Типы социологического исследования в качественной парадигме 3 страница

Одним из первых априорных кодов, выделенных нами в транскрипте интервью, был код «тогда». Мемо выглядело следующим образом:

Мы решили, что вторая версия, второй смысл - более подходящий: в тексте нарратива наиболее часты отсылки к прошлому, когда говорится о негативных сторонах сегодняшней реальности: дороговизне жизни, «сложности» ее и т.д. Из этих соображений априорный код «тогда» нами был преобразован в код «тогда и сейчас».

Другой априорный код, выделенный нами, «все». В процессе обсуждения были выделены следующие его смыслы:

В результате обсуждения мы решили, что, скорее всего код «все», а также близкий априорный код «мы» употребляется во втором и третьем значениях, чтобы подчеркнуть спаянность информанта с основной массой людей его времени, а так же чтобы противопоставить себя как человека другой эпохи «иному» типу людей. Априорный код «все» преобразуется в код «мы - другие».

Следующий важный априорный код - «нормально». Этот код встречался в интервью очень часто: «нормальное детство было», «нормальная человеческая жизнь», «семья у меня нормальная», «нормальный коллектив», «нормальная работа», «нормально, в общем-то» и т.д. В процессе группового обсуждения были выделены смыслы:

В процессе анализа текста практически все, кроме первого смысла, имели свое подтверждение в смыслах других априорных кодов. Вместе с тем из этого априорного кода нами был все-таки выделен код «уровень притязаний», который, на наш взгляд, вбирал в себя второй, третий и четвертый смыслы. Этот код оказался очень полезным, фактически являясь гранью, свойством более общей категории, которая потом была выделена нами: образ будущего. Эта категория рассматривалась нами как общее определение ситуации, имеющееся в наличии у человека, которое определяет особенности его поведения, взаимоотношения с окружающими людьми, уровень притязаний.

5. «Устная история» (oral history) как тип качественного социологического исследования

5.1. Что такое «устная история»

«Устная история» (oral history) - это исследовательская стратегия, использующая метод интервью для получения «устных» свидетельств относительно событий, в недавнем прошлом имеющих историческую значимость.

В самом этом термине «устная история» акцент надо делать на слове «история». Исследование этого типа направлено на получение субъективных свидетельств о важных событиях прошлого. Они становятся в ряд с другими, традиционными для историков документами, и прежде всего архивными, такими как письма, дневники, мемуары. Не случайно «устные историки» называют себя «устными архивистами». Устные рассказы здесь - это «свидетельства памяти» (memory claim), призванные достоверно воссоздать то или иное значимое событие в прошлом. Здесь рассказчик, по точному выражению Мартины Бургос, - «рупор надындивидуального субъекта, чья цель обеспечить сохранность и передачу коллективного опыта»[27].

«Устная история» частично вышла из попыток использовать устные традиции, передававшиеся веками в обществах, где отсутствовала грамотность, для того, чтобы выстроить, например, историю этого общества. В этом смысле «устная история» стара, как сама история. Для историков, изучавших совсем недавнюю политическую и социальную историю своей страны, привлекательность устных свидетельств объяснялась невозможностью доступа к достаточному количеству документов.

Специалисты «oral history» полагают, что устные источники имеют определенные преимущества перед письменными документами. Во-первых, здесь не возникает сомнений относительно авторства документа, что повышает доверие к нему. Во-вторых, в отличие от письменного документа (мемуаров, например), устное интервью сохраняет непосредственность впечатлений и искренность, которые более свойственны разговорной речи. В-третьих, это возможность сохранить в записи жизненный опыт людей, которые не имеют литературного таланта или свободного времени для написания мемуаров.

Таким путем создается новый вид истории - «не история лидеров, королей и президентов, а история фермеров, рабочих, эмигрантов и других простых людей»[28].

Означает ли этот акцент на истории явления, что «oral history» - это только историческое исследование? Нет, не означает. Настоящее, которое призвана изучать социология, всегда «встроено» во временную перспективу. Для социологов всегда важно иметь «базовую» описательную информацию о социальном явлении 30, 50, 70 лет назад. Это позволяет описать (или объяснить) социальные изменения в общественном целом, понять направления этих изменений. По мнению современного английского социолога Пола Томпсона, для периода, ограниченного живой памятью, это - «элементарное составление плана этноис-тории как базиса современной социологической работы»[29]. С помощью «устного» интервью эта задача значительно облегчается. В качестве примера П.Томпсон ссылается на собственное исследование «Эдвардоманцы: воссоздание британского общества». Обнаружив недостаточность рукописных материалов, хранящихся в архивах об этом периоде начала XX века: правительственных докладов, результатов первых социологических исследований, их несоответствие исследовательским целям, автор вынужден был обратиться к жанру «устной истории», т.е. к интервью с живыми свидетелями той эпохи. Использование этой исследовательской стратегии позволило английскому социологу создать «надежную социальную историю недавнего прошлого», а также собрать богатейший материал для описательных социологических обобщений о том времени.

5.2. Немного истории

Начало этой исследовательской практики обычно связывают с созданием в Колумбийском университете (США) в 1948 г. Центра устных исследований под руководством Аллана Невинса. В рамках исследовательских проектов этого Центра записывались на магнитофон интервью с людьми, которые внесли существенный вклад в разные области общественной жизни и которые описывали процесс их становления. К 1967 году интерес к этому методу воссоздания прошлого стал настолько велик, что в США была создана Ассоциация исследователей устной истории.

Большая доля проектов «устной истории» в эти годы была медицинской. Создавая историю величайших медицинских открытий XX века, медики обнаружили, что наиболее значительные события в этой области произошли на памяти еще живущего поколения. Интервью с участниками этих событий (создание знаменитых клиник, внедрение новой медицинской техники в практику медицины и т.д.) помогли восстановить пробелы в имеющейся информации, уточнить детали, более полно их воссоздать.

В рамках Ассоциации «устных историков» в США был реализован проект «Знаменитые личности, их друзья и соратники»: каждая президентская библиотека, начиная с Трумэна, содержащая, как правило, материалы, касающиеся президентства, включает в себя и раздел устных историй.

Объектами «oral history» в США в разное время становились истории этносов: история евреев в США, история негров, история различных племен индейцев. Особенно исследования этого типа популярны в ситуации, когда отсутствуют архивы: устные истории людей, причастных к историческому событию, становятся единственным свидетельством, позволяющим восстановить, реконструировать его.

5.5. Достоверность и надежность

в исследовании типа «устная история»

Исследование типа «oral history», изначально маркируемое как «сбор свидетельских показаний» очевидцев изучаемого события, уже в силу этой своей направленности на «правду» о событии обременено проблемой обоснованности, надежности получаемой информации. В самом деле, чего стоят эти самые доказательства, если они не соответствуют действительности?

Под надежностью в исследовании этого типа понимается «постоянство (неизменность) в изложении индивидом истории одного и того же события на протяжении различных ситуаций интервьюирования»[30] (это может быть интервьюирование одного и того же информанта через какой-то промежуток времени). В этом смысле можно говорить о «надежных» и «ненадежных» информантах. Так, исследователь Алис Хоффман приводит экстравагантный пример «надежного» информанта, руководителя профсоюзной организации одной из американских сталелитейных компаний: описание путей его привлечения к профсоюзной деятельности и оплаты ее в интервью, данном в исследовании 1966 г., практически полностью совпало с его интервью, опубликованном в книге другого исследователя по итогам анализа сталелитейной промышленности в 1935 г. Совпадение через 30 лет - серьезный признак такой «надежности».

Достоверность информации здесь понимается как степень согласования между изложением события информантом и самим событием, каким оно предстает из других первичных источников: официальных документов, фотографий, дневников, мемуаров, писем и т.д. Таким образом, только соотнесение данных интервью с другими источниками (триангуляция данных), совпадение ее с другими данными делают информацию в рамках «oral history» обоснованной.

В этом смысле сегодня считается, что «oral history» -плюралистическая исследовательская практика, допускающая использование различных источников информации. Есть и еще один способ повышения достоверности, используемый П.Томпсоном. В исследовании британского общества начала века, о котором мы уже говорили ранее, он использовал «квотный отбор», который применяется, как правило, в количественных исследованиях. 500 интервью репрезентировали британское население 1911 года по значимым, по мнению исследователя, признакам: полу, профессиональному положению и региону. Впрочем, здесь уже идет речь о достоверности классического толка как соответствия получаемой информации реальному, «истинному» положению дел.

В целом, исследование типа «oral history» заметно тяготеет к классическому; не случайно его методологи, а также практикующие исследователи заимствуют у классической традиции и термины (достоверность, надежность), и отдельные техники (процедуру отбора информантов).

6. «История жизни» (life story) как тип качественного социологического исследования

6.1. Общие положения

«История жизни» как целостная исследовательская стратегия направлена на сбор и анализ рассказов о жизни, автобиографий вне зависимости от того, какими методами эти рассказы получены. Это могут быть и интервью (нарративное, лейтмотивное, свободное), взятое социологом у рассказчика-информанта (устная традиция), и личная автобиография, написанная самим рассказчиком (письменная традиция).

В центре этого типа исследования всегда стоит индивидуальная жизненная траектория от детства до старости, индивидуальная судьба во всем конкретном сочетании ее поворотов и изгибов. Рассказчик здесь в отличие от «oral history» описывает свою собственную историю, свои этапы жизненного пути, соотнося себя с другими людьми, социальными группами, отождествляя себя с ними и выделяя одновременно. Рассказ о жизни - это всегда особая доверительная информация о такой стороне человеческого мира, которая недоступна другим средствам.

Для социолога история жизни - всегда «два реально существующих полюса человеческой жизни, индивидуальный и социальный»[31], всегда связь между ними. Социология, ориентированная на познание типического в социальном, рассматривает течение жизни конкретного человека в обязательном соотнесении с социальной жизнью: ее событиями, писанными и неписанными правилами, причудливой взаимосвязью ее мозаичных элементов. Задача социолога в «life story» понять социальный контекст индивидуальной жизни, т.е. «идентифицировать основные игры, в которые люди играют в рамках этого социального контекста, скрытые правила и ставки, внутренние механизмы и конфликтную динамику власти в этих играх»[32]. Важнейшей чертой рассказов о жизни, создающей «особость» этой стратегии, является их темпоралъность, вписанность во время. Это создает уникальную возможность рассмотрения социальных явлений во временной перспективе, в их процессуальности, когда происходящие в них изменения (социальная динамика) соотносятся с временными рамками. При этом масштаб этих временных рамок может быть достаточно большим, включая и время жизни целого поколения.

Еще одна важная черта - это укрупненный взгляд на действительность, характерный для здравого смысла и обыденного языка. Именно этим, магией жизни без литературных украшений, человеческие документы завораживают. Н.Н.Козлова, изучая «плохопись» крестьянки Киселевой, пишет о соблазнительности такого материала для исследователя: «Они порождают искушение просто плыть по течению материала,...трудно дистанцироваться и остановиться»[33].

Для исследователя здесь постоянно возникает проблема насилия через навязывание своих собственных понятий, интерпретаций. С другой стороны, и автор навязывает

свою картину мира.

Встроенноеть индивидуального в социум в исследованиях типа «life story» может изучаться в нескольких направлениях:

1. Изучение социальной обусловленности жизненных путей.

Это прежде всего исследования профессиональных биографий социодемографических когорт. Здесь в центре внимания - социальные механизмы регулирования жизненных траекторий, увязывающие возрастную дифференциацию, социально-классовое расслоение с кризисами в обществе и просто крупными историческими событиями.

2. Исследования, ориентированные на реконструкцию личного опыта людей (понимание смыслов их поведения), а также способов их объяснения, толкования социальной реальности.

В исследованиях этого типа реализуется попытка «схватить» систему ожиданий и норм, предъявляемых человеку (социальному актору) конкретной социально-исторической ситуацией. Здесь «жизнь человека интерпретируется как некий ответ на вопросы, порождаемые ситуацией, в которую человек заброшен»[34].

В каждой индивидуальной жизни, по мысли немецкого социолога М.Коли, осуществляется своего рода отбор, селекция индивидуальной стратегии из существующего спектра «типических правил». В этом ключе исследователя в «истории жизни» интересует, при каких условиях индивид «примеряет», перенимает типичную жизненную конструкцию, внося в нее индивидуальное своеобразие, каким образом вообще складывается тот или иной социальный тип (например, «советский человек», «диссидент», «мужчина»).

К исследованиям этого рода можно отнести исследование сознания рабочего класса (Д.Берто), коллективного исторического сознания (Нитхаммер), исследование советского общества, предпринятое Н.Н.Козловой.

6.2. Из истории становления

Корни интереса к индивидуальным жизнеописаниям легко обнаружить в литературе, но также и в этнографии, психиатрии, психологии: этнографию всегда интересовало описание выдающихся личностей среди «примитивных» народов; психиатрия интенсивно изучает течение жизни одного человека, выделяя психические нарушения как собственный предмет исследования; психология в рамках психоанализа трепетно относится к жизненным воспоминаниям, пытаясь сквозь них «прорваться» к бессознательному.

Считается сегодня, что «история жизни» как социологическая исследовательская стратегия «вышла» из знаменитого исследования крестьян-иммигрантов в Европу и США из Польши, произведенного американскими социологами У. Томасом и Ф. Знанецки в 1920-е годы: один том из пятитомного труда «Польский крестьянин в Европе и Америке» целиком посвящен автобиографическим мемуарам, написанным по просьбе социологов польским крестьянином-иммигрантом Владеком Висневским. Заслуга исследователей состояла в том, что они подняли истории жизни до серьезнейшего социологического и психологического материала, сформулировав при этом соответствующую методологическую позицию: «Мы уверены, что личностные сообщения о жизни - полные, насколько возможно, представляют лучший тип социологического материала»[35].

Вместе с тем в 30-е годы в США эта стратегия, как, впрочем, и вся качественная парадигма социологического исследования, не выдержала конкуренции с классической методологией и перестала существовать. Причина состояла в том, что качественная социология в этот период не была еще осознана как методологически другая (мы об этом говорили в теме 3 части I).

В то же время в Польше, где Ф.Знанецки в 1921 году выпустил первое собрание письменных автобиографий, «история жизни» закрепилась, превратившись не только в непрерывную исследовательскую традицию (она существовала и в социалистической Польше), но и стала культурным движением, признанной частью национального образа жизни: начиная с Ф.Знанецки, который в 1921 году был организатором первого польского конкурса памяти, в Польше и по сей день ежегодно проводятся конкурсы дневников - жизненных историй, издаются тома таких автобиографий, вовлекая в их написание и обсуждение поставленных проблем тысячи граждан Польши.

Возрождение методологического интереса к этому типу исследования, видимо, следует связывать с работой Д. Берто «Биография и общество», вышедшей в 1981 году. Эта работа сделала «историю жизни» предметом дискуссии в мировом социологическом сообществе, поставив на обсуждение методологические проблемы этой стратегии и качественного исследования в целом.

6.3. Методологические подходы к историям жизни

Исторически (хотя это и совсем недавняя история) можно выделить несколько методологических подходов к анализу историй жизни.

В рамках первого, близкого к классическому, история жизни - это идеальный материал для того, чтобы выяснить, что существует на самом деле и что на самом деле произошло в обществе. Здесь рассказы о жизни - это правдивый материал о том, «что люди сделали, где, когда, с кем и в каких локальных контекстах, с какими результатами и что из этого последовало»[36]. Современный французский социолог Й.П.Руус иронично называет этот подход «обретенным раем» для социолога.

Этот подход, по его мнению, был характерен для конца 70-х - начала 80-х годов. Уже с середины 80-х социологическим сообществом начинает осознаваться, что ничто в мире из того, что мы видим и описываем, не предстает перед нами таковым, каким оно существует на самом деле: наше восприятие всегда опосредовано через то, как мы видим мир в настоящее время. История жизни - это и репрезентация автора, его видение ситуации.

В экстремальном постмодернистском варианте это означает, что не существует фактов, есть только лишь интерпретации: «факты» уже не являются фактами, но лишь фигурами текста («означающие» слова потеряли связь с «означаемым» - реальностью). В целом, полагает Руус, пришло осознание следующих моментов:

1) текст первичен, т.е. исследователь имеет дело с текстом, а не с реальной жизнью;

2) нарративность, понимаемая как ориентация на понимание слушателем, читателем, является чрезвычайно важным фактором автобиографии;

3) между автором, его «Я» и текстом существуют напряженные отношения;

4) существует проблема идентичности «Я» рассказчика (множественность идентичностей, угол зрения и т.д.);

5) существует множественность уровней авторов и аудиторий.

Так сформировался принципиально другой методологический подход - интерпретативный (мы помним, что именно такой способ изучения социальных явлений и составляет методологический базис качественной социологии).

В рамках такого подхода собственная биография, рассказанная автором, это еще и представление себя другим (вспомним И.Гофмана), демонстрация себя, но также и конструирование себя в процессе рассказывания.

В рамках такого рассмотрения стали различать три типа «конкретизации субъекта» в «истории жизни»[37]:

- субъект в качестве реально интервьюируемого, как участник процесса взаимодействия с интервьюером, или субъект коммуникации (письменная автобиография), ориентированный на подразумеваемого читателя;

- субъект - герой, персонаж рассказа',

- субъект - рассказчик истории, которую он рассказывает сегодня.

При этом каждая из этих конкретизации относится в «истории жизни» к одному и тому же лицу, но каждая, тем не менее, занимает особое место в структуре повествования.

Сегодня интерпретативный подход к историям жизни является общепризнанным. В то же время внутри него наметились два подхода.

Сторонники первого, назовем его вслед за Д.Силвер-меном реалистическим (см. тему 4 первой части), полагают, что через субъективные жизнеописания все-таки можно получить «если не полностью объективное описание и объяснение социальных феноменов, то, по крайней мере, их «плотные» описания». Й.П.Руус, продолжая эту линию, также полагает, что «тексты автобиографий ничего не представляют собой до тех пор, пока мы не предоставим им кредит реальности, чего-то, существующего вовне, что эти тексты стараются описать более или менее адекватно, и что мы пытаемся понять и сделать понятным другим в коммуникации»[38]. Французский социолог считает, что анализ историй жизни в этом ключе можно производить, исходя из 4 базовых понятий, тесно связанных друг с другом: контекст, аутентичность, референциальность (соотнесенность) и рефлексивность.

Контекст здесь означает конкретные условия и структуру значений автобиографии, как она явно (чаще неявно) выражена автором. Контекст - это ситуация, когда рассказ можно понять лишь в рамках данного поколения с его социально-историческим опытом. Многие нарративы можно понять лишь в контексте бедности, войны, трансформации социума, определенной субкультуры и т.д. Сами авторы могут не осознавать контекст своих повествований. Задача социолога - создать (сконструировать) контекст, чтобы понять сказанное, придать ему значение.

Аутентичность представляет собой попытку автора представить свою жизнь наиболее реалистическим способом. Эта характеристика предполагает, что автор знает о событиях и отношениях прошлой жизни и хочет о них рассказать. Аутентичность в конечном итоге это правдоподобность рассказа. Исследователь, анализируя текст рассказа, должен прежде всего выбрать наиболее аутентичные его части. Точно так же следует отбирать наиболее аутентичные рассказы из всех анализируемых[39].

Референциальность (отнесенность) означает отнесенность к определенным событиям, действиям в социальной реальности. Референциальность повышает правдоподобие рассказа.

Рефлексивность означает, что в рассказе следует выделять автора как рассказчика истории, который смотрит на себя со стороны, меняя угол зрения, уровень рассмотрения. Вот, например, как выражается рефлексивность в рассказе: «Я могу сказать теперь задним числом, что то-то было плохо» или «Если бы я знал тогда то, что знаю сейчас». Рефлексивность - это еще и мотивация рассказчика: почему именно он рассказывает историю так, а не иначе. В тексте она может быть выражена так: «Это важно для меня, потому что...».

В рамках этого подхода «возможны варианты»: 1. Анализируется одна история жизни конкретного человека, где реконструируется его личный опыт проживания, «переживания» жизни, «встроенный» в социальное время, социальный контекст[40]. В отечественной социологии примером подобного рода может служить исследование истории жизни бомжа, осуществленное В.Журавлевым. Социолог здесь сквозь жизненные перипетии бомжа Владимира Волкова пытается понять социальные условия от деятельности государства до особенностей социально-психологического климата в семье, которые так или иначе обусловили его социальное исключение.

Применительно к истории семьи прекрасным примером может быть известное исследование Д.Берто, посвященное анализу социальной мобильности: через историю одного рода на протяжении четырех поколений, записанную в одном маленьком городке в центре Франции в 1987 году, исследователь пытается понять механизмы трансляции социального статуса во французском обществе. Изучая преемственность профессиональных занятий членов этого рода, их индивидуальные жизненные траектории, этапы жизненного цикла: детство, юношество, обучение, замужество, рождение детей, французский социолог смог сделать ряд теоретических выводов. Прежде всего, это касается невозможности передачи статуса от семьи к детям; передаются лишь составляющие его элементы: экономический, образовательный, географический и т.д. Даже такой элемент статуса, как капитал, должен претерпеть метаморфозу, чтобы быть воспринятым следующим поколением. Кроме того, и это одно из самых важных теоретических положений: прямая трансляция профессионального статуса является скорее исключением, чем правилом. Чаще всего происходят трансляции по принципу эквивалентности: сын булочника, ставший торговцем зерном; сын писателя, ставший журналистом; сын токаря, ставший инженером. Во всех этих примерах «присутствуют одновременно и неразрывно консервация и трансформация»[41]. 2. Анализируется ряд историй жизни, или семейных историй, принадлежащих к одной и той же социальной среде. По мнению социологов, в подобного рода исследованиях за счет сравнения разных жизненных историй достигается большая обоснованность выводов. Как правило, количество историй жизни, необходимое для этого, колеблется в пределах от 20 до 50. В отечественной социологии к исследованиям историй жизни такого плана можно отнести исследование маскуллинности, проведенное Е.Мещеркиной в 1995 году. В центре внимания исследователя находились специфичные для мужчин жизненные пути и социальные ожидания, связанные с принадлежностью к полу. Анализ мужских биографий позволил Е.Мещеркиной выявить неоднозначность и сложность мужской идентификации, описать уровни ее формирования (локально-семейный, институциональный), описать типы мужественности, выделенные по различным критериям: «гегемонический», «демократический», «нарцисстичный».

Еще один пример использования уже семейных историй - исследование Е.Фотеевой, посвященное анализу социальной адаптации состоятельных семей в России после революции 1917 года. Изучая все повороты и изгибы жизненных путей членов нескольких семей «бывших» так, как они представлены в семейных историях, исследователь смогла выявить адаптивные стратегии этой социальной группы, направленные на ее включение в принципиально новую социальную ситуацию, описать специфичность женских и мужских вариантов этих стратегий.

В рамках второго подхода - нарративного (см. часть I, тему 4) - акцент делается на том, каким образом рассказчик объясняет те или иные свои поступки, на схемы объяснения: известно, что любой рассказ ориентирован на слушателя, и потому рассказчик использует схемы, понятные слушателю, т.е. присутствующие в культуре и потому понятные. Отсюда по «решеткам» объяснения можно реконструировать и «большие нарративы», т.е. представления, распространенные в обществе в той или иной культурно-исторической ситуации.

Ключевые слова

Исследовательская стратегия, «кейс-стади» («case study»), «история жизни» («life story»), «устная история» («oral story»), этнографический тип, обоснованная теория («grounded theory»), плюралъность методов, «Я» рассказчика, проводник, осевое и селективное кодирование, мемосы.

ВОПРОСЫ ДЛЯ САМОКОНТРОЛЯ