Осина, Растущая Вверх 4 страница

Однажды утром из леса неожиданно выехал человек на лошади. Загремели цепи сторожевых псов, раздался дружный лай. Человек остановился за оградой и послал меня за хозяином. На нем была синяя одежда с железными пуговицами, и выглядел он, как солдат.
Я подумал, что белые опять затеяли войну, и их вожди прислали моему хозяину, как важному человеку, слово явиться на совет.
Но Желтоглазый, прочитав бумагу, которую вытянул из кожаного чехла этот всадник, очень обрадовался и сразу велел приводить в порядок одну из гостевых комнат.
Когда всадник опять скрылся в лесу, хозяин сказал нам, что это почтовый вестник. На станции, откуда он явился, ждет человек, который привечал моего хозяина в своем лесном имении в начале этой осени.
В тот же день хозяин с конюхом на двух повозках отправились на станцию, а приехали вместе с гостем и двумя его слугами. Опять было перетаскивание поклажи в гостевую комнату и шумный осмотр дома.
Стало вообще более шумно, и не только потому, что прибавилось людей. В повадках гостя я узнавал нарочитую грубость хозяина. У вновь прибывшего она казалась естественной. Он был выше Желтоглазого на голову, а то и больше, тело имел формой, как лодка из бизоньих шкур – узкое с носа и с кормы и несоразмерно широкое в середине. Его голос громыхал, как отдаленная стрельба из пушек. Волосами он был черен, лицо имел землистое, с набрякшими нижними веками, и это лицо было во всякий момент готово раздвинуться в улыбке, которая делила его на две равные половины. Гость смеялся так же часто, как хозяин, и говорил обо всем, что попадалось на глаза. Но его глаза все время сохраняли в себе некую черную цепкость, как будто, легко произнося пустые речи, он все время думал о чем-то своем, важном, и постоянно высматривал вокруг то, что относилось к этим важным мыслям.
Хозяин говорил, что он разбогател, продавая армии одежду и еду.
Звали его Кларк.

Они выезжали в лес верхом каждый день и успели один раз съездить на далекую охоту, перед тем как со станции прибыли еще гости. На этот раз я отправился туда вместе с хозяином и конюхом. Поехал и темнолицый торговец. Они с хозяином разместились в первой повозке и оживленно обсуждали предстоящий отдых, в то время как я направлял вслед за ними свою упряжку.
На станции мы встретили фыркающий дымом и оглушительно гудящий паровоз. Поезд остановился, и из вагонов с окнами начали по одному спускаться люди. Там были и дети, и женщины в разноцветных платьях, и мужчины. Хозяин с громким возгласом поднял руки, встречая своих знакомых. Около него остановились трое, а потом еще трое – эти снесли вниз тюки и оружие. Мне стало любопытно, неужели все эти люди хотят уместиться вместе с нами и со своими вещами на двух повозках, но тут последний вагон, который без окон, открыли, и из него вывели двух лошадей.
От станции к дому двое из гостей моего хозяина ехали верхом, держась рядом с бортами идущей во главе повозки, и еще один занял место на скамейках рядом с хозяином и торговцем. Оттуда доносились перебивающие друг друга голоса и частый смех.
За моей спиной все было спокойно и почти беззвучно. Слуги ехали молча.

Я думал, как же теперь старик будет готовить на эту ораву, и как я буду успевать следить за домом, но все оказалось проще, чем я ожидал. Приехавшие слуги помогали на кухне, и каждый обслуживал своего хозяина. У меня работы было не намного больше, чем в обычное время.
И я опять отдыхал. Хозяин не звал меня в спальню и не прижимал к стене в коридоре. А на охоте они все только добывали дичь или, что было чаще, соревновались в стрельбе по зверям и птицам.

Обращаясь к моему хозяину, гости говорили «барон».
Один из них был ростом очень мал, сложен коряво, хотя это и не мешало ему передвигаться и вспрыгивать в седло с замечательной ловкостью. Когда гости и мой хозяин собирались вместе за обеденным столом или в гостиной, этот человек как будто собой уравновешивал огромную фигуру торговца.

Восемь дней назад со станции опять прискакал посыльный в синей одежде. Конюх и один из слуг верхом отправились на станцию вместе с ним, а вернулись, ведя в поводу двух мулов. Их по наказу хозяина купил один живущий в городе человек – работающий на него, но не слуга, как я, - и отправил сюда по железному пути.
После этого все было готово к первой дальней охоте. За день старик наготовил припасов, слуги вычистили сбрую, хозяева самолично проверили оружие. Мы с конюхом вкопали в землю за домом чан для засолки мяса. На следующий день охотничья партия, ведя с собой трех нагруженных едой мулов, выехала со двора.

Я любил бывать на охоте. Всякий раз, садясь в седло, я чувствовал себя почти свободным. Я движусь высоко над землей, лошадь, послушный друг, подчиняется приказам моего тела и голоса, а иногда словно угадывает мои мысли и без всяких понуканий замедляет шаг, когда мне это нужно, или выбирает нужный мне путь.
А в этот раз я еще и ехал впереди всех, на таком расстоянии, что голоса хозяина и его гостей были всего лишь небольшим шумным комом, катящимся сквозь тишину леса. Я пригибался в седле, чтобы ветки не задевали меня по лицу. Взгляд обнимал все, до чего мог дотянуться, ловил птиц, перелетающих с дерева на дерево, намечал путь далеко впереди. Я почти что чувствовал себя хозяином этих мест – хозяином, который не владеет землей, но передвигается по ней свободно и бьет любую дичь, когда ему нужно насытить голод. Я не оглядывался на тех, кто ехал позади – они бы и сами не потеряли меня из виду.
О том, чтобы просто наподдать по бокам лошади ногами и стать совсем свободным, я думал, как и всегда, когда оказывался верхом. Но думал спокойно, отстраненно, как тот, кто смотрит на другой берег реки и знает, что даже не попытается до него доплыть.

Доехав до ущелья, за которым начинались равнины, мы спешились и сделали привал, чтобы позавтракать. Мне готовить не пришлось – для этого на охоту отправился один из прибывших по железному пути слуг. Но мы с конюхом насобирали хворосту и нарубили веток, чтобы было чем кормить костер.

После завтрака тремя группами направились в разные стороны. Повар остался на месте, стеречь мулов. Желтоглазый уехал с одним гостем, конюх – с двумя, среди них низкорослый, а мне выпало сопровождать торговца. Судя по тому, как хозяин с ним разговаривал, этот большой человек был самым близким для него из всех гостей, а по тому, как почтительно с ним держались остальные – самым важным. Но Желтоглазый, «барон», почему-то не поехал с этим важным человеком сам, а отправил с ним меня. Значит, хозяин на охоте доверял мне больше, чем себе самому.

Сначала мы ехали молча. Затихли, отсеченные деревьями и скалами, другие голоса, стало казаться, что барона Анталфи нет на свете, он только выдумка, мой дурной сон. Но хозяин ехал рядом со мной, как будто часть его переместилась в торговца.
Я держал путь к заросшему ущелью – там в прошлом году хозяин подстрелил медведя.
«Джо, - вдруг позвал торговец, и я обернулся к нему, - скажи-ка мне, почему ты живешь у барона?»
«Он очень сильно помог нашим людям».
«Так... И ты – плата за эту помощь?»
Я искал в себе и не нашел причин для другого ответа.
«Да».
Я ехал чуть впереди, глядя на каменистую землю, на которую предстояло наступить копытам моего коня, но я весь собрался и приготовился к следующему вопросу, которого ждал спиной, затылком, ушами. Теперь торговец должен поинтересоваться, в чем заключалась помощь, и тогда я расскажу ему то же, что мистеру Эрскину, и посмотрю, как он себя поведет. Желтоглазый, твои друзья – твое слабое место.
Но торговец спросил совсем другое.
«А это правда, что ты ему сосешь и даешь в задницу?»
Я придержал коня и подождал, пока второй всадник поравняется со мной. Он в любопытстве молчал. Я взглянул на него и сказал:
«Спросите об этом моего хозяина».
Он усмехнулся своим большим лицом.
«Зачем спрашивать. Он сам рассказывал мне и этим господам, - кивок в сторону, - как он тебя дерет в любое время и в любом месте».
Я промолчал.
«Скажи, а ты и мне дашь, если я попрошу? Я ведь друг твоего хозяина».
В чехле, пристегнутом к седлу, висело ружье. И я знал, что там оно и останется, пока мы не увидим след зверя.
«Друзья моего хозяина, - сказал я, избегая прямого ответа, - не сделали ничего для наших людей».
Он хохотнул и замолчал.
Я подождал немного, держась впереди, потом опять поравнялся с ним и спросил:
«Что такое – барон?»
Он удивленно посмотрел на меня.
«Это титул».
«Титул?»
Торговец развел руками, помогая себе думать.
«Это, наверное, как у вас вождь. Вождь – это титул. Только у нас много таких вождей, и они называются по-разному».
«Значит, мой хозяин – очень важный человек?»
Торговец оскалился.
«Можно сказать, и важный. А что?»
«Он на самом деле знает Великого Отца?»
Тут пришел черед торговцу удивляться и переспрашивать.
«Великого Отца всех белых людей. Который пишет письма и начинает войны.»
«Это Президента, что ли? Кто ж его не знает. Моему племяннику два года, так он и то знает».
«Нет. Правда, что мой хозяин ходит в дом к Великому Отцу и разговаривает с ним, советует, что делать, а что нет?»
Торговец недоуменно поднял брови и открыл рот, чтобы ответить, но потом внимательно в меня вгляделся, и его губы стянула неявная усмешка.
«Спроси об этом своего хозяина».

Медведей мы в тот день не встретили. Торговец подстрелил оленя. Я стоял на каменном карнизе и показывал охотнику направление, в котором движется зверь. Потом мы погрузили тушу на моего коня и повернули обратно.
На пути к месту привала увидели в отдалении двух диких голубей. Торговец сказал мне подстрелить одного из них – судя по улыбке, хотел проверить, насколько я меток. Я коротко прицелился с плеча и выстрелил. Один голубь исчез, другой серым росчерком сорвался в небо.
Мой спутник был доволен.

Когда мы добрались до места сбора, конюх и двое его подопечных были уже там. Они добыли двух прекрасных горных баранов, уже отрезали им головы и свежевали туши, вырезая самое лакомое мясо. Головы с закрученными ребристыми рогами сидели рядом на земле и безучастно наблюдали за разделкой своих тел.
Хозяин и еще один гость где-то задержались. Мы терпели голод, сколько могли, потом решили перекусить. Потом затоптали костер и уже думали о том, чтобы отправиться на поиски, когда на склоне соседней горы показались двое всадников. Со смесью облегчения и горькой досады я издалека узнал хозяйскую лошадь и его охотничий костюм. Мне было тревожно, как тревожится любой человек, понимая, что где-то недалеко от него могла произойти беда - но ведь, если бы мы обнаружили этих двоих погибшими, я бы в дом на лесной горе уже не вернулся. Выждал бы ровно до тех пор, пока гребень скалы или частокол деревьев смогут заслонить меня от выстрелов вслед, и ударил бы коня, и полетел бы прочь быстрее ветра…
Всадники мелькали за деревьями, то появляясь, то пропадая, и я вдруг увидел, что людей там не двое, что за всадниками, все время на одинаковом расстоянии, не удаляясь и не приближаясь, пешком следует третий. Окружающие меня охотники тоже это заметили, и среди них поднялись оживленные разговоры.
Лошади приблизились и выехали из леса, и я увидел того, кто шел следом.
Это был мальчик с голыми ногами, обутыми в мокасины. Из одежды на нем была рубашка с бахромой и набедренная повязка, все украшенное густой вышивкой. Наверное, этого мальчика очень любила мать. У него были длинные волосы, схваченные ремешком, и тонкое желтовато-смуглое лицо. На вид ему было лет тринадцать. Руки у него были обмотаны веревкой, и она тянулась к седлу моего хозяина. Он шел пошатываясь и почти закрыв глаза. Только когда лошади остановились и веревка перестала тянуть его за собой и он остановился тоже, он поднял голову, чтобы оглядеть людей вокруг.
Когда он увидел меня, глаза распахнулись и ожили, загоревшись изумлением и надеждой на помощь. Но я только стоял на месте и смотрел на него. Его взгляд скользнул с моего лица и волос на мою одежду и медленно погас. Выпуклые веки опустились на глаза, лицо, покрытое пыльными потеками, застыло, как у мертвого.
Белые обступили мальчика по кругу, держась, как я заметил со злой радостью, на расстоянии, и стали его обсуждать. Колени и икры у него были исцарапаны и в грязи. Из того, что рассказывали мой хозяин и его спутник, я понял, что они застали мальчиков врасплох, спящими в траве – этого и еще одного, постарше. Второй, пробудившись, схватился за винтовку, но его тут же застрелили, а этот пытался убежать. Поймали, набросив на него лассо.
У гостя к седлу, помимо добытых птиц, были прикручены два шерстяных одеяла, синее и красное. Хлопая по ним ладонью – из-под нее легким облачком взбивалась пыль – он говорил, что это будет лучший сувенир, привезенный им с охоты. Бараньи головы есть у всех.
Торговец, с усмешкой глядя на пленника, сказал, что бывают сувениры интереснее, чем пара старых провонявших дикарями тряпок.

Перед тем как тронуться в обратный путь, хозяин молча подошел и вынул из чехла на моем седле ружье. Потом протянул руку, требуя отдать нож. Когда я отвязал ножны с пояса и отдал ему, он посмотрел на меня, склонив голову набок и не мигая, и с моим оружием в руках отошел к своему коню.
Три мула везли на себе остатки провизии, свежее мясо, рогатые головы, мелкую дичь и снятые с крупной шкуры. Мальчик на заплетающихся ногах бежал за хозяином, протянув к нему связанные руки. Я опять ехал впереди всех, и, когда оглядывался, видел, как он то показывается из-за крупа лошади, то скрывается из виду.
Отвернувшись, я думал о том, почему те двое оказались на отшибе от всех, так далеко, что, когда напали белые, никто не пришел на помощь.
Хозяин, это не Девять Орлов, который раскрасил себе лицо в цвета войны и напал на твоих солдат. Это был всего лишь спящий юноша. Вы могли проехать мимо, но вы этого не сделали. Теперь он лежит неподвижно в траве, и у него в глазнице запеклась кровавая каша.
Сзади возбужденно взлетели голоса, и я придержал и развернул коня, чтобы посмотреть, что там случилось.
Мальчик упал. Хозяин нарочно проехал еще вперед, волоча его по земле на потеху своим гостям, и остановился. Мальчик не шевелился, он лежал в пыли, как застреленная косуля.
Конюх спешился, развязал ему руки, но сразу перевил его той же веревкой от шеи до ступней. Затем поднял и перебросил через спину мула, лицом в кровь, неживое перо и подсыхающее коркой мясо.

Засаливать мясо пришлось мне одному. Как только приехали, хозяин распорядился посадить пленника в чулан в левом крыле дома, под лестницей на чердак, а конюху велел сесть рядом и охранять дверь. Мне же запретили не то что подходить к двери, а даже появляться в той половине дома.
Пока я занимался засолкой, а гости переодевались и мылись – двое, кто хотел вымыться, - старик и его пришлый помощник ощипали птицу и зажарили на открытом огне. Поздно вечером хозяин с гостями сел за стол. Я несколько раз приносил им дополнительные тарелки. В столовой было тяжело находиться. Голоса мешались в воздухе так же густо, как табачный дым, запах сапог, пота, жареной дичи и огненной воды. Стены вверху виделись неясно, как будто через пыльную взвесь. Я подходил к столу и тут же торопился уйти.
Слуги в это время собрались на кухне и тоже ужинали. От них я услышал, что в других домах слуги едят после отхода хозяев ко сну. Но здесь выбирать не приходилось: хозяина раздражала уже одна мысль, что кто-то бродит по дому, когда он сам уже погасил свет в своей спальне.
Но пока в столовой было шумно, и затем, пока в спальнях шли приготовления ко сну, на кухне можно было не сдерживать голос. Старик, его помощник и я стали убирать со стола. Я спросил, дали ли мальчику пить и есть. Старик пожал плечами, слуга промолчал. Тогда я протянул слуге кружку с водой и тарелку с мясом, попросил отнести в левую половину дома, куда мне путь заказан. Он стал возмущаться и кричать, хотя в том не было нужды, что он уже относил ужин сидящему у дверей и больше туда не пойдет. «И потом, - спросил он, - я буду шляться, а тут что, посуда сама себя вымоет?» Я сказал, что могу его подменить на это время. Он с оскорбленным видом выхватил у меня из рук тарелку с кружкой и ушел. Больше той ночью он на кухне не появился.

На следующий день те, кто мог себе это позволить, встали очень поздно. Завтрак у них сразу стал обедом. На охоту, конечно, уже никто не поехал, но после еды отправились недалеко в лес на новое развлечение. Там была большая поляна, и на ней гости с хозяином устроили соревнование в стрельбе. Я ходил расставлял на деревянной опоре мишени: обрубки толстых веток, еловые шишки, пустые бутылки. Бутылок чем дальше, тем становилось больше, и к вечеру вся земля вокруг опоры была усеяна осколками стекла. А у меня непривычно разболелась голова – от выстрелов и постоянного напряжения, в котором меня держали веселые игроки. Пока я расставлял мишени, они целились в меня из ружей и говорили – «паф!» Или: «Сдавайся, Текумсе, ты окружен!» И всякие другие слова, над которыми тот, кого хоть раз травили по-настоящему, никогда не будет смеяться. Один в меня на самом деле выстрелил. У моих ног взорвалась воронка пыли. Я отскочил в сторону и застыл, сразу найдя глазами стрелявшего. Это был низкорослый, и он довольно смеялся, жуя сигарету. Правда, хозяину шутка не понравилась, он резко прикрикнул на своего гостя. А мне сделал успокаивающий жест рукой.
Когда отдыхающие наотдыхались вволю и стали собираться обратно в дом, я хотел остаться и убрать с поляны стекло и разбросанные везде кости. Незачем привлекать к жилью диких зверей. Но хозяин махнул мне рукой, чтобы я шел вместе со всеми. Он в тот день не хотел терять меня из виду.
Пока готовился ужин, занимались кто чем. Я спросил старика, кормили ли мальчика, и опять получил в ответ молчаливое пожатие плечами. Тогда я отправился к хозяину - он и его друзья расположились в гостиной, подошел к нему и спросил позволения отнести мальчику еду. Все замолчали. Хозяин с насмешливым интересом посмотрел на меня снизу вверх. Он развалился в кожаном кресле. «Не беспокойся, - легко сказал он, - я распорядился кормить его три раза в день. Все как в лучших домах Европы. Стол и кровать, полный пансион». Его ответ вызвал у гостей приступ хохота, но сам он лишь прищурился, не смеялся. Я спросил, что значит пансион? «Это значит, ступай занимайся своей работой».
Я не спешил ему верить, но ушел – ничего другого мне не оставалось. Я решил, что, когда они все достаточно опьянеют, я проберусь в запретную половину дома и проверю, как там мальчик. А в том, что опьянеют, сомнений не было. Стаканы не пустовали, и к ужину старик вытащил из погреба бочонок с огненной водой.
После ужина все вернулись в гостиную и, судя по донесшемуся до меня довольному кряхтению, с радостью сменили жесткие стулья на просторные кушетки и кресла. Там горел камин, было слишком тепло. После всего выпитого, съеденного и выкуренного долго не продержатся, решил я. Могут заснуть прямо в гостиной.
Но я ошибся.
Когда мы со стариком уже заканчивали прибираться в столовой, хозяин вдруг поднялся с кресла и скрылся в коридоре, ведущем в левое крыло. Вскоре он появился обратно, а следом за ним конюх, злой, как пес – еще бы, ему пришлось без малого сутки просидеть на одном месте – выволок в гостиную связанного пленника. Там он бросил его на пол посреди комнаты. В руке у конюха была длинная сосновая палка. Мальчик сразу же попытался встать, и конюх толкнул его этой палкой обратно на пол.
Я остановился возле стола.
Гости были увлечены зрелищем, но хозяин сразу повернул голову в мою сторону. «А ну, иди на кухню!» - крикнул он. Я продолжал стоять. Он вскочил, лицо мгновенно покраснело, став темнее волос и бороды. «Убирайся вон!»
Меня как будто толкнуло волной воздуха в грудь.
Его крик, хоть и не намеренный, можно было расценить как то, что Желтоглазый меня прогоняет. Я мог немедленно уйти. Хотя бы попытаться.
Но сейчас было самое неподходящее время для того, чтобы покинуть этот дом.
Очевидно, все это пришло на ум и хозяину, потому что он сразу опомнился. «Я сказал – убирайся на кухню», - громко, но сдержанно произнес он, глядя на меня протрезвевшими глазами.
И я ушел на кухню.

Там старик один возился с горой посуды. На этот раз я не стал ему помогать. Я сел на лавку возле изрезанного ножами стола и оперся на него локтем.
Много мыслей возникало у меня в голове, но я ни одной не мог додумать до конца. Меня здесь не было, я стоял там, возле того стола, и смотрел в гостиную. Но я ничего не видел. Только чувствовал нутром, что происходит что-то ужасное.
Не знаю, до чего бы я додумался, если бы дверь из столовой вскоре не открылась.
Это был Желтоглазый. Он выглядел немного одурманенным выпивкой, но не злым. «Идем-ка, Джо, - сказал он почти что дружелюбно и поманил меня пальцем; так он разговаривал со мной, когда только привез меня в этот дом. - Ты мне нужен».
Я поднялся и проследовал за ним. Старик оглянулся, провожая меня взглядом.

Мальчик лежал на медвежьей шкуре там же, куда его при мне бросил конюх. Сам конюх стоял в двух шагах, уперев палку в пол перед собой.
Рубашка на плече у маленького пленника была продрана, и ткань вокруг прорехи начала уже напитываться красным. Кулаки скрученных за спиной рук дрожали, мальчик едва заметно поводил плечами, будто стараясь освободиться из пут. Коленки покрывала вчерашняя грязь, а на бедре и лодыжке наливались кровью свежие ссадины. Волосы без ремешка рассыпались вокруг головы, черной спутанной паутиной облепили лицо. Из-под нее на меня блестели узкие черные глаза и белые зубы.
Желтоглазый, усевшись обратно в кресло, откинулся на спинку и расставил ноги.
«Сними с него эту тряпку», - сказал он и лениво повел рукой.
Я посмотрел на заголенное бедро и перевел взгляд на хозяина.
«Зачем?» - спросил я.
Сидящие вокруг не в лад засмеялись, но лицо хозяина, обвисшее от выпитого виски, не вздрогнуло.
«Делай, что тебе велено».
«Не буду».
Он приподнял брови.
«Давай, давай», - он пошевелил пальцем, указывая на мальчика.
«Нет».
Теперь гости уже не смеялись, и хозяин проявил признаки того, что происходящее ему не нравится. Он качнул головой, как оглушенная змея, скользящим взглядом обвел лица гостей – увиденное его явно не успокоило – и поднялся на ноги.
Подойдя ко мне, он взял меня за плечи и развернул лицом к себе. Я смотрел ему в глаза. Странно, но только сейчас я вновь заметил разницу в росте. Я был выше него, намного выше.
«Ты что, забыл, что мне обещал?»
Я давно не видел его лица так близко. Кожа на широких скулах напряглась, и от этого и от торчащей в стороны бороды челюсти казались еще шире.
«Нет, не забыл. Со мной можешь делать, что хочешь. Но через меня ты никому вреда не причинишь».
Он сжал губы и медленно опустил руки. Какое-то время звериные рыжие глаза смотрели на меня, а потом он дернулся и хлестнул меня ладонью по щеке.
Рука у него была твердая.
Я перевел дыхание, глядя в потолок; опустил голову и снова посмотрел на него.
Вторая пощечина была такой же полновесной.
Он сдавил мне пальцами подбородок и, глядя в глаза, показал другой рукой вниз.
«Я хочу, чтобы ты занялся этим уродцем. Приступай».
«Нет».
Он оскалился, схватил меня за плечи и толкнул на пол. Я упал на колени и уперся ладонями в медвежью шкуру.
Хозяин шагнул ближе ко мне. Его пальцы забрались мне в волосы, погладили, потерли кожу, почти нежно, затем сжались в кулак – я слышал, как отдельные волосы рвутся тончайшими тетивами. Он потянул меня за волосы вверх, заставляя разогнуться, и придавил мое лицо к своему паху. Его бедра подались вперед, он возил меня носом, глазами, щеками по быстро отвердевшей выпуклости под ширинкой, по железным пуговицам. Движения руки, направлявшей мою голову, были не злы, ленивы. Я не мешал ему, я просто стиснул зубы и зажмурил глаза.
Он отстранился, выгнул запястье и сверху поглядел в мое задранное лицо. У меня открылся рот. Он посмотрел еще, потом сильнее запрокинул мою голову, немного наклонился и, пошевелив сжатыми губами, точно сплюнул мне в рот.
Густая слизистая капля попала на язык, я закашлялся от отвращения и плюнул, пытаясь повернуть голову, но кулак хозяина держал крепко. Брызги слюны попали мне на щеку. Мне казалось, что у них запах огненной воды, перебродившей в чужом желудке.
Желтоглазый полюбовался с желчным удовлетворением на лице, затем оттолкнул мою голову и разжал пальцы.
«Убирайся к себе в комнату. И чтобы сидел там до утра».
Я вытер лицо, поднялся на корточки и распрямился. Все молчали, слышалось только дыхание вразнобой. Я постоял и, не оглядываясь, зашагал прочь из гостиной. Но, проходя мимо кресла, в котором сидел один из гостей, остановился. Это был низкорослый. Ноги в добротных сапогах висели над полом, а корявая рука все время двигалась, поглаживая пах. Я посмотрел на нее, не поворачивая головы, и рука замерла. Тогда я пошел дальше.

У себя в спальне я сразу лег на кровать.
От мальчика сильно пахнет. Может быть, это его убережет. Пока.
Лежать в темноте оказалось невыносимо – перед глазами мелькали картины одна хуже другой. Пришлось зажечь лампу. За время, проведенное в этом доме, я так и не смог привыкнуть к вони керосина.
Я лежал, сложив руки на животе, и смотрел на листок, прикрепленный к стене напротив. Как ни жаль мне было мальчика, я не в праве был вмешиваться в то, что с ним делали эти люди, поскольку все это было с одобрения хозяина. Если вмешаюсь, я пойду против наказа, данного отцом. Имеет значение только то, что этот человек, хоть и негодяй, помог моим сородичам.
Я часто думал о том, до какого предела все должно дойти, чтобы я сказал «нет». Там, в гостиной, все решилось само собой. Я поступил правильно. Мой долг перед хозяином распространяется на меня одного. Но теперь, избавив себя от участия в его забавах, я не должен был ему препятствовать. Горько, зато ясно.
Если бы не один человек.
Если бы не один человек, который отказался меня предать даже перед угрозой голодной смерти.
Если я сейчас ничего не сделаю, то уже никогда не смогу быть с ним вместе. Пусть у меня будет такое же красивое тело, это ничего не изменит. Я сам не смогу к нему подойти, даже если он будет меня звать.
Я должен это сделать. Когда они все окончательно опьянеют и разбредутся по своим комнатам, я выйду отсюда и попытаюсь выручить мальчика.
Только бы они его не убили. Я очень боялся услышать выстрел.

К тому времени, когда за дверью послышался шум расходящейся встречи, план был готов.
Через коридор я, конечно же, не пойду. Вылезу через окно. Грозные сторожевые псы во дворе едят у меня из рук, поэтому шума не поднимут. Там найду лестницу или просто какую-нибудь длинную доску и доберусь до чердачного окна. Его все время забывают запирать. Залезть внутрь нужно будет тише, чем опускается на землю перо, но это я умею. На чердаке в полу люк, как раз над чуланом, где прячут пленника.
А конюху, или кто там его сегодня охраняет, придется либо помочь мне, либо умереть. Нож, которым я вынимал у хозяина правду, я так на кухню и не вернул.

Дверь открылась, и вошел конюх. Конечно. Послали его посмотреть, на месте я или нет.
«Иди», - сказал он мрачно и мотнул головой.
Я посмотрел на него в недоумении.
«Хозяин велел мне оставаться здесь до утра».
Он наклонил голову и выпустил в пол грязное ругательство.
«Он и зовет… Поднимайся давай! Нечего мне тут торчать!»
Я встал и впереди него вышел в коридор.
Коридоры в доме располагались один напротив другого. Хозяин стоял во втором, держа за ручку керосиновую лампу. Когда я увидел, где он стоит, я сразу все понял.
«Живее!» - прорычал сзади конюх, но ко мне не притронулся. Он все еще меня боялся. Только мне от этого радости сейчас было мало.
Мы пересекли пустую гостиную и вошли в левую половину дома.
Там была единственная в доме комната без окна. В ней селили слуг, но только тогда, когда к хозяину съезжалось много гостей и все остальные комнаты были заняты. При мне там еще никто не жил.
Взгляд у хозяина был мутный, голова покачивалась, как будто он очень долго не спал. Но смотрел он на меня цепко, поэтому понятно было – соображает.
«Жаль, что пришлось тебя потревожить, Джо, - сказал он. – Но я подумал – если ты здесь посидишь ночь, то будет спокойнее. И тебе, и мне, и всем».
Я глядел ему в лицо, изучая привычную мне издевательскую ухмылку, которую невозможно было поймать ни в губах, ни в глазах – и, однако, хозяин ухмылялся.
Если я сейчас что-нибудь попытаюсь сделать, и меня за это прибьют до беспамятства или до смерти, то мальчику я точно помочь не смогу. А если пересижу ночь в этой комнате, то, глядишь, завтра мне представится какой-нибудь случай его выручить. Я что-нибудь придумаю.
«Мне нужно отлить», - сказал я, и это не было уловкой.
Хозяин усмехнулся, отчего качнулся весь его торс.
«Там под кроватью ночная ваза. Найдешь. Заходи».
Он отворил дверь.
Я оглянулся на конюха и вошел.
Взгляд успел выхватить только деревянную кровать с тюфяком на ней и деревянный стол у изголовья. Больше я ничего не увидел. Дверь за спиной закрылась, и я остался в совершенной темноте.
Шаркнул и глухо стукнул засов.
Я постоял, затем вытянул руки вперед и пошел в ту сторону, где запомнил кровать. Я шел медленно, чтобы не ушибить ноги, и, в конце концов, они наткнулись на деревянный борт. Наклонившись, я ощупал тюфяк и сел на него.
Как я был бы рад, если бы из-под двери пробивался хотя бы тусклый свет. Но везде было одинаково темно. Люди из коридора ушли.
Я был в нескольких шагах от мальчика, но в таком же беспомощном положении, как и он.

Я просидел так долго. Было тоскливо и не хотелось шевелиться, хотя малая нужда не давала о себе забыть. Потом я все же сдался и полез под кровать искать нужную вещь. Пришлось лечь на пол и протиснуться под низкое днище. Чихая от пыли, я нащупал холодный бок ночной вазы.
После я задвинул ее поглубже под кровать.
Лучше было лечь, хотя и казалось, что сидя скоротать ночь в этой затхлой, лишенной отдушин комнате будет проще. Я откинулся на тюфяк.
Мне казалось, что я ворочаюсь и не сплю, но я видел разных людей и слышал разные голоса, которых не могло быть в этой комнате. Поэтому, наверное, я спал. Но, когда едва различимый звук потревожил мой слух, я мгновенно вскинулся и сел на кровати.
Звук донесся из коридора, и вскоре я различил другой. Но еще раньше стало заметно слабое свечение, пролившееся в комнату из-под двери.
Свет стал ярче, и половицы снаружи скрипнули уже за самой дверью. Я осторожно поднялся и так быстро, как только мог, пробрался к стене. Вытянутые вперед ладони уперлись в грубый камень. Я прижался к стене и вдоль нее подобрался ближе к двери.
Прошуршал засов. Тихо повернувшись на петлях, дверь открылась, шире, шире, пока свет снаружи не осветил комнату от порога и до противоположной стены, оставив темными только углы.
Из коридора не доносилось ни звука – казалось, что там никого нет. Потом из-за косяка, подрагивая, высунулось дуло револьвера.
Я подождал, пока оружие и ладонь, его держащая, окажутся полностью в комнате, затем схватился за револьвер и дернул его вниз. Не ожидавшие атаки пальцы разжались. Разворачивая револьвер дулом от себя, я вышагнул из-за косяка.
Рядом, почти лицом к лицу, стоял торговец - Кларк. И он был растерян. Глаза беспомощно смотрели на меня, рот приоткрылся, отчего толстая складка кожи под подбородком выпятилась сильнее.
Я быстро оглядел его. Держит за ручку керосиновую лампу. Если я его ударю, он уронит лампу, она разобьется, и будет пожар. Пожар мне не нужен.
Держа его под прицелом, я медленно отступил в комнату.
«Входи и закрой дверь».
Он так и сделал.
«Что тебе нужно?» - спросил я, вглядываясь в беспокойно блестящие глаза.
Он поднял вздрагивающую руку и указал на револьвер.
«Что?» - спросил я.
«Он… - Кларк облизал губы. - Он не заряжен».
Я посмотрел на него, врет или нет, потом откинул и крутанул барабан. Пусто. Шесть ровных круглых отверстий, через которые виден свет.
Я взял оружие за ствол и опустил руку. В случае чего можно использовать, как молоток.
«Зачем ты пришел?»
«Я… хотел с тобой поговорить».
«И для этого взял оружие?»
«Это для безопасности. Я решил, что ты можешь быть напуган, и мало ли как встретишь. Может, сразу набросишься. Вижу, что не ошибся».
Он на глазах приходил в себя.
«О чем ты хотел поговорить?»
Кларк немного помолчал и ответил вопросом на вопрос.
«Почему ты меня спросил тогда на охоте, знает ли барон Великого Отца?»
Теперь в комнате был свет, и я увидел, что в углу возле двери стоит грубо сколоченный табурет.
Я указал револьвером.
«Садись».
После того как Кларк устроился на табурете, выдвинув его из угла и поставив лампу рядом на пол, я отошел к кровати и сел на уже ставший мне привычным тюфяк.
«Почему ты спрашиваешь об этом сейчас?»
«Я сегодня видел в гостиной нечто потрясающее. Арчи рассказывал, что вертит тобой, как шлюхой, но я и представить не мог, насколько это правда. Ты самый терпеливый из всех людей, которых я когда-либо встречал… И я подумал – а нет ли здесь связи с твоим вопросом?»
Теперь лампа безопасно стояла на полу, и я мог его атаковать. Но кто знает, не наткнусь ли я на железную стену. Кларк, хотя и толстый, и немолодой, слабым вовсе не выглядел. Если мне не удастся оглушить его сразу, может произойти сильный шум.
Кроме того, мне хотелось знать правду.
Я рассказал ему все как было, даже про Девять Орлов, хотя и назвал его просто верным другом. Когда я это сказал, Кларк понимающе поджал губы и кивнул, но взгляд блестящих цепких глаз не покинул моего лица.
«Он на самом деле виделся с Великим Отцом?» - спросил я.
Кларк ответил. Но не на то, что я спросил.
«Теперь я понимаю, как тебе важно об этом знать».
У него что-то было на уме.
«Важно», - ответил я.
«И на что ты готов, чтобы узнать правду?»
Я подумал о железной лестнице, рассекающей наши земли. О тех унижениях, что мне пришлось перенести от хозяина. Я подумал о запертом в чулане мальчике.
«На всё», - ответил я.
Он покивал.
«Я тебя понимаю. Я ведь по матери из калифорнийцев... Когда я узнал, что гринго выгнали ее братьев с фамильной земли, я пришел в ярость. Увы, я ничего не мог сделать. Раз уж дела так повернули, один человек бессилен…»
Кларк вздохнул, опустил голову и почесал яйцеобразную макушку. Ко мне откуда-то пришла уверенность, что он просто тянет время.
«Я не знаю, виделся ли твой хозяин с Президентом, - задумчиво произнес он. – Но я… наверное… смог бы разузнать у Арчи, обманул он тебя или нет».
«Разузнай. Прошу тебя».
Он поднял брови и опять поджал губы, будто давая понять, что не все так просто.
«Ты что-то хочешь взамен?»
«Так уж устроено в этом мире, - он скорбно развел руками. – Все имеет свою цену…»
«У меня ничего нет».
Кларк долго и проникновенно посмотрел на меня.
«У такого красивого молодого человека всегда есть, что предложить одинокому старику».
Старик. Он не был стар сейчас и никогда не постареет. Он ввалится в старость мешком грязного картофеля, облезет, истреплется и прирастет к креслу – в этом будут его зимние года, которые у наших старейшин – возраст мудрости.
«Я тебя понял», - сказал я и опустил голову.
Я молчал, и он тоже молчал, хотя я чувствовал, что воздух вокруг него так и дрожит от напряженного ожидания, как от топота невидимого пока бизоньего стада.
Я долго не поднимал головы, но он вытерпел ожидание, и, когда я на него посмотрел, на лице у него было прежнее, печальное и терпеливое выражение. Оно очень не шло к его обвисшему подбородку.
«Я повинуюсь хозяину, как правая рука, - сказал я. – Но не думай, что я то же самое буду делать с первым встречным. Того, что ты предлагаешь в обмен на мой товар, мало».
Он напрягся и весь подобрался на табурете, на котором и там сидел неустойчиво, как жирная ворона на слишком тонкой ветке.
«Я много наблюдал за тем, как хозяин с тобой разговаривает, и понял, что ты важный человек. Ты должен пообещать мне, что, если он меня обманул, мне поможешь ты. Ты сам пойдешь к Великому Отцу и добьешься справедливости для моих родичей».
Он распустил напряженные плечи и от облегчения даже рассмеялся, отклонившись назад.
«Конечно, я помогу. Я и сам хотел это предложить, но ты меня опередил. Я всегда говорил – если краснокожий, то не значит, что дурак, а?»
Он шутливо погрозил мне пальцем.
«Договорились», - сказал я, глядя ему в глаза. И продолжал сидеть на месте.
Он тоже подождал, потом его взгляд метнулся в одну сторону, в другую…
«Я завтра же с ним поговорю, - не очень уверенно сказал он. – Осторожно начну выспрашивать...»
«Это хорошо. Я тебе благодарен».
Он облизал губы.
«Я… хотел бы получить задаток».
«Задаток?»
Он задрал усатую верхнюю губу, отчего на лице появилось выражение искательной наглости.
«Убеди меня, что мне хочется всем этим заниматься».
Я помолчал.
«Тогда подойди сюда, - сказал я тихо, поднял руку и, слегка запрокинув голову, погладил пальцами шею. – Я покажу тебе, какой у меня товар».
Его ухмылка стала шире и еще более беспокойной. Он встал с табуретки, поднял лампу и, нерешительно ступая, перенес и поставил ее на стол возле кровати. Затем, помедлив, подошел ко мне.
Я обхватил его ладонями за толстые бока и притянул ближе, так, чтобы он встал передо мной, между моими ногами. Я положил ладонь ему на пах, где под ребристой тканью штанов чувствовалась большая, но вялая выпуклость. Когда я провел по ней рукой, выпуклость начала твердеть.
Его дыхание участилось.
«О-о…» - протянул он.
Я еще поводил рукой по его паху, пока штаны не натянулись твердым бугром, затем неторопливо расстегнул все четыре пуговицы. Запустив руку в прореху, я обхватил пальцами и высвободил из штанов его толстый, изогнутый влево орган.
«О да…» - выдохнул он и немного сдвинулся вбок, чтобы лампа осветила для него зрелище.
Я подвигал пальцами крайнюю плоть, натягивая ее на темное навершие, затем нагнул голову и, заставляя себя не замечать запаха, обхватил член губами.
«Оооо…» - долетело сверху. Широкие ладони легли мне на голову.
Я прошел у хозяина хорошую выучку.
«О да… - сказал он в перерывах между шумными выдохами, гладя мои волосы. – Я даже… может… заберу тебя к себе… я не буду с тобой … как этот дурак…»
Его разум путался, оплывал, как кусок бизоньего жира. На что я и рассчитывал. Но мне отнюдь не хотелось, чтобы этот вязкий жир до времени вытек через направленное на меня отверстие.
Я поднял голову, влажный орган выскользнул у меня изо рта, задел подбородок и закачался в воздухе. Отстранив торговца, я поднялся на ноги.
«Что?..»
«Ты хотел войти в меня сзади».
Он изумленно шевельнул губами.
«Но я не…»
Не сводя с него взгляда, я провел ладонями по его бокам, сверху вниз.
«О…» - только и смог выдохнуть он. Я взялся за пряжку его ремня и медленно вытащил стальной язычок из тесного прокола.
Спустив до колен его штаны и подштанники, я разулся и полностью разделся ниже пояса. Торговец наблюдал за мной с жадностью трусливой собаки, на глазах у которой разделывают тушу. Оставшись в одной рубашке, я подступил к нему вплотную и прижался к его органу обнаженным пахом. Он положил ладони мне на зад, блаженно оскалился и закрыл глаза.
«Да у вас тут райские кущи…» - пробормотал он, сжимая мою плоть сзади и вдавливаясь в нее спереди. Я огладил его руки.
Он ослабил хватку и развернул меня к себе задом.
Я наклонился, опершись ладонями на тюфяк. Так должно было казаться. На самом деле руки почти свободно висели, я и не думал переносить на них вес тела.
Он погладил мои ягодицы, бормоча что-то о красоте и шлюхах – я не очень слушал – затем поплевал себе на ладонь, смочил себя и стал прилаживать орган к моему заднему отверстию.
Я медленно свел ладони вместе и сцепил их в прочный замок. Все тело было готово к движению. И вот, когда он крепко взялся за меня одной рукой и готов был толкнуться внутрь, я бросил себя в круговой разворот и со всего маху ударил его в висок.
Грузное тело качнулось вбок. Я едва успел подхватить его, не знаю, как мне удалось удержать его от падения на пол, бросить на кровать. Доски затрещали, но удержались вместе. У моего врага в голове, видно, были слишком крепкие кости – хоть и оглушенный и с мутным взглядом, он опасно брыкался. Я запрыгнул на него верхом и несколько раз врезал кулаком ему по черепу. Он стал неподвижен.
Я застыл, прислушиваясь, не раздастся ли какой-нибудь звук в коридоре или в соседней комнате. Было совершенно тихо, и я обмяк и свесил голову, дыша, как после быстрого бега.
Ныли ушибленные костяшки пальцев. Я осмотрел их. Кожа нигде не была содрана, только покраснела.
Я посмотрел на лежащего подо мной человека, и меня с новой силой охватила злость.
Проверив, жив ли он – шея под моими пальцами пульсировала – я переложил с кровати на стол револьвер, оделся и обулся. Затем принялся за неожиданный подарок судьбы, помимо своей воли открывший мне путь к задуманному.
Я стащил с него всю обувь и одежду. Затем взвалил его полностью на кровать и перевернул животом вниз, отчего вспотел, как скаковая лошадь. Ремнем от штанов я перетянул ему щиколотки, а рубашкой обмотал запястья, заведя руки за спину. Теперь следовало его обездвижить совсем, чтобы раньше времени не поднял тревогу, но в комнате не было ни чем связать, ни к чему привязать. Немного поразмыслив, я перевернул его рыхлую тушу набок, спиной к двери, продел между связанных рук и ног штаны и крепко завязал двумя узлами, так, что ступни оказались подтянутыми к кистям рук. Так ему будет намного труднее сползти с кровати.
Оставалось избавиться от угрозы шума. Я затолкал ему в рот подштанники, сколько влезло, и закрепил кляп галстуком, связав концы на затылке.
Отойдя от кровати, я полюбовался на дело рук своих. Вряд ли он сильно обрадуется, когда его найдут.
Я надел его шерстяную куртку и сунул револьвер за пояс. Затем прикрутил в лампе огонь, оставив только маленький желтоватый язычок, взял ее со стола и направился к двери.