Среда, 16 февраля 1944 г.

Целый день мы не говорили друг с другом кроме нескольких незначащих

слов. Слишком холодно, чтобы сидеть на чердаке, кроме того у Марго сегодня

день рождения. В пол первого он пришел посмотреть на подарки и пробыл

довольно долго, что на него совершенно не похоже. А потом я все же решила

попробовать. Пошла на чердак за кофе для Марго (надо же позаботиться о ней

раз в году), а потом поднялась за картошкой и, заглянув в комнатку Петера,

спросила, закрывать ли мне за собой люк. " Да, - сказал он, -- только,

постучи, когда вернешься, и я открою". Я поднялась наверх и минут десять

вылавливала картофелины из большой бочки, пока не замерзла, и не разболелась

спина. Стучать я, конечно, не стала и открыла люк сама. Но Петер тут же

услужливо подскочил и взял у меня кастрюлю.

" Как не искала, более мелких не нашла"

" А в большой бочке посмотрела? "

" Да, все там перерыла".

К этому моменту я стояла на лестнице. Петер стал изучать содержимое

кастрюли, которую он все еще держал в руках. " Замечательная картошка, -

сказал он, -- мои комплименты! ". При этом он посмотрел так мягко и ласково,

что меня словно охватило теплой волной. Я почувствовала, что Петер хочет

сделать мне приятное: не умея красиво говорить, он выразил чувства взглядом.

Я его хорошо поняла и была бесконечно благодарна. До сих пор меня охватывает

радость, когда я вспоминаю, как он смотрел!

Внизу мама сказала, что картошки недостаточно, и я снова пошла наверх.

Зайдя к Петеру, извинилась, что опять его беспокою. Тут он поднялся, встал

между стеной и лестницей и, схватив мою руку, попытался меня удержать.

" Я сам пойду, я и так туда собирался".

Я ответила, что это совсем не нужно, тем более, сейчас мне не

обязательно отыскивать маленькие картофелины. Он, наконец, отпустил меня, но

когда я вернулась, снова открыл люк. Уже у двери я поинтересовалась: " Чем ты

сейчас занимаешься? " " Французским". Я спросила, могу ли я взглянуть на его

учебник, вымыла руки и уселась на диван. Объяснила ему кое-что из

французского, а потом мы разговорились. Петер сказал, что когда повзрослеет,

хочет уехать в голландскую колонию Индонезию и стать там фермером. Потом

стал рассуждать на разные темы: о своем прежнем доме, черной торговле и о

том, что он неудачник. Я подтвердила лишь, что он страдает комплексом

неполноценности. Еще он говорил о войне: о том, что русские вместе с

англичанами наверняка победят, а также - о евреях. Он сам предпочел бы быть

христианином не только сейчас, но и после войны. Я спросила, хочет ли он

тогда принять крещение, но этого он как раз не хотел. Все равно настоящий

христианин из него не получится, впрочем, кто будет знать после войны, что

он еврей? Эти слова меня больно кольнули. Меня всегда коробил в нем этот

элемент нечестности.

Петер также заявил: " Евреи всегда были и останутся избранным народом! "

Я ответила: " Надеюсь, что эта избранность когда-то обернется и хорошей

стороной! ". Потом мы очень уютно поболтали о папе, о жизненном опыте и еще о

разном - не помню уже о чем. Я спустилась вниз только в пол пятого, когда

пришла Беп.

Вечером он сказал что-то очень хорошее. Мы обсуждали одну кинозвезду.

Когда-то я подарила ему ее портрет, который с тех пор - уже полтора года -

висит у него в комнате. И вот сейчас я предложила ему фотографии других

кинозвезд. " Нет, - сказал он, -- оставим лучше все по-старому. Я каждый день

смотрю на это фото, и мне кажется, что мы друзья".

Теперь я лучше понимаю, почему он так крепко прижимает к себе Муши. Ему

просто не хватает тепла! Да, вспомнила, что он еще сказал: " Я редко боюсь

чего-то, разве что, болезней. Но эти страхи я преодолею! "

Чувство неполноценности у Петера огромное. Он считает себя глупым, а

нас, напротив, очень сообразительными. Если я помогаю ему с французским, он

многократно благодарит меня. В следующий раз непременно отвечу: " Да,

прекрати эти излияния! Ведь ты, например, гораздо сильнее меня в английском

и географии! "

Анна Франк