Четвертое слово Спасителя на Кресте

К Тебе утренюю, милосердия ради Себе истощившему непреложно, и до страстей бесстрастно преклоншемуся, Слове Божий; мир подаждь ми падшему, Человеколюбие.
Ирмос 5-й песни во Св. и Вел. Пяток утра

На Голгофе и вокруг нее царствовала тишина. Ни распятые с Господом разбойники, ни стерегущие Его воины - никто не произносил ни одного слова. Молчали и ближние Спасителя, боясь нарушить всеобщее грозное безмолвие.

Среди этой глубокой тишины наступала для Господа минута особенных, лютых и невыразимых страданий. В жизни каждого человека, среди долгих испытаний бывают минуты и мгновения особенно сильных скорбей. В такие мгновения душа ощущает в полной мере свое вселенское одиночество и оставленность, подобное одиночеству Иова на гноище. Страдалец спешит укрыться в глубину своего духа, чтобы хоть там найти себе какую-то отраду. Но десница Божия, если можно так сказать, преследует его и в этом убежище: вместо покоя он находит в своей душе глубокий духовный мрак...

Между тем, от греха не свободен никто из людей, даже праведник. Тяжесть грехов, совершенных делом, словом или помышлением, все сильнее давит на душу страдальца. Измученный и истомленный среди этих крестных испытаний, он поднимает свой взор к Небу, надеясь излить Богу свою скорбь и получить от Него утешение.

Но, по неисповедимым путям Промысла Божия, Господь как будто отворачивается от страждущей души, оставляя ее самой себе. Наверное, похожее состояние покинутости выразил пророк Иеремия в своем Плаче: " Ты закрыл Себя облаком, чтобы не доходила молитва наша" (Плач 3, 44).

Тут-то скорбь и страдания человека достигают высшей и последней степени. Теперь он принял бы смерть как избавление и спасение, но и смерти не дает ему Господь, оставляя в мучительной неопределенности...

Вот слабое подобие того, что происходило теперь с Сыном Божиим. Уже давно, окруженный толпой врагов, Он терпел издевательства, ни от кого не получая утешения и помощи. И все же чаша страданий еще не была испита Господом до конца.

Давно оставленный и поруганный людьми, Спаситель теперь должен был пережить страшные минуты богооставленности. Конечно, как Бог Он всегда был Сущим в лоне Отчем, но как Человек Он должен был испытать теперь всю тяжесть Креста. Добровольно взяв на себя груз всех грехов человеческих, Спаситель должен был теперь выстрадать у Отца прощение за все беззаконное человечество. Но если бы в эти минуты Богочеловеку помогал Его Отец, то Его страдания не были бы вполне и всецело искупительными для людских грехов. В самую таинственную и страшную минуту искупления Христос должен был остаться как Человек один на один с правосудием Божиим...

И вот Невиннейший из всех, когда-либо рожденных на земле, приняв на себя грехи всех времен и народов, стал как будто грешнейшим из всех, чтобы искупить все человечество от осуждения на вечную муку. Но как необъятна эта громада людских грехов! Как болезненна и люта эта невообразимая мука!..

Среди безутешной скорби Псалмопевец Давид взывал когда-то к Богу такими словами: " Услышь, Боже, вопль мой, внемли молитве моей! От конца земли взываю к Тебе в унынии сердца моего; возведи меня на скалу, для меня недосягаемую, ибо Ты прибежище мое, Ты крепкая защита от врага" (Пс. 60, 2-4).

Но у Спасителя сейчас не оставалось сил даже на такую молитву. Слова, которые Он произнес, были словами крайней степени муки и скорби.

"...Около девятого часа возопил Иисус громким голосом: Или, Или! лами савахфани? то есть: Боже Мой, Боже Мой! для чего Ты Меня оставил? " (Мф. 27, 46).

Этот вопль был четвертым словом Спасителя на Кресте. Но вопль этот был не понят окружающими людьми, которые, в подавляющем своем большинстве, оставались глухи к страданиям Божественного Крестоносца.

" Некоторые из стоявших там, слыша это, говорили: Илию зовет Он.... а другие говорили: постой, посмотрим, придет ли Илия спасти Его" (Мф. 27, 47-49).

Итак, только циничное равнодушие да праздное любопытство окружали Господа в минуту сильнейших Его страданий...