Критическая традиция: коммуникация как дискурсивная рефлексия

Для коммуникативной модели действия язык актуален только с праг­матической точки зрения: при использовании предложений с ориентацией на достижение понимания говорящие обсуждают отношения с миром не только непосредственно, как в телеологическом, нормативно регулируе­мом или драматургическом действии, но и рефлективным способом.... Они более не соотносятся напрямую с чем-то в объективном, социальном и субъективном мирах; вместо этого они обдумывают свои высказывания с учетом возможности того, что их обоснованность будет опровергнута другими деятелями (Habermas, 1984. Р. 98).

Когда мы наблюдаем принуждение, ограничивающее наш выбор, то осознаем отношения власти; когда мы воспринимаем только сам выбор, то живем во власти и воспроизводим власть (Lannamann, 1991. Р. 198).

Систематически искажаемая коммуникация — это процесс, проходя­щий внутри определенных систем, если последние стратегически (хотя и в скрытом состоянии) работают, скорее, на воспроизводство, чем на про­изводство самих себя (Deetz, 1992. Р. 187).

Невыполнимость — таков основной вывод, который можно сделать из высказывания, что власть становится ненадежной, когда о ней размыш­ляют (Krippendorff, 1995. Р. 113).

Истоки критического направления теории коммуникации можно обна­ружить в платоновской концепции сократической диалектики как метода достижения истины при обмене мнениями в дискуссии путем постановки вопросов, провоцирующих критическое размышление о противоречиях, ко­торые становятся явными в данном процессе. Критическая теория коммуни­кации обращает внимание на определенную нестабильность, присутствую­щую, согласно Хабермасу (1984), в каждом акте коммуникации, направлен­ном на достижение взаимопонимания, на встроенное предубеждение к четко сформулированным, проблемным и абстрактным суждениям, которые счи­таются лживыми, небрежными или необоснованными. Коммуникация, ко­торая предполагает только передачу — получение или ритуальное согласие по поводу значений, является несовершенной, искаженной, неполной. Под­линная коммуникация осуществляется только в процессе дискурсивной реф­лексии, которая стремится к идеальной полноте, никогда не достижимой в полной мере, однако рефлексивный процесс сам по себе является освобож­дающим.

Традиция критической социальной теории (в широком смысле) идет от Маркса, франкфуртской школы к Хабермасу или, с другой стороны, от тече­ний позднего марксизма и постмарксизма к современным теориям полити­ческой экономии, критическим исследованиям культуры, феминистской тео­рии и родственным теоретическим направлениям, связанным с новыми со­циальными движениями (такими, как постколониальная теория и теория нетрадиционной сексуальной ориентации)²⁶. Для критической теории ком­муникации основная «проблема коммуникации» в обществе вызывается ма­териальными и идеологическими силами, которые препятствуют или иска­жают дискурсивную рефлексию. Такой подход к коммуникации позволяет объяснить, как социальная несправедливость поддерживается идеологичес­кими установками и как справедливость потенциально может быть восста­новлена коммуникативными практиками, которые делают возможной кри­тическую рефлексию или рост сознательности, что помогает вскрывать эти установки и, тем самым, открывает возможность политическому действию освободить людей от них.

Критическая традиция становится убедительной, с точки зрения неспе­циалиста, когда обращается к привычным мнениям о постоянном присут­ствии в обществе несправедливости и конфликтов, о способах, с помощью которых сила и власть могут взять верх над правдой и разумом, о возможно­стях, которыми обладает совместное обсуждение проблем для освобождаю­щего озарения, демистификации и даже осознания того, что кого-то «исполь­зовали». Критическая теория апеллирует к общепризнанным ценностям сво­боды, равенства и разума, в то же время подвергая сомнению множество наших привычных представлений о том, что разумно. Она подвергает кри­тике положение об естественности социального порядка и оспаривает раци­

ональную обоснованность любой власти, традиций, привычных мнений, включая традиционные мнения о самой природе разума, которые, с точки зрения критической теории, исказили разум в угоду капитализму, расизму и патриархату. Она оспаривает обыденные мнения об объективности и мораль­но-политической нейтральности науки и техники; подвергает критике рас­пространенный индивидуализм нашей культуры и идеологическое домини­рование инструментального разума, положение о том, что рациональность заключается исключительно в обдумывании целей и средств, где цели могут быть выбраны только волюнтаристски, исходя из личных интересов. Крити­ческая теория является или, по крайней мере, пытается быть максимально практичной теорией, хотя ее понимание того, что является практичным, рез­ко расходится с общепринятым. Принципиально, вслед за Марксом, она ста­вит своей целью не понять мир и, уж конечно, не учить студентов тому, как достичь успеха в этом мире. Главное для нее — изменить мир практически, посредством теоретически осмысленных социальных действий.

Любое из направлений теории коммуникации можно повернуть в само­рефлексирующее, критическое русло и создать тем самым смешанный вари­ант, как, например, критическая риторика (McKerrow, 1989) или критичес­кая семиотика (Hodge & Kress, 1993; Fairclough, 1995). Самыми интересны­ми, с точки зрения диалогически-диалектической связи, являются попытки признать противоречия между критической теорией и другими традициями теории коммуникации и преодолеть их, что, например, проделали Кондит (Condit, 1989) и Фаррелл (Farrell, 1993) в риторической теории. Литература по критической теории, направленная против социокультурной теории, ог­ромна, она почти сопоставима со всей массой работ по современной соци­альной теории, поскольку содержанием критической теории выступает кри­тика воспроизводства социального порядка, который, в свою очередь, явля­ется центральной темой социокультурной теории.

Вместе с тем критическая теория, по моему мнению, предлагает модель коммуникативной практики, которая радикально отличается от социокуль­турной модели коммуникации как (вос)производства. Для ученого, занима­ющегося критической теорией, деятельность, которая просто воспроизво­дит существующий социальный порядок, и даже та, которая создает новый социальный порядок, еще не является подлинной коммуникацией. Для того чтобы в основе социального порядка было подлинное взаимопонимание (в отличие от стратегического манипулирования, подавляющего конформизма или пустого ритуала), коммуникаторам необходимо время от времени ясно формулировать, ставить вопросы и открыто обсуждать имеющиеся разли­чия в их суждениях об объективном мире, моральных нормах и личном опы­те (Habermas, 1984. Р. 75-101; см. также Deetz, 1992, 1994).

Критико-теоретическая модель коммуникации как дискурсивной рефлек­сии, таким образом, близка феноменологической идее диалога, к которой,

однако, добавляет отчетливый диалектический аспект. В критической тео­рии феноменологический диалог рассматривается как идеальная форма ком­муникации, но форма, которую существующие социокультурные условия могут превратить в свою противоположность. Модель диалога несовершенна, поэтому ей не удается направить участников на размышления о социо­культурных условиях, что потенциально ослабляет диалог. Лишь с помощью диалектического выспрашивания о факторах, кажущихся само собой разу­меющимися, можно выявить эти условия и тем самым определить направле­ние социальных изменений, которое сделает возможным подлинный диалог. Подобная модель коммуникации используется в различных формах иде­ологической критики и феминистского или личностного развития самосознания. Она также применима и к недавней теории «недейственной» силы Криппендорфа (KrippendorfT, 1995), работе, которая опирается на идеи кибернетического и феноменологического направлений теории коммуника­ции с целью создать смешанную критическую теорию и которая выглядит значительно более оптимистичной, чем большинство других критических теорий, в оценке способности одного лишь понимания (при отсутствии со­гласованного политического действия) изменить мир.

Сама критическая теория подвергается критике со стороны других тео­ретических традиций за политизацию науки и образования, за отстаивание универсального нормативного стандарта коммуникации, в основе которого a priori лежит идеология. Одни критики критической теории считают, что наука ничего не должна говорить о нормативных стандартах, другие — что нормативные стандарты должны основываться на объективных эмпиричес­ких критериях; третьи — что нормативные стандарты могут относиться толь­ко к локальным культурам и определенным коммуникативным практикам. В ответ на это критическая теория критикует другие теоретические традиции за их слепоту по отношению к их собственным идеологическим установкам И ложным притязаниям на политический нейтралитет. Для теоретиков кри­тического направления локальные практики и эмпирические результаты ком­муникации не могут приниматься за чистую монету, но должны оцениваться в свете рефлективного анализа искажающих воздействий власти и идеоло­гии в обществе.

Поскольку эти дискуссии продолжаются, самым полезным вкладом кри­тической теории (кроме ее очевидной связи с дискурсом социальной неспра­ведливости и изменений), возможно, является культивирование более высокой оценки дискурсивной рефлексии как практической возможности, при­сущей коммуникации в целом. Коммуникация, как я отмечал выше, не только то, что мы делаем, это нечто, о чем мы снова и снова говорим таким спосо­бом, который практически связан с нашими действиями. Этот практический метадискурс всегда имеет потенциал для перерастания в подлинно рефлек­тивный дискурс, который объединяет теорию коммуникации с практикой

(Craig, 1996b). Критическая традиция теории коммуникации подтверждает, таким образом, что рефлективный дискурс и, следовательно, сама теория коммуникации играют важную роль в нашем повседневном понимании и в практике коммуникации.