Добрый фермер

Вы, верно, слыхали, что закоренелые трезвенники, не бравшие в рот ни капли спиртного, не выносившие даже винного духа, иногда вдруг попробуют пива на склоне лет да сделаются горькими пьяницами. Случается это нередко, и люди уже перестали удивляться таким превращениям.

История, которую я хочу вам поведать, тоже вас вряд ли удивит.

Началось это так. Фермер Роберт Чердон объявил Биллу Стоу, что увольняет его – якобы за безделье. Несчастный, дрожащий от ужаса Билл принялся уговаривать хозяина:

– Побойтесь Бога, мистер Чердон. Не губите мою жену и детишек. Одумайтесь!

– Ты, никак, меня за дурака принимаешь? – воскликнул Роберт Чердон. – Я уже подумал, и предостаточно. Я ни времени, ни денег зря не трачу! Пшел вон!

И тут бедняга Билл промолвил:

– Когда тебе, жене или деткам твоим во мне нужда придет, мне тоже не захочется тратить денег и времени.

– В бездельниках не нуждаюсь, – оборвал его Чердон. – И на старость у меня деньги отложены. Кабы я в жизни на бездельников полагался, не было б у меня сейчас хлебородных полей, сочных пастбищ и двухсот голов скота, не было б лавки на Костном рынке, трактира в Подкостье, мельниц на Медвяной речке... И кругленькой суммы в Костаунском банке тоже бы не было. В тебе, Стоу, и тебе подобных я никогда нуждаться не буду. Ты тут деток моих поминал, так у меня их нету. Хотя я десяток запросто прокормлю и не охну. И на внуков хватит. Не мне, а тебе нужда грозит, да не когда рак на горе свистнет, а сегодня, сейчас. Хоть по миру с сумой иди, от меня жалости не дождешься.

С тем Стоу и ушел. В тот вечер в Подкостье только и слышно было разговоров, что о жестокосердном богатее.

В деревеньке было с полсотни домишек, и едва ли не в каждом могли припомнить Чердону зло или обиду. Батраков своих он гонял с рассвета до полуночи за жалкие гроши – так мало никто в округе не платил за работу. Сделки заключал бесчестные, не моргнув глазом обводил соседей вокруг пальца, в церковную кружку ни единой монетки не бросил и приходской школе ничего не пожертвовал. Трактирщиком у него служил запуганный старикашка, его старый знакомец, Чердон помыкал им как хотел и запрещал продавать пиво в долг – ни кружки, ни даже полкружки. Слуг своих он рассчитывал за малейшую провинность, а подвернется кухарка подешевле – он прогонит прежнюю просто так: мол, суп пересолила или мясо не дожарила. Один крестьянин брал у него снятое молоко – свинью кормить. Так пришлось ему за это продать Чердону полсвиньи – иначе богатей молока не продавал. Чердон даже колоски на своих полях не разрешал после жатвы подбирать, а нищих гнал от ворот прочь. И процветал. С каждым годом становилось у Чер-дона больше золота и земли, больше скота и птицы. Его сено, зерно, овцы и фрукты считались лучшими в округе, он всегда заламывал за них баснословно высокую цену. И греб деньги лопатой. А соседи и батраки боялись Чер-дона и ненавидели его лютой ненавистью. Да и не мудрено. Ведь, пока он богател, деревня приходила в упадок. Гибли фруктовые деревья, крыши протекали, дети плакали от голода. Всю деревню вверг в нужду жестокосердный богатей. И повсюду – от Подкостья до Костауна и дальше, вниз по Медвяной речке, люди винили в своих тяжких бедах Роберта Чердона. Ведь это их денежки – за пиво в трактире, за помол на мельнице, за малое и большое – перетекали в его карманы, а оттуда – на счет в Костаунский банк.

Может, так бы все и шло, но жалкие угрозы бедняги Билла Стоу запали в душу богача. И переменили его судьбу. Так и стучало порой в голове:

«Когда тебе, жене или деткам твоим придет во мне нужда...»

Разумеется, не грядущая нужда пугала Роберта Чердона. «Жена и детки» – вот те слова, что всплывали в памяти фермера, когда он обходил свои бескрайние поля, когда листал свою чековую книжку... Не столько задумывался он о смысле этих слов, сколько просто повторял их – бесконечно, точно припев к чудесной песенке о золотых колосьях и мешках, набитых золотом. Если бы не выговаривались, не выпевались в душе заветные слова, Роберт Чердон и на Костаунской скотной ярмарке разглядывал бы лишь жеребцов да телок. Он и глаз бы не поднял на хорошенькое личико Джейн Лили. Но он поднял. И впервые в жизни отчаянно захотел получить что-то насовсем – что нельзя будет потом продать за звонкую монету. Впрочем, звонкая монета никогда не повредит, решил Роберт Чердон. Попробуем купить желаемое!

Еще утром он не знал, что такая девушка есть на свете. Но теперь в его душе что-то стронулось – едва он увидел блестящие светло-русые волосы, улыбку алых губ, усыпанный веснушками носик и серые невинные глаза. Какой-то покупатель приценивался к корове, которую девушка держала на поводу; он расспрашивал, девушка отвечала, и звук ее голоса для стоявшего поодаль Чердона был точно журчанье ручья для томимого жаждой путника. Жажду эту он ощутил внезапно и неодолимо. А времени Роберт Чердон, как известно, терять не любил.

Подойдя поближе, он тоже осмотрел корову.

– Я скупаю скот, – сказал он. – Сколько вы хотите?

– Ой, простите, – ответила Джейн Лили. – Вот только продала!

– И за сколько же? Джейн назвала цену.

И вдруг, к собственному удивлению, Чердон произнес:

– Заплачу на фунт больше.

– Вы очень добры, господин фермер, сказала Джейн. – Но ведь она продана.

Добрым Роберта Чердона назвали впервые в жизни!

– А деньги вам отдали? – спросил он.

– Нет, но скоро принесут.

– Значит, сделка пока не действительна. Продайте мне – получите больше.

– Но мы уже договорились, господин фермер, я пообещала... нельзя же нарушать данное слово, правда? Но вам все равно большое спасибо!

– У вас отличная корова, а платят за нее слишком мало, – продолжал Роберт Чердон. – Я вас тут прежде не видел, – неожиданно произнес он.

– Вы, верно, видели моего отца. Я дочка Джона Лили из Камстока. Отец теперь болен, денег в доме вовсе нет, вот я и привела Красулю на ярмарку. А вон и ее новый хозяин идет. Вроде добрый человек, не обидит мою коровушку. Ну, прощай, Красу ля, – и девушка поцеловала корову меж рогов. Говорила она весело, а глядела печально – у Чердона снова сжалось сердце. На миг он возненавидел корову, которой достался столь нежный поцелуй. Подошел покупатель и, отсчитав деньги, отдал Джейн. Она сунула их в карман, попрощалась и ушла. Чердон глядел ей вслед. Что ж, и ему прикажете сказать «Прощай, краса моя?» Нет, он эту девушку так не отпустит! Повернувшись к новому хозяину коровы, он презрительно сказал:

– Ну и доходягу ты купил! У тебя что, глаз нету? – и перечислил опечаленному покупателю все недостатки Красули.

В тот же вечер фермер Чердон постучался к Джону Лили. Дверь распахнулась, и на пороге показалась Джейн. Она сбежала по крутым ступенькам, но все еще не узнавала гостя – лицо его было в тени, а ей прямо в глаза било закатное солнце. И вот она уже возле Чердона.

– Это вы... – сказала Джейн и протянула руку... Никто и никогда не приветствовал Роберта Чердона

так нежно, никто прежде не радовался его приходу. Он пожал руку Джейн, и вдруг, приметив что-то у него за спиной, она вскрикнула и взволнованно, по-детски, сжала его пальцы.

– Забирайте вашу Красулю, мисс Лили, – сказал фермер. – Она вернулась домой.

– Но почему?

– Я перекупил ее. Она снова ваша. Ведите в хлев. Джейн онемела от счастья. И бросилась обнимать Красулю. Но Чердон больше не ревновал к корове, ведь Красу ля теперь – его собственность, значит, и поцелуй предназначен ему.

Отведя корову в хлев, Джейн стала уговаривать Чердона зайти в дом и познакомиться с ее отцом.

– Я уже рассказала батюшке, как вы были добры ко мне поутру, на ярмарке. Но не смогла объяснить, кто вы, ведь я не знаю вашего имени. Зайдите! Батюшка отблагодарит вас лучше моего.

Чердон твердо знал, что лишь сама Джейн может отблагодарить его так, как он рассчитывает. Но в дом он все же зашел. Джон Лили глядел на них, откинувшись на подушки, а Джейн торопливо рассказывала, как добр, как бесконечно добр к ним новый знакомец. Старик пробормотал «спасибо», собрался было сказать еще что-то, но Чердон оборвал его и вскоре ушел. Джона Лили он отлично знал. Да и старик, верно, знал о дурной славе фермера. Джейн проводила Чердона до ворот.

– Не знаю, что и сказать вам, – произнесла она просто. – Надо бы вернуть вам деньги за корову. Но мы продали ее как раз из-за денег.

– А мне они и не нужны, – ответил Чердон. Кстати, корову он выторговал задешево – на фунт дешевле, чем продала ее Джейн.

– Тогда, быть может, вы хотите забрать ее к себе на ферму?

– Поживем – увидим, – сказал Роберт Чердон.

– Забирайте, как захотите, – ответила Джейн. – И большое вам спасибо за доброту вашу.

Спустя три месяца, когда Джон Лили умер, Чердон и в самом деле забрал Красулю к себе на ферму. Деревенские высыпали на улицу и изумленно глазели на Джейн – счастливую невесту Роберта Чердона. Жених вез ее в церковь, и девушка прямо сияла от счастья! Удивительно! Бывают же чудеса на белом свете! Не впервой бедным девушкам выходить за богачей, да только радости в том мало – не сияют они, не румянятся, точно розы в июне!

А Джейн сияла от счастья целый год – весь недолгий год, что была женой Роберта Чердона.

Для чужих людей муж по-прежнему был жесток и неумолим, зато дома все старался угодить жене, чтоб расцвела она улыбкой, чтоб сказала:

– Как ты добр!

Он вскоре обнаружил, что ее радость – а его прихоть – обходится ему совсем дешево, задаром. Ведь жена радовалась любой мелочи и дорогое слово легко слетало с ее губ, когда муж приносил найденную в траве землянику. Порой он все же выкладывал на ярмарке денежки за цветастый платок и пакетик сладостей. Чердон радовал жену чем мог, носил ей подарки – она, бедняжка, и не подозревала, каков он на самом деле. А на исходе года Джейн родила ему дочку да и умерла в родах. Свою короткую замужнюю жизнь она знала мужа лишь добрым и иначе никогда не называла.

Роберт Чердон нарек дочку Джейн – в честь матери, но кликал ее непременно Маленькая Джейн. Он так напирал на слово «маленькая», точно большая Джейн была жива, и ему надо было их как-то различать. Так, верно, ему мечталось...

– Как спалось Маленькой Джейн? – спрашивал он поутру у няньки.

– А где Маленькая Джейн? – спрашивал он садовника, когда дочка гуляла.

А через несколько лет люди тоже стали называть девочку Маленькая Джейн. Слова слились в одно длинное имя.

Все думали, что фермер невзлюбит ребенка за смерть матери. Но девочка с первых дней заняла место покойницы в его сердце, и ему снова захотелось делать добро. Впрочем, сам он понял это, лишь когда малышка заговорила. Вначале же он просто просиживал часами возле ее колыбели или привязывал дочь себе на спину – как носят младенцев женщины-индианки – и обходил с нею свои угодья. Отец был немногословен, но глядя на дочку, ощущая в руках ее хрупкое тельце, он вспоминал снова и снова: «Ты и твои детки...» Как много, оказывается, кроется за простыми словами!

– Па-па! – произнесла однажды девочка. Это было ее первое слово. А после еще слова, много-много слов пробились, словно молодые побеги из земли, согретой весенним солнышком. Первые слова ребенка – настоящее чудо, но прежде фермеру Чердону не приходилось об этом задумываться. Теперь же дочкин лепет радовал его, как первые колоски на поле. Чуткое ухо отца ловило все новые и новые слова, они удивительным образом складывались в знакомые сочетания, но теперь в них пела иная музыка, теперь они светились иным светом. Однажды в июне, незадолго до дочкиного двухлетия, Чердон нашел на лугу первую землянику и принес Маленькой Джейн – совсем как ее матери когда-то. Девочка схватила свернутый листок, в котором катались красные шарики и восторженно сказала:

– Папа добрый!

Где услышала это слово девочка? Откуда взяла?.. Отцовское сердце защемило. Откуда, как не от матери, досталось дочке чудесное слово?..

Оно ласкало отцовский слух, Чердон хотел бы слышать его днем и ночью. Он даже пускался на уловки, лишь бы выманить его у дочки. Таскал ей игрушки с ярмарки, водил с собой по полям, показывал птичьи гнезда, муравейники и прочие разности, которые так любы детскому сердцу. Он стал замечать то, на что прежде не обращал внимания, что принимал как должное. Теперь все было иначе – вдруг да вымолвит дочка заветное словечко, вдруг похвалит отца за находку? Если же Джейн забывала, подолгу не произносила слово «добрый», фермеру казалось, будто рушится мир и ничто вокруг он уже не вправе принимать как должное. Чердон не задумывался, что означает это слово. Он не знал, добр ли он на самом деле. Да его это и не заботило особенно. Он хотел лишь, чтобы Маленькая Джейн неустанно повторяла: «Добрый папа». Как-то раз фермер услыхал у ворот плач ребенка. Решив, что плачет Маленькая Джейн, он побежал успокоить дочку, осушить ее слезы – во что бы то ни стало! Она в самом деле оказалась у ворот, но не плакала, а утешала другую девчурку, годом старше, которая заливалась горькими слезами. Дочка подбежала к отцу и объяснила, что подружка потеряла пенни. А потом Маленькая Джейн просеменила обратно и радостно заявила:

– Мой папа добрый, он даст тебе пенни!

И уверенно оглянулась на отца. И фермер Роберт Чердон, сам себе удивляясь, тут же извлек из кармана монетку и отдал заплаканному ребенку. Так дал трещину главнейший из его жизненных устоев. Ведь прежде он считал, что деньги зарабатывают вовсе не для того, чтобы раздавать их направо и налево. Фермеру стало не по себе, точно из рук уплыла не одна монетка, а целое состояние. Кто знает, может, в тот час и отвернулась от него удача? Однако, Маленькая Джейн глядела на него с обожанием, а вторая девочка, мгновенно осушив слезы, припустила по улице, зажав в кулаке свое богатство.

– Чья это девочка? – спросил Фермер.

– Это Молли!

– Чья же дочка твоя Молли?

– Она просто Молли, так ее зовут, – объяснила Маленькая Джейн.

Так Роберт Чердон и не добился ответа. Но в тот вечер в пятидесяти двух домишках деревеньки Подкостье только и разговоров было, что о скаредном фермере, который впервые в жизни отдал монету даром, не получив ничего взамен. И кому бы вы думали? Молли! Дочке того самого Билла Стоу!

Через несколько дней новый слух заметался от порога к порогу. Нищего бродягу занесло на ферму к Чердону, и хозяин дал ему хлеба и свои старые башмаки! Слухи росли как снежный ком:

– Вроде не только хлеба, но и мяса!

– Не только башмаки, но и шляпу!

– Врешь, врешь!

– На что спорим?

– Точно говорю! Да еще бутылку пива в придачу!

– Не может быть!

–...И старое пальто!

– Ого!

Видел бродягу Сэл Винтер. Бродяга рассказал ему, что у заднего крыльца повстречал он хозяйскую дочку, а она отвела его прямиком к хозяину и говорит:

– Папа, он голоден!

Так вот прямо и сказала. А фермер дал ему кучу еды и одел с головы до ног. Что это нашло на Роберта Чердо-на? Того и гляди пожертвует деньги на школьный праздник! И, верно, не меньше шиллинга.

Так оно и случилось. На угощение ребятишек он отвалил целых два шиллинга. И Маленькая Джейн Чердон тоже отправилась на праздник, хотя была еще мала и в школу не ходила. После праздника Роберт Чердон нетерпеливо поджидал дочку и, выловив ее из весело гомонящей толпы, понес домой на руках.

– Ну, доченька, понравился тебе праздник?

– Очень! Спасибо, папа! Ты такой добрый! Она уткнулась отцу в плечо и повторила:

– Мой добрый, добрый папа...

Дома отец бережно уложил ребенка в постель. Он тоже был счастлив, но в душе его поселилось смутное беспокойство.

А вскоре деревню ошарашила новая весть: Маленькая Джейн Чердон тоже устраивает праздник – не хуже школьного – и приглашает детей со всей округи! Она затеяла это сама. Взобравшись на колени к отцу, она разобъяснила, чем угощали на школьном празднике, во что играли, какие песни пели. Большие дети были к ней очень добры – значит, надо им добром отплатить. Вот она, Джейн, и устроит им новый праздник. Только не на лесной поляне, а на отцовском лужке, за сеновалом. Хорошо, папа?

– Конечно, устроим, – отозвался Роберт Чердон, а сам прикинул в уме, что угощение обойдется ему ох как недешево.

Деревенские ушам своим не верили. Нет ли тут подвоха? Не обидит ли богач их детей, не обделит ли? Но праздник удался на славу: дети пришли все до единого, ели-пили вдоволь и никто не ушел голодным. А маленькая хозяйка бегала от одного гостя к другому радостная и счастливая. Надкусит пирожок – бросит, схватит яблоко – оставит. Она была сыта своим счастьем. Дети ласкали Джейн, хотели играть с ней: малышка полюбилась всем за доброту и веселый нрав, а вовсе не за отцовское богатство. Отовсюду слышалось:

– Эй, Маленькая Джейн, иди сюда! – Я устрою тебе гнездышко в сене!

– Давай скатимся с этого стога, Джейн! Не бойся, я тебя крепко держу!

– Сейчас очередь Маленькой Джейн! Прыгай, а мы покрутим скакалку.

– Сыграем в дочки-матери! Чур, Джейн моя дочка! Роберт Чердон, меж тем, в задумчивости стоял на

краю лужайки. Прежнее смутное беспокойство усилилось и прочертило на его лбу глубокую морщину.

Не прошло и недели, как Роберт Чердон с дочкой снова оказались у всех на устах. Девчушке теперь не сиделось дома, она целыми днями пропадала в деревне, и ее тепло привечали в каждой семье. А вечерами она устраивалась у отца на коленях и принималась болтать. У Томми Робинсона больна мама, она даже с постели не встает, и Томми совсем нечего есть... А у Сьюзи Мор промок топчан, потому что как раз над ним протекает крыша... А Гаффер Дженнингз целый день плачет, потому что ястреб утащил двух кур, и теперь им негде брать яйца. Конечно, папа отдаст им двух наших кур, нельзя же, чтобы Гаффер плакал еще и целую ночь! Маленькая Джейн рассказывала о деревенских бедах безмятежно, твердо зная, что ее добрый папа найдет выход из любой беды, поможет любому несчастью. Он наполнит зерном все амбары и починит все крыши. Маленькой Джейн и ее друзьям не придется горевать, ведь добрый папа спасет их от всех напастей. И Роберт Чердон помогал, наполнял, чинил и спасал – он не мог огорчить Джейн, не мог ее подвести. Прежде в деревушке Подкостье была лишь одна справная ферма, и принадлежала она богачу Роберту Чердону. Теперь деревенские потихоньку выбрались из нищеты, обстроились. Сон каждого ребенка охраняли крепкие стены и надежная крыша – не хуже, чем у самой Джейн Чердон. У крестьян стало вдоволь пахотной земли, хватало и зерна, чтоб ее засеять. Неказистые окрестные деревушки завидовали благоденствию Подкостья.

Но стоило оно уйму денег! И наследство Джейн понемногу растрачивалось. Отец понимал это, давал себе слово остановиться, клялся, что эта трата – последняя. Разве не обязан человек думать в первую очередь о своем ребенке? Разве не должен обеспечить его будущее? Но снова и снова не мог Роберт Чердон устоять перед дочкиной просьбой. И сам себя успокаивал: «Не беда, в сундуках еще много денег». Он уже не волен был остановиться, его влекло неудержимо – дарить, отдавать... Так вот – помните? – и становятся запойными пьяницами... Деревенские теперь кликали его Боб Чердон и здоровались приветливо, по-соседски. Ведь каждому из них он сделал что-нибудь доброе.

Однажды Маленькая Джейн заболела, и ее отвезли в Детскую больницу. На Чердона взглянуть было страшно: он совсем обезумел. Джейн, к счастью, быстро вернулась домой – веселая и здоровая. А вскоре в Детской больнице случился пожар. Детей успели вынести из огня, но здание сгорело дотла. В тот же день Роберт Чердон продал мельницы на Медвяной речке, чтобы отстроить больницу заново. Продавал наспех, а значит – себе в убыток. Покупатель довольно ухмылялся, радуясь чердоновой дури, деревенские онемели от изумления, больница благословляла доброту Роберта Чердона, а сам он прижимал к своей груди Маленькую Джейн и думал о грозящей им нищите.

Впрочем, в те дни тревожиться было еще рано. Но Чердон, видно, знал, что его страсть, его болезнь уже неизлечима. Он обречен отдавать. Он готов был подарить своей девочке весь мир, но ее добрая душа хотела счастья для всех. И отец одаривал всех; притом, чем меньше оставалось у него денег, тем легче расставался он с ними. Он искренне желал избавиться от порока, но не мог и безмерно от этого мучился. Его сбережения таяли не по дням, а по часам, люди славили его доброту, а он ходил понурый, точно знал за собой серьезную вину. Но и тогда не отложил он для дочери даже малой толики от быстро таявшего состояния. А его хохотушка Джейн по-прежнему радовалась жизни. Она верила в отца, верила в людей, и всё ей было нипочем. Она, разумеется, не знала, что отцовская лавка на Костном рынке пошла с молотка, не знала, что Чердон продал последние акции, что в трактире теперь новый хозяин. А если б знала? Грустить бы не стала! Однажды отец спросил:

– Маленькая Джейн, не пожить ли нам в маленьком домике вместо этой огромной фермы?

– В хижине в лесу? – воскликнула Джейн. – Ой, папа, я очень хочу!!! Мне там так нравится!

И они перебрались в хижину. Тучные хлеба Роберта Чердона убрал с полей кто-то другой, а Детский приют получил от неизвестного дарителя чек на громадную сумму.

На самом деле, Боб Чердон почуял, что его подкосили тревоги и точит его тяжелый недуг. Никому он об этом не рассказывал, денег на доктора тратить не хотел. Вот и думал невольно, что в скором времени Маленькая Джейн останется круглой сиротой, и одарил Приют на свои последние деньги.

Около года прожил Роберт Чердон с дочкой в хижине дровосека. Затеям его пришел конец, поскольку тратить больше было нечего. Однако, именно в этот год тревожная морщинка на его лбу разгладилась. Он был гол как сокол. Ничто в этой жизни от него теперь не зависело, и, перестав с замиранием сердца думать о будущем Джейн, отец вверил ее Господу. Роберт Чердон нанялся батраком на-свою бывшую ферму, зарабатывал на хлеб да кашу для двоих, а по воскресеньям они с Джейн шли гулять и остатки жалованья раздавали нищим на дороге. Отец шел следом за дочкой по лесной тропе к дому, и карманы его были пусты. Он глядел на Джейн новым, просветленным взглядом, а она, пританцовывая, бежала впереди, стучалась в собственную дверь, склонив головку набок, ждала ответа, отвечала себе строгим голосом: «Войдите», а потом усаживалась и нетерпеливо ждала отцовского стука.

– Входи, папа!

– Добрый вечер, мисс Маленькая Джейн. – Добрый вечер. Ты ходил на прогулку?

– Да. Славно прогулялся.

– Кого ты встретил?

– Пару нищих.

– Что ты им дал?

– Пару монет.

– А что они сказали? – Спасибо и привет.

Ты все забыл, папа! Они сказали: «Спасибо, сэр, вы очень добры!»

Потом отец с дочкой ужинали. Кроме каши и хлеба на столе у них всегда оказывалось еще что-нибудь: люди то и дело совали девочке еду, то яблок корзинку, то мед в сотах. Если где свинью заколят, непременно отнесут кусок Бобу Чердону или просто «Бобу». Матери частенько отправляли ребятню в дровосекову хижину:

– Беги-ка, Томми, снеси Бобу этой требухи.

– Лу, занеси Бобу яйца, тебе по дороге.

Но вот однажды, рано утром, Маленькая Джейн постучала в дом Билла Стоу и сказала:

– Я не могу папу добудиться. Билл вскочил:

– Маленькая Джейн, ты садись, завтракай с Молли, а я посмотрю, что там с Бобом.

Джейн провела у Стоуна целый день, а потом ночь, и еще день, и еще ночь. А на третий день Боба Чердона похоронили. Вся деревня провожала его в последний путь. Люди уже знали, что Боб умер в нищете и у Джейн не осталось ни гроша за душой. Кто-то заикнулся о Приюте, но вы бы видели, как вспыхнул от гнева Билл Стоу.

– Отправить ребенка Боба Чердона в приют? Да ни за что на свете! Только с моими вместе, когда я сам ноги протяну! Маленькая Джейн пришла ко мне в дом – тут она и останется. Мое слово твердое!

Тут заговорили все наперебой: он меня спас, он мне помог, он то, он сё. Загубил себя Боб ради наших детей! Что же теперь его ребенку за его доброту пропадать? Да мы все перед ним в долгу! И Джейн теперь наша дочка, мы ее в обиду не дадим!

Так и порешили. Стала деревня для Джейн и отцом, и матерью. Домов тут было около полусотни, как раз по числу недель в году. И Джейн жила поочередно в каждом. Хотя любой хозяин – от священника до каменотеса – с радостью оставил бы девочку хоть на целый год. Джейн переходила из семьи в семью и в каждом доме слышала об отце доброе слово. Остался он в памяти людской как Добрый фермер, а молва разнесла эту историю в самые дальние края. Подкостье тем и прославилось, что жил там когда-то Добрый фермер, который обездолил родную дочку ради чужих детей. Деревня помнила о Чер-доне и гордилась им. Джейн не осталась обездоленной – ее наследством стала людская доброта и благодарность, любой дом в деревне был теперь ее домом, у любого очага ей было тепло.