Аристотель

Так же как относительно бесконечного, физику необходимо уяснить и относительно места – существует оно или нет, и как существует, и что оно такое. Ведь существующие /предметы/, и как все признают, находятся где-нибудь (несуществующее нигде не находится; где, в самом деле, козлоолень или сфинкс?), и из видов движения самым обыкновенным и в собственном смысле передвижения будет движение в отношении места, которое мы называем перемещением. Но немало трудностей заключает в себе вопрос, что такое место, так как оно не представляется одинаковым, если рассматривать его исходя из всего, что ему присуще.

Что место есть нечто – это ясно из взаимной перестановки /вещей/; где сейчас находится вода, там после ее ухода – как, /например/, из сосуда – снова окажется воздух, а иногда то же самое место займет еще какое-нибудь /тело/; само же /место/ кажется чем-то отличным от всего появляющегося в нем и сменяющего друг друга.

Далее, перемещения простых физических тел, например огня, земли, подобных им, показывают не только, что место есть нечто, но также, что оно имеет и какую-то силу. Ведь каждое /из этих тел/, если ему не препятствовать, устремляется к своему собственному месту – одно вверх, другое вниз, а верх, низ и прочие шесть направлений суть части и виды места. А именно, верх находится не где придется, а куда устремляются огонь и легкое /тело/; равным образом не где придется находится низ, а куда /движутся тела/, тяжелые и землистые, как если бы эти /места/ различались не положением только, но и силой.

Далее, утверждающие существования пустоты называют ее местом, так как пустота, /если бы она существовала/, была бы местом, лишенным тела.

Итак, на основании сказанного можно принять, что место представляет собой нечто наряду с телами и что всякое чувственно воспринимаемое тело находится в /каком-либо/ месте. По-видимому, Гесиод правильно говорит, делая первым хаос. Он говорит:

Прежде всего возник Хаос, а уж затем Гея широкогрудая..., как если бы существующим /вещам/ надлежало сначала предоставить пространство, ибо он, как и большинство /людей/, считал, что все /предметы/ находятся где-нибудь и в /каком-нибудь/ месте. Если дело обстоит таким образом, то сила места будет /поистине/ удивительной и первой из всех /прочих сил/, ибо то, без чего не существует ничего другого, а оно без другого существует, необходимо должно быть первым: ведь место не исчезает, когда находящиеся в нем /вещи/ гибнут.

Однако, если место существует, трудно решить, что такое – масса ли тела или какая-нибудь иная природа, ибо прежде всего надо установить его род. Оно имеет три измерения: длину, ширину и глубину, /т.е. те самые измерения/, которыми определяется всякое тело. Но невозможно, чтобы место было телом, потому что тогда в одном и том же /месте/ оказались бы два тела.

Чем же можем мы считать место? Имея подобную природу, место не может быть элементом или состоять из них, будь они телесные или бестелесные: ведь оно имеет величину, а бестелесное тело ее не имеет; элементы же чувственно воспринимаемых тел суть тела, а из умопостигаемых /элементов/ не возникает никакой величены. Далее, в каком отношении к вещам можно было бы считать место существующих /вещей/? Ведь ни одна из четырех причин не присуща ему: оно не может быть ни материей существующих /вещей/, так как из него ничего не состоит, ни формой и определением предметов; оно не есть цель и не приводит в движение существующие /вещи/. Далее, если место само относится к существующим /вещам/, то где оно будет? Ведь апория Зенона требует обсуждения; а именно, если все существующее находится в некотором месте, то ясно, что должно быть и место места, и так далее, до бесконечности. Далее, как всякое тело находится в /некотором/ месте, так и во всяком месте /должно быть, тело; что же мы скажем тогда о растущих /телах/? Ведь на основании сказанного необходимо, чтобы и место вырастало вместе с ним, если место каждого /тела/ ни меньше, ни больше его.

Если же место есть первое, что объемлет каждое тело, оно будет какой-то границей, так что может показаться, что место есть вид и форма каждого /тела/ – то, чем определяется величина и материя величины, так как это и есть граница каждого. С этой точки зрения место есть форма каждого /тела/.

Однако нетрудно видеть, что место не может быть ни тем ни другим, так как форма и материя неотделимы от предмета, а для места это допустимо. Ибо в чем был воздух, в том опять появляется, как мы сказали, вода, так как вода и воздух, а равным образом и другие тела занимают место друг друга; следовательно, место не есть ни часть, ни устойчивое свойство отдельного /предмета/, а нечто от него отделимое. По-видимому, место есть нечто вроде сосуда; ведь сосуд есть /как бы/ переносимое место, сам же он не имеет ничего от /содержащегося в нем/ предмета. И вот, поскольку /место/ отделимо от предмета, поскольку оно не есть форма, поскольку же объемлет его, постольку оно отличается от материи. Всегда кажется, что существующее где-либо и само по себе есть нечто и что существует нечто другое, вне его. (Платону же надо задать вопрос, если позволительно /немного/ отклониться в сторону: почему идеи и числа не находятся в /каком-нибудь/ месте, раз место «сопричастно» – все равно, сопричастно ли оно «большому» и «малому» или материи, как он писал в «Тимее»?), далее как могло бы /что-нибудь/ стремиться к своему месту, если бы место было материей или формой? Невозможно ведь быть местом тому, чему не присущи ни движение, ни верх или низ; следовательно, место не надо искать среди таких /вещей/. Если же место в самом /предмете/ (а так и должно быть, если оно форма или материя), тогда получается, что место /само помещается/ в месте, так как и форма и неопределенное изменяются и движутся вместе с предметом, находятся не всегда в одном и том же /месте/, а там, где оказывается предмет. Следовательно, будет существовать место места. Далее, когда воздух становится водой, место исчезает, так как возникшее тело оказывается не в том же самом месте; что же это за уничтожение?

Итак, нами изложено, на основании чего необходимо признать место чем-то существующим и откуда возникают затруднения /в вопросе/ о его сущности. [...]

После сказанного следует по порядку перейти к времени. Прежде всего хорошо будет поставить о нем вопрос с точки зрения более общих соображений, /а именно/ принадлежит ли /время/ к числу существующих или не существующих /вещей/, затем какова его природа.

Что время или совсем не существует, или едва /существует/, будучи чем-то неясным, можно предполагать на основании следующего. Одна часть его была, и ее уже нет, другая – будет, и ее еще нет; из этих частей слагается и бесконечное время, и каждый раз выделяемый /промежуток/ времени. А то, что слагается из несуществующего, не может, как кажется, быть причастным существованию. Кроме того, для всякой делимой вещи, если только она существует, существовали бы или все ее части, или некоторые, а у времени, которое /также/ делимо, одни части уже были, другие – будут и ничто не существует. А «теперь» не есть часть, так как часть измеряет целое, которое должно слагаться из частей; время же, по всей видимости, не слагается из «теперь». Далее, не легко усмотреть, остается ли «теперь», которое очевидно разделяет прошедшее и будущее, всегда единым и тождественным или /становится/ каждый раз другим.

Таковы затруднения, проистекающие из присущих времени /особенностей/. А что такое время и какова его природа, одинаково не ясно как из того, что нам передано от других, так и из того, что нам пришлось разобрать раньше.

Так как время скорее всего представляется каким-то движением и измерением, то это и следует рассмотреть. Измерение и движение каждого /тела/ происходит в нем самом или там, где случится быть самому движущемуся и изменяющемуся; время же равномерно везде и при всем. Далее, изменение может идти быстрее и медленнее, время же не может, так как медленное и быстрое определяется временем.

Итак, что время не есть движение, но и не существует без движения – это ясно. Поэтому, когда мы исследуем, что оно такое, нужно начать /именно/ отсюда /и выяснить/, что же такое время; в связи с движением. Ведь мы вместе ощущаем и движение, и время; и если даже темно и мы не испытываем никакого воздействия на тело, а какое-то движение происходит в душе, нам сразу же кажется, что произошло какое-то движение. Следовательно, время есть движение, или нечто связанное с движением, а так как оно не движение, ему необходимо быть чем-то связанным с движением.

Так как движущееся движется от чего-нибудь к чему-нибудь и всякая величина непрерывна, то движение следует за величиной: вследствие непрерывности величины непрерывно и движение, а вследствие движения – время; ибо сколь велико /было/ движение, столько, как нам всегда кажется, протекло и времени. А что касается предыдущего и последующего, то они первоначально относятся к месту. Здесь, конечно, они связаны с положением, но так как в величине имеется предыдущее, то необходимо, чтобы и в движении было предыдущее и последующее – по аналогии с теми. Но и во времени есть предыдущее и последующее, потому что одно из них всегда следует за другим. Предыдущее и последующее существуют в движении и по субстрату тождественны с движением, хотя бытие их иное, а не движение. И действительно мы и время распознаем, когда разграничиваем движение, определяя предыдущее и последующее, и тогда говорим, что протекло время, когда воспринимаем чувствами предыдущее в движение. Мы разграничиваем их тем, что воспринимаем один раз одно, другой раз другое, а между ними – нечто отличное от них; ибо когда мы мыслим крайние точки отличными от середины и душа отмечает два «теперь» – предыдущее и последующее, тогда это /именно/ мы и называем временем, так как ограниченное /моментами/ «теперь» и кажется нам временем. Это мы положим в основание /последующих рассуждений/.

Итак, когда мы ощущаем «теперь» как единое, а не как предыдущее и последующее в движении или как тождество чего-то предыдущего и последующего, тогда нам не кажется, что прошло сколько-нибудь времени, так как не было и движения. Когда же есть предыдущее и последующее, тогда мы говорим о времени, ибо время есть не что иное, как число движения по отношению к предыдущему и последующему.

Ясно также, что если времени не будет, то не будет и «теперь» и, если «теперь» не будет, то не будет и времени, ибо вместе существуют и перемещаемое с перемещением, и число перемещаемого с числом перемещения. Время есть число перемещения, а «теперь», как и перемещаемое, есть как бы единица числа. Время и непрерывно через «теперь», и разделяется пространством «теперь», так как и в этом отношении оно следует за перемещением и перемещаемым, ибо движение и перемещение едины благодаря перемещаемому телу, которое едино не по своему субстрату (ведь оно может и остановиться), но по определению, /поскольку оно движется/: ведь оно разграничивает предыдущее и последующее движение. В некотором отношении оно соответствует точке, так как точка и соединяет длину, и разделяет: она служит и началом одного /отрезка/ и концом другого. Но если брать ее в таком смысле, пользуясь одной точкой как двумя, то она необходимо остановится – если одна и та же точка будет началом и концом. А «теперь» вследствие движения перемещаемого тела всегда иное; следовательно, время есть число не в смысле /числа/ одной и той же точки, поскольку она начало и конец, а скорое как края одной и той же линии, и не в смысле ее частей, и это как в силу нами сказанного (тогда нужно будет пользоваться средней точкой как двумя, так что произойдет остановка), так еще и потому, что «теперь», очевидно, не есть частица времени и не делит движение, так же как точки не делят линию, а вот два отрезка линии составляют части одной. Итак, поскольку «теперь» есть граница, оно не есть время, но присуще ему по совпадению, поскольку же служит для счета – оно число. Ведь границы принадлежат только тому, чьими границами они являются. А число этих лошадей – скажем, десять – может относиться к другим предметам.

Что время, таким образом, есть число движения в отношении к предыдущему последующему и, принадлежа непрерывному, само непрерывно – это ясно.

Аристотель. Физика. // Соч.: В 4 т. – М., 1981. – Т. 3 – С. 123-127, 145-150.