Главная страница Случайная страница
КАТЕГОРИИ:
АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
|
Глава lXIV. Ужин стабба
Стабб убил своего кита довольно далеко от судна. Стоял штиль, и мы, запрягши цугом три вельбота, стали медленно буксировать наш трофей к" Пекоду". Теперь, когда мы, восемнадцать человек, своими тридцатью шестьюруками и ста восьмьюдесятью пальцами, час за часом, надрываясь, волочили поморю эту грузную безжизненную тушу, а она еле-еле сдвигалась с места, мыполучили наглядное доказательство тому, насколько огромна она была. Ведь вКитае на великом канале Хань-Хэ, или как бишь он называется, пять или шестькули тянут вдоль берега тяжело нагруженную джонку со скоростью мили в час, аэто грандиозное судно, которое мы буксировали, подавалось вперед такмедленно, будто везло полные трюмы свинцовых чушек. Стемнело, но три тусклых фонаря на снастях грот-мачты освещали нам с" Пекода" путь; и вот, подойдя ближе, мы уже видим, как Ахав свешивает заборт еще один фонарь. Равнодушно окинув взглядом вздымающуюся китовую тушу, он отдал обычные приказания о швартовке ее на ночь и, передав фонарь одномуиз матросов, ушел к себе в каюту и не выходил оттуда до утра. Хотя, отправляя вельботы в погоню за этим китом, капитан Ахав ипроявил, можно сказать, обычную свою энергию, теперь, когда животное былоубито, какая-то смутная неудовлетворенность, нетерпение, разочарованиезакрались к нему в душу; словно вид этого мертвого тела напоминал ему, чтоМоби Дик еще жив и что пусть даже тысячу убитых китов подтянут к борту" Пекода", они ни на миг не приблизят его к его великой, бредовой цели.Вскоре по звукам, раздававшимся на корабле, можно было подумать, что экипажготовится прямо посреди моря бросить якорь. Тяжелые цепи волокут по палубе ипропускают со скрежетом в клюзы. Но этими лязгающими узами будет закован некорабль, а громадный левиафанов труп. Пришвартованная головой к корме, ахвостом к носу черная китовая туша лежит теперь, прижатая вплотную к корпусусудна, и в темноте ночи, скрадывающей очертания мачт и снастей, оба они - икит, и корабль - кажутся двумя гигантскими быками под общим ярмом, один изкоторых лег, а другой еще стоит(1). --------------------------------- (1) Здесь можно было бы привести одну подробность. Надежнее и прочнеевсего ошвартованный кит прикрепляется к судну за хвост, а так как из-занаибольшей плотности эта часть туши является самой тяжелой (не считаябоковых плавников) и гибкой, даже после смерти, она погружается глубоко вводу, так что из вельбота ее невозможно достать рукой, чтобы подвести поднее цепь. Однако это затруднение преодолевается весьма хитроумным способом: с корабля, закрепив один конец, спускают прочный линь с деревянным поплавкомна противоположном конце и грузилом посредине. Поплавок ловким маневромзаводят по ту сторону туши и, опоясав кита таким образом, вытягивают вследза линем и цепь, которая надежно закрепляется вокруг самого тонкого места, там, где стебель хвоста начинает переходить в широкие лопасти плавников. -Примеч. автора. Если угрюмый Ахав был сейчас само спокойствие - так по крайней мере ондержался на палубе, - его второй помощник Стабб, разгоряченный победой, выказывал признаки чрезвычайного, но вполне добродушного возбуждения.Вопреки своему обычаю он так суетился, что уравновешенный Старбек, егоофициальное начальство, молча устранился, позволив ему в одиночку заправлятьвсеми делами. Вскоре обнаружилось одно весьма странное дополнительноеобстоятельство, служившее причиной его оживления. Стабб был большойгастроном, он страстно любил китовое мясо и неумеренно высоко ценил еговкус. - Бифштекс, бифштекс, прежде чем я лягу спать! Эй, Дэггу! лезь за борти вырежь мне филейный кусок. Да будет всем известно, что хотя грубые китобои все же обычно незаставляют, как и полагается по великой военной доктрине, своих враговвозмещать им текущие военные расходы (по крайней мере до реализации добычиот плавания), тем не менее можно встретить иной раз жителей Нантакета, которые высоко ценят вкусовые качества упомянутой Стаббом части кашалотовойтуши, а именно, сужающейся оконечности его тела. К полуночи бифштекс был вырезан и приготовлен, и Стабб, при свете двухспермацетовых фонарей, торжественно приступил к своему спермацетовому ужину, стоя у шпиля, точно у буфетной стойки. Но не он один в ту ночь угощалсякитовым мясом. Присоединив свое чавканье к скрипу его жующих челюстей, сотнии тысячи акул, роившихся вокруг мертвого левиафана, пировали, со смакомвгрызаясь в его жирное тело. Тех, немногих, кто спал в кубрике, часто будилиоглушительные удары их хвостов по обшивке судна, приходившиеся всего внескольких дюймах от сердца спящего. А перегнувшись за борт, вы могли дажеувидеть их (как до этого слышали их) они барахтались в черной, угрюмой воде, переворачиваясь на спину всякий раз, как вырывали из китовой туши большущиекруглые куски сала величиной с человеческую голову. Такое акулье пиршествоможет показаться просто неправдоподобным. Как ухитряются они выгрызать изэтой гладкой скользкой поверхности куски столь правильной формы - остаетсячастью всеобъемлющей загадки вселенной. След, оставляемый ими при этом втуше, больше всего напоминает углубление, которое высверливает столяр, длятого чтобы загнать болт. Несмотря на то что среди дымного, адского ужаса морских сражений акулы, точно голодные псы у стола, где идет разделка сырого мяса, всегда сжадностью поглядывают на палубы, готовые тут же пожрать каждого убитого, которого им бросят; и пока отважные мясники за палубными столамипо-каннибальски режут живое мясо друг друга своими позолоченными иразукрашенными ножами, драчливые акулы своими алмазно-эфесными пастями тожережут под столом мясо, только мертвое; так что даже если поменять ихместами, все равно получится, в общем-то, одно и то же - куда какое зверскоедело, - и у тех, и у других; и несмотря на то, что акулы неизменнооказываются в свите всякого невольничьего корабля, пересекающего Атлантику, услужливо плывя поблизости, на случай если понадобится срочно доставитькуда-нибудь пакет или добропорядочно похоронить умершего раба; и несмотря нато, что можно привести еще несколько подобных же примеров, когда всоответствующей обстановке и в соответствующем месте акулы собираютсябольшими обществами на шумные пиршества, - все-таки никогда, ни в какойобстановке и ни в каком месте не увидите вы их в столь огромных количествахи в столь веселом и радостном расположении духа, как у тела убитогокашалота, пришвартованного в море на ночь к борту корабля. Если вам еще неслучалось видеть это зрелище, тогда повремените высказываться по поводууместности поклонения дьяволу и необходимости умиротворения его. Но Стабб еще покуда не более прислушивался к чавканью, доносившемуся сбанкета, который шел так близко он него, чем акулы прислушивались кпричмокиванию его эпикурейских губ. - Кок, эй, кок! где этот старик Овчина? - крикнул он вдруг, еще ширерасставляя ноги, словно хотел придать своему ужину еще более надежноеоснование, и одновременно, словно острогу, вонзив в мясо вилку. - Эй, ты, кок! плыви-ка, сюда, кок! Старый негр, в не слишком-то радостном настроении, потому что егонедавно подняли из теплой койки в такой неподобающий час, вышел из камбуза, тяжело передвигая ноги, ибо у него, как и у многих старых негров, былочто-то неладно с коленными чашечками, которые он содержал не в такомблестящем виде, как всю другую посуду, - старик Овчина, как назвали его насудне, шел, прихрамывая и волоча ноги и опираясь на печные щипцы, грубосделанные из двух выпрямленных бочарных ободьев; он притащился и по командестал по другую сторону шпиля, служившего столом Стаббу; при этом он сложилперед собой руки и, опершись на свою раздвоенную трость, еще ниже изогнулсутулую спину, одновременно склонив голову чуть набок, чтобы выставитьвперед ухо, которым он слышал лучше. - Кок, - заговорил Стабб, быстро отправляя себе в рот чуть красноватыйкусок мяса, - тебе не кажется, что этот бифштекс пережарен? Ты зря такразбил его, кок; он слишком мягкий. Разве я не говорю тебе всегда, чтовкусный китовый бифштекс должен быть жестким? Вон погляди на акул, видишь, им больше нравится, когда он жесткий и сырой. Ну и свалку же они тамустроили! Иди, кок, поговори с ними; скажи, что им никто не мешает угощатьсяприлично и в меру, но только пусть не шумят. Я, черт возьми, собственногоголоса не слышу. Отправляйся, кок, и передай им это от меня. Вот тебефонарь, держи, - и он схватил один из фонарей со своего стола, - а теперьиди и прочти им проповедь. С мрачным видом подхватив протянутый фонарь, старик Овчина, хромая, подошел к борту; здесь, опустив в одной руке фонарь как можно ниже к воде, так, чтобы лучше видеть свою паству, он другой рукой торжественно взмахнулщипцами и, перегнувшись далеко за борт, шамкая, обратился к акулам спроповедью, которую Стабб, неслышно подкравшись сзади, преспокойноподслушивал. - Шлушайте, братья, мне тут прикажано передать вам, чтоб вы кончалиэтот чертов шум. Шлышите? Кончайте, к черту, чмокать губами! Машша Штаббшкажал, можете к чертям набивать себе брюхо хоть до шамых иллюминаторов, датолько, ей-богу, нельжя же уштраивать такую чертову швалку - Кок, - смешался Стабб, сопровождая свои слова внезапным толчкомстарику в плечо. - Кок! послушай, черт подери, разве можно столькочертыхаться, когда проповедуешь? Так не обращают грешников, кок! - Кого, кого! Этим, как его, грешникам проповедуйте лучше шами, - и онс мрачным видом отвернулся от борта. - Да нет, кок, давай, давай дальше. - Ну, вот. Вожлюбленные братья... - Здорово! - похвалил его Стабб. - Лаской надо, уговором. Может, тогдаподействует. Овчина продолжал: - Хотя вы вше акулы и по натуре очень прожорливы, я вам вше-таки, братья, шкажу так, обжорство - это... а ну, перештаньте, черт подери, битьхвоштами! Ражве вы тут шможете ушлышать хоть шлово, ей-богу, ешли будете такбить хвоштами и подымать грыжню? - Кок, - крикнул Стабб, хватая его за шиворот, - не смей божиться! Разговаривай с ними по-благородному. Проповедь продолжалась: - Жа обжорство, братья, я ваш шлишком не виню: это у ваш от природы, итут уже ничего не шделаешь; но вы должны подчинять шебе швою природу, вот вчем шоль. Яшное дело, вы - акулы, но победите акул в шебе, да вы тогда шражуштанете ангелами, ибо вшякий ангел - это вшего лишь побежденная как шледуетакула. Вы только попробуйте, шобратья один раж вешти шебя прилично жа едой.Не рвите шало ижо рта у ближнего, шлышите? Ражве одна акула имеет меньшеправ на этого кита, чем другая? Никто иж ваш, черт подери, не имеет прав наэтого кита; этот кит принадлежит еще кое-кому. Я жнаю, у иных иж ваш оченьбольшой рот, не в пример побольше, чем у оштальных; но ведь иной ражбольшому рту да малое брюхо; так что большой паштью нужно не жаглатыватьшало, а только отгрыжать кушки для акульих мальков, которым ни жа что шамимне протолкатьшя к угощению - Браво, Овчина, молодец, старик! - воскликнул Стабб. - Это, я понимаю, по-христиански; давай говори дальше. - Нет шмышла говорить дальше, машша Штабб, проклятые жлодеи вше равнобудут барахтаться в этой швалке и колошматить хвоштами; они ни шлова нешлышат; нет шмышла проповедовать таким чревоугодникам, покуда они не набьютшебе брюхо, а брюхо у них беждонное; а когда они вше-таки набьют брюхо, ониничего шлушать не штанут, они тогда шражу уйдут под воду и жашнут как убитыегде-нибудь на кораллах и уж больше ничего не будут шлышать на веки вечные. - Ей-богу, я разделяю твое мнение. Овчина, благослови их скорей, и явернусь к своему ужину. Тогда Овчина простер обе руки над толпой рыб и громким, пронзительнымголосом вскричал: - Проклятые братья! Можете поднимать, к чертям, какой угодно шум; можете набивать шебе брюхо, покуда не лопнете, - а тогда чтоб вам шдохнуть! - А теперь, кок, - проговорил Стабб, вновь принимаясь за свой ужин нашпиле, - стань там, где стоял раньше, напротив меня, и слушай менявнимательно. - Шлушаюшь, - сказал Овчина, снова в той же излюбленной позе, ссутулившись над своими щипцами. - Вот что, - Стабб опять набил себе рот. - Вернемся к вопросу обифштексе. Прежде всего, сколько тебе лет, кок? - А какое кашательштво это имеет к бифштекшу? - недовольно осведомилсястарый негр. - Молчать! Сколько тебе лет, кок? - Говорят, под девяношто, - мрачно ответил кок. - Что? Ты прожил не этом свете без малого сто лет и не научилсястряпать китовый бифштекс? - с этими словами Стабб проглотил еще одинбольшой кусок, послуживший словно продолжением его вопроса. - Где тыродился? - На пароме, во время переправы через Роанок. - Вот тебе и на! На пароме! Странно. Но я спрашивал тебя, в какой землеты родился, кок? - Я ведь шкажал, в жемле Роанок, - раздраженно ответил тот. - Нет, ты этого не говорил, кок; но я сейчас объясню тебе, к чему я обэтом спрашивал. Тебе нужно вернуться на родину и родиться заново, раз ты неумеешь приготовить китовый бифштекс. - Ражражи меня гром, ешли я еще когда-нибудь буду вам штряпать, -сердито буркнул старый негр, поворачиваясь прочь от шпиля. - Эй, вернись, кок; ну-ка давай сюда свои щипцы, а теперь попробуй этоткусок бифштекса и скажи сам, правильно ли он приготовлен? Бери, говорю, - ион протянул негру щипцы. - Бери и попробуй сам. Едва слышно причмокнув морщинистыми губами, старый кок прошамкал: - Шамый вкушный бифштекш, какой мне шлучалошь ешть, шочный, ах, какойшочный. - Кок, - сказал Стабб, снова расставив ноги, - ты в церковь ходишь? - Проходил один раж мимо, в Кейптауне, - последовал мрачный ответ. - Что? Только один раз в жизни прошел поблизости от святой церкви вКейптауне и подслушал там, как святой отец называет прихожан возлюбленнымибратьями, так, что ли, кок? И после этого ты приходишь сюда и говоришь мнетакую страшную ложь, а? Ты куда думаешь попасть, кок? - В кубрик, к шебе на койку, - буркнул тот, снова поворачиваясь прочь. - Стой! Остановись! После смерти, я спрашиваю. Это ужасный вопрос, кок.Ну, как же ты на него ответишь? - Когда этот штарый негр умрет, - медленно проговорил старик, и весьего облик и самый голос вдруг изменились, - он шам никуда идти не будет; кнему шпуштится швятой ангел и вожьмет его. - Возьмет его? Как же это? В карете четверкой, как был взятИлья-пророк? И куда же это он тебя возьмет? - Туда, - ответил Овчина, торжественно подняв щипцы прямо у себя надголовой. - Ах вот как. Ты, значит, рассчитываешь попасть после смерти на топнашей грот-мачты, так, что ли, кок? А ты разве не знаешь, что чем вышелезешь, тем холоднее становится? Ишь ты, на топ грот-мачты захотел. - Я этого не говорил, - снова насупившись, возразил Овчина. - Говорил. Ты сказал " туда" и показал щипцами наверх. Сам погляди, кудатвои щипцы показывают. Но ты, может быть, думаешь попасть на небо, протиснувшись через собачью дыру? Не тут-то было, кок, придется тебе лезтьпо вантам, как всем, другого пути нет. Дело щекотливое, но придется, иначеничего не выйдет. Однако мы с тобой еще не на небесах. Положи щипцы и слушаймою команду. Кто так слушает? Когда я отдаю приказание, ты должен взятьшапку в одну руку, а другую приложить к сердцу. Что? Это здесь-то у тебясердце? Это печенка, кок? Выше, выше, вот так, теперь правильно. Так и держии слушай меня внимательно. - Шлушаюсь, - произнес старый негр, держа обе руки так, как ему былоприказано, и беспомощно поводя седой головой, будто стараясь выставитьвперед сразу оба уха. - Так вот, кок, твой бифштекс был так плох, что я постарался уничтожитьего по возможности скорее, понятно тебе? А на будущее, когда ты станешьготовить китовый бифштекс для моего личного стола, вот здесь, на шпиле, ясейчас научу тебя, что нужно делать, чтобы не пережарить его. Ты долженвзять бифштекс в одну руку, а другой показать ему издалека раскаленныйуголек и, проделав это, подавать к столу; ты слышишь меня? А завтра кок, когда мы будем разделывать кита, не премини очутиться поблизости и отхватитьконцы грудных плавников; засолишь их. Что же до хвостовых плавников, то ихконцы ты замаринуешь. Ну вот, а теперь можешь идти, кок. Но Овчина и трех шагов не успел сделать, как Стабб уже снова окликнулего. - Эй, кок, приготовишь мне завтра котлеты на ужин, на собачью вахту.Слышал? Тогда греби прочь. Э-гей, стоп! Поклониться нужно, когда уходишь.Стой, постой еще! На завтрак - китовые битки. Не забудь. - Вот, ей-богу, лучше бы уж кит его шожрал, чем он кита. Ражражи менягром, он еще почище вшякой акулы будет, машша Штабб, - прошамкал старик, ковыляя прочь; и с этим премудрым восклицанием повалился к себе на койку.
Данная страница нарушает авторские права?