Глава 8. В последнее время Эндер не дает нам покоя

ЧУДЕСА

В последнее время Эндер не дает нам покоя. Все время талдычит он нам, что мы обязаны найти какой-нибудь способ путешествовать быстрее скорости света.

Ты же говорила, что такое невозможно.

Мы так считаем. Так считают ученые людей. Только Эндер утверждает, что раз анзибли переносят информацию, то должен быть возможен и перенос материи с той же скоростью. Понятно, что это бессмыслица. Между информацией и физической реальностью нет никакого сравнения.

А почему же его так волнует передвижение со скоростью быстрее света?

Ведь дурацкая идея, правда? Добраться куда-либо еще раньше своего изображения. Это все равно, что пройти через зеркало, чтобы встретиться с самим собой на другой стороне.

Эндер и Корнерой частенько беседовали об этом. Я сам их слыхал. Эндер предполагает, что, возможно, материя и энергия состоят исключительно из информации. Физическая реальность — это ничто иное как известия, которыми обмениваются между собою филоты.

И что на это Корнерой?

Он утверждает, что Эндер наполовину прав. Корнерой считает, что физическая реальность — это и вправду известие… и известием этим является вопрос, который филоты безустанно задают Богу.

Что же это за вопрос?

Всего лишь одно слово: Зачем?

И как отвечает им Бог?

Жизнью. Корнерой утверждает, что жизнь — это способ, с помощью которого Бог указует цель Вселенной.

Вся семья вышла приветствовать возвращающегося на Лузитанию Миро. Ведь его же любили. Он тоже всех их любил, а после проведенного в космосе месяца уже успел по всем ним соскучиться. Он знал, по крайней мере, умом понимал, что этот месяц превратился для них в четверть века. Он уже приготовился к морщинам на лице мамы… даже Грего и Квара уже станут взрослыми людьми, старше тридцати лет. Он не мог предусмотреть, во всяком случае, не почувствовал того, что они сделаются чужими. Нет, даже хуже. Чужими, которые жалели его, считали, будто прекрасно его знают, и глядели как на пацана. Все были старше его. Все… И все были моложе, поскольку боль и утрата не коснулись их так, как его самого.

Эла, как и всегда, оказалась самой лучшей — обняла его и расцеловала.

— Рядом с тобой я чувствую себя более смертной, — сказала она. — Но я рада, что вижу тебя молодым.

У нее, по крайней мере, хватило отваги признать, что между ними имеется барьер, хотя и притворялась, что этим барьером стал возраст. Да, так, Миро вернулся точно таким, каким его запомнили… во всяком случае, внешне. Давным-давно потерявшийся брат, возвращенный теперь из мертвых; упырь, что прибыл сюда для преследования семьи; вечно молодой. Но истинным барьером для всех было то, как Миро двигался. Как разговаривал.

Все явно уже позабыли, что он калека, и тело его не реагирует на приказы поврежденного мозга. Неуклюжие шаги, с трудом понимаемый язык… их память давно уже ликвидировала эти неприятные факты, и теперь все вспоминали его таким, каким он был до аварии. В конце концов, они ведь видели его калекой всего несколько месяцев, пока он не отправился в сжимающее время путешествие. О неприятностях забыть легко и помнить Миро, которого они все знали столько лет. Сильным, здоровым, единственным, который был способен противостоять человеку, которого называли отцом. Теперь же они не были способны скрыть своего испуга. Миро видел это в их сомнении, неуверенных взглядах, попытках игнорировать факт, что он ходит медленно, и что так трудно понять то, о чем он говорит.

Миро чувствовал их нетерпение. А через несколько минут заметил, что по крайней мере некоторые пытаются уйти. Ведь столько еще работы… На ужине встретимся. Все были настолько ошарашены, что предпочитали сбежать, а потом уже потихоньку привыкать к этому вернувшемуся Миро. А может и продумать, как в будущем избегать его. Грего и Квара были хуже всех, им больше всех хотелось уйти. Вот это кольнуло больнее всего… когда-то они его чуть ли не обожествляли. Естественно, Миро понимал, что именно потому им так трудно согласиться с появившимся перед ними братом калекой. Их представление о Миро было наиболее наивным, следовательно — и шок самым сильным.

— Мы думали о торжественном ужине, — сообщила Эла. — Маме очень хотелось этого, только я подумала, что лучше немножко обождать. Дать тебе чуточку времени.

— Надеюсь, что вы все эти годы не ждали меня с ужином, — ответил на это Миро.

По-видимому, только лишь Эла и Валентина поняли, что Миро шутит. Лишь они отреагировали естественно — тихим смехом. А остальные… возможно они не поняли ни слова.

Они стояли в высокой траве возле посадочной площадки — вся семья. Маме уже больше шестидесяти, с серо-стальными волосами, с лицом, как всегда стянутым в выражении собранности. Но теперь это же выражение глубоко вошло в морщины на лбу, в черточки возле губ. Шея сделалась ужасной. Миро неожиданно пришло в голову, что когда-нибудь она умрет. Нет, не в ближайшие тридцать или сорок лет, но когда-нибудь. Но вот приходило ли ему хоть однажды, насколько красивой женщиной она была? Ему казалось, что супружество с Говорящим за Мертвых каким-то образом успокоит ее, возродит. И, возможно, Эндрю Виггин и вправду сделал ее молодой духом. Но вот тело поддалось действию времени. Мать была старой.

Эла, сорокалетняя… Рядом с нею не было мужа, хотя, возможно, замуж она и вышла, а тот просто не пришел. Но, скорее всего, нет. Или она вступила в брак со своей собственной работой? Могло показаться, что она и в самом деле рада его видеть, хотя ей и не удавалось скрыть озабоченности и сочувствия. Но неужели она и на самом деле ожидала, что брат излечится за этот месяц путешествия со скоростью света? Неужто рассчитывала на то, что он выйдет из космического парома пружинистым шагом, сильный и смелый, словно космический бог из чьего-то романа?

Квимо в облачении священника… Джейн говорила, что младший брат сделался великим миссионером. Он уже окрестил более десятка лесов pequeninos и, согласно полномочиям, данным ему епископом Перегрино, помазал избранных свинксов в священники, чтобы те уделяли священные таинства собственному народу. Эти же крестили всех свинксов, выходящих из материнских деревьев, всех малых матерей перед смертью, всех стерильных жен, которые заботились о маленьких матерях и молодняке, всех братьев, ищущих славной смерти и все деревья. Но только братья и жены могли принимать причастие. Что же касается брака, то трудно подумать о каком-нибудь осмысленном ритуале между отцовским деревом и слепыми, неразумными червями, которые с ним копулируют. Тем не менее, Миро видел в глазах Квимо некий вид возбуждения, отблеск мудро используемой силы. Квимо, единственный из семейства Рибейра, всю свою жизнь знал, чего ему хочется делать. Он и теперь делал это. Ему было плевать на теологические проблемы — он сделался святым Павлом свинксов, и это наполняло его радостью. Ты служил Богу, братишка, и Бог сделал тебя своим слугой.

Ольгадо стоял с блестящими глазами, обнимая рукой красивую женщину. Их окружало шестеро детей; самый младший всего лишь ползал, старший уже был подростком. Хотя глаза у всех детей были здоровыми, но от отца они переняли одинаковое, безразличное выражение. Они не видели, а только… наблюдали. Миро был обеспокоен мыслью, что Ольгадо, возможно, породил семейство наблюдателей, ходячих регистраторов, которые воспринимают опыт, чтобы впоследствии его только лишь воспроизвести. Но никогда до конца не увлекаются делом.

Но нет, наверняка это только так кажется. В присутствии Ольгадо Миро всегда чувствовал себя не в своей тарелке, и все подобие детей с отцом тоже будило его беспокойство. Мать у них была очень красива. Ей наверняка еще нет сорока. Сколько же ей было, когда она выходила за Ольгадо? Что же это за женщина, раз приняла мужчину с искусственными глазами? Не случалось ли так, что Ольгадо записывал их сближения, а впоследствии воспроизводил картины того, как выглядела она в его глазах?

И сразу же Миро устыдился собственных мыслей. Неужто только лишь об одном может он думать, видя Ольгадо: о его физическом недостатке? Ведь я же знаю его столько лет. Как же я сам могу требовать, чтобы, глядя на меня, они видели нечто иное?

Нет, улет был прекрасной идеей. Я рад, что Эндрю Виггин предложил мне это сделать. Вот только возвращаться смысла не имело. Что я тут делаю?

Чуть ли не вопреки себе Миро обернулся и поглядел на Валентину. Та улыбнулась ему, обняла рукой и прижала к себе.

— Все не так уж и плохо, — сказала она.

Не так плохо, как что?

— Ко мне на встречу вышел только брат, — объяснила она. — Тебя же встречает вся семья.

— Это правда.

И вот только теперь отозвалась Джейн; в ее голосе слышалась издевка:

— Не вся.

Заткнись, беззвучно приказал ей Миро.

— Только один брат? — спросил Эндрю Виггин. — Только я?

Говорящий за Мертвых подошел и обнял сестру. Неужто Миро и у него заметил неуверенность? Разве возможно такое, чтобы Валентина и Эндрю Виггин чувствовали себя не в своей тарелке? Ведь это же смешно. Твердая, словно сталь, Валентина — ведь это же она была Демосфеном — и Виггин, ворвавшийся в их жизни и перестроивший всю семью даже без малейшего d? licen? a. Испытывали ли они робость? Или уже были чужими друг другу?

— Ты ужасно постарела, — заявил Эндрю. — Худая как палка. Разве не мог тебя Якт кормить получше?

— А Новинья что, тоже не умеет готовить? — парировала Валентина. — К тому же ты выглядишь более глупым, чем когда либо. Я прибыла сюда в самую пору, чтобы стать свидетелем твоей полнейшей умственной деградации.

— А я тут считал, будто ты прибыла спасать мир.

— Вселенную. Но вначале — тебя.

Валентина вновь обняла Миро, а второй рукой — брата, после чего обратилась к собравшимся:

— Нас тут очень много, только мне кажется, что я знаю всех. Надеюсь, что вскоре вы приметете всех.

С каким изяществом… Как легко ей удавалось сделать так, чтобы люди почувствовали себя свободнее. Она управляла ими. Точно так же, как и Эндрю Виггин. Он научил ее этому, или она его? А может это была их семейная черта? В конце концов, Питер был величайшим манипулятором всех времен, он был Гегемоном. Что за семья! Такая же странная, как и моя. Вот только их семья необычна в связи с гениальностью, а моя — в связи с болью, которую мы делили столько лет, в связи с деформациями наших душ. А я из всех них самый странный, самый ущербный. Эндрю Виггин прибыл, чтобы лечить нашу раздвоенность, и ему это удалось. Вот только все эти внутренние раны… можно ли вылечить их?

— Может устроим пикник? — спросил Миро.

На сей раз рассмеялись все. Ну как это возможно? Неужели сейчас это я позволил им расслабиться? Благодаря мне, все пошло как по маслу? Я помог всем притвориться, что они радуются моему возвращению, что они знают, кто я такой?

— Она хотела прийти, — сообщила Джейн на ухо Миро.

Заткнись, повторил он. И так мне не хотелось видеть ее.

— Но попозже она встретится с тобой.

Нет.

— Она вышла замуж. У нее четверо детей.

Для меня это уже не имеет никакого значения.

— Вот уже несколько лет она не зовет тебя во сне.

А я думал, что ты дружишь со мной.

— Я и не отрицаю этого. Просто я могу читать в твоих мыслях.

Ты старая бабища, только и способная совать свой нос, куда не следует, и ничего ты читать не можешь.

— Она придет к тебе завтра утром. В дом твоей матери.

Меня там не будет.

— Тебе кажется, что тебе удастся сбежать от всего этого?

Разговаривая с Джейн, Миро не слыхал, что говорят окружающие, но это было совершенно неважно. Муж и дети Валентины вышли из корабля, и теперь она их всех представляла по очереди. Прежде всего, конечно же, дяде. Миро был изумлен, с каким почтением те обращались к Эндрю. А ведь они знали, кто он такой. Эндер Ксеноубийца, это понятно, но ведь и Говорящий за Мертвых, тот самый, кто написал «Королеву Улья» и «Гегемона». Теперь-то это было известно и самому Миро, но когда он встретил Эндрю Виггина впервые, то приветствовал его как врага… тогда это был всего лишь бродячий говорящий за мертвых, жрец гуманистической религии, решивший перелицевать семью Миро. И сделал это. Мне, по-видимому, повезло больше, чем им, пришло в голову Миро. Я узнал его как человека еще до того, как мне стало известно, что это величайшая историческая личность. Они же, наверняка, как я его так и не узнают.

Только на самом деле, я ведь его тоже совсем не знаю. Никого не знаю, и меня тоже не знают. Мы тратим жизни на догадки того, что происходит в умах других людей. Когда же удачно угадываем, нам кажется, будто «понимаем». Чушь. Даже сидящая за компьютером обезьяна может иногда выстучать правильное слово.

Вы не знаете меня, беззвучно выкрикнул он. Никто из вас.. И уж меньше всего, та дотошная бабенка, что живет у меня в ухе. Слыхала?

— Все эти пискливые стоны? … Как же я могла их не слыхать?

Эндрю укладывал багаж в машину. Места оставалось только на пару пассажиров.

— Миро, проедешься со мной и Новиньей?

Не успел парень ответить, как Валентина схватила его под руку.

— Не надо ехать, — сказала она. — Пройдешься пешком, вместе со мной и Яктом. Мы так долго были закрыты на корабле.

— Чудесно, — буркнул Эндрю. — Мать не видела его целых двадцать пять лет, но ты обязательно желаешь взять его на прогулку. Ты у нас воплощение такта.

Эндрю с Валентиной поддерживали тот самый подтрунивающий тон, который приняли с самого начала. Что бы Миро не решил, они, со смешками, представят это как выбор, сделанный парочкой Виггинов. И ему не придется сказать: мне нужно ехать, потому что я калека. И у него не будет повода, чтобы испытывать чувство оскорбления, ибо кто-то пожелал отнестись к нему исключительным образом. Все это они провели настолько естественно, что Миро даже пришло в голову, а не договорились ли они об этом заранее. Но, возможно, им и не нужно было оговаривать подобные вещи. Быть может, они провели вместе столько лет, что без особых размышлений уже знали, что делать для смягчения трудных ситуаций. Словно актеры, которые столь часто играли одну и ту же роль, что теперь способны импровизировать без малейшего усилия.

— Я пройдусь, — ответил Миро. — И пойду окружной дорогой. А вы идите вперед.

Новинья с Элой пытались было протестовать. Миро заметил, как Эндрю положил руку на плечо матери. Квимо обнял Элу, успокаивая ее.

— Иди прямо домой, — сказала Эла. — Как бы долго это не продолжалось, возвращайся домой.

— А куда же еще? — спросил Миро.

* * *

Валентина и не знала, что ей думать об Эндере. Всего лишь второй день находилась она на Лузитании, но уже знала, что здесь что-то не в порядке. Понятно, у Эндера могли быть причины для беспокойства и озабоченности. Он рассказал сестре о проблемах ксенобиологов с десколадой, про конфликт между Кварой и Грего. А ведь имелся еще и Лузитанский флот — смерть, грозящая с любой стороны неба. Только Эндер за все эти годы пребывания Говорящим за Мертвых сталкивался с множеством конфликтов и проблем. Он храбро бросался в гущу национальных и семейных, общественных и личных хлопот. Он старался все их понять, а уж потом — очистить и излечить сердечные раны. Только никогда он не реагировал на все это так, как сейчас.

А может и реагировал. Один раз.

Еще в детстве, когда Эндера готовили в командующие флота, высланного против всем планетам жукеров, на какое-то время его вновь привезли на Землю. Впоследствии оказалось, что это было затишье перед бурей. Эндер расстался с Валентиной, когда ему было пять лет. Все это время им не разрешалось обменяться хотя бы одним-единственным неподцензурным письмом. А потом политика неожиданно переменилась, и Валентину привезли к мальчику. Тогда он жил в огромной усадьбе неподалеку от их родного города и проводил дни в бездеятельности, плавая или — чаще всего — бесцельно дрейфуя на плоту по частному озеру.

Поначалу Валентине показалось, что ничего и не произошло. Она просто радовалась, что снова видит брата. Но потом она быстро поняла, что здесь не все в порядке. Вот только в то время она знала его не столь хорошо, как теперь, к тому же, они не виделись практически половину его жизни. Но ей удалось заметить, что он не должен быть таким озабоченным… Впрочем, не так. Он даже не был озабоченным. Его как раз ничего и не заботило. Он совершенно отстранился от мира. А вот она должна была их объединить. Позвать его обратно и указать место в паутине человечества.

Ей удалось это сделать, так что брат смог вернуться в пространство и командовать флотом, который полностью уничтожил жукеров. И с того дня его связь с человечеством казалось совершенно прочной..

А вот теперь она вновь рассталась с ним на половину жизни. Двадцать пять лет для нее, тридцать — для него. И вновь он казался пребывающим в абсолютной изоляции. Валентина наблюдала за братом, когда они ехали с Миро и Пликт, скользя над бесконечными прериями травы капим.

— Мы будто лодка в океане, — сказал Эндер.

— Не совсем так, — ответила она, вспоминая, как Якт в первый раз взял ее на одну из небольших лодок, расставляющих сети. Трехметровые волны высоко поднимали их, чтобы тут же сбросить в пропасть. На громадных катерах, со всеми удобствами располагавшихся на водной поверхности, эти волны едва-едва качали их. А вот в маленькой лодчонке дух буквально спирало. Валентине пришлось сползти на палубу и изо всех сил держаться за носовую банку, чтобы иметь хоть какую-то возможность вздохнуть. Так что не было никакого сравнения между колышащимся, беспокойным океаном и этой недвижной травянистой равниной.

Хотя, с другой стороны, какое-то сравнение быть и могло. Для Эндера. Возможно, глядя на эти километры травы, он видел в ней затаившийся вирус десколады, адаптирующийся, чтобы уничтожить людей и все сопровождавшие их виды. Вполне возможно, что для него прерия и была покрыта волнами, родившимися от резких сотрясений, и была она столь же опасной, как и океан.

Моряки смеялись над ней, но без следа издевки, а ласково, как родители, которые смеются над безосновательными страхами собственного ребенка.

— Здешнее море — это так, мелочевка, — говорили они. — Тебе следовало бы испытать это с двадцатиметровыми волнами.

Внешне Эндер был спокоен, как и моряки во время того плавания. Спокойный, отключившийся. Он обращался к ней, к Миро и молчаливой Пликт, но в то же время что-то скрывал. Неужто между ним и Новиньей случилось что-то нехорошее? Валентина не видала их вместе достаточно долго, чтобы различать, что для них естественно, а что вызывает напряженность. Но наверняка явных конфликтов ей заметить не удалось. Поэтому, возможно, проблемой Эндера была стена, растущая между ним и населением Милагре? Вот это уже правдоподобно. Валентина хорошо помнила, с каким трудом восприняли ее на Трондхейме, хотя там она была женой человека, имеющим огромный престиж. Сколь же сложно было это для Эндера, женатого на женщине, которая уже ранее изолировалась от остальных жителей? Излечение людей не было столь полным, как могло показаться.

Нет, невозможно. Когда сегодня утром Валентина беседовала с бургомистром Ковано Зельхезо и пожилым епископом Перегрино, те проявляли к Эндеру искреннюю симпатию. Валентина принимала участие во многих встречах такого рода, чтобы не отличить формальной вежливости и политического притворства от настоящей дружбы.. Если Эндер и чувствовал себя изолированным от этих людей, то их вины в этом не было.

Я доискиваюсь непонятно чего, подумала Валентина. Если Эндер и кажется отстраненным, то лишь потому, что мы слишком давно расстались. А может он чувствует себя не по себе из-за этого разозленного юноши, Миро. А может это Пликт и ее молчаливый, холодный культ Эндера Виггина стал причиной того, что он предпочитает выдерживать дистанцию. Не исключено, что причиной стало и мое упорство в желании увидеть королеву улья еще сегодня, немедленно, перед разговором с предводителями свинксов. Нет никакого смысла искать причины его отстраненности так далеко.

Город королевы улья они распознали по дымовой туче.

— Ископаемое топливо, — объяснил Эндер. — Она использует его с ужасающей скоростью. В обычных условиях она бы не стала делать этого; королевы ульев с огромной заботой относятся к собственным планетам. Они не любят подобной растраты и смрада. Но в последнее время она очень спешит, и Человек утверждает, что ей позволили сжигать и загрязнять столько, сколько это будет необходимо.

— Необходимо для чего? — спросила Валентина.

— Человек не говорит, королева улья тоже. Но кое о чем я догадываюсь. Впрочем, вы и сами угадаете.

— Неужели свинксы рассчитывают на то, что с помощью королевы улья в течение всего одного поколения сделают скачок к полностью технической цивилизации?

— Скорее всего, нет. Для этого они слишком консервативны. Да, они хотят узнать все, что только возможно, но окружать себя машинами — для них это не главное. Не забывай, что деревья в лесу по собственной воле и без всякого принуждения поставляют им все необходимые орудия. То, что мы называем промышленностью, им кажется слишком грубым.

— Так что же? Откуда этот дым?

— Спроси у нее. Может быть с тобой она будет откровенна.

— Мы и вправду ее увидим? — заинтересовался Миро.

— Да, — заверил его Эндер. — Во всяком случае… очутимся в ее присутствии. Она даже сможет нас коснуться. Хотя… чем меньше увидим, тем лучше. Там, где она проживает, всегда царит темнота, разве что близится пора откладывать яички. Тогда она должна видеть, и работницы открывают тоннели, чтобы впустить свет.

— У них нет искусственного освещения? — удивился Миро.

— Они никогда им не пользовались. Даже на кораблях, которые добрались до нашей Солнечной Системы во время Войн с Жукерами. Тепло они воспринимают так, как мы видим свет. Любой источник тепла для них является видимым. Мне кажется, что они даже могут составлять свои тепловые источники в узоры, которые можно интерпретировать только эстетически. Термическая живопись.

— Тогда, зачем им сет при откладывании яичек? — спросила Валентина.

— Я бы усомнился назвать это ритуалом. Королева улья питает презрение к человеческим религиям… Скажем, это их генетическое наследие. Без солнечного света не будет и яичек.

А через мгновение они уже очутились в городе жукеров.

Валентина не была потрясена увиденным. В молодости она с Эндером была на первой колонизированной планете Ров, первоначально принадлежавшей миру жукеров. Но она понимала, что для Пликт и Миро вид будет странным и чужим. Но даже и она сама испытала возвращение той самой, давней дезориентации. Хотя, это совершенно не означало, будто город каким-то очевидным образом и вправду был необычным. Здесь стояли дома, в большинстве своем низенькие, но построенные по тем же структурным принципам, что и у людей. Необычность же возникала из небрежности их расстановки. Здесь не было ни дорог, ни улиц, и строения не достигали одной и той же высоты. Некоторые были всего лишь уложенной на земле крышей, другие же поднимались довольно-таки высоко. Краску использовали только лишь в качестве защитного слоя; никаких украшений Валентина не заметила. Эндер, правда, намекал на то, что для эстетических целей жукеры могут использовать тепло. И наверняка ничего иного они не использовали.

— Это совершенно не имеет смысла, — заметил Миро.

— Не имеет, если стоишь снаружи, — согласилась с ним Валентина, вспоминая Ров. — Но если путешествовать по тоннелям, ты бы понял, что под землей все получает совершенно иное значение. Они проходят вдоль естественных щелей и фактуры камня. Геология обладает определенным ритмом, и жукеры его воспринимают. — А вот эти, высокие строения?

— Снизу барьером является поверхность грунтовых вод. Если им нужно чего-нибудь повыше, тогда им приходится строить вверх.

— Но что может требовать таких высоких строений?

— НЕ знаю, — призналась Валентина.

Они как раз проходили мимо здания, выросшего как минимум на три сотни метров. Рядом с ним они увидали более десятка других.

И тут заговорила Пликт — впервые за время их поездки:

— Ракеты, — сказала она.

Валентина отметила, что Эндер легонько улыбнулся и кивает головой. Выходит, Пликт подтвердила его собственные подозрения.

— Но зачем? — удивился Миро.

— Естественно, чтобы полететь в космос, хотелось ответить ему Валентине. Только это не было бы честным: Миро никогда не жил в мире, который пытается впервые вырваться в космос. Для него отлет с планеты означал путешествие на челноке к орбитальной станции. Только вот челнок Лузитании не был пригоден для транспортировки материалов, служащих для постройки ракет. Но, даже если бы все обстояло и так, королева улья предпочитала не просить помощи у людей.

— Что же она строит? Космическую станцию?

— По-видимому, так, — подтвердил Эндер. — Но столько ракет для транспортировки материалов, причем таких огромных… Мне кажется, что она планирует построить их одним махом. И наверняка станет использовать те же самые корпуса. Как ты считаешь, сколько они огут нести?

Валентина уже собралась было с неохотой ответить: а откуда мне знать. И вдруг до нее дошло, что брат обращался не к ней. Поскольку практически мгновенно сам же и отвечал на собственные вопросы. Это значило, что он должен был спрашивать у компьютера в собственном ухе. Нет, не у «компьютера». У Джейн. Он спрашивал у Джейн. Валентине до сих пор трудно было привыкнуть к тому, что, хотя в машине сидит четыре человека, их все равно пять. Эта ятая особа слушала и смотрела через камни, которые носили Эндер и Миро.

— Она может произвести все одновременно, — подтвердил Эндер. — Более того, принимая во внимание количество выпущенного дыма, королева извлекла такое количество металла, которое достаточно для постройки не только космической станции, но и двух небольших кораблей дальнего радиуса действия. Того типа, что был у первой экспедиции жукеров. Это их версия колонизационного космического корабля.

— До того, как прибудет флот, — закончила Валентина. Она сразу же обо всем догадалась. Королева улья приготовилась к эмиграции. Она не хотела, чтобы, когда сюда прибудет Малый Доктор, ее раса вновь попала в ловушку одной планеты.

— Проблему ты поняла, — сказал на это Эндер. — Нам она о своих намерениях ничего не говорит, посему приходится полагаться только лишь на наблюдениях Джейн и собственных домыслах. Только вот мои выводы не рисуют слишком уж прекрасной картины.

— А что в том плохого, если жукеры полетят в космос? — удивилась Валентина.

— Не только жукеры, — вмешался Миро.

Валентина произвела следующий ассоциативный ход. Вот почему pequeninos согласились на такие загрязнения среды. Вот почему королева с самого начала запланировала строить два корабля.

— Один корабль для жукеров, второй для свинксов…

— Да, таковы их намерения, — согласился Эндер. — Только я вижу это несколько иначе: два корабля для десколады.

— Nossa Senhora, — прошептал Миро.

Холодный пот прошиб Валентину. Одно дело, когда королева улья пытается спасти свой вид. И совсем другое дело, если она желает понести в другие миры смертоносный, адаптирующийся вирус.

— Теперь ты понимаешь мое положение, — буркнул Эндер. — Теперь тебе понятно, почему я не желаю открыто признать, что здесь творится.

— Но ведь мы и так не смогли бы ее удержать, правда?

— Мы могли бы предупредить флот Конгресса, — подсказал Миро.

Это правда. Десятки тяжеловооруженных кораблей, приближающихся к Лузитании со всех сторон… Если бы им сообщили о двух покидающих планету космолетах, если бы им были известны их начальные траектории, то их можно было бы перехватить, Уничтожить.

— Ты не можешь… — прошептала Валентина.

— Я не могу их остановить, равно как и не могу позволить им улететь. Задержать их — это значит рисковать уничтожением свинксов и жукеров одновременно. Выпустить же их — это рисковать уничтожением всего человечества.

— Ты должен переговорить с ними. Вы должны достигнуть понимания.

— И чего оно стоит? — вздохнул Эндер. — Мы же не говорим с ними от имени всего человечества. Если бы мы начали угрожать, королева улья просто-напросто уничтожит наши спутники и, скорее всего, наш анзибль. Впрочем, она это может сделать и так, на всякий случай.

— И вот тогда мы будем по-настоящему отрезаны, — заметил Миро.

— От всего, — добавил Эндер.

Только через какое-то время Валентина догадалась, что оба думают о Джейн. Без анзибля та уже не сможет с ними общаться. А без спутников вокруг Лузитании глаза Джейн ослепнут.

— Ничего не понимаю, Эндер, — призналась Валентина. — Неужели королева улья сделалась нашим врагом?

— В том-то и вопрос, правда? Вся эта проблема с воскрешением расы. Теперь, когда она обрела свободу, когда уже не лежит, окутанная в коконе в сумке под моей кроватью, королева улья будет защищать интересы собственного вида… так, как сама это понимает.

— Но ведь невозможно, чтобы снова вспыхнула война между жукерами и людьми.

— Если бы флот Конгресса не летел к Лузитании, эта проблема вообще бы не возникла.

— Но ведь Джейн прервала для них связь, — напомнила Валентина. — Они теперь не могут принять приказ применить Малого Доктора.

— Пока что. Но, как ты считаешь, Валентина, почему Джейн рискнула собственной жизнью, чтобы заблокировать связь?

— Поскольку этот приказ уже был выслан.

— Звездный Конгресс отдал приказ об уничтожении планеты. Теперь же, когда Джейн проявила свое могущество, им тем более важно нас ликвидировать. Как только они найдут способ избавиться от Джейн, тут же ликвидируют и наш мир.

— Ты предупредил королеву улья?

— Еще нет. Только не знаю, сколько она сможет прочесть в моих мыслях, даже без моего на то желания. Я не слишком умею управлять этим средством связи.

Валентина положила ему руку на плечо.

— Так вот почему ты не хотел сюда приезжать? Чтобы она не узнала об истинной угрозе?

— Просто мне не хочется с ней встречаться, — вздохнул Эндер. — Поскольку я люблю ее и боюсь. Поскольку я не уверен, то ли мне следует помогать ей, то ли уничтожить ее. И поскольку, когда она уже вышлет эти корабли в космос, что может произойти в любой день, она отберет у нас всяческий шанс ее удержать. Она отберет у нас связь со всем остальным человечеством.

И еще, чего он не хотел говорить, она отрежет Эндера и Миро от Джейн.

— Лично я считаю, — заявила Валентина, — что с ней обязательно следует переговорить.

— Либо это, либо ее обязательно следует убить, — вмешался Миро.

— Теперь вы понимаете мои трудности.

Они молча продолжили свой путь.

Вход в тоннель королевы был домом, похожим на все остальные. Перед ним даже не стояла стража… Во время всей своей поездки они не заметили ни единого жукера. Валентина помнила, что во времена молодости, на их первой колонизированной планете, она пыталась представить, как выглядели города жукеров, когда были еще населены. Теперь она знала: именно так, как будто были совершенно мертвыми. Никаких жукеров, бегающих подобно муравьям в их муравейниках. Она знала, что где-то должны быть поля и сады, разводимые под открытым небом, но отсюда их увидеть не удавалось.

Почему же это вызвало у нее облегчение?

Она знала ответ на этот вопрос еще до того, как задала его. Детство она провела на Земле, во время Войн с Жукерами. Инсектоидальные пришельцы посещали ее сонные кошмары, возбуждали испуг у всех земных детей. Всего лишь горстка людей видела их в натуре, да и мало кто из них дожил до тех времен, когда сама она была ребенком. Даже на первой колонии с развалинами цивилизации жукеров не было обнаружен хотя бы одного засушенного тела. Все представления о них были рождены пугающими пропагандистскими видео.

И все же, разве не была она первым человеком, прочитавшим книгу Эндера, «Королеву Улья»? Не была первой после Эндера, которая стала думать о королеве улья как о личности, обладающей странной грацией и красотой?

Да, она поняла это первой, только какое это имеет значение? Все живущие сейчас люди вызревали в моральной вселенной, отчасти сформированной «Королевой Улья» и «Гегемоном». Она и Эндер единственные росли во время неустанной кампании ненависти. Так что, ничего удивительного, что сейчас, не видя жукеров, она испытывала иррациональное чувство облегчения. У Миро и Пликт первая встреча с королевой и работницами уже не вызовет такого эмоционального потрясения.

Я Демосфен, напомнила Валентина сама себе. Я теоретик, который убеждал, что жукеры — это рамены, чужие, которых мы можем понять и воспринять. Я обязана отбросить предрассудки собственного детства. В нужное время все человечество узнает о возрождении королевы улья. И стыдом было бы, если Демосфен оказался бы единственной особой, не способной увидать в ней рамена.

Эндер окружил низенькое строение.

— Это здесь, — объявил он.

Он остановил винт, и машина мягко упала на траву капим возле единственного входа. Двери были очень низкие — взрослому, чтобы войти, пришлось бы встать на четвереньки.

— Откуда ты знаешь? — удивился Миро.

— Потому что она так говорит, — объяснил Эндер.

— Джейн? — спросил Миро. Парень был удивлен, потому что ему самому Джейн ничего такого не говорила.

— Королева улья, — объяснила Валентина. — Она разговаривает непосредственно с разумом Эндера.

— Ничего себе фокус, — ухмыльнулся тот. — И я тоже смогу такому научиться?

— Посмотрим, — ответил на это Эндер. — Когда сам с ней встретишься..

Все выскочили из машины в высокую траву. Валентина заметила, что Эндер с Миро посматривают на Пликт. Понятно, их беспокоило, что девушка столь молчалива. А точнее, кажется столь молчаливой — Валентина знала ее весьма разговорчивой и даже красноречивой. Но она уже привыкла, что в некоторых обстоятельствах Пликт притворяется немой. Эндер с Миро впервые встретились с упрямым молчанием девушки, и это их смущало. И как раз в этом и заключалась основная причина такого поведения Пликт. Она считала, что люди более приоткрываются тогда, когда чем-то немного обеспокоены. А мало какие факторы так эффективно пробуждают неопределенное беспокойство, как компания особы, которая совершенно не отзывается.

В отношениях с чужими людьми Валентина не считала данный метод наиболее подходящим. Зато, в качестве учительницы, собственным молчанием Пликт заставляла учеников — детей Валентины — получше обдумать собственные идеи. Сама Валентина и Эндер возбуждали слушателей с помощью диалога, вопросов, аргументации. Пликт же заставляла учащихся играть роли противоположных сторон в дискуссии, чтобы они выдвигали теорию, а затем атаковали ее, чтобы при этом объяснить собственные непонятные моменты. Для большинства людей подобный метод не срабатывал. Но Пликт он удавался, поскольку, как выяснила Валентина, ее молчание совершенно не означало полного отсутствия коммуникации. Спокойный, всепроникающий взгляд сам по себе был красноречивым выражением скептицизма. Когда ученик встречался с подобным взглядом, он быстро поддавался собственной неуверенности. Всякое сомнение, которое до этого он отбрасывал или же просто игнорировал, теперь выплывала на поверхность, когда ученик пытался в глубинах самого себя открыть причины столь выразительного сомнения со стороны Пликт.

Самая старшая дочь Валентины, Сифтэ, называла такую одностороннюю дискуссию «глядением на Солнце». Теперь вот пришла очередь и Миро с Эндером ослепнуть в столкновении со всевидящим оком и молчащими устами. Валентине хотелось посмеяться над их беспокойством и даже утешить их. Но вместе с тем — дать Пликт легкий подзатыльник и указать на неподходящее поведение.

Вместо этого она подошла к стене и дернула двери. В них не было никакого замка, одна ручка, поэтому открылись без малейшего сопротивления. Валентина придержала их, а Эндер опустился на колени и прополз вовнутрь здания. За ним Пликт. Миро вздохнул и медленно опустился. Ползал он еще медленнее, чем ходил — каждое движение рукой или ногой он выполнял поочередно, как будто ему приходилось задумываться над тем, в какую сторону их передвинуть. Наконец и он исчез в отверстии. В конце концов и Валентина нагнулась и пошла на четвереньках. Она была самой маленькой, и ей не нужно было ползти.

Свет попадал вовнутрь только лишь через дверь. Помещение было абсолютно пустым, вместо пола — утоптанная земля. Только лишь когда глаза привыкли к темноте, Валентина заметила, что самое темное место здесь — это отверстие коридора, ведущего в глубину.

— В тоннелях нет никакого освещения, — предупредил Эндер. — Она сама будет меня направлять. Мы должны держаться за руки. Валентина, ты пойдешь последней. Согласна?

— А можно спускаться стоя? — задал вопрос Миро. Для него это и вправду было существенно.

— Да, — успокоил парня Эндер. — Именно потому она и выбрала это место.

Они схватились за руки: Пликт за Эндером, Миро между двумя женщинами. Эндер повел их всех на несколько ступеней вниз, в тоннель. Пол весьма круто уходил вниз, а совершеннейшая тьма пугала. Но, еще до того, как темнота сделалась абсолютной, Эндер приостановился.

— Чего мы ждем? — спросила у него Валентина.

— Нашего проводника.

Тот прибыл буквально через минуту. В темноте Валентина с трудом заметила черную, узкую конечность с большим и единственным обычным пальцами. Конечность толкнула Эндера в руку. Тот немедленно схватил палец, а большой палец чужака захватил ладонь человека будто клещами. Глядя вдоль этой конечности, Валентина пыталась увидать жукера, которому та принадлежала. Но ей удалось различить лишь тень размерами с ребенка и, как ей показалось, деликатный отблеск света на панцире.

Воображение же дорисовало все остальное, и женщина невольно задрожала.

Миро пробормотал что-то по-португальски, но потом присутствие жукера подействовало и на него самого. Зато Пликт хранила молчание. Валентина даже не могла сказать, какой была реакция учительницы. Потом же Миро сделал шаг вперед и потянул ее за руку, ведя за собой в тьму.

* * *

Эндер знал, какой тяжкой будет эта дорога для всех остальных. Ведь до сих пор только он сам, Новинья и Эла посещали королеву улья, причем, Новинья была тут всего лишь раз. Слишком беспокоящими были темнота, бесконечный спуск, без возможности применения зрения, тихие звуки, свидетельствующие о том, что жизнь и движение вокруг не затихают — невидимые, хотя и очень близкие.

— Мы можем говорить друг с другом? — спросила Валентина. Голос ее звучал весьма робко и неуверенно.

— Отличная идея, — ответил Эндер. — Им мы не помешаем. Они не обращают внимания на звуки.

Миро что-то сказал. Не видя движений его губ, трудно было понять, что он говорит.

— Что? — переспросил Эндер.

— Мы оба хотим знать, далеко ли еще? — объяснила Валентина.

— Я не знаю, куда нас ведут. Она может быть везде. Внизу здесь, как минимум дюжина детских. Но не беспокойтесь. Я уверен, что смог бы отыскать дорогу к выходу.

— Я тоже, — сказала Валентина. — Во всяком случае, с фонариком.

— Никакого света. Да, откладывание яичек требует солнца, но помимо этого свет только задерживает их развитие. А на определенном этапе он даже может погубить зародыши.

— И ты бы смог найти выход из этого кошмара втемную?

— Скорее всего. Тут можно выделить определенные схемы. Это вроде паутины… когда поймешь общую схему, тогда каждый фрагмент тоннеля становится осмысленным.

— Выходит, эти тоннели не случайны? — в голосе Валентины был слышен скептицизм.

— Они похожи на коридоры Эроса, — объяснил Эндер.

Когда он, будучи ребенком-солдатом, пребывал на Эросе, у него было немного возможностей для прогулок. Жукеры прорыли астероид, превратив его в свой аванпост в Солнечной Системе. Люди захватили его во время Первой Войны с Жукерами и перенесли сюда штаб-квартиру командования земного флота. Проведенные на астероиде месяцы Эндер в основном посвятил науке управления флотилиями кораблей в космосе. Но, видимо, он должен был узнать те тоннели намного лучше, чем сам тогда осознавал. Когда королева улья впервые привела его в свое логово на Лузитании, он убедился, что все изгибы и повороты коридоров никогда не ставят его в тупик. Они казались правильными… более того, неизбежными.

— А что такое Эрос? — хотелось знать Миро.

— Астероид неподалеку от Земли, — ответила ему Валентина. — То место, где Эндер потерял разум.

Эндер попытался было объяснить им систему организации тоннелей. Но та была слишком уж сложной. Как во фракталах: слишком много имелось возможных исключений, чтобы понять схему в подробностях — чем больше человек старался, тем более система ускользала от понимания. Тем не менее, Эндеру она все время казалась одинаковой: один и тот же раз за разом повторяемый образец. А может, когда он изучал жукеров, чтобы их победить, он каким-то образом объединился с разумом улья? Может он научился мыслить как жукер? В таком случае, Валентина была права: он утратил часть своего человеческого разума или, во всяком случае, прибавил к нему часть разума улья.

В конце концов они прошли поворот и заметили отблеск света.

— Gra? as a deus, — шепнул Миро.

Эндер с удовлетворением отметил, что Пликт — эта каменная женщина, которая ну никак не могла быть той самой блестящей студенткой, которую запомнил — тоже облегченно вздохнула. Может в ней, все-таки, тлела какая-то живая искорка.

— Уже близко, — сообщил он. — Она откладывает яички, значит будет в хорошем настроении.

— А разве это не требует уединения?

— Это в чем-то похоже на легкое сексуальное возбуждение, продолжающееся несколько часов и приводящее ее в хорошее настроение. Обычно королевы ульев живут в компании работниц и трутней, и те являются как бы продолжением их тел. Поэтому им не известно чувство стыда.

В собственных мыслях он уже чувствовал силу ее присутствия. Понятное дело, что она всегда могла разговаривать с ним. Но при таком малом расстоянии Эндеру казалось, будто королева дышит под его черепной коробкой, мучительно и тяжко. Чувствовали ли это и остальные? Сможет ли она с ними говорить? С Элой ей это не удалось, девушка не подхватила даже эха беззвучной беседы. Зато Новинья… она не хотела говорить об этом и отрицала, будто хоть что-то услышала. Только Эндер подозревал, что она попросту отпихнула чуждое присутствие. Королева улья утверждала, что пока женщины были рядом, она слыхала их довольно-таки выразительно, но не смогла устроить так, чтобы ее саму «услыхали». Случится ли что-то подобное и сейчас?

Было бы хорошо, если бы ей удалось заговорить с каким-либо другим человеческим существом. Королева утверждала, что способна к этому, хотя Эндер давным-давно уже убедился, что она не может сделать различия между уверенным предсказанием будущего и совершенно точными воспоминаниями о прошлом. Своим собственным домыслам она верила в той же мере, как и верила памяти. Когда же домыслы эти оказывались фальшивыми, она уже никогда не помнила, что предсказывала какое-то иное будущее, чем то, что уже сделалось прошлым.

Это было одним из свойств общественного разума, которое более всего беспокоило Эндера. Он воспитывался в обществе, которое зрелость индивидуума оценивало на основании его способности предвидеть результаты совершаемого выбора. В этом плане у королевы улья были явные провалы. Несмотря на всю свою мудрость и опыт, она казалась ужасно самоуверенной, совершенно как малый ребенок.

Именно это и будило страх при контакте с нею. Сможет ли она сдержать обещание? А если не сдержит, то сможет ли осознать, что натворила?

* * *

Валентина попыталась сконцентрироваться на разговоре, но никак не могла оторвать глаз от фигуры жукера. Он был меньше, чем ей представлялось — максимум полтора метра, а может и меньше. Глядя над плечами других, она видела лишь части его тела, только это было даже еще ужасней, чем если бы увидать целиком. Она никак не могла избавиться от мысли, что черный, блестящий… враг держит в смертельном зажиме руку ее брата.

Нет, не в смертельном зажиме. И не враг. И даже не существо само по себе. В нем было столько же индивидуальности, сколько в ухе или же пальце — каждый жукер был всего лишь рабочим органом или органом чувств королевы улья. В каком-то смысле королева была здесь, с ними, она присутствовала в каждой из своих работниц, в каждом трутне, даже если те находились на расстоянии в сотни световых лет. Нет, это не чудовище. Это та самая королева улья, о которой рассказывает книга Эндера. Та самая, которую он вез с собой и о которой заботился все наши совместные годы, хотя сама я ничего об этом не знала. Так что мне нечего опасаться.

Валентина безуспешно пыталась подавить собственный страх. Она вспотела и чувствовала, как ее собственная рука скользит в некрепком зажиме ладони Миро. Они приближались к логову королевы… нет, к ее дому, к ее жилищу… и Валентина все сильнее и сильнее испытывала страх. Если самой не удастся справиться, придется позвать кого-нибудь на помощь. Где Якт? Нет, придется обратиться к кому-то другому.

— Извини, Миро, — шепнула она. — По-моему, от страха я вся вспотела.

— Ты? — изумился тот. — А мне казалось, что это я.

И хорошо. Он рассмеялся. А вместе с ним и Валентина… во всяком случае, нервически захихикали.

Туннель неожиданно расширился, и все они, щуря глаза, остановились в обширной камере. Темноту пробивал луч света из отверстия в куполе свода. Королева сидела в самом центре освещенного круга. Вокруг нее толпились работницы, но на свету, в присутствии королевы все они казались маленькими и хрупкими. Высотой, скорее, в метр, чем полтора; в то время как сама королева имела метра три в длину. Рост не составлял даже половины этого размера. Надкрылия — огромные, тяжелые, похожие на металлические — отражали солнечный свет радугой цветов. Брюшко было длинным и широким; в нем могло бы поместиться человеческое тело. Словно воронка оно сужалось до дрожащего кончика яйцеклада, отблескивающего желтоватой, мутной, липкой и волокнистой на глаз жидкостью; как можно глубже яйцеклад погрузился вырытой в полу яме и вновь появился из нее. Струйки жидкости тянулись за ним словно слюна.

Создание такого размера, ведущее себя совершенно как насекомое, вызывало гротескное и ужасающее впечатление. Тем не менее, Валентина совершенно не была готова к тому, что произошло после этого. Вместо того, чтобы сунуть яйцеклад в следующую дыру, королева обернулась и схватила одну из работниц, что крутились поблизости. Держа жертву между передними конечностями, она приблизила ее к себе, и одну за другой откусила ноги. После каждого стискивания челюстей оставшиеся еще конечности дергались все сильнее и сильнее, как бы в беззвучном крике. Когда упала последняя, Валентина почувствовала какое-то отчаянное облегчение от того, что больше не придется испытывать этого немого вопля.

Королева улья сунула безногую работницу в отверстие, головой вниз. И только после этого вставила туда же свой яйцеклад. Валентина глядела, как слизь на конце густеет и разливается. Но это уже не была простая слизь, во всяком случае — не совсем; в громадной капле находилось мягкое, студенистое яйцо. Королева улья расположила собственное тело так, чтобы глядеть прямо в солнце, и ее фасетчатые глаза засияли тысячами изумрудных звезд. Яйцеклад упал в отверстие. Когда он возвратился, яйцо все еще находилось на его конце, но после следующего погружения осталось в ямке. Еще несколько раз брюшко выгибалось и совало яйцеклад в ямку, и тот возвращался, вытягивая за собой все больше и больше густых нитей.

— Nossa Senhora, — прошептал Миро.

Валентина поняла, зная испанский эквивалент этих слов: Nuestra Senora, Матерь Божья. Обычно это было банальнейшее восклицание, лишенное смысла, только здесь оно наполнилось чудовищной иронией. Не Святая Дева правит в этой глубокой пещере. Королева Улья — это Матерь Божья из Тьмы. Свои яйца она откладывала в телах недвижных работниц, которыми потом будет питаться личинка.

— Но всегда она так не может, — заявила Пликт.

На какое-то мгновение Валентина была попросту изумлена тем, что слышит голос Пликт. Потом же она осознала значение ее слов и была вынуждена признать их правоту. Если бы для каждой выходящей их яйца личинки нужно было бы пожертвовать одной живой работницей, численность вида никак не могла бы расти. Даже этого улья не существовало бы, поскольку королеве пришлось бы отложить первые яйца, не имея безногих работниц, чтобы питать их.

Всего лишь новая королева.

Эти слова возникли в мыслях Валентины, как будто бы она сама их придумала. Королева улья должна была помещать под яичком живое тело работницы только тогда, когда из него должна появиться будущая королева. Но Валентина не выдумала этого; уж слишком была она уверена, что мысль истинна. Сама она никак не могла обладать подобными сведениями, тем не менее, идея сформировалась ясно и четко, мгновенная и лишенная каких-либо сомнений. Валентина представила, что именно таким вот образом древние пророки и мистики слыхали глас Господен.

— Вы слышали ее? Кто-нибудь из вас? — спросил Эндер.

— Да, — ответила Пликт.

— По-моему, так, — засомневалась Валентина.

— Что мы слышали? — не понял Миро.

— Королеву улья, — объяснил Эндер. — Она объясняла, что работницу в отверстии ей нужно оставить только тогда, когда откладывает яйцо с новой королевой. Таких яиц она отложит пять; два уже на месте. Она пригласила нас сюда, чтобы мы сами все увидели. Таким вот образом она желает нам сообщить, что высылает колонизационный корабль. Сейчас она откладывает пять яиц с новыми королевами и ждет, какая из них окажется самой сильной. Именно ее она и вышлет в космос.

— А что же с остальными? — спросила Валентина.

— Если какая-нибудь будет на что-то пригодна, личинка попадет в кокон. С этой было точно так же. Остальных же она убьет и съест. Она должна. Если бы какой-нибудь из трутней хотя бы случайно прикоснулся к телу соперницы, он сошел бы с ума и пытался бы убить королеву улья. Трутни очень верные и лояльные партнеры.

— И вы все это слышали? — спросил Миро. Парень был разочарован и огорчен. Королева улья не могла с ним разговаривать.

— Да, — подтвердила Пликт.

— Только частично, — призналась Валентина.

— Постарайся очистить свой разум от ненужных мыслей, — посоветовал ей Эндер. — Попробуй петь про себя. Это помогает.

Тем временем королева улья закончила последующую серию ампутаций. Валентина вдруг представила, что наступает на растущую кучу конечностей, и те ломаются словно веточки, с отвратительным треском.

Очень мягкие. Ножки не ломаются. Сгибаются.

Королева ответила на мысли Валентины.

Ты часть Эндера. Можешь меня слышать.

Слова в мозгу звучали все явственней. Валентине даже удалось заметить разницу между сообщениями королевы и своими собственными мыслями.

— О-о, — шепнул Миро. Наконец-то и он что-то услышал. — Fala mais, escuto. Скажи что-нибудь еще, я слушаю.

Филотические соединения. Вы связаны с Эндером. Когда я обращаюсь к нему через филотическое соединение, вы слышите. Эхо. Отражения.

Валентина пыталась понять, как удается королеве улья обращаться к ее сознанию на старке. И тут же поняла, что все это происходит не так. Миро слыхал королеву на своем родном языке; сама же Валентина не слышала слов на старке, но на английском, который и был основой старка — американском английском языке, который был для нее родным с детства. Королева вовсе не высылала какие-либо слова. Она пересылала мысль, а уж их мозги пытались интерпретировать ее на том языке, который глубже всего был укоренен в памяти. Когда Валентина слыхала: «эхо», и сразу же после того: «отражения», это не королева улья подыскивала подходящее слово. Это разум Валентины искал слова, передающие значение.

Связанные с ним. Как и мой народ. Но у вас имеется свободная воля. Независимые филоты. Одичавшие люди, все вы.

— Это шутка, — шепнул Эндер. — Вовсе не осуждение.

Валентина была благодарна брату за эту интерпретацию. Образ, появившийся в ее мыслях вместе со словом «одичавшие», представлял собой слона, растаптывающего человека насмерть. Это было представление еще со времен детства. Рассказ, в котором она впервые встретилась с этим определением. Теперь этот образ перепугал ее точно так же, как и тогда. Валентине было ненавистно присутствие королевы улья в собственных мыслях. Ей был ненавистен метод, с помощью которого та призывала давно забытые кошмары. Все в королеве улья было кошмарным. И вообще, как Валентина могла посчитать это существо раменом? Ну что, просто случилось взимосоглашение. Как между сумасшедшими.

И что она такого сказала? Что слышат ее лишь потому хорошо, что они филотически связаны с Эндером. Валентина вспомнила, о чем говорили во время полета Миро и Джейн. Разве возможно такое, что ее филотическая прядь спуталась с прядью Эндера, а уже через него — с королевой улья? И каким вообще образом могло получиться соединение Эндера и королевы?

Мы искали его. Он был нашим врагом. Он пытался нас уничтожить. Мы же хотели его поработить. Как одичавшую.

Понимание произошло неожиданно, как будто внезапно открылась дверь. Не все жукеры рождались подчиненными. Они могли обладать и собственным " я". Во всяком случае, что-то мешало ими управлять. Поэтому королевы улья в ходе эволюции развили в себе способность филотически связывать их с собой, чтобы овладеть ими ментально.

Мы нашли его. Но привязать к себе не смогли. Слишком сильный.

И никто и не подозревал, что грозило Эндеру. Королева улья считала, что ей удастся схватить его, привязать к себе и превратить в такое же не имеющее собственных мыслей, послушное ее воле орудие, каким был каждый жукер.

Мы расставили на него сеть. Мы нашли такое, о чем он тоскует, чего желает. Мы много размышляли. Вошли в это. Передали филотическое ядро. Связанное с ним. Только этого не хватило. Теперь ты. Ты.

Слово молотом ударило в мыслях Валентины. Она имеет в виду меня. Она говорит обо мне, обо мне, мне… Она попыталась обдумать, что означает это слово «мне». Я — Валентина. Королева улья имеет в виду Валентину.

Ты была ею. Ты. Это тебя должны мы были найти. То, чего он желал более всего. А не ту, другую вещь.

Валентина чувствовала, что ее мутит. Неужели военные были правы? Неужели возможно, будто Эндера спасло лишь жестокое разделение его от Валентины? Если бы она находилась рядом с Эндером, жукеры смогли бы воспользоваться ею, чтобы захватить над ним власть?

Нет. Мы бы не смогли этого сделать. Ты тоже слишком сильна. Мы были обречены. Мы уже были мертвы. Он уже не мог принадлежать нам. Но и тебе тоже нет. Уже нет. Мы не смогли бы над ним господствовать, но смогли бы сплестись с ним.

Валентина подумала о картине, представившейся ей на корабле. Образ объединенных вместе людей, семьи, связанные невидимыми волокнами, детей с их родителями, родителей — друг с другом и со своими родителями и близкими. Изменяющаяся сеть линий, связующих людей так, как соединяли их чувства. Но теперь тот же образ представлял ее саму, связанную с Эндером. И Эндера, связанного… с королевой улья. И королеву, как она трясет яйцекладом, как дрожат слизистые нити, и на конце одной из них болтается и подпрыгивает голова Эндера…

Она вздрогнула, пытаясь убрать этот образ из мыслей.

Мы не управляем им. Он свободен. Он может, если захочет, убить меня. Я не сдержу его. Ты убьешь меня?

На сей раз это «ты» означало не Валентину; она чувствовала, что вопрос как бы удаляется от нее. И тут же, пока королева улья ожидала ответа, Валентина восприняла чужую мысль. Эта мысль была так похожа на ее собственные, что, если бы женщина не была такой настороженной, если бы не ожидала, что же ответит Эндер, то приняла бы ее за свою собственную.

Никогда, говорила эта мысль, появившаяся внутри головы. Никогда я не убью тебя. Я тебя люблю.

И вместе с этой же мыслью пришел отблеск неподдельного чувства. Тут же мысленный образ королевы улья очистился, лишился всяческих оттенков отвращения. Теперь она казалась величественной, царственной, просто великолепной. Радужные надкрылья уже ни в коей мере не походили на маслянистое пятно на воде; отражающийся в глазах свет превратился в ореол; блестящие нити, свисающие с брюшка стали нитями жизни, словно молоко из женской груди, смешавшееся со слюной и текущее в сосущий ротик младенца. До этого мгновения Валентина боролась с отвращением, теперь же, совершенно неожиданно, чуть ли не боготворила королеву.

Она знала, что это мысли Эндера. И вместе с его видением королевы улья пришло и понимание. Все время она была права, когда в качестве Демосфена писала столько лет тому назад. Королева улья и вправду была раменом: чуждая форма жизни, но ее можно было понять саму, и сама она тоже была способна понимать.

Когда видение уже начало расплываться, Валентина услыхала чей-то всхлип. Это Пликт. Все эти проведенные рядом годы Валентина ни разу еще не видала, чтобы учительница проявила такую слабость.

— Bonita, — прошептал Миро. Красивая.

Видел ли он только лишь это? Была ли королева улья красивой? Понятно, что контакт между Миро и Эндером должен быть слабым… но почему бы и нет? Ведь парнишка не знал его столь давно и столь хорошо, как Валентина, которая провела с братом всю жизнь.

Вот только если причиной было лишь то, что Валентина намного явственней, чем Миро воспринимала мысли Эндера, как можно объяснить тот факт, что Пликт слыхала еще больше? Возможно ли такое, что за долгие годы изучения Эндера, когда она обожествляла, но практически не зная этого человека, Пликт установила с ним еще более тесную связь?

Конечно же, это так. Естественно. У Валентины была семья. У нее были муж и дети. Филотическое соединение с братом должно было ослабеть. В то же самое время Пликт никогда не была связана с кем-либо иным столь сильно, чтобы этот другой мог составлять конкуренцию. И потому, когда королева улья дала возможность филотическим связям передавать мысли, Пликт великолепно воспринимала Эндера. Ее ничего не распыляло, никакая из частей ее сознания не была замкнутой.

Ведь даже Новинья, соединенная прежде всего со своими детьми, разве могла она быть полностью преданной Эндеру? Это невозможно. Даже если бы Эндер и начал о чем-то догадываться, для него это было бы весьма сложно. Но, может — одновременно — и притягательно? Валентина хорошо знала женщин и мужчин; она понимала, что подобного рода восхищение становится самой обманчивой чертой. Неужто она сама привезла с собой соперницу, чтобы вызвать неприятности в семейной жизни Эндера?

И еще, могут ли теперь Эндер с Пликт читать ее мысли?

Валентина чувствовала себя совершенно обнаженной, перепуганной. И как бы отвечая ей, как бы успокаивая, к ней вернулся голос королевы, заглушая все мысли, которые, возможно, высылал Эндер:

Я зная, чего ты опасаешься. Только моя колония никого не убьет. Когда мы улетим с Лузитании, то сможем убрать из космолета все вирусы десколады.

Возможно, подумал Эндер.

Наверняка мы откроем какой-то способ. Мы не будем переносить вирус. Мы не должны умирать, чтобы спасти людей. Не убивай нас не убивай нас…

Я никогда тебя не убью… Мысль Эндера пришла словно шепот, практически заглушенный мольбами королевы улья. Мы и так не смогли бы тебя убить, думала Валентина. Это ты сама без малейшего труда можешь уничтожить нас. Это когда уже построишь корабли. И создашь оружие. Ты будешь готова к прилету людского флота. На сей раз им будет командовать не Эндер.

Никогда. Никогда и никого мы не убьем. Никогда. Мы пообещали.

Мир, прозвучал шепот Эндера. Мир. Оставайся в мире, тишине, успокоении, покое. Ничего не бойся. И никого из людей.

Не строй корабля для свинксов, подумала Валентина. Построй его для себя одной, поскольку ты сможешь убрать десколаду, которую носишь в себе. Но не для них.

Мысли королевы улья неожиданно изменились. Из просящих они сделались суровыми, переполненными обвинением.

Но разве они сами не имеют права на жизнь? Я обещала им корабль. Я обещала вам никогда не убивать. Неужели ты хочешь, чтобы я нарушила свое обещание?

Нет, ответила Валентина ей. Теперь женщине было стыдно, что предлагала королеве такую измену. А может королева это чувствовала? Или же Эндер? Правильно ли она интерпретировала, какие мысли принадлежат ей самой, а какие исходят от кого-то другого?

Страх… страх был ее собственным, в этом не было никаких сомнений.

— Пожалуйста, — произнесла она вслух. — Я хочу выйти отсюда.

— Eu tamb? m, — отозвался Миро.

Эндер сделал шаг по направлению к королеве улья и протянул руку. Та не протянула к нему какой-либо из своих конечностей, поскольку была занята запихиванием в дыру последней жертвы. Вместо этого она подняла надкрылье, повернула его и передвинула в сторону Эндера, пока его ладонь не легла на черной, радужно блестящей поверхности.

Не прикасайся! Крикнула беззвучно Валентина. Она пленит тебя! Она желает тебя поработить!

— Тихо! — громко заявил тот.

Валентина не была уверена, что это ответ на ее мысленные вопли, а может он желал что-то сказать на то, что спрашивала у него только королева. Все равно, это не важно. Через мгновение Эндер уже сжимал палец жукера и вел их в направлении мрачного тоннеля. На сей раз за ним шла Валентина, потом Миро, а Пликт шла на самом конце. Именно потому-то Пликт последней глянула на королеву улья; именно Пликт подняла руку в прощальном жесте.

Всю дорогу к поверхности Валентина пыталась объяснить себе, что же произошло. Она всегда верила, что если бы люди умели обмениваться мыслями непосредственно, избегая неоднозначности языка, то понимание было бы более полным, и ненужные конфликты исчезли бы сами собой. Но она открыла, что язык не увеличивает различий меж людьми, а, скорее, стирает их, смазывает. Люди живут друг с другом, хотя на самом деле друг друга не понимают. Иллюзия понимания позволяет им верить, будто они похожи гораздо сильнее, чем на самом деле. И не исключено, что язык, все же, гораздо лучшее средство общения.

Они выползли из домика на дневной свет. Они неуверенно моргали и облегченно улыбались. Все.

— Это не забава, — заявил Эндер. — Но ты, Вал, уперлась и хотела увидать ее немедленно.

— Я дура, — согласилась с ним Валентина. — Неужели это такая новость?

— Она была прекрасна, — шепнула Пликт.

Миро же лежал на спине в зарослях травы капим и закрывал глаза руками.

Валентина глянула на него и внезапно представила мужчину, каким он был когда-то, тело, которым он обладал тогда. Лежа в траве, он не дергался, молча, ему не приходилось заикаться. Ничего удивительного, что вторая девушка ксенолог в него влюбилась. Оуанда. Трагедией стало открытие, что ее отец — это, одновременно, и его отец. Вот самое паршивое, что открылось тридцать лет назад Эндер говорил о мертвом на Лузитании. Вот мужчина, которого Оуанда потеряла. И сам Миро тоже утратил мужчину, которым тогда был сам. И ничего удивительного, что он рискнул жизнью, проходя через ограждение, чтобы помочь свинксам. Он потерял любимую и посчитал, что теперь жизнь не имеет ни малейшего значения. Вот только жаль было, что после всего этого он не умер. Он продолжал жить, сломленный физически и духовно.

Но вот почему, глядя сейчас на него, она обо всем этом думает? Почему все это показалось ей столь реальным?

Может быть, потому, что как раз в этот момент он сам так думал о себе? Или же она воспринимала его собственное видение себя самого? Неужели какая-то связь между их разумами сохранилась?

— Эндер, — спросила Валентина, — что произошло там, внизу?

— Все прошло гораздо лучше, чем я ожидал, — ответил тот.

— Что именно?

— Контакт между нами.

— Ты ожидал этого?

— Желал. — Эндер уселся в кабине, болтая ногами в высокой траве. — Сегодня она была переполнена эмоциями, ведь правда?

— Эмоциями? Мне не с чем сравнивать.

— Временами она такая вся интеллектуальная… разговаривать с ней, это как бы размышлять о высшей математике. А сегодня… ну как ребенок. Понятно, что я никогда не был с ней рядом, когда она откладывала яйца будущих королев. Но мне кажется, что она сказала нам больше, чем собиралась.

— Т