Воскресенье, 13 июля 1943 г.

СТОЛИК

Вчера днем, получив заранее разрешение папы, я спросила Дюсселя (причем

очень вежливо!), не станет ли он возражать, если я буду дополнительно

заниматься за письменным столиком в нашей комнате два раза в неделю с

четырех до пол шестого. Сейчас этот столик в моем распоряжении ежедневно с

пол третьего до четырех, поскольку Дюссель в это время спит. А остальное

время он -- единственный хозяин всей комнаты. В гостиной днем всегда очень

шумно, там не позанимаешься, да и за общим столом обычно сидит папа.

Так что все права на моей стороне, и даже можно было обойтись без такой

вежливой просьбы. Но угадай - что ответил многоуважаемый Дюссель? " Нет! "

Наотрез, без комментариев: " Нет! "

Я была возмущена и решила так просто не отступать, поэтому попросила

его объяснить причины отказа. И вот как он ловко дал мне отпор: " Я тоже

должен работать: завершить свой учебный курс, не зря же я его начал. Это

настоящая работа, а не какая-нибудь мифология, вязание и книжки. Тоже мне

серьезные занятия. Нет, стол я не уступлю! "

Мой ответ: " Господин Дюссель, я ведь тоже учусь. И мне на это дается

слишком мало времени. Очень прошу вас серьезно подумать над моим

предложением".

После этих слов вежливая Анна повернулась и ушла и целый день делала

вид, будто не замечает профессора. Я просто кипела от злости, и находила

Дюсселя невозможным (так оно и есть!), а себя очень тактичной и

обходительной.

Вечером мне удалось остаться наедине с Пимом. Я рассказала ему о

положении дел и обсудила дальнейшие действия. Уступать Дюсселю я не

собиралась и хотела разрешить проблему сама, без вмешательства других. Папа

дал мне несколько советов и предупредил, что лучше отложить спор до завтра:

сейчас я слишком на взводе. Но я не могла ждать, и когда посуда была вымыта,

начала с Дюсселем разговор. Папа сидел в соседней комнате, что придавало мне

уверенности. Я начала: " Господин Дюссель, боюсь, что вы не нашли нужным

подумать о моей просьбе, не могли бы вы все-таки отнестись к ней

внимательнее? ". Дюссель ответил с милейшей улыбкой: " Всегда и во все времена

готов обсудить этот (по-моему, уже закрытый) вопрос". Я продолжала, хотя

Дюссель непрерывно меня прерывал: " С самого начала мы договорились о том,

что делим комнату и имеем равные права. Вы занимаетесь по утрам, значит

вторая половина дня должна быть моя. А я прошу вас всего о нескольких часах

в неделю. Разве не справедливо? "

При этих словах Дюссель вскочил, как будто его укололи иголкой. " Кто

здесь говорит о правах? И где я, по-твоему, должен находиться? Придется

попросить господина Ван Даана выделить для меня уголок на чердаке. Мне

абсолютно негде работать! А ты только и знаешь, что со всеми ссориться! Вот,

если бы твоя сестра обратилась ко мне с подобной просьбой, для которой она,

кстати, имеет гораздо больше оснований, я бы ей не отказал. Но ты...". И

последовал пассаж о мифологии и вязании, в общем, Анна опять во всем

виновата. Я оставалась спокойной и дала Дюсселю высказаться. А он продолжал:

" Да, что с тобой вообще говорить, бессовестной эгоисткой. Была бы твоя воля,

ты бы ни с кем не считалась. Никогда не видел такого ребенка. Однако

придется уступить, а то потом еще обвинят в том, что Анна Франк из-за меня

провалилась на экзамене. Потому что из-за господина Дюсселя она не могла

сидеть за письменным столом! "

И так далее и так далее, повторить эту околесицу я не в состоянии.

Господи, так хотелось дать ему по роже и шмякнуть о стенку -- гадкого вруна!

Но я взяла себя в руки и подумала: " Спокойно, это ничтожество не достойно

моих переживаний! "

Наконец Дюссель выговорился и с лицом, выдающим одновременно триумф и

поражение, вышел из комнаты. Однако не забыл прихватить пальто с карманами,

полными продуктов, которые передала его жена.

Я побежала к папе и передала ему наш разговор, так как он не все

расслышал. Пим решил сам поговорить с Дюсселем. Их беседа состоялась в тот

же вечер и продолжалась полчаса. Речь шла все о том же: имеет ли Анна право

пользоваться письменным столом. Папа сказал, что они это когда-то уже

обсуждали. Тогда он уступил Дюсселю, как старшему, не считая однако эту

уступку справедливой. Дюссель ответил, что я выдвинула против него разные

обвинения: он якобы возомнил себя хозяином комнаты и хочет всем

распоряжаться. Тут папа возразил: он сам слышал, что я ничего подобного не

говорила. В общем, туда-сюда, папа доказывал, что я не эгоистка, заступался

за мою " бесполезную" работу, а Дюссель продолжал ворчать. В итоге он

согласился уступить мне столик два дня до пяти часов. При этом с пяти до пол

шестого он демонстративно усаживался за него. Как можно так валять дурака!

Но если человек так глупо принципиален и мелочен в 54 года, то его уже

не изменить...

Анна