А вдруг сейчас что-то случится?» – вдруг холодея, подумал Ваня.

Это только стрела может, пролетев две-три секунды, разрушить то, что создавалось долгие годы, а то и целую жизнь. А что может человек, которому нет еще и пятнадцати лет?..

Ваня сидел на ступеньке паперти, низко опустив голову и подпирая ее ладонями. Рядом с ним пересчитывала полученные ей копеечные рублики бабушка-нищенка. В храме шла служба. По доносившимся из открытой двери возгласам отца Михаила и голосам певчих он отлично знал, что именно там сейчас происходит. И не только видимо, но и невидимо…

Вот поют «Благослови, душе моя, Господа». Вот батюшка вошел в алтарь с Евангелием, символизируя этим выход самого Христа на проповедь людям. И, как это ни трудно укладывалось в голове, – это было действительно так. Не отец Михаил, а сам Христос, как и каждую службу, в каждом храме, входил в сейчас алтарь… Вот певчие запели «Святый Боже, Святый Крепкий, святый Безсмертный, помилуй нас!». Затем кто-то из старушек прочитал отрывок из послания святого апостола Павла, что последние годы неизменно делал только он сам… Потом наступила полная тишина, за которой последовало торжественное чтение Евангелия…

Ваня невольно встал, дослушал его до конца и снова опустился на ступеньку.

Началось долгое перечисление имен о здравии, потом - о упокоении. Среди первых то и дело повторялось имя иеромонаха Михаила, среди вторых – архимандрита Тихона. Ну да, конечно, мысленно согласился с этим Ваня, ведь сегодня их именины. Хотя отца Тихона тут поминают и во все остальные дни…

И надо же было случиться такому именно в этот день!

Он поднялся и принялся бродить по двору. Постоял около сторожки, прислонившись к солнечной стороне которой, дремал сторож Виктор. Потоптался у того места, где планировалось построить воскресную школу. Подошел к белой печке, в которой сжигал записки, после того, как их прочитает отец Михаил. Здесь же каждый раз заканчивала свой путь и его бумажка с грехами, которую отец Михаил неизменно разрывая на части, возвращая ему. Ваня машинально достал свою сегодняшнюю бумажку и нахмурился. На этот раз она была целой и невредимой. И слова «осуждал», «лгал», «грубил родителям», стали колоть ему глаза, жечь, будто они горели в его руке.

Лицо Вани стало бледнеть и, в конце концов, стало белее самого листа бумаги. Он с радостью сжег бы его в печке - вон и огонь был в ней виден сейчас: добрый, очистительный огонь, да как? Если эти грехи не отпустил ему священник, значит, они не прощены и самим Богом!

«А вдруг сейчас что-то случится? – вдруг холодея, подумал он. - Метеорит большой, каким давно уже пугают мир ученые, рухнет на землю… Или дамба не выдержит напора воды, и она хлынет, затапливая Покровку и меня самого?..»

Что тогда?! Ведь со всем этим – прямая дорога в ад!

Ваня снова стал ходить по двору и даже не заметил, как возвратился к дверям храма. В нем уже пели «Отче наш»: это был один из самых любимых для него моментов службы.

Ну, почему, почему все главное для него вдруг стало в лучшем случае второстепенным? И так ли уж вдруг? И так ли уж во всем прав один только он? А что если Ленка сказала правду, и Стас действительно хотел помочь ему? И с Риткой пошел, чтобы через нее вернуть из папки Молчацкого листок, без которого может снова запить отец…

Шло время. Служба отошла. Люди отправились по своим домам. В храме оставались только священник, да Стас с Леной. Очевидно, наводили, как всегда порядок. Так же, как и он это делал всегда с отцом Михаилом…

Ваня потер лоб, словно человек, приходящий в себя после глубокого сна, припоминая все, что было в последние месяцы и, особенно в эти последние дни, и вдруг прошептал:

- Ох, и осел же я! Ну ничего… я исправлю… я докажу… У Стаса успею еще попросить прощения. У него еще, как минимум на час работы! А я за это время смогу принести им не то, что один документ, а всю папку Молчацкого! А с тем, что меня довело до такого – все, завязано!

Он порылся в карманах, не считая, вложил в руки опешившей нищенки все, что там было - несколько сотен или тысяч рублей. И стрелой метнулся к воротам, даже не заметив двух странных людей, которые, то и дело озираясь, с большой длинной черной сумкой вошли в церковный двор…