Воспоминания и размышления 31 страница

Сталин. Возьмите часть с других направлений для усиления киевской обороны. Я думаю, что, после того как Музыченко вышел из круга, наше наступление в известном вам направлении теряет первоначальное значение... Стало быть, у вас с этого направления также какие-то части освободятся. Может быть, можно за счет освободившихся частей усилить районы севернее Киева или западнее Киева...

Комитет обороны и Ставка очень просят вас принять все возможные и невозможные меры для защиты Киева.

Недели через две будет легче, так как у нас будет возможность помочь вам свежими силами, а в течение двух недель вам нужно во что бы то ни стало отстоять Киев...

Кирпонос. Товарищ Сталин, все наши мысли и стремления, как мои, так и Военного совета, направлены к тому, чтобы Киев противнику не отдать. Все, что имеется в нашем распоряжении, будет использовано для обороны Киева, с тем чтобы выполнить поставленную перед нами задачу...

Сталин. Очень хорошо. Крепко жму вашу руку. Желаю успеха. Все.

Кирпонос. До свидания, спасибо за пожелание успеха{53}.

Во второй половине августа, еще и еще раз проанализировав общую стратегическую обстановку и характер действий противника [359] на западном направлении, я вновь утвердился в правильности своего прогноза, изложенного в докладе И. В. Сталину 29 июля, о возможных действиях гитлеровского командования на ближайшее время. Поэтому как член Ставки счел себя обязанным еще раз повторить Верховному Главнокомандующему свои прежние предположения о возможных ударах немецко-фашистских войск во фланг и тыл Центрального, а затем и Юго-Западного фронтов.

Мою уверенность подкрепили полученные от захваченных на нашем фронте пленных сведения о переходе войск группы армий “Центр” к временной обороне на московском направлении. Отказ противника от наступательных операций здесь являлся сам по себе фактом чрезвычайной важности. Это был, насколько я знаю, первый в истории Второй мировой войны случай вынужденной обороны гитлеровских войск на главном стратегическом направлении. Все это еще раз подтверждало правильность сделанного нами уже известного читателю прогноза.

Поэтому 19 августа я послал И. В. Сталину следующую телеграмму:

“Противник, убедившись в сосредоточении крупных сил наших войск на пути к Москве, имея на своих флангах наш Центральный фронт и великолукскую группировку наших войск, временно отказался от удара на Москву и, перейдя к активной обороне против Западного и Резервного фронтов, все свои ударные подвижные и танковые части бросил против Центрального, Юго-Западного и Южного фронтов.

Возможный замысел противника: разгромить Центральный фронт и, выйдя в район Чернигов—Конотоп—Прилуки, ударом с тыла разгромить армии Юго-Западного фронта. После чего — главный удар на Москву в обход Брянских лесов и удар на Донбасс. Для срыва этого опасного намерения гитлеровского командования считал бы целесообразным по возможности быстрее создать крупную группировку наших войск в районе Глухов—Чернигов—Конотоп, чтобы ее силами нанести удар во фланг противника, как только он станет приводить в исполнение свой замысел. В состав ударной группировки необходимо включить 10—11 стрелковых дивизий, 3—4 кавалерийские дивизии, не менее тысячи танков и 400—500 самолетов. Их можно было выделить за счет Дальнего Востока, сил Московской зоны обороны и ПВО, а также внутренних округов”{54}.

В тот же день, 19 августа, я получил ответную телеграмму Ставки Верховного Главнокомандования следующего содержания:

“Ваши соображения насчет вероятного продвижения немцев в сторону Чернигова, Конотопа, Прилук считаем правильными. Продвижение немцев... будет означать обход нашей киевской группы с восточного берега Днепра и окружение наших 3-й и 21-й армий. В предвидении такого нежелательного казуса и для его [360] предупреждения создан Брянский фронт во главе с Еременко. Принимаются и другие меры, о которых сообщим особо. Надеемся пресечь продвижение немцев. Сталин, Шапошников”{55}.

К сожалению, никаких пояснений относительно возможностей нового фронта и о “других мерах” в телеграмме не сообщалось.

Мучительные опасения за судьбу Центрального и Юго-Западного фронтов меня не покидали...

Дня через два решил позвонить начальнику Генерального штаба Б. М. Шапошникову. Хотелось точно выяснить, какие конкретные меры принимает Верховное Главнокомандование, чтобы не поставить Центральный и Юго-Западный фронты в тяжелое положение.

Борис Михайлович сообщил мне данные обстановки на этих участках фронта и о принятых Ставкой мерах для противодействия маневру танковой группы Гудериана и войск правого крыла группы армий “Центр”.

Он сказал, что Верховный разрешил отвести часть войск правого крыла Юго-Западного фронта на восточный берег Днепра. Киевская же группировка наших войск оставалась на месте и должна была защищать подступы к Киеву, который решено удерживать до последней возможности.

— Лично я, — продолжал Б. М. Шапошников, — считаю, что формируемый Брянский фронт не сможет пресечь возможный удар центральной группировки противника. К сожалению, — добавил он, — генерал-лейтенант Еременко в разговоре со Сталиным клялся разгромить противника, действующего против Центрального фронта, и не допустить его выхода во фланг и тыл Юго-Западного фронта.

Я знал, что собой представляют в боевом отношении войска создаваемого в спешке Брянского фронта, и поэтому счел необходимым еще раз весьма настоятельно доложить по ВЧ Верховному Главнокомандующему о необходимости быстрейшего отвода всех войск правого крыла Юго-Западного фронта на восточный берег Днепра.

С моей рекомендацией и на этот раз не посчитались. И. В. Сталин сказал, что он только что вновь советовался с Н. С. Хрущевым и он убедил его, что Киев ни при каких обстоятельствах оставлять не следует. Кроме того, он, Сталин, и сам убежден в том, что противник если и не будет разбит Брянским фронтом, то во всяком случае будет задержан.

Как известно, войска Юго-Западного фронта в скором времени тяжело поплатились за это решение Верховного, которое было построено на несерьезных заявлениях. Задержать противника не удалось. В полосе Брянского фронта на участке Новгород-Северский—Конотоп образовался крайне опасный прорыв. Пришлось [361] срочно перебрасывать сюда конницу с Юго-Западного фронта, который и сам находился в очень трудном положении.

Привожу разговор начальника Генерального штаба маршала Б. М. Шапошникова с главкомом юго-западного направления маршалом С. М. Буденным, состоявшийся несколько позднее, 10 сентября 1941 года в 6 час. 45 мин.

У аппарата Буденный.

У аппарата Шапошников.

Шапошников. Здравствуйте, Семен Михайлович! Верховный Главнокомандующий поручил мне передать вам следующее приказание: срочно отправить походом 2-й кавалерийский корпус в район Путивля, где он поступит в распоряжение командующего Брянским фронтом Еременко. Корпус необходим для закрытия прорыва между Юго-Западным фронтом и Брянским фронтом на участке Конотоп—Новгород-Северский. Исполнение прошу подтвердить.

Буденный. Здравствуйте, Борис Михайлович! 2-й конный корпус является единственным средством командующего Южным фронтом в направлении Днепропетровск—Харьков. Противник, как вам известно, все время настойчиво пытается выйти на оперативный простор. Известно также, что на участке Переволочная—Днепропетровск на 60-километровом пространстве находится одна 273-я стрелковая дивизия. И, наконец, противник охватывает с севера правый фланг Юго-Западного фронта. Если переводить туда второй корпус, то почему его нужно передавать Еременко? Думаю, что с этим корпусом получится та же история, что и с 21-й армией.

Я прошу вас вообще обратить внимание на действия Еременко, который должен был эту группу противника уничтожить, а на самом деле из этого ничего не получилось. Если вы все точно представляете, что происходит на Юго-Западном и Южном фронтах, и, несмотря на то, что ни тот, ни другой фронт не располагает никакими резервами, решили корпус передвинуть и передать его в состав Брянского фронта, то я вынужден буду отдать приказ о движении корпуса.

Разрешите коротко доложить обстановку.

Юго-Западный фронт. 4-я стрелковая дивизия 5-й армии находится в окружении под Черниговом. Противник форсировал Десну на участках восточнее Чернигова и на окуниновском направлении. Противник форсировал Днепр у Кременчуга и юго-восточнее. Самый правый фланг Юго-Западного фронта вам известен. У Кирпоноса в резерве ничего нет.

Южный фронт. Как я уже доложил, происходят сильные бои с 25 августа на нашем берегу у Днепропетровска. В районе Каховки дело продолжает осложняться: противник ввел не менее трех дивизий, и у нас там сплошного фронта нет.

Шапошников. Это мне все понятно, Семен Михайлович. Но для того чтобы Юго-Западный фронт дрался, необходимо закрыть [362] прорыв на участке Новгород-Северский—Конотоп. Для этой цели и двигается 2-й кавкорпус. Ответственность за эту операцию Верховный Главнокомандующий возложил на Еременко. Прошу, не задерживая, двинуть корпус на Путивль.

Буденный. Хорошо. Начальника штаба Южного фронта уже вызвали к аппарату, и сейчас ему будет отдан приказ о движении кавкорпуса. Мое мнение прошу доложить Верховному Главнокомандующему и в частности о действиях Брянского фронта. До свидания!

Шапошников. Обязательно доложу. Всего хорошего! {56}

Много времени прошло с тех пор, но я все еще не могу без волнения об этом вспоминать. Считаю, что Верховный Главнокомандующий был тогда не прав, требуя от командования Юго-Западного фронта удерживать фронт обороны западнее Днепра и западнее Киева до последней возможности. Что из этого получилось, я сказал выше.

Слов нет, даже мысль о возможности потери Киева больно отзывалась тогда в сердце каждого советского человека, но, решая вопрос о судьбе столицы Украины, следовало исходить из всей совокупности военно-политических факторов. Война есть война, и если это необходимо, если создается угроза окружения и гибели большой группировки войск, надо быстрее отводить ее из-под ударов противника, чтобы избежать серьезного поражения и ненужных потерь.

Когда мне приходится касаться событий под Ельней, я невольно вспоминаю о своих личных переживаниях в те трудные дни. Ельнинская операция была моей первой самостоятельной операцией, первой пробой личных оперативно-стратегических способностей в большой войне с гитлеровской Германией. Думаю, каждому понятно, с каким волнением, особой осмотрительностью и вниманием я приступил к ее организации и проведению.

Вскоре на фронт пришла директива Ставки. Во втором пункте ее было сказано:

“Войскам Резервного фронта, продолжая укреплять главными силами оборонительную полосу на рубеже Осташков—Селижарово—Оленине—р. Днепр (западнее Вязьмы)—Спас-Деменск—Киров, 30 августа левофланговыми 24-й и 43-й армиями перейти в наступление с задачами: разгромить ельнинскую группировку противника, овладеть Ельней и, нанося в дальнейшем удары в направлениях Починок и Рославль, к 8 сентября 1941 года выйти на фронт Долгие Нивы—Хиславичи—Петровичи...”{57}

Эти указания Ставки соответствовали нашим предложениям, доложенным в Москву. Поскольку фронт противника имел форму [363] обращенной к нам большой дуги, напрашивалось решение подрубить ее под оба основания одновременными ударами, сходящимися к западу от Ельни. Нам было известно также, что главные силы 2-й танковой группы Гудериана уже двинулись на юг, а в глубине немецкой обороны не было крупных подвижных резервов. Чтобы не дать гитлеровскому командованию возможности сосредоточить свои усилия на решающих для нас направлениях, мы дали указания войскам второстепенными силами осуществлять нажим и на ряде других участков, по всему протяжению ельнинской дуги.

С рассветом 30 августа после непродолжительной артиллерийской подготовки войска Резервного фронта перешли в решительное наступление. Главный удар наносила 24-я армия под командованием генерал-майора К. И. Ракутина. Ее части наступали на Ельню с северо-востока. Навстречу им с юго-востока двигалось несколько соединений 43-й армии.

В те дни, когда проходила Ельнинская операция, противник, как мы это и предвидели, повернул главные силы 2-й танковой группы Гудериана на Конотоп. Гитлеровское командование приступило к выполнению плана по окружению и ликвидации нашей киевской группировки войск. Поэтому теперь ему было особенно важно не допустить прорыва обороны под Ельней и выхода Резервного фронта на фланг и в тыл обороны группы армий “Центр”.

Сражение на всех участках фронта было ожесточенным и тяжелым для обеих сторон. Противник противопоставил нашим наступавшим дивизиям хорошо организованный плотный артиллерийский и минометный огонь. Со своей стороны мы также ввели в дело всю наличную авиацию, танки, артиллерию и реактивные минометы.

Применяя все виды боевой техники, сочетая огонь с искусным маневром, наши стрелковые части, артиллеристы, летчики и танкисты в тесном взаимодействии наносили по врагу мощные удары, не давая гитлеровцам покоя ни днем, ни ночью. Наголову были разбиты 10-я танковая, 17-я моторизованная и 15-я пехотная немецкие дивизии.

Большие надежды возлагало гитлеровское командование на спешно переброшенную под Ельню отборную моторизованную дивизию СС “Рейх”, в составе которой были отборные полки — “Германия”, “Фюрер”, “ЭЛФ”. На участке обороны этой дивизии было найдено много листовок фашистского верховного командования. В них восхвалялась доблесть гитлеровских солдат и выражалась уверенность в их дальнейших победах.

Но надеждам Гитлера не суждено было сбыться. Под сокрушительными ударами наших частей дивизия СС, как и другие немецкие части, занимавшие плацдарм, понесла невосполнимые потери.

1 сентября 1941 года меня вызвал к телеграфному аппарату А. Н. Поскребышев.

У аппарата генерал армии Жуков.

У аппарата Поскребышев. [364]

Поскребышев. Здравствуйте! Передаю просьбу товарища Сталина. Можете ли вы сейчас выехать в Москву? Если есть какая-либо возможность, выезжайте, передав дела на время вашего отсутствия Ракутину или Богданову.

Жуков. Только что сейчас получил неблагоприятные сведения о 211-й дивизии, действовавшей в районе Рославля. Эта дивизия отошла назад километров на 5—6 и создала этим невыгодное положение для 149-й стрелковой дивизии. Ввиду сложности обстановки я хотел бы ночью выехать на участок 211-й дивизии и там навести порядок. Поэтому просил бы, если возможно, отложить мой приезд, если же нельзя, то выеду немедленно.

Под Ельней дела развиваются неплохо... Сейчас вышли на железную дорогу Ельня—Смоленск. Если будет приказано ехать, оставляю за себя заместителем Богданова, руководство группой на рославльском направлении прикажу Богданову передать Собенникову. Жду указаний товарища Сталина.

Сталин. Здравствуйте, товарищ Жуков! В таком случае можете отложить свою поездку в Москву и выехать на позиции.

Жуков. Здравствуйте, товарищ Сталин! Нужно ли все же быть готовым к выезду в Ставку в ближайшие пару дней или я могу работать по своему плану?

Сталин. Можете работать по своему плану.

Жуков. Все ясно. Будьте здоровы!

Между тем враг не хотел сдаваться и упорно цеплялся за каждую высоту, за каждый выгодный рубеж. Командование противника ввело в сражение новые 157, 178, 268-ю и 292-ю пехотные дивизии. Но и это значительное подкрепление не остановило наступательного боевого духа советских войск. Наши части не давали возможности противнику укрепляться, охватывали его с флангов, отрезали пути отхода. Горловина ельнинского выступа постепенно сжималась железными клещами наших войск и становилась все уже и уже.

В ожесточенных боях с гитлеровцами советские бойцы, командиры и политработники показали образцы боевой доблести. Отвагу, мужество и организованность проявила 100-я стрелковая дивизия под командованием генерал-майора И. Н. Руссиянова. Эта дивизия получила задание ударом с севера прорвать оборону на 6-километровом участке, разгромить противостоящие части врага и перерезать пути отхода группировки противника из района Ельни на запад.

Генерала И. Н. Руссиянова я хорошо знал. В 1933 году мы вместе работали в Слуцком гарнизоне в Белоруссии. В то время он командовал стрелковым полком. Это был очень способный командир, и полк его всегда был в первых рядах.

С 22 по 29 августа 100-я дивизия готовилась к наступлению. В полосе предстоящих действий была организована разведка противника [365] и местности. 23 августа генерал Руссиянов провел рекогносцировку с командирами полков, батальонов и рот. Были отработаны все вопросы, связанные с уяснением боевых задач и организацией взаимодействия пехоты с артиллерией. До начала наступления и во время боев в частях и подразделениях непрерывно велась политическая работа, направленная на обеспечение выполнения поставленной боевой задачи.

В ходе подготовки мне довелось неоднократно побывать в этих частях, и я был вполне уверен в успехе.

Утром 30 августа 100-я дивизия вместе с другими частями 24-й армии перешла в наступление. Враг отчаянно сопротивлялся. Наиболее успешно действовал 85-й стрелковый полк, которому в результате ночного боя удалось прорвать оборону противника. Для достижения цели на главном направлении командир дивизии в ночь на 3 сентября перебросил в полосу этого полка все подразделения соседнего слева 335-го стрелкового полка.

Преодолевая упорное сопротивление противника, части 100-й дивизии к исходу 5 сентября глубоко вклинились в оборону врага и вышли на тыловые пути его группировки, содействуя тем самым другим соединениям армии в овладении городом.

За боевые подвиги, организованность и воинское мастерство, проявленные в боях с немецко-фашистскими захватчиками, 100-я стрелковая дивизия была переименована в 1-ю гвардейскую стрелковую дивизию.

Отважно сражались за Ельню 127-я стрелковая дивизия полковника А. З. Акименко, 153-я стрелковая дивизия генерал-майора Н. А. Гагена, 161-я стрелковая дивизия полковника П. Ф. Москвитина. Эти дивизии соответственно были переименованы во 2, 3-ю и 4-ю гвардейские стрелковые дивизии.

Вот что говорилось по этому поводу в приказе народного комиссара обороны № 308 от 18 сентября 1941 года:

“В многочисленных боях за нашу Советскую Родину против гитлеровских орд фашистской Германии 100, 127, 153-я и 161-я стрелковые дивизии показали образцы мужества, отваги и организованности. В трудных условиях борьбы эти дивизии неоднократно наносили жестокие поражения немецко-фашистским войскам, обращали их в бегство, наводили на них ужас.

Почему этим нашим стрелковым дивизиям удалось бить врага и гнать перед собой хваленые немецкие войска?

Потому, во-первых, что при наступлении они шли вперед не вслепую, не очертя голову, а лишь после тщательной разведки, после серьезной подготовки, после того, как они прощупали слабые места противника и обеспечили охранение своих флангов.

Потому, во-вторых, что при прорыве фронта противника они не ограничивались движением вперед, а старались расширять прорыв своими действиями по ближайшим тылам противника, направо и налево от места прорыва.

Потому, в-третьих, что, захватив у противника территорию, [366] они закрепляли за собой захваченное, окапывались на новом месте, организуя крепкое охранение на ночь и высылая вперед серьезную разведку для нового прощупывания отступающего противника.

Потому, в-четвертых, что, занимая оборонительную позицию, они осуществляли ее не как пассивную оборону, а как оборону активную... Они не дожидались того момента, когда противник ударит их и оттеснит назад, а сами переходили в контратаки, чтобы прощупывать слабые места противника, улучшить свои позиции и вместе с тем закалить свои полки в процессе контратак для подготовки их к наступлению.

Потому, в-пятых, что при нажиме со стороны противника эти дивизии организованно отвечали ударом на удар противника.

Потому, наконец, что командиры и комиссары в этих дивизиях вели себя как мужественные и требовательные начальники, умеющие заставить своих подчиненных выполнять приказы и не боящиеся наказывать нарушителей приказов и дисциплины”.

Впоследствии, равняясь на “первогвардейцев”, в рядах Красной Армии выросла многочисленная советская гвардия. Это была качественно новая, истинно народная гвардия. Она впитала в себя лучшие национальные традиции всех наших народов. Под знаменами советской гвардии сражались и многие воины-интернационалисты: испанец Рубен Ибаррури (сын Долорес Ибаррури), чех Отакар Ярош и другие.

Геройски дрались под Ельней части 107-й стрелковой дивизии полковника П. В. Миронова. Еще в мирное время за успехи в боевой и политической подготовке дивизия была награждена переходящим Красным знаменем. Эту высокую награду воины с честью оправдали на полях сражений. Ими было уничтожено до пяти полков немецко-фашистской пехоты, в том числе “Фюрер” дивизии СС “Рейх”.

Мне довелось лично видеть с наблюдательного пункта командира дивизии ожесточенный бой 586-го стрелкового полка этой дивизии, которым командовал подполковник И. М. Некрасов.

Стремительным ударом полк захватил деревню Волосково, но внезапно оказался в окружении. Подполковник И. М. Некрасов, будучи контужен, продолжат управлять боем. Трое суток длился этот бой. При поддержке других частей 107-й дивизии, артиллерии и авиации полк не только прорвал окружение, но и смял противостоящего врага, захватив при этом важный опорный пункт — железнодорожную станцию. Особенно умело дрался батальон этого полка под командованием Н. Д. Козина (ныне генерал-майор). Высокую тактическую подготовку и личное мужество его я наблюдал потом и в сражениях под Белгородом и в Берлине. Сколько подобных примеров настоящего героизма и отваги, проявленных в те дни, можно было бы привести!..

Пользуясь наступившей темнотой и тем, что горловина была еще не закрыта, остатки войск противника отступили из района [367] Ельни, оставив на поле боя множество убитых, раненых и большое количество разбитых танков и тяжелых орудий. Всего за период боев в районе Ельни было разгромлено до пяти дивизий, противник потерял убитыми и ранеными 45—47 тысяч человек. Врагу дорого обошлось стремление удержать ельнинский выступ.

Утром 6 сентября в Ельню вошли наши войска. Вскоре в городе появились жители, скрывавшиеся от фашистов.

Я кратко доложил И. В. Сталину ход сражений и общие итоги Ельнинской операции. Рассказал о доблестных соединениях, частях и их командирах, о потерях фашистских войск. По показаниям пленных, в некоторых частях минометов и артиллерии не осталось совершенно. Танки и авиацию в последнее время противник применял отдельными группами и только для отражения наших атак на важнейших участках. Видимо, эти средства он перебросил на другие направления.

Очень хорошо действовала наша артиллерия даже во вновь сформированных дивизиях. Реактивные снаряды своими действиями производили сплошное опустошение. Я осмотрел районы, по которым велся обстрел, и увидел полное уничтожение оборонительных сооружений. Ушаково — главный узел обороны противника — в результате залпов реактивных снарядов было совершенно разрушено, а убежища завалены и разбиты.

Преследуя противника, 7 сентября наши части вышли на реку Стряну, форсировали ее и получили задачу развивать наступление, взаимодействуя с группой войск Западного фронта генерала П. П. Собенникова.

В результате успешно проведенной операции по разгрому ельнинской группировки противника в войсках фронта поднялось настроение, укрепилась вера в победу. Части увереннее встречали атаки противника, били его огнем и дружно переходили в контратаки. И хотя завершить окружение противника и взять в плен ельнинскую группировку нам не удалось (для этого тогда не было достаточного количества сил, и в первую очередь танков), но обстановка к 8 сентября сложилась в нашу пользу: опасный вражеский ельнинский выступ на левом фланге 24-й армии был ликвидирован.

Не везде, конечно, все проходило гладко. Мне хочется рассказать об одном досадном происшествии. Стрелковая дивизия 43-й армии, получив задачу захватить плацдарм на западном берегу реки Стряны, не обеспечила свой левый фланг после форсирования реки и без должной разведки стремительно двинулась вперед. Молодой, еще недостаточно опытный командир этого соединения допустил большой промах, не приняв нужных мер боевого обеспечения. Этой ошибкой немедленно воспользовался противник. Танковой контратакой он смял боевые порядки дивизии. Советские воины сражались стойко, они умело отражали удары врага, нанося ему значительный урон. Особенно ощутимые потери понесли танковые части противника от нашей противотанковой и дивизионной артиллерии. [368]

Сейчас трудно сказать, какая сторона имела больше потерь. Контратака гитлеровцев была отбита, но и нам пришлось на этом участке остановить наступление. Такова была расплата за необдуманные действия командира этой дивизии. Почти до самого вечера 9 сентября пришлось мне вместе с командиром находиться на его наблюдательном пункте, исправляя допущенную оплошность.

Днем неожиданно пришла телефонограмма Б. М. Шапошникова: к 20 часам того же дня меня вызвал в Ставку Верховный.

В телефонограмме ничего больше не говорилось, и догадаться о причине вызова было трудно. Надо было ехать. Однако обстановка властно требовала моего присутствия здесь до тех пор, пока не будет наведен порядок на левом фланге армии. Предстояло также отдать и ряд других боевых распоряжений командующему армией. К тому же и путь следования в Москву был не близок. Расчет времени показывал, что к назначенному сроку я опоздаю.

И. В. Сталин был крайне нетерпим к опозданиям на его вызовы. Но что делать? Обстановка на войне не считается с характерами командующих. Нужно было правильно решить, что важнее — довести до конца свою задачу на поле боя или, не считаясь с обстоятельствами, явиться к назначенному времени по вызову старшего командира?

После недолгого размышления я передал начальнику Генерального штаба следующую телефонограмму: “Доложите Верховному: по сложившейся обстановке прибуду с опозданием на один час”.

Не скрою, всю дорогу до Москвы я думал, как убедительнее объяснить ситуацию, которая сложилась на левом фланге 24-й армии, чтобы И. В. Сталин правильно понял причину моего опоздания.

В Кремль въезжали в полной темноте. Вдруг резкий свет карманного фонарика ударил мне в лицо. Машина остановилась. В подошедшем военном я узнал начальника управления охраны генерала Власика. Поздоровались.

— Верховный Главнокомандующий приказал встретить и проводить вас к нему на квартиру.

Я вышел из машины и направился за генералом.

Расспрашивать не стал, зная, что ответа на интересующие меня вопросы все равно не получу.

Войдя в столовую, где за столом сидели И. В. Сталин, В. М. Молотов, А. С. Щербаков, Г. М. Маленков и другие члены Политбюро, я сказал:

— Товарищ Сталин, я опоздал на один час.

И. В. Сталин посмотрел на свои часы и проговорил:

— На час и пять минут, — и добавил: — Садитесь и, если голодны, подкрепитесь.

Верховный Главнокомандующий внимательно рассматривал карту обстановки под Ленинградом. Присутствующие сидели молча. Есть я не стал и тоже молчал. Наконец И. В. Сталин оторвался от карты и, обращаясь ко мне, заметил: [369]

— Неплохо получилось у вас с ельнинским выступом. Вы были тогда правы (имелся в виду мой доклад 30 июля).

Затем Верховный сказал:

— Мы еще раз обсудили положение с Ленинградом. Противник захватил Шлиссельбург, а 8 сентября разбомбил Бадаевские продовольственные склады. Погибли большие запасы продовольствия. С Ленинградом по сухопутью у нас связи теперь нет. Население оказалось в тяжелом положении. Финские войска наступают с севера на Карельском перешейке, а немецко-фашистские войска группы армий “Север”, усиленные 4-й танковой группой, рвутся в город с юга.

Верховный замолчал и вновь обратился к карте.

Кто-то из членов ГКО заметил:

— Мы здесь докладывали товарищу Сталину, что командование Ленинградского фронта едва ли сумеет выправить положение.

И. В. Сталин осуждающе посмотрел на говорившего, но продолжал молчать, устремив свой взор на карту. Неожиданно он спросил:

— А как вы, товарищ Жуков, расцениваете обстановку на московском направлении?

Я понял его и уловил мысль, связывающую воедино положение на разных фронтах, однако ответил не сразу.

— Думаю, что немцам в настоящее время необходимо основательно пополнить свои части. По данным пленных, захваченных из войск группы армий “Центр”, противник имеет очень большие потери. В некоторых частях они достигают пятидесяти процентов. Кроме того, не завершив операцию под Ленинградом и не соединившись с финскими войсками, немцы едва ли начнут наступление на московском направлении... Но это, конечно, мое личное мнение. У гитлеровского командования могут быть иные расчеты, иные соображения. Во всяком случае, нам нужно быть всегда готовыми к упорным оборонительным действиям на московском направлении.

И. В. Сталин удовлетворенно кивнул, затем без перехода спросил:

— Ну, как действовали части 24-й армии?

— Дрались, товарищ Сталин, хорошо, — ответил я, — особенно 100, 127, 153-я и 161-я стрелковые дивизии.

— А чем вы, товарищ Жуков, объясняете успех этих дивизий и как оцениваете способности командно-политического состава армии?

Я высказал свои соображения. Минут пятнадцать И. В. Сталин внимательно слушал и что-то коротко заносил в свою записную книжку, затем сказал:

— Молодцы! Это именно то, что нам теперь так нужно.

Затем, без всякого перехода, вдруг добавил:

— Вам придется лететь в Ленинград и принять от Ворошилова командование фронтом и Балтфлотом. [370]

Предложение это явилось для меня полной неожиданностью, тем не менее я ответил, что готов выполнить это задание.