Маленький лорд

Книга шведского писателя Юхана Боргена «Маленький Лорд» повествует о мальчике, в котором с раннего детства обнаружилась тяга к злу. Она была настолько сильной, что задушила добро. Это печальный феномен, и не единственный. Двойник Маленького Лорда — Жан де Мирбаль из романа Франсуа Мориака «Подрост­ки былых времен». За душу мориаковского подростка сражался сам аббат, но и ему не удалось вызволить ее из когтей зла. Не припомню русских авторов, взявшихся за анализ такого явления. Но это не значит, что у нас его нет. На моих глазах за пять лет удивительный, тонкий мальчик Антон превратился в семейного узурпатора. Причины такой метаморфозы Жана де Мирбаля, Ма­ленького Лорда и Антона сходны. Активная, болезненная непере­носимость фальши. Отвращение к ритуальной ласке, к жесткому распорядку, навязанному взрослыми. Бунт, но расчетливый, с извле­чением собственной выгоды. Нерушимая правильность матери, ее лживое спокойствие, фарисейство и темная взрослая жизнь вызыва­ли в Маленьком Лорде чувство протеста, провоцировали его на мел­кие пакости. Мелкие пакости, развратившие душу, впоследствии привели к духовной катастрофе — он стал предателем.

Антон впервые пришел в нашу студию в четыре года. Светлень­кий мальчик, на удлиненном лице глаза с туманцем, под белым во­ротничком рубашки тоненький шнурок, завязанный на бант. Семья — в полном составе. Папа—мама, бабушка—дедушка. Водят — по очереди. В анкете рукой матери написано: «Антон труд­ный, плохо сходится с детьми, обидчивый, нервный. С рождения страдает сильной аллергией».

Выделялся ли Антон чем-нибудь? Да. Обостренной реакцией на фальшь. Слащавые интонации в голосе учительницы английского языка (я, признаюсь, их тоже с трудом выносила) сразу его оттолкнули. И он твердо заявил: на английский не пойдет.

Караул! Все дети идут на английский, Антон — ни в какую. «Ну и что? Пусть не ходит». — «А как же он будет учиться в школе?»

Недавно я напомнила маме Антона этот эпизод. «Что вы, ваша студия — его единственное светлое воспоминание. Разве и там уже были конфликты?!»

Что еще отличало Антона? Чувство недетской ответственности. Он боялся сделать что-то не так, боялся обмануть доверие. Этот мотив я сразу уловила и сказала Антону, что не жду от него ничего такого, что и дети и взрослые могут ошибаться и нет на свете людей, кто бы всегда все делал правильно.

«Мои родители никогда не ошибаются, — вздохнул тяжело Антон, — и бабушка с дедушкой все делают правильно». Однако в тоне не было уверенности. Он как бы вызывал меня на спор, он жаждал, чтобы я его убедила в обратном.

Семья была очень довольна поведением Антона в студии. Он сдружился с ребятами, был доброжелателен в оценках чужих рисунков и скульптур и даже стал посещать английский. Неохотно, но за компанию. Когда учительница английского языка назвала его при мне Антошенькой, мальчик вдруг резко побледнел, глаза сде­лались стальными. Это было затаенной ненавистью. Именно нена­вистью. Позже он перестал себя сдерживать.

Помню, как провожали детей в школу. Антон был напряжен, расставание со студией далось ему нелегко. Словно он отправлялся на войну.

На этой войне зло боролось с добром. Когда за спиной надежный тыл — есть надежда на победу добра. С разлукой шанс победы зла повышался.

Первый класс. Первое полугодие. Звонит мама Антона.

— Помогите! Он такое вытворяет, мне даже произнести стыдно. Избил бабушку. Сначала какой-то цепью, потом ударил азбукой, прямо по голове. Выбежал больной на балкон. С ангиной, зимой! Сказал, что не уйдет с балкона, пока не получит письмо от доброго Карлсона.

Мы встретились с мамой Антона у метро «Аэропорт». Она уже прочла тонну книг, все подходило в лучшем случае под аутизм, в худшем — под шизофрению. Нужен срочно врач-психиатр. Я попыталась ее успокоить — в конце концов дело не в диагнозе. А в том, что ему плохо, тягостно. Значит, надо помочь ему выйти из тупика. Изменить тактику поведения. Исключить то, на что он так болезненно реагирует. Лечение таблетками — не моя область. «Попробуйте опишите все, что произойдет с ним на будущей неделе. И привезите мне дневник», — предложила в заключение.

Дневник за неделю был составлен добросовестно. На первой странице — режим для Антона, на второй — режим для остальных членов семьи. Время происходящих событий указано с точностью до минуты. Также было указано, какое отклонение от режима по­влекло незапрограммированное действие Антона и как трудно было ввести режим в русло. На подготовку уроков отводилось два часа, а Антон сидел по четыре часа, и под большим нажимом бабушки. После обеда, в 14.00, спрятал бабушкины очки. Искали сорок минут, из-за чего сорвалась прогулка, и т. д. и т. п.

Разумеется, Антон спрятал очки, чтобы бабушка не смогла про­верить домашнее задание. Жесткий порядок и контроль несносны для ребенка, который и без того страдает от гипертрофированного чувства ответственности.

— Он и вас побьет, если вы не перестанете контролировать ус­певаемость, если сейчас же не оставите его наедине с ошибками в тетрадях. Пусть не учится на одни пятерки. Зачем ему быть отлични­ком? — сказала я маме Антона.

Психолог сказал то же самое. Не убедило. Пошли к психиатру. И покатилось...

Учительница повысила голос на Антона — Антон наотрез от­казался идти в школу. «Не пошли бы. Нет, потащили волоком. Почему?» — «Потому что стоит один раз позволить...» — «Нельзя сменить школу, если классная руководительница не может найти верного тона с учеником? Или перейти в параллельный класс?» — «Тогда мы так и будем прыгать из школы в школу». — «Приводите его ко мне на занятия».

Пришел. Лепим из глины. Вижу, весь урок Антон лепит кубик, зализывает грани, старается, чтобы было ровно-преровно. Дотра­гиваюсь до его рук — потные. Это не просто повышенная возбуди­мость, теперь это — повышенная тревожность. У Антона — невроз. Его надо освободить в первую очередь от семейной опеки. Но у нас нет колледжей с пансионами — не в интернат же сдавать при любящих родителях! Вот тебе и «кубик-рубик». После живых, свободных работ в студии — мертвая глина в кубе, немой крик: «Не тронь меня, я вещь в себе, не подступай ко мне, все равно не откроюсь!»

После того урока Антон больше не пришел. Передал с мамой за­писку: «Мне некогда. В школе много задают. А пока домашнее за­дание не сделаешь — из дому не выйдешь».

Пойти в школу? Поговорить с учителями? Этично ли вмешивать­ся в учебный процесс, когда ничего нельзя втолковать любящей маме?

Четвертый класс. Организуем встречу «студийцев» у Антона до­ма. Ребята выросли, рассуждают по-взрослому, друг перед другом выставляются. А у меня с собой глина. Кто хочет пирожные? Никто. Все хотят — лепить. Убрали сладости со стола, постелили клеенку.

— А давайте все делать, как тогда: мы будем лепить, а вы рас­сказывать. Про знакомого, или про Человека-Тучу, или Гвоздика-на-небе...

Оказывается, они все помнят. И просят вернуть вдохновенную атмосферу дошкольного детства.

За час уставили весь стол скульптурами. И у Антона уже не ку­бик, а целая композиция: кошка гонится за мышью. Когда-то игра в кошки-мышки его пугала, теперь — и пугает, и восхищает одновременно. Он уже почувствовал дыхание взрослого мира, где все непременно или жертвы, или палачи. Кто же теперь Антон — кошка или мышка? Судя по одинаковой выразительности обеих фигур — и то и другое. В школе — мышка, дома — кошка, пантера, рысь. Двуликий Янус.

Праздник кончился. Что же было праздником? Возвращение к детству. Как и раньше, все — за одним столом. Старые привязанно­сти, повзрослевшие дети — теперь они рассказывают анекдоты, и счастливый Антон смеется громче всех.

Опять звонит его мама:

— Нужен тот психолог, что обследовал Антона в первом классе.

— В чем дело?

— Все делает назло. Учительница по природоведению похвали­ла его за ответ — теперь он назло не учит природоведение.

Непрошибаемая система: школа — Антон — родимый дом. Вместо разомкнутой — наглухо закрытая.

— Знает ли Антон, что в жизни есть несчастные дети, что вооб­ще в мире не все в порядке?

— Ну и что?

— Да пойдите вместе с ним в дом ребенка, принесите мешок подарков.

Пауза затянулась. Мама обдумывала мое странное предложе­ние.

— Удивите сына тем, что вас заботит что-то помимо его успе­ваемости и поведения.

— Вы это серьезно?

— Вполне.

До сих пор мама не нашла времени, чтобы удивить Антона таким открытием. Она его щадит. Вдруг это его травмирует, а он и без того грозится сбежать из дому...

— От благих дел еще никто не травмировался.

— Пусть он сперва отдохнет летом, и уж тогда...

— А как он будет отдыхать летом?

— Пойдем с ним в поход.

— А не лучше ли в деревню, к коровам и гусям? Он же так любит природу!

— Нет, тогда он нас всех затерроризирует. Скажет, скучно.

— А вдруг не скажет?

Подумала, подумала:

— Нет, у него слабые мышцы.

Больше мама Антона не звонит. Думаю, залечили мальчика таб­летками. А поскольку я была категорически против таблеток, то и звонить мне совестно. Или уже не нужно. Под транквилизаторами детки становятся смирными и о побегах не помышляют.

Семья Антона типична. Эти люди не видят чужого горя, у них все регламентировано, и гости приходят только по субботам. В вос­кресенье будет возможность отоспаться. Они-то как раз и аутичны, поскольку замкнуты на себе. Вчетвером калечат одного ребенка, который оказался неординарным. Разумеется, при таком ходе дел в Антоне разовьются жестокость и мстительность и мир пополнится еще одним Маленьким Лордом. Такая печаль.