Глава 16. Лысый Пер был прав. Когда подземные духи начинают распевать в лесу свои жалостливые песни, наступает осень

Лысый Пер был прав. Когда подземные духи начинают распевать в лесу свои жалостливые песни, наступает осень. Даже если Рони и Бирк не могут в это поверить. Лето медленно умирало, и осенний дождь зарядил с таким мучительным упрямством, что даже Рони он надоел, хотя вообще-то она очень любила дождь.

День за днем сидели они в пещере и слушали, как капли безостановочно барабанят по скалам. В такую сырую погоду им не удавалось развести огонь в очаге. И они так жестоко мерзли, что однажды утром решили побегать по лесу, чтобы хоть немного согреться. Им стало теплее, но они промокли до нитки. Вернувшись в пещеру, они'содрали с себя мокрую одежду, завернулись в меховые одеяла и стали глядеть на небо, надеясь увидеть хоть какой-то просвет. Но дождь стеной закрывал выход из пещеры.

– Какое дождливое у нас лето, – сказал Бирк. – Но скоро распогодится, вот увидишь.

Дождь и в самом деле в конце концов прекратился. Но поднялась настоящая буря, которая срывала с берез листья, выкорчевывала вековые ели и сосны. Весь лес гудел. Да, золотая осень миновала. На берегу реки стояли теперь голые деревья и гнулись от порывов безжалостно налетавшего на них ветра.

– Какое ветреное у нас лето, – сказал Бирк. – Но скоро распогодится, вот увидишь.

Однако погода не улучшалась, а ухудшалась. С каждым днем становилось все холоднее. Не думать о зиме стало уже невозможно, для Рони во всяком случае. По ночам ее мучили кошмары. Однажды ей приснилось, что Бирк лежит на снегу мертвенно-бледный, а волосы его покрыты инеем. Она проснулась от своего крика. Было уже светло, и Бирк разжигал огонь в очаге. Она кинулась к нему и с облегчением увидела, что волосы у него по-прежнему рыжие и не припорошены инеем, но лес за рекой впервые побелел от изморози.

– Какое морозное у нас лето, – сказал Бирк с усмешкой.

Рони сердито взглянула на него. Почему он такой спокойный? Как может так легкомысленно шутить? Неужели он не понимает, что их ждет? А может, он ни во что не ставит свою бедную жизнь? В лесу бояться нельзя, это Рони знала, но теперь она испугалась, безумно испугалась того, что с ними случится, когда придет зима.

– Что-то сестра моя приуныла, – сказал Бирк. – Уж не пора ли ей уходить отсюда, чтобы погреться у другого очага?

Она молча вернулась в пещеру и улеглась на своей постели из еловых веток. Бирк сказал «погреться у другого очага», – да ведь у нее же нет другого, ей негде отогреться. Бирк думал об очаге в большом зале замка, это ясно. И конечно же, он знал, что на этом проклятом холоде и она мечтает о нем. Хоть еще разок в жизни согреться! Но Рони не могла вернуться в замок, потому что Маттис не считал ее больше своей дочерью. Значит, она никогда не отогреется у домашнего очага, никогда! Да, вот как обстояло дело!... Ну и пусть!... Что толку думать о том, что никогда не сбудется!...

Тут она увидела, что бадья пуста, и собралась идти по воду к роднику.

– Я догоню тебя, как только разожгу огонь! – крикнул ей вслед Бирк.

Ох, как тяжело тащить к пещере бадью воды! Во всяком случае, одной.

Рони шла узенькой тропинкой вниз по крутому склону, осторожно ступая, чтобы не поскользнуться. Когда тропка вошла в лес, Рони побежала между березками и соснами к лесной полянке, где был родник. Но вдруг остановилась как вкопанная. На камне у самого родника кто-то сидел. И представьте себе, это был Маттис! Да, это был он! Это его черные вьющиеся волосы.

Сердце Рони замерло, слезы брызнули из глаз. Она стояла под березой и плакала не таясь. И тут она заметила, что Маттис тоже плачет. Точь-в-точь как в ее сне, – сидит одиноко в лесу и плачет. Он еще не знал, что Рони стоит рядом, но вдруг поднял голову и увидел ее. И тогда он судорожно прижал ладони к глазам. Он был в таком отчаянии, что Рони застала его плачущим, и так беспомощно пытался скрыть слезы, что она не могла на это смотреть. Вскрикнув, побежала к нему и обхватила руками его шею.

– Дитя мое, – шептал он, – дитя мое...

Потом он крикнул громовым голосом:

– Ко мне вернулось мое дитя!

Рони всхлипывала, уткнув лицо в его бороду, а потом спросила:

– Я теперь снова твое дитя, Маттис? Я теперь на самом деле твоя дочь?

И Маттис отвечал сквозь слезы:

– Да. Ты не переставала быть моей дочкой, детка... Моей любимой дочкой, по которой я плакал дни и ночи!... О боже, как я страдал!

Он чуть отстранил ее от себя, чтобы заглянуть ей в лицо, и смиренно спросил:

– Ловиса сказала, что ты вернешься домой, если я тебя сам об этом попрошу. Это так?

Но Рони молчала. В этот миг она увидела Бирка. Он словно застыл среди берез – в лице ни кровинки, а в глазах одна печаль. Невозможно вытерпеть эту печаль.

– Бирк, брат мой, о чем ты думаешь, когда у тебя такое лицо?

– Это так? – переспросил Маттис. – Ты вернешься со мной в замок?

А Рони молчала и, не отрываясь, смотрела на Бирка.

– Бирк, брат мой, ты помнишь водопад?

– Пойдем, дочь, нам пора, – сказал Маттис.

И Бирк понял, что час пробил, что ему надо проститься с Рони и возвратить ее Маттису. Иначе и быть не могло, ведь он сам этого хотел. И давно ждал этой минуты. Но откуда же взялась такая мучительная боль? Роки, ты даже не знаешь, как мне больно, но иди! Уходи скорей! Уходи немедленно!

– Я тебя еще не просил вернуться домой, детка, – сказал Маттис. – А сейчас прошу... Настойчиво прошу, Рони, вернись ко мне!

«Тяжелее мне еще никогда в жизни не было», – подумала Рони. Сейчас ей придется сказать то, что наверняка убьет отца, это она знала, и все же ей надо это сказать. Сказать, что она не хочет расставаться с Бирком. Что она не может оставить его одного в жутком холоде зимнего леса.

– Бирк, брат мой, ни в жизни, ни в смерти нас ничто не разлучит, разве ты этого не знаешь?

Только теперь Маттис заметил Бирка и тяжело вздохнул. Но потом крикнул:

– Эй ты, Бирк, сын Борки, подойди сюда! Я хочу тебе кое-что сказать.

Бирк нехотя двинулся к нему, но, не пройдя и половины пути, остановился, вызывающе посмотрел на Маттиса и спросил:

– Что тебе надо?

– Охотнее всего я дал бы тебе по шее! – сказал Маттис. – Однако я не стану этого делать. Наоборот, я попрошу тебя пойти с нами в мой замок. Попрошу не потому, что вдруг полюбил тебя. Нет!... Но моя дочь Рони любит тебя, теперь я это понял, и... может быть... кто знает... я тоже когда-нибудь смогу полюбить тебя... Последние месяцы у меня было время подумать об этом...

Когда до Рони дошел смысл его слов, она почувствовала, что внутри у нее что-то оттаяло. Да-да, что-то начало таять в ней, это она явственно ощутила. Все последнее время она несла в себе, так ей чудилось, ледяную глыбу. Как же отец сумел, сказав всего лишь несколько слов, растопить ее, превратить в журчащий весенний ручей? Как могло вдруг произойти то, что еще минуту назад казалось совершенно невозможным. Ведь случилось настоящее чудо – ей больше не надо будет выбирать между Бирком и отцом. Между двумя людьми, которых она так любит! Теперь она не потеряет ни одного из них!

Она поглядела на Маттиса, и сердце ее переполнилось радостью, любовью и благодарностью. Потом она поглядела на Бирка и увидела, что он не разделяет ее радости. Вид у него был растерянный, во взгляде сквозило недоверие, и Рони не на шутку испугалась. Он ведь такой настойчивый и упрямый, а вдруг он не захочет спасти себя, вдруг он откажется идти с ними!

– Маттис, – сказала Рони, – я должна поговорить с Бирком без тебя.

– Без меня? – спросил Маттис. – Ну, ладно. Тогда я схожу в мою старую Медвежью пещеру, погляжу, как она теперь выглядит. Но давайте побыстрее, потому что нам пора идти домой!

– «Нам пора идти домой», – насмешливо повторил Бирк, как только Маттис ушел. – Интересно, куда это домой? Неужели он думает, что я готов стать у них мальчиком для битья! Да никогда в жизни!

– Мальчик для битья! Ну и глупый же ты, – сказала Рони и вдруг разозлилась, просто рассвирепела: – Ты предпочитаешь замерзнуть в Медвежьей пещере? Так? Да!

Бирк помолчал, а потом негромко сказал:

– Да, предпочитаю.

Рони была в отчаянии.

– Неужели ты не понимаешь, что нельзя так относиться к своей жизни... Свою жизнь нужно беречь! Если ты зазимуешь в Медвежьей пещере, то погубишь свою жизнь и мою!

– Что ты несешь? – воскликнул Бирк. – Твоя-то жизнь здесь при чем?

– А при том, баранья твоя башка, что я останусь с тобой, – закричала Рони вне себя от бешенства и отчаяния. – Захочешь ты этого или нет, все равно будет так!

Бирк долго молча глядел на нее.

– Ты понимаешь, что ты сейчас сказала, Рони?

– Понимаю. Ничто не может нас разлучить! И ты сам, чудак, это знаешь!

И тут Бирк улыбнулся. А улыбка у него была сияющая.

«Как он красив, когда улыбается!»– подумала Рони.

– Твою жизнь я не смогу оборвать, сестра моя. Все, что угодно, только не это! Я пойду за тобой, куда бы ты ни пошла. Даже если мне придется ради этого жить среди разбойников Маттиса, я готов это терпеть пока... пока не задохнусь там...

Они затоптали золу в очаге и увязали вещи. Ну что ж, пора идти. Расставаться с Медвежьей пещерой не хотелось. Но Рони шепнула Бирку на ухо, совсем тихо, чтобы Маттис не услышал и не расстраивался раньше времени:

– Весной мы сюда вернемся!

– Если будем живы, – улыбнулся Бирк. Он уже заранее этому радовался.

И Маттис тоже был очень рад. Он размашисто шагал по лесу далеко впереди детей и так громко и грозно пел, что весь табун диких коней умчался в испуге. Кроме Хитрюги и Дикаря. Они стояли рядком и, наверно, ждали, когда же они снова поскачут наперегонки.

– Нет, не сегодня, – сказала Рони и огладила Хитрюгу. – Но быть может, завтра или послезавтра, а потом каждый день, если не навалит много снега.

Бирк тоже похлопал своего Дикаря по шее.

– Да, мы вернемся, только вы дожидайтесь нас.

Они заметили, что шерстка у молодых жеребцов подросла. Скоро она станет еще длиннее и еще гуще и надежно защитит их от зимней стужи. Да, теперь можно было надеяться, что и Хитрюга, и Дикарь благополучно перезимуют и доживут до весеннего тепла.

Маттис шагал далеко впереди детей и все пел и пел. Рони и Бирк едва поспевали за ним. Дороге, казалось, конца не было, но вот они дошли до Волчьей Пасти. Тут Бирк остановился.

– Маттис, я должен сперва пойти в нашу башню и поглядеть, как там Ундиса и Борка, – сказал он. – Но я тебе очень благодарен, что ты разрешил мне приходить к вам и видеть Рони, когда мне захочется.

– Признаюсь, меня это не очень-то радует, но ты приходи, все-таки приходи... – Потом он рассмеялся: – А знаете, что говорит Лысый Пер? Этот глупый старик на самом деле считает, что фогт и его солдаты разделаются с нами поодиночке. Он сказал, что умнее всего было бы сейчас объединиться обеим шайкам, разбойникам Маттиса с разбойниками Борки. И подумать только, какие странные мысли приходят в голову старому хитрецу! – Маттис поглядел на Бирка с нескрываемым сочувствием: – Жаль только, что у тебя отец такой брехун, а то это можно было бы обдумать.

– Сам ты брехун! – дружелюбно воскликнул Бирк, а Маттис в ответ – подумайте только! – приветливо ему улыбнулся.

Бирк протянул Рони руку. И прежде, расставаясь у Волчьей Пасти, они всегда пожимали друг другу руки.

– Мы будем видеться каждый день, дочь разбойника! Да, сестра?

Рони кивнула:

– Каждый-каждый день, Бирк, сын Борки!

Когда Маттис и Рони вошли в каменный зал, там воцарилась мертвая тишина. Никто не осмелился даже заорать на радостях, потому что давно уже Маттис не терпел никакого веселья. И только Лысый Пер не сдержался и высоко подпрыгнул – так он был счастлив. Прыжок этот, правда, всех удивил – в его-то, так сказать, годы! – и к тому же он еще и громко икнул, но как раз это никого не смутило.

– Салют по случаю благополучного возвращения наследницы под отчий кров! – воскликнул он.

Маттис хохотал над этой шуткой так зычно и так долго, что все разбойники растрогались до слез – они были счастливы. Да, с того злополучного утра, когда Рони на глазах у всех перепрыгнула через пропасть на сторону Борки, они в первый раз услышали, как их атаман расхохотался, и поэтому дружно присоединились к нему.

О, как они принялись хохотать! До упаду! Они просто корчились от смеха! И Рони смеялась. А потом из хлева пришла Ловиса и снова в зале воцарилась тишина. Разве пристало смеяться, когда мать встречает свою дочь, вернувшуюся наконец в отчий дом после столь долгого отсутствия? И в эту трогательную минуту глаза у разбойников снова наполнились слезами.

– Знаешь что, Ловиса, – сказала Рони, – принеси-ка сюда большую лохань и погрей, пожалуйста, воду.

Ловиса кивнула.

– Вода уже греется.

– Вот это да! – воскликнула Рони. – Такая мать, как ты, обо всем подумает. А более грязного ребенка свет еще не видел.

– Еще бы! – сказала Ловиса.

Рони лежала в кровати, в тепле, она была и чисто вымыта, и сыта. Она съела целую буханку хлеба, испеченного Ловисой, и выпила большую крынку молока, а после этого Ловиса посадила ее в лохань с горячей водой и терла мочалкой докрасна. Теперь Рони лежала в своей старой кроватке и глядела в щель полога, как догорает огонь в камине. Все как прежде. Ловиса спела Волчью песнь, и пришло время сна. Рони очень устала, но у нее в голове еще бродили разные мысли.

«В Медвежьей пещере сейчас собачий холод, – думала она. – А у меня тепло разливается по всему телу... Разве не странно, что от такой малости чувствуешь себя счастливой?» Потом она подумала о Бирке: «Как он там поживает, как его встретили в башне Борки? Надеюсь, у него тепло тоже разливается по всему телу... – Рони закрыла глаза. – Завтра я спрошу его об этом».

В большом зале стало тихо. И вдруг раздался испуганный голос Маттиса:

– Рони!

– М-м. – промычала она сквозь сон.

– Я только хотел проверить, здесь ли ты, – сказал Маттис.

– А где же еще? – пробормотала Рони. И уснула.