Камилла Лэкберг Железный крест-5 25 страница

Паула набрала воздуха и на одном выдохе поведала Мартину, что ей удалось узнать. Мартин посмотрел на нее с удивлением, но одобрительно.

— Это и в самом деле все меняет… — сказал он и резко встал. — Мы должны немедленно сделать обыск. Выведи машину, а я пока позвоню в прокуратуру насчет ордера.

Второй раз повторять не пришлось — Паула буквально выбежала из кабинета. Кровь стучала в ушах. Теперь они близко. Очень и очень близко.

Эрика молча смотрела в окно машины. На коленях у нее лежали дневники, и она вновь и вновь переживала и проживала страшную трагедию матери. Патрик тоже молчал — он понимал, что творится у нее в душе. Он, конечно, не читал тетрадей, но Кристина, пока они сидели на кухне, рассказала ему всю историю про отнятого у Эльси ребенка.

Поначалу он разозлился на мать. Как она могла утаить это от Эрики? И от Анны? Но постепенно понял — она же поклялась Эльси никому не рассказывать. Дала обещание подруге и сдержала его. По словам матери, она неоднократно была близка к тому, чтобы открыть Эрике и Анне, что у них есть брат, но не могла оценить последствия и посчитала, что лучше оставить все как есть. Патрик не знал, правильно она поступила или нет, но, во всяком, случае сообразил, что дело тут не в легкомыслии или злом умысле — Кристина просто делала то, что, с ее точки зрения, было лучше для всех.

Но теперь тайна выплыла наружу, и он заметил, что Кристине это тоже принесло немалое облегчение. Теперь вопрос только в том, как воспримет новость его жена. Хотя… он мог догадаться — Патрик уже достаточно хорошо знал Эрику. Чтобы найти брата, она перевернет каждый камень в Швеции. Он покосился на Эрику. Она по-прежнему сидела неподвижно, глядя в окно, и он вдруг с удивлением осознал, насколько сильно ее любит. Осознание это приходило к нему не в первый раз, но он каждый раз удивлялся. Это так легко забыть… Жизнь идет, будни сменяют друг друга, работа, ежедневные хлопоты, мелкие и крупные проблемы, которые надо решать… но в какие-то моменты вроде этого он чувствовал, что оба они принадлежат еще какой-то неведомой силе и эта неведомая сила наполняет душу счастьем каждое утро, когда он просыпается рядом с женой.

Они подъехали к дому, и Эрика, не говоря ни слова, пошла к себе в кабинет — с тем же отсутствующим выражением на лице. Патрик повозился немного по дому, уложил Майю и только после этого поднялся.

— Можно войти?

Эрика кивнула. Она по-прежнему была немного бледна, но глаза ее уже не были такими отсутствующими.

— И как ты? — спросил он, садясь в угловое кресло.

— Сказать честно — не знаю… Как мешком по голове.

— Ты не злишься на Кристину, что она молчала?

После короткого раздумья Эрика медленно покачала головой.

— Нет… Мама же просила ее сохранить тайну… И я могу ее понять — Кристина боялась, что, если она нам все расскажет, принесет больше вреда, чем пользы.

— Анне расскажешь?

— Да… Она имеет право все знать. Но сначала я должна сама переварить.

— Насколько я понимаю, ты уже начала поиск? — Патрик слегка улыбнулся и кивнул на компьютер с открытым окном Google.

— Конечно… — Эрика бледно улыбнулась в ответ. — Прежде всего надо выяснить, существует ли регистр усыновлений и с какого года он ведется. Если такой регистр есть, не думаю, чтобы возникли трудности. Мы его найдем.

— Жутковато… Ты же не знаешь, какой он, какую жизнь прожил…

— Не просто жутковато, а жутко, — кивнула Эрика. — Но еще жутче — не знать. И потом… подумай — где-то у меня есть брат. А я всегда мечтала иметь старшего брата. — Она криво улыбнулась.

— Твоя мать, наверное, постоянно о нем думала… Теперь-то ты понимаешь…

— Конечно понимаю… Не уверена только, что она была права, когда отдалила от себя меня и Анну. Но… — Эрика поискала слова, — но я могу понять, что она боялась впустить еще кого-то в свой мир… Подумай, сначала ее бросил отец ребенка — она же не знала, что он погиб, считала, что он ее бросил и забыл. А потом и самого ребенка отняли. Ей же было всего шестнадцать лет! Я даже вообразить себе не могу, какую боль она пережила… И добавь к этому, что она недавно потеряла любимого отца… Да, похоже, и мать — та потеряла к ней интерес после гибели мужа. Нет, обвинять ее я не могу…

— Если бы она только знала, что Ханс ее не бросил… — Патрик покачал головой.

— Да… Едва ли не самая жестокая деталь во всей этой истории. Он вовсе ее не бросал… Но почему? — неожиданно хрипло выкрикнула Эрика. — Почему его убили? Даже не убили, а забили насмерть?

— Хочешь, я позвоню Мартину и узнаю, что им еще удалось выяснить?

По правде сказать, Патрику и самому хотелось позвонить Мартину — он почему-то принял очень близко к сердцу печальную судьбу норвежца, и особенно теперь, когда выяснилось, что он к тому же еще и отец сводного брата Эрики… Но лучше пусть Эрика сама попросит — он же все-таки в родительском отпуске.

— Конечно! Позвони сейчас же…

— Сейчас и позвоню. — Патрик встал и пошел вниз.

Через четверть часа он появился вновь, и по лицу его она сразу поняла, что у него есть серьезные новости.

— Выяснился возможный мотив убийства Ханса Улавсена… — сказал Патрик нерешительно.

— Ну?

Патрик помолчал, а потом пересказал ей то, что узнал от Мартина.

— Ханс Улавсен не был борцом Сопротивления. Он был сыном высокопоставленного эсэсовца и работал на немцев во время оккупации.

Эрика уставилась на него — не знала, что сказать. Такое бывало с ней не часто.

— И еще… В отдел приходил Челль Рингхольм. Принес предсмертное письмо отца, где тот признается, что убил Бритту. Он пишет также, что на нем «лежит вина» в смерти Эрика и Ханса Улавсена. Но тут у Мартина сомнения… Я спросил его, как он истолковал эти слова — значит ли это, что Франц убил и Эрика, и Ханса шестьдесят лет назад? Он сомневается… во всяком случае, подписаться под такой версией не может.

— Что тогда значит — «лежит вина»? Что это значит? — К Эрике вернулся дар речи. — Неужели мама знала, что Ханс… — Она приложила ладони к вискам.

— Ты же читала дневники… Какое у тебя сложилось впечатление — знала она или нет?

— Не думаю, — сказала Эрика после недолгого размышления. — Скорее всего, не знала. Уверена, что не знала.

— Значит, Франц каким-то образом узнал эту тайну? — Патрик размышлял вслух. — Но почему он тогда не пишет прямо — я их убил? Почему пишет, что на нем «лежит вина»?

— Мартин тебе сказал, что они собираются делать дальше?

— Нет. Сказал только, что они с Паулой намерены проверить какой-то след и он позвонит, как только что-нибудь станет известно. Он был очень возбужден…

У Патрика резко упало настроение. Это было настоящим мучением — следить за событиями со стороны и не иметь возможности принять в них непосредственное участие.

— По тебе совершенно ясно видно, о чем ты думаешь, — с улыбкой сказала Эрика.

— Да… Если бы я сказал, что мне не хочется там быть, я бы соврал. Но я нисколько не жалею, что…

— Знаю, знаю… И понимаю… и…

Из детской, подтверждая расстановку сил, послышался пронзительный визг.

— Вот и гудок — пора на работу, — улыбнулся Патрик.

— Немедленно в забой, — засмеялась Эрика. — Только принеси мне на секунду этого маленького рабовладельца, я хочу его поцеловать.

— Будет сделано. — Патрик пошел к двери, но вдруг услышал, как Эрика ахнула. Он резко повернулся.

— Патрик… я знаю, кто мой брат. — Она улыбалась, а по щекам катились слезы. — Я знаю, кто мой брат…

Они уже садились в машину, когда задребезжал мобильник Мартина — звонили из прокуратуры. Разрешение на обыск получено. Расчет оправдался — они не стали дожидаться решения в отделе, в крайнем случае можно подождать в машине. Но прокурор среагировал быстро.

По дороге они не обменялись ни словом — каждый сидел и мысленно пытался связать воедино все нити, понять начавший вырисовываться механизм.

На стук никто не ответил.

— Похоже, никого, — констатировал Мартин.

— Тонкое наблюдение, — улыбнулась Паула.

— И как мы попадем внутрь? — Мартин внимательно изучал массивную дверь и прикидывал, удастся ли ее взломать.

Паула улыбнулась, встала на цыпочки и пошарила над притолокой.

— Мы откроем дверь ключом, — веско сказала она и торжественно продемонстрировала свою находку.

— Что бы я без тебя делал?

— Скорее всего, сломал бы плечо. — Она сунула ключ в скважину и открыла дверь.

В доме стояла жутковатая, тревожная тишина. Было почему-то очень жарко.

Они повесили куртки в прихожей.

— Разделимся?

— Да… — ответил Мартин. — Я займусь нижним этажом, ты — верхним.

— А что мы, собственно, ищем? — В голосе Паулы вдруг появилась неуверенность.

До этого она не сомневалась, что они на правильном пути, а сейчас ей вовсе не казалось таким уж само собой разумеющимся, что они что-то найдут. Было бы слишком уж просто.

— Что мы ищем… Точно не знаю. — Мартин тоже потерял первоначальный апломб. — Задача — осмотреть все как можно тщательнее. Выводы будем делать потом.

— Хорошо. — Паула пошла к лестнице на второй этаж.

Через час она спустилась.

— Пока ничего. Я покопаюсь еще, но… или давай поменяемся? А ты нашел что-нибудь?

— Пока нет. Поменяться… неплохая мысль. Но… — Мартин задумался и показал на дверь в прихожей. — Может, сначала проверим подвал?

— Проверим, — согласилась Паула и открыла дверь.

На лестнице в подвал было совершенно темно. Паула вернулась в прихожую, нашла выключатель и пошла первой. На последней ступеньке она остановилась и подождала, пока глаза привыкнут к сумрачному освещению.

— Ну и местечко… прямо мороз по коже. — Мартин остановился за ее спиной, посмотрел на стены и открыл рот от изумления.

— Ш-ш-ш… — Паула приложила палец к губам. — Слышал?

— Нет… — Мартин прислушался. — Нет, ничего не слышал.

— Мне показалась, хлопнула дверца машины… Ты точно ничего не слышал?

— Нет… Тебе почудилось.

Не успел он произнести эти слова, как они совершенно ясно услышали шаги.

— Почудилось? Лучше подняться в прихожую.

Паула поставила ногу на ступеньку. И в ту же секунду дверь в подвал с грохотом захлопнулась. Свет погас, и в полной темноте они услышали, как в двери повернулся ключ.

— Какого черта… — Паула начала яростно колотить в дверь. — Выпустите нас немедленно. Полиция! Откройте дверь и немедленно выпустите нас!

Она остановилась перевести дыхание и услышала, как снова хлопнула дверца и машина рванула с места — шины, разумеется, взвизгнули, как в любом порядочном боевике.

— Попали… — тихо сказала Паула, осторожно спускаясь по лестнице.

Мартин полез в карман, но тут же вспомнил, что телефона с ним нет.

— Позвони со своего мобильника, мой остался в куртке в прихожей.

Паула не ответила.

— Только не говори, что… — Ему впервые стало по-настоящему тревожно.

— Вот именно, — робко сказала Паула. — Мой тоже…

— Ну и дичь! Идиоты! Непрофессиональные идиоты… гнать таких из полиции… — С этими словами Мартин поднялся по лестнице и сделал попытку вышибить дверь.

Он сильно ушиб плечо, но дверь не подалась ни на миллиметр.

— Так ее не взломать.

— Что будем делать? — мрачно спросила Паула, глубоко вздохнула и ахнула. — Юханна!

— Какая еще Юханна?

Паула помолчала пару секунд.

— Женщина, с которой я живу… У нас через две недели должен родиться ребенок. Но ведь никогда точно не знаешь… И я обещала, что все время буду на связи.

— Все обойдется, — утешил ее Мартин, пытаясь не показать, насколько его ошарашило заявление Паулы. — Первые роды часто даже запаздывают.

— Будем надеяться, иначе она мне голову оторвет. Хорошо еще, что Юханна всегда может разыскать маму, так что в крайнем случае…

— Не накручивай себя. Мы же здесь не навечно, а у вас в запасе еще две недели.

— Никто же не знает, что мы здесь. — Паула нащупала нижнюю ступеньку и уселась. — А тем временем убийца уйдет…

— Смотри на вещи с положительной стороны. Теперь нет никаких сомнений, что мы были правы.

Паула даже не удостоила его ответом.

В прихожей отчаянно звонил ее телефон.

Мельберг задержался перед дверью. В пятницу все шло так замечательно, но с тех пор он ни разу не видел Риту, хотя несколько раз патрулировал с Эрнстом по ее обычному маршруту. И поймал себя на том, что ему ее не хватает. Его самого это удивило — он никогда не думал, что может так сильно по кому-то скучать. Оказывается, может. И Эрнст, похоже, испытывал подобные чувства — он упрямо тянул Мельберга к дому, где жила Сеньорита со своей хозяйкой. Мельберг не особенно и удерживал пса, но сейчас его охватили сомнения. Он же не знал, дома ли она, к тому же на него вдруг накатил приступ застенчивости. Это-то его и разозлило больше всего — он кашлянул и решительно нажал кнопку звонка. Никто не отозвался, и он собрался уже уходить, как вдруг по домофону ответил задыхающийся голос.

— Алло! Это Бертиль Мельберг.

— Входите…

Ответ был еле слышен. Потом до него донесся стон.

Бертиль нахмурился. Странно. Удерживая Эрнста, он поднялся на второй этаж. Дверь в квартиру приоткрыта. Он осторожно вошел в прихожую.

— Алло! Есть здесь кто-нибудь?

Секунда молчания, потом кто-то опять застонал, где-то совсем рядом. Он прошел несколько шагов и увидел, что кто-то скорчился на полу.

— У меня… схватки… — простонала Юханна, задыхаясь.

— О боже… — Мельберг мгновенно покрылся потом. — А где Рита? Я сейчас же ей позвоню. А Паула? Мы должны н-найти Паулу! И вызвать «ск-к-корую»! — Он даже начал заикаться от волнения.

Мельберг огляделся в поисках телефона.

— Пыталась… не нашла… — простонала Юханна. — Неужели вы думаете, что я не пыталась их найти? — чуть не крикнула она, дождавшись конца очередной схватки. — Ни одна… — взгляд ее упал на Эрнста, — ни одна собака не отвечает! Неужели трудно… о дьявол…

Поток жалоб был прерван очередной схваткой. Юханна встала на четвереньки, пригнулась к полу и начала быстро и шумно дышать.

— Отвезите… в роддом. — Она кивнула на связку автомобильных ключей на комоде.

Мельберг посмотрел на ключи, как на клубок ядовитых змей, но рука его сама потянулась за связкой. Восхищаясь собственной собранностью и деловитостью, он свел, вернее, почти снес Юханну вниз и с трудом помог ей устроиться на заднем сиденье. Эрнст остался дожидаться хозяина в квартире, а Мельберг прямым ходом покатил в больницу. Дорога была не близкая, и он со все нарастающей паникой прислушивался к стонам роженицы. Наконец он резко затормозил у приемного покоя роддома и поволок Юханну внутрь; с расширенными от ужаса глазами та покорно тащилась за ним.

— Она рожает, — коротко сообщил Мельберг медсестре за окошком.

Та бросила взгляд на Юханну, и по выражению ее лица Бертиль понял, что она считает его диагноз несколько поспешным.

— Пройдите вот туда. — Медсестра показал на дверь в смотровую.

— Ну, я думаю, мне пора… — нервно сказал он, когда Юханне велели снять брюки.

Но та вцепилась в его руку как раз в тот момент, когда он приготовился сбежать, и, превозмогая боль, прошипела:

— Вы… никуда не уйдете… я не могу… одна…

— Но… — Мельберг хотел было запротестовать, однако в эту секунду ему и самому стало ясно, каким свинством было бы бросить Юханну в такую минуту.

Он со вздохом уселся на стул, стараясь смотреть в сторону.

— Открытие семь сантиметров, — сказала акушерка и посмотрела на Мельберга, как будто он только и ждал этой информации.

Он значительно кивнул и лихорадочно попытался сообразить: открытие чего? И хорошо это или плохо — семь сантиметров? Мельберг с ужасом понял, что ему предстоит выслушать еще немало сведений такого рода, прежде чем все закончится.

Он достал мобильник и набрал номер Паулы. Автоответчик. У Риты то же самое. Что за люди? Как они могут не брать трубку, когда знают, что Юханна вот-вот родит? Мельберг положил мобильник в карман и опять стал размышлять, не улизнуть ли ему в подходящий момент. Кто он ей, этой Юханне, в конце-то концов?

Но так и не улизнул. Три часа спустя Юханну на каталке увезли в родильный зал, и она ни на секунду не отпускала его руки. Ему было очень ее жалко. Ему наконец объяснили, что семь сантиметров — маловато, должно быть десять, но последние три сантиметра заставили себя ждать. На лице у Юханны была маска с закисью азота, и Мельбергу тоже очень хотелось попробовать подышать.

— Я больше не выдержу, — пролепетала Юханна.

Глаза у нее были мутные от наркоза. Мельберг взял полотенце и вытер ей потный лоб, к которому прилипла прядь волос.

— Спасибо вам. — Она посмотрела на него такими глазами, что он тут же отбросил все мысли о бегстве.

По правде говоря, его очень взволновала разыгрывающаяся перед ним драма. Конечно, он был наслышан, что рожать детей — довольно болезненное дело, но никогда не предполагал, каких героических усилий оно требует. В первый раз в жизни Бертиль почувствовал настоящее уважение к женщинам. Он бы такого не выдержал.

— Попробуй… позвонить еще раз, — неожиданно перейдя на «ты», прошептала Юханна.

Мельберг в сотый раз набрал оба номера — по-прежнему долгие гудки, потом включается автоответчик.

— Что за чертовщина… — сказала она и тут же застонала — началась очередная схватка.

— Ты уверена, — ему тоже стало не до «выканья», — ты уверена, что не хочешь, чтобы они поставили этот… как его… пекоральный катетер?

— Нет… уже скоро… боюсь, родовой процесс может ослабнуть… это называется не пекоральный, а эпидуральный катетер… это такое обезболивание, — заключила она, попыталась улыбнуться, но тут же застонала и выгнула спину, будто тело свела судорога.

— Полное открытие, — с довольным видом сказала акушерка, — слышишь меня, Юханна? Полное открытие, десять сантиметров. Скоро будем тужиться. Ты большой молодец. Еще немного — и поздравим тебя с прибытием.

Мельберг схватил руку Юханны и крепко сжал. Он испытывал малообъяснимое чувство гордости. Похвалили, конечно, Юханну, но ведь они старались оба! И благодаря их стараниям, его и Юханны, вот-вот у них с Паулой родится младенец. Надо же!

— А это долго — тужиться? — спросил он акушерку.

— По-разному, — доброжелательно ответила та. — Но в вашем случае, думаю, не больше получаса.

Никто даже не спрашивал, кем он приходится Юханне — очевидно, считали само собой разумеющимся, что он и есть отец ребенка — немного староват, ну что ж, бывает. Пусть так и думают.

Юханна отдыхала после очередной схватки, но через несколько секунд лицо ее опять сморщилось от боли.

— Теперь болит по-другому, — простонала она сквозь сжатые зубы.

— Это значит, пошел. Теперь подожди, пока станет невтерпеж, а когда я дам команду — подбородок на грудь, колени подтянула — и тужься что есть силы.

Юханна устало кивнула и снова стиснула руку Мельберга. Он ответил на пожатие, и они дружно уставились на акушерку, ожидая очередного приказа. Через несколько секунд Юханна задышала очень часто, не сводя умоляющего взгляда с акушерки.

— Подожди, подожди… потерпи… А теперь ДАВАЙ!

Юханна натужилась так, что лицо ее сделалось багровым.

— Отлично! Лихо работаешь! Теперь дождемся следующей схватки… и увидишь, что будет.

Акушерка оказалась права. После двух схваток она подхватила ребенка и тут же положила Юханне на живот. Мельберг задыхался от восторга. Конечно, теоретически он знал, как это происходит, но увидеть все своими глазами!

— Дай ему грудь, — сказала акушерка, улыбаясь, — дай нашему мальчику грудь, ты же видишь, он уже есть захотел.

И действительно, малыш прильнул к груди матери и тут же начал сосать.

— Позвольте вас поздравить, — обращаясь к ним обоим, сказала акушерка, и Мельберг почувствовал, что лицо его расплылось в улыбке.

Никогда ничего подобного… черт подери, никогда ничего подобного он не испытывал.

Ребенок, очевидно, завершил первую в своей жизни трапезу. Его аккуратно помыли и завернули в одеяльце. Юханна с трудом приподнялась и села, с обожанием глядя на новорожденного. Мельберг положил ей под спину подушку, она перевела глаза на Бертиля и сказала:

— Спасибо тебе. Я ни за что бы не справилась одна.

Мельберг кивнул. К горлу подкатил ком, который мешал ему говорить, и он пытался его проглотить.

— Хочешь его подержать?

Он опять кивнул и подставил руки. Юханна передала ему малыша, показав, как поддерживать головку. Это было странное чувство — держать в руках это крошечное, новенькое тельце. Он смотрел на красное личико, а комок в горле все рос и рос… Мельберг взглянул в глаза мальчику, и его словно ударила молния — он понял, что безнадежно, отчаянно влюблен.

~~~

Фьельбака, 1945 год

Ханс улыбнулся сам себе. Улыбаться было вроде и нечему, но он все равно улыбнулся. Конечно, поначалу будет трудно. Многие будут ругаться, излагать свою точку зрения, говорить о грехе и всем таком прочем. Но когда все уляжется, они могут начать строить жизнь, все вместе — Эльси, он и ребенок. И как ему было не улыбаться?

Но улыбка истаяла сама собой, когда он начинал думать, что ему предстоит. Это будет не так легко. В глубине души он ничего так не желал, как забыть все прежнее, остаться здесь и притвориться, что никакой другой жизни и не было. Он ничего так не желал, как начать новую жизнь, с чистого листа. Эта новая жизнь началась с того момента, когда он тайно прокрался на баржу отца Эльси.

Но теперь война кончилась, и это все меняло. Он не мог сделать шаг вперед, не сделав сначала шаг назад. Прежде всего, из-за матери. Он должен был убедиться, что с ней все в порядке, рассказать ей, что он жив и нашел себе новый дом.

Он пододвинул к себе сумку и начал укладывать вещи. Вещей было совсем мало — он рассчитывал вернуться самое большее через два-три дня. Ну, через неделю. О большем сроке он даже и думать не хотел — как он мог оставить Эльси надолго? Она стала частью его жизни, он не допускал даже мысли о долгой разлуке. Только эта поездка — и все. На всю жизнь вместе. Каждую ночь они будут вместе засыпать и просыпаться в объятиях друг друга, ни от кого не скрываясь. Он ей сказал, что будет просить специальное разрешение на брак — так он и сделает. Если они получат такое разрешение, можно будет пожениться еще до родов.

Интересно, кто у них будет? Девочка с мягкой улыбкой Эльси? Или мальчик с такими же, как у него, светлыми волнистыми волосами?

Ханс вытащил из комода свитер и вздрогнул — на пол с глухим стуком упал небольшой сверток. Он быстро нагнулся, поднял его, развернул льняную тряпку и положил орден на ладонь. Железный крест — награда, полученная отцом еще в первые годы войны. Ханс просто-напросто украл его. Это был символ и напоминание о том, от чего он бежал. К тому же орден мог пригодиться, если бы немцы его схватили еще до того, как он попал в Швецию. Конечно, надо было его выкинуть — если кто-то вздумает рыться в Хансовых вещах, тайна будет раскрыта.

Но он не мог от избавиться от Железного креста. От памяти избавиться невозможно.

Ханс нисколько не грустил об отце. Наоборот, ему больше всего хотелось никогда не встречаться с этим человеком. Отец олицетворял все, что он ненавидел… А сам Ханс! Как он мог быть таким слабым, безвольным, как он мог так покорно склониться перед чужой волей, совершать поступки, которые и сейчас еще снились ему по ночам… Но он сумел. Он сумел порвать эти узы.

Ханс сел на постель и сжал орден так, что он врезался в ладонь. Нет, он не хотел бы увидеться с отцом. Скорее всего, судьба покарала его. Заслуженно покарала. Но мать… Мать он обязан найти. Она-то никак не заслужила той постоянной тревоги, на которую он ее обрек. Она даже не знает, жив ли сын. Он должен найти ее, поговорить с ней, рассказать про Эльси и про ребенка. Может быть, ему даже удастся уговорить ее приехать в Швецию и жить с ними, возиться с внуком или внучкой. Эльси наверняка не будет возражать. Он даже был уверен, что они с матерью подружатся.

Он встал и, подумав, положил орден на место. Пусть лежит. Пусть напоминает ему о его слабости и трусости. Он уже не тот мальчик, который слепо подчинялся отцу. Для Эльси и ребенка он муж и отец. Мужчина.

Ханс застегнул сумку и огляделся. В этой комнатке он испытал столько счастья, сколько не выпало ему за всю жизнь. Даже в детстве. Поезд отправляется через два часа. Оставалось только одно — он должен поговорить кое с кем.

Ханс вышел и захлопнул дверь. Этот звук заставил его вздрогнуть — внезапно появилось какое-то неприятное предчувствие. Он тряхнул головой — ерунда. Через неделю он вернется.

~~~

Эрика не захотела, чтобы Патрик поехал с ней в Гётеборг. Она должна сделать это сама.

Постояла перед дверью, потом сделала над собой усилие и нажала кнопку звонка.

Мерта посмотрела на нее с нескрываемым удивлением. Потом улыбнулась и пригласила в квартиру.

— Извините, что беспокою, — сказала Эрика. У нее мгновенно пересохло горло. — Надо было, конечно, сначала позвонить, но…

— Ничего страшного. — Мерта опять улыбнулась. — В моем возрасте радуешься каждому гостю. Проходите, проходите.

Они прошли в гостиную и присели на диван. Эрика лихорадочно придумывала, с чего бы начать разговор, но Мерта ее опередила.

— Удалось вам что-то узнать насчет того убийства? Жаль, что мы ничем не могли вам помочь, но я уже говорила — ничего не понимаю во всех этих экономических хитростях.

— Я знаю, для чего посылались эти деньги. Вернее, для кого, — с бьющимся сердцем сказала Эрика.

Мерта непонимающе уставилась на нее.

— В ноябре сорок шестого года моя мать родила сына. Ей было тогда шестнадцать лет, и мальчика забрали для усыновления, — медленно и тихо, не сводя глаз со старушки, сказала Эрика. — Она родила его дома у тетки, сестры моей бабушки, в Бурленге. И я почти уверена, что убитый, Эрик Франкель, переводил деньги вашему мужу для этого ребенка.

В гостиной повисла долгая и тяжелая тишина.

— У меня была такая мысль, — наконец сказала Мерта, опустив голову. — Но Вильгельм никогда мне об этом не говорил… А может быть, я и не хотела этого знать. Он всегда был нашим мальчиком… Пусть это звучит жестоко, я никогда не думала о его матери. Он был наш, мой и Вильгельма, и любили мы его, как своего собственного сына, хотя родила его не я. Мы очень хотели ребенка… пытались… а он был как дар свыше.

— А он знает…

— Что был усыновлен? Да, мы от него ничего не скрывали. Но, честно говоря, мне кажется, он никогда особенно об этом не задумывался. Мы же стали ему родителями, семьей… Мы несколько раз говорили с Вильгельмом: а что мы будем делать, если он захочет увидеть своих… биологических родителей? Но до этого так и не дошло. Как говорят, у каждого дня свои заботы… В общем, Йоран не стремился найти свою мать…

— Мне он нравится. — Эрика чуть не перебила Мерту.

Она пыталась привыкнуть к мысли, что седеющий мужчина, с которым она недавно встречалась, — ее брат. Ее и Анны, поправила она себя.

— И вы ему понравились. — Морщинистое лицо Мерты просияло улыбкой. — И вы знаете, я подсознательно почувствовала, что вы чем-то похожи. Не знаю… глаза… что-то вокруг глаз… в общем, некоторые черты у вас похожи.

— И, по-вашему, как он примет известие, что… — Эрика не решилась закончить.

— В детстве он всегда ныл, что у него нет ни сестрички, ни братика, так что я почти уверена: Йоран очень обрадуется, что у него есть младшая сестра. — Мерта улыбалась, уже немного придя в себя после первоначального потрясения.

— Две сестры. Мама родила двух девочек. Меня и Анну, младшую.

— Две сестры… — эхом отозвалась Мерта, невольно копируя интонацию Эрики. — Жизнь всегда преподносит сюрпризы. Даже и в моем возрасте… — Она вдруг перестала улыбаться и просительно посмотрела на гостью. — А вы не могли бы рассказать немного о вашей… вашей и его матери?

— Конечно.

Эрика рассказала об обстоятельствах, вынудивших Эльси отдать ребенка. Она говорила долго, почти час, стараясь, чтобы старушка, которая любовно вырастила и воспитала этого ребенка, поняла, в каком отчаянном положении оказалась влюбленная шестнадцатилетняя девочка.

Послышался звук открываемой двери и веселый голос:

— Привет, мама! У тебя гости?

Эрика посмотрела на Мерту, и та едва заметно кивнула. Время тайн прошло.

Через четыре часа их понемногу начала охватывать паника. Они сидели, как кроты, в совершенно темном подвале, и ровным счетом ничего не могли сделать. Глаза понемногу адаптировались к темноте, они различали контуры предметов, но не более.

— Да… Я представляла себе все несколько по-другому… — вздохнула Паула. — Как ты думаешь, когда они объявят нас в розыск? — мрачно пошутила она, но не удержалась и снова вздохнула.

Мартин, который все же сделал пару попыток вышибить дверь, сидел и молча потирал ушибленное плечо. Наверняка будет огромный синяк.

— Несомненно, он уже далеко, — безнадежно протянула Паула.

— Да… Похоже на то.

— Черт подери… Что у него здесь хранится? — На полках вдоль стен она смутно различала контуры каких-то бесчисленных предметов.

— Наверняка вещи Эрика. Он же коллекционер.

— Но ведь эти нацистские реликвии стоят, должно быть, целое состояние.

— Еще бы! Когда начинаешь собирать с юности, под конец скапливается черт-те что.

— А как ты думаешь, почему он это сделал? Какой у него был мотив?