в Европе и Азии, остается РФ, хотя ее геополитическое, а следовательно и геоисторическое «качество», во многом соответствующее состоянию России в правление первого Романова (1613–1646) намного ниже таковых самодержавной России и коммунистического СССР.

Итак, Монгольская империя и Россия/СССР суть великие евразийские державы. Есть соблазн отнести к Евразии Османскую империю, однако, это было бы неверно как с формальной, так и с сущностной точек зрения. Во-первых, если быть точным, то Османская империя – не евразийская, а евразийско-африканская, т.е. старосветская. Причем ее европейская часть не была значительной, а африканская, протянувшаяся от Алжира почти от Гибралтара до Египта, территориально лишь немного уступала (мало) азиатскому ядру. Во-вторых, если говорить о европейском измерении по сути, то дело не только в том, что европейские владения Османов не были велики и постепенно уменьшались. Главное в том, что Османская империя, несмотря на две осады Вены, никогда, даже в период между двумя этими осадами (1529 г. и 1683 г.) не была, в отличие от России, европейской державой и совершенно правильно рассматривалась как исключительно азиатская и была таковой. Что касается Римской империи, то её азиатская часть была столь невелика, особенно по сравнению с европейской и африканской, что эту империю в лучшем случае можно назвать средиземноморской. То же можно сказать об Умайядах, владевших в Европе (и то очень недолго) лишь Пиренейским полуостровом – остальное Азия и Африка. Держава Александра Македонского по сути так и не стала империей, быстро развалившись. Все это оставляет Россию в блестящем евразийском одиночестве.

В настоящей работе меня интересуют следующие вопросы.

– Членение Евразии и роль в ней Центральной (срединной, сердцевинной) (Евр)Азии;

– великие исторические циклы истории Евразии («маятник Старого Света»);

– центрально-евроазиатская модель власти, ее исторические модификации и влияние;

– возникновение и развитие в Восточной Европе особого евроазиатского исторического субъекта – русской власти;

– советский коммунизм как чистая власть (власть, в основе которой власть – «кратократия»), как возвращение русской власти к исходной (кратофундаментализм) центральноевроазиатской модели, НО: посредством коммунистической (антикапиталистической) революции, на основе системного антикапитализма (негативного коммунизма);

– роль России как персонификатора евразийского хартленда, противостоящего англосаксонскому (североатлантическому) миру; роль России/СССР в мировых войнах; «холодная война» как глобальная; значение крушения советского коммунизма и распада СССР для Евразии и мира.

Ясно, что в небольшой по объему работе невозможно дать исчерпывающие ответы на все из указанной «великолепной семерки» вопросов. Я ставлю иную задачу – поставить эти вопросы, очертить поле поиска ответов на них и высказать свою точку зрения на направление поиска ответов.