Глава одиннадцатая. Вечер четвертого дня сборов

«ВСЕМ СЕСТРАМ ПО СЕРЬГАМ»

(РАССКАЗЫВАЕТ ПОЛКОВНИК ОСЕТРОВ)

Вечер четвертого дня сборов. Подъехал ге­нерал. Мы с ним просматривали данные всех поступающих. Послезавтра предстояло от­числить двадцать человек. И уж из этих три­дцати еще через три недели необходимо вы­брать восемнадцать, двенадцать оставив за бортом.

Не знаю, для кого этот день будет мучи­тельней, — вздохнул я, — для мальчишек или для меня самого. Объявлять о том, что парень не прошел дальше — это, я вам доло­жу... А сами мальчишки? Наверное, обиднее всего срезаться вот так, в шаге или в двух от успеха. На предварительном этапе это, ду­маю, менее болезненно, потому что там цель видится еще далекой и труднодостижимой...

Ничего не поделаешь, — сказал гене­рал. — Мы должны отобрать лучших из луч­ших, не иначе. Хотя у каждого члена комиссии будет свое мнение, кто лучший. Передай мне, пожалуйста, еще раз отчеты психолога и вон те отчеты, биологов. А сам ты что дума­ешь?

— Вот, — я подал ему список. — Плюсами я отметил ребят, за которых лично я буду бо­роться до конца. Плюсами с вопросительны­ми знаками — тех, которые кажутся мне пер­спективными, но у которых имеются и недо­статки, не совсем приемлемые для нашего училища. Вопросительными знаками — тех, в ком лично я сомневаюсь. Минуса я не стал ставить никому. Минус — это слишком серь­езно, и я ведь вполне могу ошибиться.

Генерал просмотрел список с моими пометками.

— Ишь ты! — усмехнулся он. — Больше все­го плюсов — в четвертом взводе! Дегтярев — плюс, Карсавин — плюс, Конев — плюс, Угла­нов — плюс, Шлитцер — Плюс, и только у Туркина и Бокова плюсы с вопросительным знаком. Просто вопросительного знака не влепил никому. Чего это ты им так симпатизируешь?

Из-за той истории?

Да, история основательная вышла. Мо­лодцы, ребята, не подвели! И язык будут держать на замке, это точно. Я вспомнил Анатолия Дегтярева, как он сидел на пеньке и дрожащей рукой принимал у меня сигаре­ту.

— Понимаешь, Валентин, я сбежал от них, чудом сбежал! — объяснял он. — Началось-то все с того, что опять возник Гортензинский, мол, как же так, пропадаешь ты, а я, вон, хорошо живу, и пострадал-то ты из-за меня. Хотя, честное слово, я тебе только как лучше хотел, и надо бы это поправить. Я сра­зу подвох заподозрил, только понять не мог, зачем я вдруг этой скотине понадобился. По­том он речь завел о том, что, вот, мол, мой сын поступает сейчас в кадетское училище ФСБ и имеет хорошие шансы пройти. Тут я уши навострил. Чуять начал, откуда ветер дует. Но не очень понимал, зачем Гортензинскому все это надо. В общем, согласился я на время переехать в Москву, чтобы быть у него под боком. А как переехал, так он начал меня обламывать: мол, жизнь у тебя будет, какой никогда раньше не было, и устроим тебе по­стоянные встречи с сыном, только ты меня с мальцом познакомь и объясни, что, вот, мол, мы все это благодаря хорошему дяде Паше имеем. И мы уж убедим мальца, что в учили­ще о таких встречах рассказывать не надо. А от тебя малое требуется. Попросить Осетрова или за сына, или, наоборот, против, чтобы сына, понимаешь, не принимали... Это мы еще провентилируем, как Осетров к тебе сей­час относится. Если с сочувствием, то надо «за» просить, а если он тебя на дух не переносит и в пику тебе все сделает, то надо просить «против». Вот так, я начал все больше пони­мать, что Гортензинский задумал подгото­вить себе кадры на будущее, которые будут для него внутри нашего ведомства делать, что он захочет. Тогда я решил навестить те­бя, но еще не был уверен, что задумал Гор­тензинский, вот и не стал говорить лишнее. И потом, я всегда после той истории отмыть­ся мечтал, и сейчас, подумал, как раз тот случай. Если я сам во всем разберусь и вам как на блюдечке его коварные замыслы под­несу, то хоть часть прежних грехов с себя сниму, так? Но тут... является ко мне Гор­тензинский со свитой и говорит: «Мы кое-что переиграть решили, новый план возник. Ты вызовешь Осетрова на встречу — и дашь ему пачку долларов. Он, конечно, откажется, но мы при этом скрытой камерой снимать бу­дем, а уж смонтировать так, чтобы выгляде­ло, будто он деньги взял, наши спецы запро­сто смогут. Так что действуй!» И понял я, что этого сделать не могу. Потому что даже если я успею тебя предупредить об этом когда ты войдешь в квартиру, ты все равно в ловушке окажешься. Им достаточно будет тебя в квар­тире заснять, чтобы потом что угодно с плен­кой сотворить... И я отказался. Заявил, что вот этого делать не буду, что на такое мы не договаривались. Ну, навалились они на меня, досталось мне крепко, связали, запугива­ли, всякое говорили. В частности, что при­стрелили ведь банкира, которого ты охра­нял, а теперь и с каким-то Юденичем разбе­рутся, который слишком близко к правде об этом убийстве подошел. Так что меня шлеп­нуть — это вообще раз плюнуть. И что они так устроили, что в училище и без моего сы­на «их» пацаны будут. Астафьев, например. А потом меня одного бросили: мол, поваляй­ся связанным, подумай, немного времени у тебя есть. А я сумел веревки распутать и из квартиры выбраться, через балконы, и кое-как сюда добрался, тебя предупредить... Мне, понимаешь, ничего не надо, я только хочу, чтобы ты мне верил. Ты ведь веришь мне?

— Да, верю, — кивнул я. Хотя правильней было бы сказать не «я верю тебе», а «я верю в тебя».

Гортензинский разыграл карту Дегтярева именно так, как я и предсказывал.

Один вопрос был, самый простой: как Дег­тяреву удалось избавиться от веревок, если его связывали профессионалы? Как эти про­фессионалы позволили ему бежать?

И такой же простой ответ: его связали «по­нарошку».

Гортензинскому важно было сбросить мне ложную информацию, что Астафьев - - уже купленный им паренек, что он, Гортензин­ский, причастен к убийству Ершова, что Юденич — единственный человек, который сможет дать мне ответы на все интересующие меня вопросы. И он знал о желании Дегтяре­ва хоть в малой степени очиститься в глазах бывших товарищей, знал, что Дегтярев сло­мя голову помчится ко мне с информацией, которую будет считать бесценной и уникаль­ной. Но для этого надо было, чтобы сам Дег­тярев верил, что добыл эту информацию с ри­ском для жизни, что ему чудом удалось уд­рать... Если бы он хоть на секунду усомнился в правдивости того, чем его пичкают, все бы рухнуло.

Что, кстати, не принижает в моих глазах личного мужества, проявленного Дегтяре­вым, не заставляет меня меньше его уважать.

И еще — разговор с Галиной Афанасьев­ной...

Если у нее возникли сомнения, не причас­тен ли Гортензинский к смерти ее мужа — то почему сомнения возникли только сейчас? Ведь все эти годы, я думаю, она делала все, чтобы узнать подробности о причинах и об­стоятельствах той трагедии. Все годы, на протяжении которых она сотрудничала с Гортензинским. И вдруг... Будто ей туманно намекнули, что такое возможно.

Она вроде бы всего лишь просила за Юде­нича, а на самом деле туманно намекнула на возможного убийцу: мол, разберись, если поймешь, о ком я толкую, правда ли это,?..

Я одно могу сказать: если бы это было правдой, она бы узнала об этом намного раньше. Выходит, это ложь. Ложь, которую подсунул ей Гортензинский. Точно так же он ложь подсунул и Дегтяреву. Но зачем было настраивать Ершову против себя, ведь это может подтолкнуть ее к мести ему самому?

И этот визит отца Владимира, его расска­зы...

Если обобщить все, получается, что цель была одна: внушить мне, что среди посту­пивших обязательно окажутся два-три маль­чишки, уже попавших под влияние Гортензинского, и что единственный способ его ос­тановить — это немедленно увидеться с Юде­ничем и получить от Юденича убийственные для Гортензинского сведения о причастно­сти Гортензинского к убийству Ершова...

Гортензинский так хотел убедить меня в его причастности к этому убийству, что мож­но было определенно заявить: на самом деле он к убийству не имеет отношения!

Он просто хотел спровоцировать мою встре­чу с Юденичем, он обвинял себя в таком страшном деле — и очень заботился о том, чтобы это обвинение дошло до меня! Выходит что совсем не нужна.

Чего же хотел Гортензинский от этой встречи?

Я полагал, что Гортензинский хочет убить всех зайцев разом. Юденич, контролировав­ший торговлю оружием и отслеживавший за­конность всех сделок, стоял Гортензинскому поперек дороги. Я тоже стоял Гортензинско­му поперек дороги. Если свести нас вместе, то...

То, например, можно заснять на видео­пленку и чуть-чуть «подретушировать» на­шу встречу, придав ей видимость того, что Юденич передает мне взятку за поступление его сына...

Нет, слабовато. Я не из самых слабых лю­дей, а уж Юденич — тем более. Мы оба — тертые калачи, и сумеем доказать беспоч­венность обвинений.

Надо брать более крутые варианты, вплоть до самого худшего. Нас обоих могут убить во время нашей встречи где-нибудь в кафе или в скверике, и при этом не пожалеют несколь­ких тысяч долларов, чтобы подкинуть на труп одного из нас. Уж тогда это точно будет выглядеть, что мы с Юденичем погибли в мо­мент, когда делили какие-то «грязные» день­ги. И более того, вполне правомерной окажется версия, что нас пристрелили не пото­му, что мы оба мешали каким-то преступни­кам, а из-за наших собственных грязных дел, какие-нибудь наши сообщники или, на­оборот, конкуренты по криминальному биз­несу. Шум, негодование по поводу того, ка­кими сволочами мы оказались, и в этой сума­тохе Гортензинскому открыт путь и к неза­конным сделкам с оружием, и к тому, чтобы пропихнуть в училище несколько «своих» мальчишек. Человек, которого вместо меня поставят начальником училища, просто не успеет вникнуть во все тонкости, ему бы, в этой кутерьме, учебный год благополучно на­чать, отобрав положенные восемнадцать че­ловек... Да и какого человека поставят вме­сто меня?..

Все это я изложил в тот вечер генералу, у него на кухне. И добавил:

— Есть несколько зацепок. Во-первых, убийцы должны будут подойти к нам доста­точно близко. Ведь им надо не только нас убить или изувечить так, чтобы мы долго на­ходились в больнице, но и деньги или другой «криминал» нам подкинуть. Во-вторых, у нас есть фотографии тех, кто следил и за Ер­шовой, и за отцом Владимиром. Можно уста­новить их личности. Я уверен, что среди тех, кто на нас может напасть, будет кто-то из них. Оперативники могут опознать их загодя, имея фотографии на руках. В-третьих, я должен получить еще какую-то очень важ­ную информацию. Возможно, от отца Влади­мира или от Ершовой, но, скорее всего, от Дегтярева. Гортензинский подсунет ему со­вершенно фантастические сведения, в досто­верности которых сомневаться не будет при­чин, и Дегтярев примчится ко мне. Зная мой горячий характер, Гортензинский считает, что, в свою очередь, помчусь встречаться с Юденичем, не поставив в известность ни вас, ни другое начальство... Мне нужно дождать­ся, когда я получу эту важную информацию, а потом уж действовать по плану.

— Согласен, — кивнул Борис Андреич.

...Едва поговорив с Дегтяревым, я позво­нил Борису Андреичу:

Есть то, чего мы ждали! Теперь можно действовать! — и рассказал ему, что про­изошло.

Встретишься с Юденичем завтра, в три часа дня, на Покровском бульваре, — сказал генерал. — Узнаешь его по белому плащу, перекинутому через руку, он тебя по фото­графиям. Ему все объяснили, и он согласен. Хотя его предупредили, что эта встреча мо­жет быть очень опасна. Но он тоже завелся, чтобы наказать подлеца.

Мы встретились с Юденичем, поболтали о том, о сем. Оперативники сработали настолько чисто, что мы даже не заметили, как они взяли наших несостоявшихся убийц, ед­ва те начали вытаскивать пистолеты.

Генерал сообщил мне, что теперь Гортензинскому крышка: для головорезов, кото­рых покрутили это была не первая работа, и много разного рассказывают, так что на сей раз этот гад не отвертится.

— Нет, не только из-за той истории, — ска­зал я. — Герои той истории — Шлитцер и Карсавин, а я отмечаю весь взвод целиком. Очень крепко ребята друг за друга держатся. Вы бы видели, как они тянут друг друга в эс­тафетах и в других командных состязаниях! Когда мы устроили командные соревнования по компьютерам, по расшифровке и передаче сообщений друг другу и по вскрытию закоди­рованных файлов, они друг друга с полунаме­ка понимали! Я так подозреваю, Конев, спец по компьютерам, какую-то хитрость приду­мал, чтобы подстраховать и Угланова, и Бокова, которые в компьютерах слабы! А когда мы эстафету в многоборье устроили, они так, что называется, «на зубах» друг друга вытя­гивали, что любо-дорого было смотреть! Но главное — даже в личных соревнованиях они поддерживают друг друга! Боков показал в беге с препятствиями результат хуже, чем мог бы, потому что вел Конева, чтобы и Конев неплохой результат показал! А во время соревнований по борьбе Угланов старался не только победить; но и так выматывать основ­ных силачей, чтобы потом Шлитцеру и Кар­савину было легче бороться. Несколько за­четных баллов потерял на этом, зато товари­щам помог. Дегтярев и Туркин — тоже свою лепту вносят. Иногда — через «не могу», вот что ценно. У Туркина, пожалуй, меньше все­го этого «через не могу», но и он за товарища­ми тянется. Я вам скажу, с того момента, ко­гда Шлитцер и Карсавин пришли ко мне с «откровенным разговором», я понял — из этих ребят выйдет толк! Если их не брать, то кого же брать? Единственное замечание: ко­гда останется тридцать человек и мы по-но­вому взводы переформируем, то Дегтярева, конечно, надо в другой взвод. Дегтярев — прирожденный лидер, он самолюбив, очень настаивает на своем лидерстве, а в четвертом взводе такие яркие ребята подобрались, что ему, конечно, развернуться не дадут. Его бы во взвод, где нет настоящего лидера — во взвод, который, например, будет составлен на основе седьмого, тогда он сможет развер­нуться.

Но взводным все равно ребята его вы­брали, так?.. — спросил генерал.

Выбрали — потому что почувствовали, что иначе он может скукситься, — улыбнулся я.

— И как здорово ты Юденича и Астафьева в одни взвод определил! — сказал генерал, продолжая изучать список.

— Поражаюсь твоей прозорливости!

Я засмеялся:

Никакой прозорливости! Я сперва по­ставил их вместе с единственным желанием увидеть, «чистые» они или нет, потому что в общении друг с другом они наверняка рас­крылись бы! Но все, действительно, оказа­лось к лучшему. Они здорово дополняют друг друга. А еще, у обоих — великолепные способности к языкам. Можно понять, отку­да они у Юденича, но откуда у Астафьева, с его-то биографией?..

Удивляет, что ты Вельяминову поста­вил чистый плюс... Я читал его дело... И во­обще, мне казалось, тебе такие парни не очень нравятся...

Из всех «пижонов» он — самый луч­ший. Настоящий боец. А пижонские замаш­ки мы с него посдуваем.

Смеянову ты вопросительный знак по­ставил...

Вот он как раз... не очень стойкий.

Его отец — генерал генштаба.

Знаю, в досье указано. Кроме того, он и мне пытался звонить.

Ладно, если Смеянов-старший попыта­ется нам бучу устроить, на себя возьму.

Я и сам отобьюсь. Беда в том, что этот парень воображает, что благодаря отцу ему везде и всюду поблажки будут. А это исклю­чено.

Ладно... — генерал вздохнул и отодви­нул папки и бумаги. — Будем считать, к зав­трашнему большому совету мы готовы. Можно и отдохнуть.

ЭПИЛОГ

(РАССКАЗЫВАЕТ АНДРЕЙ КАРСАВИН)

...Пролетел месяц. Мы выходим на послед­нее построение. Сейчас нам зачитают оконча­тельный список принятых в училище.

После пяти дней сборов нас осталось трид­цать человек. Наш взвод оказался единствен­ным взводом, никого не потерявшим! Это ж надо!

После первого отсева взводы составили по-новому. Дегтярев и Боков оказались в другом взводе, и нас осталось пятеро: я, Конев, Шлитцер, Угланов и Туркин. Новым взводным мы Лешку Конева выбрали — он самый спокой­ный из всех нас.

День ясный, солнечный, хороший, а мы все так нервничаем, что радоваться этому пре­красному дню нет сил.

И вот мы стоим, и педагоги, и вся приемная комиссия, и среди членов комиссии я вижу ге­нерала, который проводил встречу с родителя­ми.,.

Появляется Осетров Валентин Макарович. Он тоже взволнован. В руке у него бумага.

— Дорогие друзья!.. — говорит он, и его го­лос в полной тишине разносится звонко и да­леко, слегка вибрируя. — Наступил день тор­жественный и радостный... и печальный. Да, печальный, потому что кому-то придется про­ститься с мечтой о нашем училище. Можете не верить, но я грущу вместе с этими ребята­ми, потому что все показали себя хорошо, и если кто не дотянул, то совсем чуть-чуть. К со­жалению, правила есть правила. Я говорил, и повторю еще раз, что не все для этих ребят по­теряно. Жизнь велика, она вся — впереди. И мы, как я не раз подчеркивал, окажем всяче­скую помощь не попавшим в училище. Они получат направления в любые, самые пре­стижные учебные заведения, согласно их же­ланию и рекомендациям наших психологов и специалистов, которые их наблюдали. Кто хо­чет — в финансовый или гуманитарный ли­цей, кто хочет — в Суворовское или Нахимов­ское училище, или в любые спецшколы. По нашему направлению вас возьмут везде, это решено и согласовано. Причем в платных за­ведениях, даже самых дорогих, для вас забро­нированы бесплатные места. Это то, что мы смогли для вас сделать. Может, не так уж и мало, но вам, наверно, и это покажется недос­таточно, по сравнению с той возможностью, которая сейчас от кого-то уплывет. Скажу че­стно, и нам это кажется недостаточным. Еще скажу, вы все мужественно сражались, и все достойны похвалы, и победители, и проиграв­шие. Итак...

Полковник поднимает бумагу, держит ее перед глазами, начинает зачитывать список:

1. Абраменко Петр

2. Астафьев Михаил

3. Боков Дмитрий

4. Вартанян Гурген

5. Вельяминов Олег

6. Валиков Александр

7. Гущин Михаил

8. Дегтярев Владимир

9. Егупкин Николай

10. Ипатьев Александр

11. Карсавин Андрей

12. Конев Алексей

13. Стасов Михаил

14. Саврасов Алексей

15. Сухарев Николай

16. Угланов Илья

17. Шлитцер Георгий

18. Юденич Александр

Наступает пауза, потом полковник говорит: — Поздравляю свежеиспеченных кадетов, еще раз сочувствую проигравшим.

Мы все поворачиваемся к Туркину. У него в глазах стоят слезы.

Как же так... — бормочет он. — Как же так...

Погоди! — говорит Жорик. — Сейчас мы спросим!

Ты что? — пугается Генка. — Это ж нельзя!

Еще как можно! — говорит Жорик. — Пошли! Ты был одним из лучших, достойным поступить! Мы выясним!

Он тащит Генку за рукав по направлению к полковнику. Мы спешим за ними. Мелькает потрясенное лицо Левки Капельникова — он тоже не прошел. Надо же!

К полковнику спешат и другие ребята, но Жорик опережает всех:

— Товарищ полковник, разрешите обра­титься!

— Разрешаю, — говорит Осетр.

— Товарищ полковник, как же так? Мы бы­ли все вместе, и Генка был не хуже осталь­ных...

— Ничего не могу поделать, — отвечает полковник. — Хотя должен сказать, что ты, Туркин, не дотянул совсем чуть-чуть. Оказал­ся одним из тех, вокруг которых велись самые жаркие споры. И еще. Вон тот член приемной комиссии хочет с тобой побеседовать. Пожа­луйста, подойди к нему... Да, слушаю, — по­ворачивается он к следующему парню. Это
Смеянов подошел, тоже «пролетевший».

Я... — он запинается. — Я все равно хочу сказать вам спасибо за этот месяц.

Что ж, раз благодаришь, значит, месяц прошел не зря, — отвечает полковник.

А Жорик уже тащит совершенно ошалев­шего Генку к члену комиссии, на которого указал Осетр.

Добрый день, — говорит Жорик. — Вы хотели видеть Туркина?

Да, я, — отвечает тот.

Вот он! — Жорик выталкивает Генку впе­ред.

Что ж, пойдем, побеседуем, Туркин... — говорит член комиссии.

О чем была беседа, мы узнаем часа через два, когда провожаем Генку. Генка позвонил отцу, и тот прикатил за ним на роскошном «Вольво».

— Он, оказывается, преподает в юридиче­ском лицее, — рассказывает Генка. — И уже го­ворил обо мне с руководством лицея, просил об­ратить на меня особое внимание... Очень угова­ривал к ним поступить. Говорит, у меня данные
как раз адвоката, а не следователя или опера­тивника, это и все тесты показывают. Говорит, я талант. Что ж, может и поступлю. Адвокат — профессия хорошая... денежная! — он выдавли­вает улыбку, но его лицо остается грустным.

Машина отъезжает, и мы машем ей вслед, а потом, вчетвером, бредем назад.

— Вот они! — слышим мы голос полковни­ка. — Можно сказать, самая удалая четверка мушкетеров!

Мы поднимаем головы. Полковник стоит с генералом, Борисом Андреевичем.

— Лучше бы мы остались пятеркой! — гово­рит Жорик.

Полковник разводит руками.

— Тут уж ничего не поделаешь!

А я говорю:

— Ну, если мы — мушкетеры, то вы, зна­чит, капитан королевских мушкетеров, госпо­дин де Тревиль!

Генерал хохочет:

— Точно, де Тревиль!

И хлопает Осетра по плечу.

А Лешка Конев замечает:

— Интересно, а у вас есть это качество де Тревиля, о котором пишет Дюма, что, «не бу­дучи интриганом, господин де Тревиль всегда умел вовремя разгадать интригу, направлен­ную против него и встречной интригой ее обез­вредить»?

— Во дает! — не выдерживает Илюха. — Что угодно по памяти шпарит!

Генерал и полковник переглядываются — то ли серьезно, то ли весело.

— Об этом вам лучше судить, Борис Андрее­вич, — говорит Осетров.

—: Есть, есть в нем такое свойство! — похохатывает генерал. - - Что ж, молодцы-удаль­цы, поздравляю вас! Небось, еще в себя не пришли? А ведь новая жизнь для вас начинается!

И действительно, мы только сейчас начина­ем осознавать эту новую жизнь, которая уже началась. Как-то по-новому воспринимать на­чинаем этот подступающий ясный вечер, и шелест листьев вековых деревьев, и блеск озерца вдали...

Трудно представить, что мы все преодоле­ли, но теперь...

Мы — кадеты!

КОНЕЦ.