Глава 6. Приходит время, когда плоть становится невыносимым ярмом духу

...Приходит время, когда плоть становится невыносимым ярмом духу. Дух стремится вырваться на волю, подобно клинку, вылетающему с шипением из ножен. Синеватая сталь клинка становится частью Вечного Синего Неба, а плоть распадается на земле, как сломанное древко копья или оглобли арбы, перевозившей скарб и раненых.

У меня не было отца или человека, который бы мог посадить меня в детстве впереди себя на коня и рассказать, как устроена земля, кормящая нас, земля, из-за которой льются бесконечные потоки крови. Я всё познавал сам, учась у своих боевых товарищей, таких же чёрствых, грубых, подчас озлобленных, как я сам. Что же узнал я из уроков преподанных мне самой жизнью? Всем миром правит всегда только сильный. Правда на стороне того, чей меч более быстр и крепок, а стрела молниеносна, подобно гремучей змее, и более метка, нежели другие. К побеждённым, слабым, покорившимся без сопротивления нужно относиться так, как относятся к паразитам, сосущим твое тело. У сломленных нет никаких прав — наставляли меня — как не бывает прав у паразитов. Попробуй только начать их жалеть, как тут же появятся певцы, которые начнут плести цветистые касыды о блохастой любви к ближнему. Паразит сосёт кровь империи и существует, покуда эта империя, созданная сверхнапряжением властителей, жива. Кусает, издевается, устраивает бессонные ночи, изматывает, когда хочет насытить своё никчёмное тело жизнью. Загнать под ноготь всю эту заразу очень трудно, а в условиях боевого похода невозможно. Остаётся только убивать хотя бы тех, кто сам высовывается, чтобы облегчить страдания плоти. Убивать беспощадно.

Таков тысячник Хуцзир. Карьерист и тщеславец. Ему повезло родиться в знатной семье. Но бог не дал ни ума, ни силы. Только хитрость, с помощью которой он рвётся наверх. Пусть остаётся заложником в стане русских до тех пор, пока Вечное Синее Небо не рассудит всё должным образом. Если он попытается обмануть меня, не выполнив в точности приказа, — я убью его. Это будет блестящий и долгожданный повод. Дайчеу был великим воином, но терпеть рядом с собой человека, который претендовал на роль справедливого судьи твоей жизни, тоже невыносимо. Хитёр, ай, хитёр Хуцзир. Но на всякого хитрого лиса находится куда более искусный охотник. Ну да полно. Мир во власти Тенгри, пусть решает.

Китаец Чжой-линь говорит, что моё тело устало, оттого и болеет. Хотя и живёт на земле каких-то сорок лет. Да, когда-то оно было молодым и, врываясь в города, гнало впереди себя белокурых дев в белых льняных платьях, смуглых иудеек в ярких цветастых накидках, строгих мусульманок в глухих и чёрных одеждах, полуголых чернокожих красавиц, чопорных китайских аристократок. Все они кусались, царапались, отбивались, сколько хватало сил, не желая подчиниться воле победителя. Но лишь цепкая рука начинала наматывать вокруг пальцев волосы, все эти женщины становились одинаково покорными. Всё это собачий бред, когда учёные географы пытаются провести отличия в характере разных народов. Одни, дескать, более податливы, другие строптивы, третьи коварны. Женщина хочет видеть в мужчине победителя, и ей плевать, что у него на ногах: монгольские ичиги или всего лишь браслеты на голых щиколотках. Глаза их плачут, но плачут не по тем мужчинам, которых ты только что убивал, испытывая жалости не более, чем к барану, а по тебе. Уж кому-кому, а женщинам хорошо известно, что их мужчины проиграли нам не потому, что мы лучше оснащены, организованны или более умелы, а потому лишь, что мы не являемся рабами вещей.

Мы не воспеваем роскошь, не занимаемся накопительством, не меряемся откормленными животами. Хотя так же, как все, любим тепло наших юрт и счастливые лица наших детей. Побеждает всегда тот, в ком не поселился раб. Тот, кто не перестал заботиться о духе, хотя и полюбил вещи, необходимые и полезные в быту. Племена и народы, не устоявшие перед соблазном роскоши, исчезают. Время и беспощадный ветер перетирают их до праха и пыли. То же самое происходит с их вещами, которые являлись для них светочами существования. Монголы дали возможность многим народам и племенам, погребённым под толщами вещей, родиться заново, возникнуть и утвердится на земле.

Мужчины должны время от времени брать в руки оружие и вспоминать, что рождены не в юбке. Женщины начинают рожать на свет воинов, готовых в любой момент продемонстрировать силу, смекалку, ловкость, инженерную мысль. Ведь если осаждают твой город, используя новейшую осадную технику, значит, ты тоже должен суметь защититься передовым оружием, а его нужно изготовить. Женщины начинают рожать зодчих, которые строят не пробиваемые таранами стены кремлей, красивые храмы для своих богов, крепкие дома для своих семей. Женщины начинают рожать ремесленников, которые изготавливают непробиваемые доспехи, надёжные клинки, шьют одежду на зной и холод. А ещё певцов, хотя последних лично я не очень люблю. Поэтому женское сердце всегда любит победителя, а разум ещё какое-то время продолжает ненавидеть.

Китаец говорит, что у меня больны почки. Я не знаю, как болят почки, но каждую осень чувствую боль в семенниках. Это камни. Они шевелятся во мне, приходят в движение и с дикими резями вырываются наружу. Камни не просто так появились во мне. Я перестал быть человеком, способным произвести на свет потомство. Или просто перестал быть. Война превратила мое нутро в камни. И вместо энергии рода живут теперь они во мне. Так я думаю. И каждую осень, перед началом очередного похода, испытываю адскую боль в семенниках. Эта боль заставляет меня думать о тех, кого я должен лишить жизни. Думать о неродившихся, о живущих, о мечтающих о детях. Даже сплю уже много лет, сидя в позе лотоса, уткнувшись лицом, словно в стену, в тепло, идущее от походного огня. Завидую тем, кто может спокойно лежать на боку или на спине. Завидую тем, у кого есть дети.

Государство — это средоточие мира отдельно взятого человека. Государство быстро зачахнет и умрёт, если не появятся новые поколения. Превратится в кучку золы и праха, который потом разметёт ветер. У меня нет детей, поэтому так нещадно болят семенники. А почки — всего лишь следствие.

Очень хочу, чтобы смоляне не вложили мечи в ножны, а выставили против меня своего вождя. Тогда, по крайней мере, я буду знать, что имею дело не с рабами. И рабская доля — не для них. Здоровый народ всегда жаль уничтожать и разрушать его творения. Я, младший темник, джихангир полутумена, буду просить перед ханом и Вечным Синим Небом за вас — смоляне. Просить и завидовать вам, потому что есть среди вас голяты. Империя, созданная великим Чингисханом, скоро рухнет. Монголы завоевали Китай и заменили степной дух хитроумными мозгами. Разрушили Самаркандское шахство и потянулись к роскоши.

Все беды всегда оттого, что человек, теряя себя, растворяется в чужом. Прошло всего каких-то пару десятков лет, и вот уже вместо юрт стали появляться сверкающие дворцы. Знатные воины оделись в золочёные доспехи, непригодные для боя, и в тонкие изысканные ткани, словно красавицы на выданье. Стали холить и лелеять тела, словно женщины в гаремах. Похоть овладела чувствами и мыслями. Но и это не всё. Мы стали посещать торговые площади, где танцуют мальчики для утех. Мы стали кричать: «Бакча, подари мне свою улыбку или хотя бы посмотри на меня. За твою любовь, мальчик, я отдам все своё состояние, забуду имя своё, имена отцов и детей!» Мы — покорители мира — стали бесплодными, точно евнухи.

Китаец пытается убедить меня, что болят почки. Глупец. Мудрый глупец. Он не видит и не понимает: энергия вырождения уже завладела нами. Больные семенники — начало конца. Мёртвые семенники — исчезновение. Скоро часть из нас окончательно закроется во дворцах, подчинившись вещам, а другая — клокочущим, точно русское болото, сбродом пойдёт просить милостыню. И вскоре всех нас растопчут копыта боевых коней тех, кто сохранил себя...

Хайду встал и, щурясь, посмотрел поверх языков огня вдаль, туда, где темнела бойницами и бугрилась силуэтами башен смоленская крепостная стена. Он будет ждать сутки. Больше нельзя, воины не поймут... Воины скажут мне: «Хайду, мы идём за тобой, потому что в наших сердцах живет империя великих монголов. Рабы и вещи — не главное. Если ты всё время ищешь мира возле чужих стен, тогда зачем тебе мы. Становись послом или купцом, а про нас забудь!» И они будут правы. Каждый из них вспоминает свою юрту, любимую жену, сына, которому хочет передать свои знания и оставить достойное наследство. Но они вскочили на коней, бросив родные очаги, движимые высшей целью. Они не могут объяснить, что это за цель, но точно знают: она есть.

В те месяцы, когда не выпадает дождь, а солнце палит нещадно, степь выгорает дотла, становясь чёрной и страшной. Кочевья снимаются и уходят прочь, чтобы кормить скот и содержать семьи. Но через какое-то время возвращаются. Новое буйство трав покрыло землю от горизонта до горизонта. Выгорело всё старое и ненужное, освободив путь для новой жизни, молодых ростков, которые потянулись вверх, к свету, наполняясь силой и мощью. Так и среди людей. Город смотрит на меня огнями окон, шумит улицами и площадями. Наслаждаюсь его речью. Восхищаюсь искусством зодчих. Но вдруг отдаю приказ: стереть его с лица земли. А всё лишь потому, что не нахожу, не чувствую жизни и дыхания единого организма. Город давным-давно стал духовным мертвецом, кладбищем с тенями бесполезных могил и с теми, кто доживает свой век, явно тяготясь существованием. Постройки, в которых обитают эти люди, тоже нельзя назвать домами, это всего лишь холодные бездушные стены и тяжёлые крыши, закрывающие небо над головой. Именно от неба и прячутся рабы, чтобы спокойно обывать и не рваться душой вверх. У них осталась жалкая привычка к жизни, они не способны защищать себя и свои семьи, не способны быть хорошим примером идущим вслед за ними поколениям. Но раб может нанести удар в спину тому, кто позволяет ему жить. Нельзя давать рабу хлеба больше того, что требует его организм, иначе он начнет завидовать, сначала такому же, как он, потом дающему. Мне не жаль таких городов, более того, я считаю их вредными и опасными для империи. Пусть на месте пепелища появится новая жизнь.

Я устал, я очень устал от боли. Но мне не нужно сострадание — боль вызывает только гнев. Где те годы, когда мое тело легко взлетало на спину боевого коня! Я стал хуже старца, который боязливо подходит к стремени и осторожно садится в седло. Наверно, чем-то даже напоминаю дерево, покрывающееся сетью морщин и умирающее стоя. Ствол не питается от корней, и смерть мало-помалу проникает в плоть. Мои корни болят, они умирают, и всё тело сохнет и вянет. Возможно, всё это когда-нибудь произойдет и с племенем покорителей Вселенной...

Хайду смотрел, как легкий ветерок поднял с мёрзлой земли скрученный тёмно-багровый лист осины и погнал по гребню увала. Отчётливо выделялись червлёные отжившие жилки. Сам лист напоминал ссохшуюся старческую ладонь, которая призывно махала, зовя за собой, перелетая с кочки на кочку, с камня на камень, с одного мёртвого стебля на другой. Младший темник, провожая взглядом лист, еле сдерживал подступившую тошноту. Он не умел плакать, но в эту минуту ледяная волна душевной тоски оказалась сильнее воли. По глубокой тёмной морщине, идущей от глаза, поползла мутная большая слеза. Свет закатного солнца на мгновение отразился в ней и погас. Холодный воздух ночи превратит слезу в маленькую крупицу льда. Но Хайду даже не заметит — продублённая походами кожа давно потеряла чувствительность. По правую руку неспешно катил свои воды Днепр, бормоча настойчиво и распевно древние сказания о былинных героях. Седые длинные усы и борода колыхались, усеянные искорками замороженных звезд. По левую руку затевал гуд осенний лес, наполовину голый и продрогший на ветру. И такой жутью веяло от этого леса на монгольский стан, что часовые, застывшие по периметру лагеря через каждые двадцать шагов, предпочитали не смотреть в его сторону. Хайду снова сел в позу лотоса около огня в своей юрте и, закрыв глаза, уронил голову на грудь.