Дао Дэ Цзин, книга первая, стих пятнадцатый.

Тысяцкий Меркурий не стал отводить войско к Смоленску, а, продвинувшись вперёд, приказал разбить лагерь на склоне того самого холма, с которого совсем недавно вёл наблюдение монгольский джихангир, напротив наведённых неприятелем переправ через овраг, сочтя нужным лишь с гонцом послать весть о первой победе. Слишком рано было ещё готовиться к триумфальному шествию по мостовым города.

Голята справился с непростым заданием, приведя монголов туда, где всё было готово к встрече непрошеных гостей.

В начале лета толпа оборванных, тощих рязанцев подошла к городским воротам и попросила защиты и крова. Для решения их вопроса собрали вече. Представители зажиточного класса по большей части настаивали на том, чтобы отправить рязанцев обратно под бунчуки их новых хозяев и не накликать беды. Ремесленный люд раскололся надвое. Зато городская беднота и посадские вступились за обездоленных. Шумели долго, но до драки, как случалось нередко на вечевых сходах, слава Богу, дело не дошло. Рязанцев взяли к себе посадские, переломив в споре зажиточных коренников и враждебно настроенных ремесленников.

Среди беглых был отрок Андрейко, сразу же прозванный смолянами Голятой, так как на нем практически совсем не было одежды. Тысяцкий объявил мальчика приёмным сыном. Дом сорокалетнего мужчины наполнился иной осмысленностью бытия, а главное, что жена Вита обрела утешение.

Прошло почти двадцать лет с тех пор, как молодой крестоносец, брат монашеского ордена тамплиеров, осел в Смоленске. Объявленный персоной нон грата католическим престолом за то, что отказался принимать участие в сожжении деревень сербских схизматиков, проклятый братьями ордена, лишённый наследства, Меркурий встал на путь вольных виконтов и вскоре предложил свой меч смоленскому князю. Его взяли на службу. Дела у Смоленска шли плохо: с запада литовцы совершали набеги на пограничные земли, проявляя крайнюю свирепость и назойливость; с востока налетали половецкие банды. Несколько раз древний город оказывался в осаде, то у тех, то у других. Внутри не было единоверия: язычники дрались с христианами люто, порой переходя от кулаков к топорам и вилам. Своих воевод не любили, дружинников считали захребетниками. Нужен был кто-то сильный, желательно со стороны, беспристрастный и знающий военное дело. Смоленский князь почувствовал в молодом, но уже обветренном боями, рыцаре-католике своё спасение и сразу доверил малую дружину, с которой Меркурий трижды сходил на Литву и заставил неприятеля просить мира. Литвины не только поклялись не воевать со Смоленском, но ещё предложили Меркурию взять в жёны католичку Виту, дочь одного богатого и знатного воина. Свадьба была большой и шумной. Столы накрывали прямо в поле. Кривичи и литвины братались, пили из одного кубка, пели одни песни. Князь возвысил бывшего крестоносца до тысяцкого и повелел командовать войском. Но вскоре судьба показала бывшему крестоносцу свой страшный оскал: первый сын умер в родах, второго унесла хворь на десятом году жизни, третьего, почти достигшего совершеннолетия, не уберегли во время половодья.

Скоро Голята поправился, окреп и стал незаменимым помощником в доме тысяцкого. Монгол Илха, друг Голяты, пришедший вместе с ним, захотел принять монашеский постриг. По вечерам, после тяжёлого трудового дня, Голята и Илха садились в беседке перед домом и в живом общении учились друг у друга языковым премудростям. Голята, обладая цепкой памятью, схватывал на лету, буквально заглатывал знания, с каждым днем становясь всё более свободным носителем чужой языковой культуры. Илха тоже не был тугодумен. За несколько месяцев они продвинулись настолько, что могли на бытовом уровне обходиться без запинок и дополнительных пояснений.

В конце сентября того же года весть о приближении татар громовым раскатом пронеслась по смоленскому краю. Илха одним из первых попросился в ополчение, его знания о монгольской тактике ведения боя оказались бесценными. Меркурий назначил монгола командовать стрелками и пращниками.

Какое-то время смоленская чаша весов колебалась между войной и миром: народное вече и боярская дума не могли решить, принять ли сражение или открыть ворота. В довершение ко всему князя хватил удар, лишивший больного речи и движения в членах. Меркурий выступал на стороне меча: рождённый в далекой римской области, в семье воина-наемника, он с ранних лет слышал, что такое доблесть и отвага. Когда слухи о неведомых доселе степняках переросли в реальную угрозу, он, никогда не повышающий голоса и во многом за счет этого умевший брать верх в любом споре, лично ходил по ремесленной части города и призывал на открытую борьбу. Особенно хорошо его поддержали сапожники и кожевенники, сдержанно согласились кузнецы и каменщики, против выступили перчаточники и калашники, но те и другие оказались в явном меньшинстве — смоляне ещё очень хорошо помнили ратные подвиги бывшего виконта. И вот с середины октября смоленская рать стала выходить на тренировочные занятия: учились держать строй, одновременно выпускать стрелы и камни, дружно наступать и откатываться. На кузнечной улице не смолкали молотки, шумно гудели меха. На кожевенной изготавливались кожаные доспехи для простых ратников. На сапожной — шилась специальная обувь, в которой воин должен уверенно себя чувствовать на скользкой поверхности.

Меркурий, скрепя сердце, благословил Голяту, вызвавшегося пройти по лезвию судьбы. Задача была немыслимо сложная, но с ней мог справиться только один человек — его приемный сын.

В конце ноября орда степняков численностью в пять тысяч всадников вышла на дальние подступы и двинулась к заранее подготовленному полю. А в последнюю ночь накануне сражения в русский стан пришёл еле державшийся на ногах разведчик Голята. Меркурий еле сдержался, чтобы не закричать от радости. Он тут же хотел отправить сына в Смоленск под прикрытие стен, но тот, насупившись, отказался, сказав, что вполне заслуживает увидеть с высоты холма сражение.

Благодаря тому, что Голяте удалось втереться в доверие к монголам, перехитрить и заманить их в ловушку, смоляне одержали сокрушительную победу практически без потерь. Илхе было присвоено звание сотника, но тот отнёсся к этому событию совершенно спокойно, так как считал с недавних пор своим призванием монастырскую келью и, только испытывая необходимость, взял в руки оружие, чтобы защитить веру Православную.

Голята, вскочив на вороного жеребца, злого и сильного, как северный ветер, понёс весть о победе в город. Горожане, напряжённо вглядывавшиеся с крепостных стен вдаль, увидев всадника со стягом, на котором был изображен Георгий, поняли, что победа одержана. На Свирской и Петропавловской ударили колокола: звон досягнул до русского стана и до ушей отступавших монголов. Вита, гордая и прямая, как свеча, шла, держась за конское стремя, рядом с приёмным сыном. Голята объехал каждую улицу, каждый переулок, крича в распахнутые окна: «Победа! Победа!», — и только после захода солнца, увидев наконец дом, повалился с коня на руки подоспевших домочадцев и впал в сильнейший жар.

— Хорошие сегодня звезды, воевода, как и сегодняшняя победа, негромко сказал Илха, подходя к костру, потирая стынущие руки. — Завтра будет ясный день.

— Не мешало бы сделать его чёрным для татар, — вместо Меркурия отозвался сотник Валун, командовавший княжескими гриднями.

— Я сожалею, что ещё очень много врагов смотрят на наши звёзды, — глухо и, как всегда, негромко выдохнул Меркурий. Илха, что за дикий обычай рубить руки, да ещё несмышлёному ребенку?

— Это моя вина. Я должен был объяснить, что можно, а что нет. В войске джихангира Хайду находится известный китайский врач Чжой-линь. Он знает, как отвести заражение, — как всегда, уклончиво ответил монгол.

— Много ли китайцев в монгольском войске?

— Немало. Все осадные и полевые орудия обслуживают они, медицина тоже на них. За прямые поставки мокрого шёлка отвечают китайские вожатые. Скоро планируется реорганизация войска: собираются ввести пешие подразделения. А научать — кто? Опять же китайские военные.

— Руку уже не вернёшь, — Валун словно не слышал, что тема разговора поменялась. Продолжая жевать длинный седой ус, сотник теребил веткой костёр. — О чём смыслишь, Мер?

— Смотрю на огонь и вижу их вождя: верхом на белом коне, точно врытом в землю. Сдаётся мне, он глазами искал меня. Почему он поступил не как опытный полководец? Обладая численным перевесом, он мог легко направить тысячу, а то и две, к городу и начать осаду, а сам с остальной частью начать боевые действия с нами. Не похож человек на белом коне на неопытного зайца, который при виде первой неудачи сразу же дает задний ход. Вообще сражение могло получиться очень кровопролитным.

— Вот ты сам и ответил, — Илха придвинулся поближе к костру. — А ещё на войне можно легко сводить счеты и устранять соперников. Видя, насколько ты подготовился, он поостерёгся, а вдруг у тебя ещё несколько сюрпризов. К тому же конница по такой местности маневрировать легко не сможет. Скорее сражение распадётся на отдельные участки, а это гибель воинов и изматывание сил. Хайду — искусный воин, бывший раб, оказавшийся рядом с вершинами военной власти. Он наверняка хочет маленькими потерями привести Смоленск к покорности. Он либо готовит коварный удар, либо ищет возможность подкупа, либо думает, как уничтожить главного.

Меркурий встал и, разминая затёкшие ноги, отошёл в темноту.

— Илха, — негромко позвал он.

Монгол распрямился из позы лотоса, готовый на кривых ногах подойти к воеводе, но, с сожалением посмотрев на костёр, спросил, стоя на месте:

— Воевода хочет увидеть монгольский стан?

— Ты умеешь читать мысли, Илха. Как думаешь, далеко ли они отошли?

— Думаю, что нет. Ты позволил им забрать убитых и раненых, значит, арбы тяжелы. До них должно быть не более двух часов рысью.

— Валун, твои конники сегодня не участвовали в бою. Дай им пять часов отдыха, и пусть пребывают в готовности. И ещё — будет нужна малая дружина. Да, нам тоже подготовь свежих коней.

— Зачем воевода хочет взять пеших? — монгол смотрел на Меркурия с удивлением, к которому примешивалось безмерное уважение.

— Сотня конницы — это гридни, а другую посадим на крупы коней.

— Вай, мудрейший Меркурий. Будет очень тяжело уходить от погони.

— По ночному лесу нетрудно. Как мне известно, монгол боится леса до судорог. Так, Илха? В седло!

Два всадника по следам монгольского войска, отчетливо чернеющим в свете луны, поскакали, держа курс на северо-восток. Ледяная ноябрьская изморозь оседала на металл и кожу доспехов, изо рта коней валил густыми клубами голубой пар. Но ни лошади, ни всадники не ощущали холода. Стояла прекрасная осенняя ночь, крепкая и прозрачная, словно вода в омуте. Когда в небе заалели отсветы костров, Меркурий и Илха спешились, привязали коней и крадучись стали взбираться на холм. Скоро оказались на самой вершине, и перед их глазами открылся монгольский лагерь, расположенный в виде огромного горящего наконечника стрелы. У тысяцкого холодок пробежал по спине:

— Я такого ещё не видел никогда!

— Хайду поднимает боевой дух воинам. Такой лагерь атаковать сложно, мой воевода. Воины слишком возбуждены, и сон их чуток. К тому же, врач с помощниками не сомкнут глаз, шаманы не сомкнут глаз, и сам Хайду будет бодрствовать.

— Другой ночи у нас не будет. Они оправятся и выбросят всю ненависть. А их пока слишком много. Численный перевес может стать решающим преимуществом. Нужно измотать, обескровить и желательно уничтожить командующего. Тогда — победа. Если не получится — главного, то хотя бы дотянуться до тысячников и сотников.

— Это очень непросто. Никто не знает, где и когда спит Хайду, он может спать на войлоке под открытым небом или в палатке простого воина, а может всю ночь просидеть в позе лотоса в своей красивой белой юрте. Вокруг него всегда сотня испытанных нукеров, которые лягут костьми за джихангира. С тысячниками тоже не просто, к каждому приставлено до полусотни нукеров, и каждый из них владеет клинком не хуже самого Тенгри.

— Ладно, Илха. Лучше просвети, как укреплён лагерь?

— Защитой служит обычно двойной ряд плотно сдвинутых телег. Простые лучники и беднота, вроде меня, размещаются на ночь почти на границе лагеря, у самых телег. Они первыми отбивают приступ. Внутри сооружается ещё один заслон, из щитов, и идет кольцами вокруг ставок тысячников. В центре бунчук самого джихангира. Лошади и прочий скот стоят просто в поле, иногда в загоне. Боевые кони тяжелой конницы и командиров от десятников до тысячников находятся в основном лагере.

— Хм. Значит нападать на табуны нет смысла. Только шуму бесполезного наделаем.

— То верно говоришь. К тому же коней охраняют опытные пастухи и собаки. Да и любой монгольский конь будет искать хозяина. Если даже из двадцати тысяч перебить половину, то другая половина все равно вернется под седло. Монгол в дальний поход идет опятиконь. Попробуй осиль такую прорву.

— А тягловая сила?

— Волы тоже бешеные, слушаются только хозяев. Чужого топтать начнут. Иногда этих животных монголы пускают на вражеских пехотинцев. Их ничего не берёт, ни стрела, ни клинок. Не стоит ночью нападать, воевода!

— А мы ночью и не будем, Илха. Нападем под утро, перед самым рассветом, когда караульные устанут, а шаманы и лекари пойдут отдыхать.

— Вах. Кто это? — Хайду, вжавшись в мерзлую землю, ошалело смотрел на лунную дорожку, которая упиралась в опушку леса.

От чащи в сторону распластавшихся на земле Меркурия и Илхи медленно ехал всадник. Лось под ним важно перебирал сухими ногами и в такт шагам покачивал тяжёлой рогатой головой. Страшный топор на длинном, в полтора человеческих роста, ратовище горел тусклым огнем в лунном свете. Две длинные толстые седые косы падали от висков на грудь и терялись в темноте. Всадник и лось, слившись воедино, были похожи на призрак из древних сказок народа, который жил на берегу Днепра задолго до прихода словен и кривичей. Обрывки тех сказаний в некоторых глухих деревнях и в лесных хуторах приходилось слышать и Меркурию. Но сам он никогда не видел Измора, потомка Ишуты, превратившегося из змия в человека и ставшего лесным волхвом. Да и вообще мало верил в лесную нечисть. Из всего услышанного он запомнил хорошо только одно: Измор приходит к тому, кого он сам выбрал. Всадник ехал по холму, не хоронясь, не понукая животное, держась на его спине прямо. Илха зарылся лицом в траву и отрывистым шёпотом читал молитвы. Меркурий смотрел завороженно на поросшее бровями чуть ли не до усов и испещрённое глубокими морщинами лицо. Всадник поравнялся с лежащими, оказавшись в каких-нибудь пяти шагах, пристально посмотрел на Меркурия темными омутами глаз и резко ударил тупым концом ратовища о землю. Лось взревел так, что с деревьев посыпали с неистовым граем вороны.