Марта 2013 год. 2 страница

Возвращаясь с кладбища, заехали за Викой. Она с радостью приняла их приглашение погостить несколько дней, чтобы отдохнуть от городской суеты и рабочих дел. Собралась за считанные минуты, и понеслись они обратно. Как говорила Милка, «в родимую дерёвню».

С Викой она подружилась где-то на втором курсе. А перед этим весь первый курс девушки наблюдали друг за другом. Милка тихонько восторгалась внешностью однокурсницы: её строгой красотой и какой-то внутренней отстранённостью. Ей сразу стало ясно, что Вика – человек не простой, прячущий за видимой холодностью что-то сокровенное, ценное, а скорее всего – просто очень ранимое сердце.

Однажды в перерыве между парами они вдвоём отправились прогуляться. Зашли в книжный магазинчик, потом съели по мороженому в кафе, разговорились, и оказалось, что у них слишком много общего, чтобы оставаться просто однокурсницами. В тот же день Вика предложила Миле после занятий сходить на выставку известного покровского художника. Его картины впечатлительную Милку потрясли: какие-то удивительные туманные пейзажи, что-то знакомое, но загадочное, особый взгляд на привычные обыденные предметы. Словом, она была в восторге. Покидая выставку, они остановились рядом со смотрительницей галереи и Вика, как бы, между прочим, бросила ей: «Передайте Александру Борисовичу, что приходила его дочь». Смотрительница приподняла очки и, вглядываясь в девушек, удивлённо заметила: «Но Маша уже была здесь вместе с отцом!». «А у него есть ещё одна дочь – старшая», - сказала Вика с совершенно непроницаемым лицом, и пошла прочь. Милка, с бьющимся сердцем, помчалась за ней следом. Уже на улице, подхватив её под руку, спросила: «Ты – его дочь, да? Александра Молчанова? Как же я сразу не догадалась!». И как-то так вышло, что Вика, сама того не желая, всё рассказала Милке. Про отца, которого безумно любила, и который давным-давно оставил её маму и их с братом, чтобы уйти к другой женщине. В той второй семье родилась Маша, и отцовский талант передался ей. Художественные критики называли её наследницей Молчанова.

«Тебе понравились папины картины?» - спросила Вика у Милки, и та кивнула головой и развела руками, пытаясь хотя бы жестами передать своё восхищение, потому что слов подобрать не смогла. «Ну вот, а я бесталанная получилась у него», - горько обронила тогда Вика, и Милка с жаром бросилась доказывать, что нет, нет! Ну, глупости же! Как так можно говорить? Зачем им соперничать? Они же – сёстры. Оказалось, что так-то оно так, да сёстры между собой не знакомы… Да и с отцом Вика видится крайне редко.

Молчанов умер, когда Вика заканчивала университет. Потом она рассказывала Милке, как на похоронах отца познакомилась с Машей. Выяснилось, что им обеим он завещал небольшой домик, купленный незадолго до смерти, в одной деревушке. Успел приехать туда пару раз на этюды, и всё. Сёстры договорились съездить посмотреть этот самый дом. Правда, не столько он интересовал их, сколько они друг дружку. Особо эта поездка их не сблизила, слишком горька была утрата, у Вики ещё жила в душе обида за себя, брата и маму. Маша ревностно приглядывалась к старшей, и видела, что та очень похожа на отца: те же строгие глаза, разлёт бровей. Зато гордилась тем, что уж художественные способности у неё явно отцовские, а это поважнее будет, чем глаза и брови. Вика признавала это, и не собиралась оспаривать и выяснять: кто из них в отцовской жизни занимал больше места. Теперь это было уже бессмысленно… Так и повелось у них: Маша – наследница отцовских традиций, и Вика – просто старшая дочь. В принципе, такое положение дел всех устраивало.

Зато с Милкой дружба задалась. И после окончания университета они частенько встречались, ходили вместе в кафе, на выставки, просто гуляли, рассматривая их общую любовь – старинные дома. Ещё на последнем курсе Милка вышла замуж за Романа, студента ветеринарного института, поступившего потом в аспирантуру. Они жили в тесной, тёмной коммуналке в бывшем доходном доме, и когда Вика приходила к ним в гости, то вместе с Милкой они пытались восстановить в уме: как же выглядела до революции эта квартира, ныне разделённая тонкими перегородками на несколько узких комнат. В подъезде ещё сохранились тяжёлые кованые перила, а в коридоре самой квартиры можно было разглядеть остатки некогда изразцовой печки с чугунной дверкой. Как-то раз Милка нашла там увесистый ключ и щипцы, которыми, видимо, закладывали дровишки. Вика, уже работающая в музее, всё порывалась забрать это для фондов, но Милка зажилила и не отдала. А когда после рождения Димки они с Романом собрались переезжать из города в маленький Маркс, устав от суеты и неустроенности, то, заглянув за дверцу, Милка увидела пустоту. Старинные раритеты кто-то из соседей предусмотрительно стащил. И было очень жалко.

Роман и Милка поселились под Марксом, всего в нескольких минутах езды. Здесь они нашли всё, что было угодно душе: сельскую тишь, поля, луга, речку и свободу ото всего, что тяготило их в городе. Правда, работать Роману приходилось много, того требовала должность главного ветврача большого молочного хозяйства, одного из крупнейших в области. Но зато у них был дом, о котором они так мечтали в самом начале семейной жизни. И здесь родился Павлик. В городе они, вряд ли, смогли бы позволить себе второго ребёнка. А Милка даже в декрете не унималась: по-прежнему много писала статей для районной газеты, что-то вечно устраивала, организовывала, искала. А ночами, уложив всех спать, писала уже для себя. В стол. Зная, что никогда не опубликует.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Если бы Роман знал всё заранее, то ни за что бы не предложил Милке и гостившей у них Виктории эту поездку. Ведь должен был догадаться, что везти свою жену к старинному полуразрушенному храму – это чревато последствиями. Думал: увидит – охнет, может быть, потом напишет статейку в газету или рассказик какой-нибудь эдакий, ну и всё.

– Слушайте, у нас тут дядечка один работает, - сказал он вечером. – Что-то мы на днях про немецкие церкви разговорились, я сказал ему, что жена у меня этими делами интересуется. Он и говорит, мол, свози её в Липовку, это ж бывшая немецкая колония, там кирха лютеранская стоит. Красивая очень. Единственная, вроде бы, из всех поволжских немецких церквей, у которой сохранился колокол. В Липовке у этого дядечки мать всю жизнь живёт. Строгая такая старушка, но небывальщины плетёт – залюбуешься! По её словам, несколько раз пытались местные колокол снять, но никому не удалось. Даже случай был, что два мужика в надежде сдать этот колокол на металлолом, полезли на кирху, но один сорвался и разбился насмерть, а второй – с ума сошёл.

– Ага, завтра едем, - молниеносно отреагировала Милка. – Викуль, ты как?

– Я, конечно, «за»!

– Завтра могу вас отвезти только в обед, - ответил Роман. – Но туда – и обратно! Долго не задержимся!

После ужина прихватив мальчишек, он отправился смотреть очередную передачу про бокс на спортивном канале.

– Ушли на мордобой, - прокомментировала Милка. – А мы с тобой пошли в интернет.

– Что искать будем? – спросила Вика, усаживаясь рядом с подругой у ноутбука.

– Информацию о селе Липовка. Как думаешь, он и вправду из-за колокола сошёл с ума, тот мужик?

* * *

В начале августа 1766 года по пыльному просёлочному Караманскому тракту двигались телеги с людьми и вещами. Пятьдесят с лишним семей, выходцев из Саксонии и Пфальца, решились проделать длинный и нелёгкий путь, чтобы осесть на чужой земле. Здесь, на левом берегу реки Большой Караман, они основали колонию под названием Шефер (Schä fer).

Подобных колоний на этих прежде пустовавших землях появилось тогда множество. Все они поначалу получили лишь порядковые номера, которые позже сменились названиями. Новосёлы особо не изощрялись, придумывая, как обозначить их на карте. Чаще всего колониям давали имена вызывателей, агитировавших их на этот переезд, или сельских старост-форштегеров, чей авторитет был особенно высок. Однако уже в феврале 1768 года указом, выпущенным Конторой по опекунству иностранцев, все немецкие поселения должны были переименовать на русский лад. Так, Шефер стал Липовкой.

Жизнь на новом месте постепенно налаживалась. К 1770 году в Шефер-Липовке уже стояло сорок крепких домов, жители выстроили конюшни, амбары. Поля вокруг села засеяли пшеницей и рожью. И всё бы хорошо, но… Кто ж мог подумать, что степным племенам, кои проживали в тех краях с незапамятных времён, такое активное соседство придётся не по вкусу. И если прежние обитатели степей – калмыки оказались относительно миролюбивыми и предпочли откатить за Уральские горы, то киргизы-кайсаки не пожелали мириться с выходцами немецких земель, так бесцеремонно вторгшихся на их территорию. В 1774 году они разграбили несколько сёл, в том числе и Липовку.

Можно представить себе отчаяние тех, кто спасся после таких набегов. Уж чему-чему, а стремительному развитию села подобные события совершенно не способствовали. Понадобилось почти полвека, чтобы возродить, увеличить и нажить многое из того, что указано в документах Центрального статистического комитета от 1859 года. А именно: более сотни домов, свыше тысячи жителей обоего пола, лютеранская церковь, училище, базар, ветряные мельницы. К началу двадцатого века в Липовке уже существовали церковно-приходская и земская школы. А в 1906 году здесь отстроили величественную кирпичную лютеранскую кирху в готическом стиле.

* * *

Они ещё издали увидели её, подъезжая к селу. Кирха возвышалась над домами, точно призрак былого. И чем ближе подъезжали, тем великолепнее становился зубчатый краснокирпичный остов, устремлённый в небо. Миновав непременный памятник вождю в центре села, завернули за угол небольшой площади, и тут остолбенели.

– Друзья мои, это же просто «Грозовой перевал» или практически «Джейн Эйр»! Короче, нечто в стиле сестёр Бронте! – Милка вылезла из машины и нацелила свой фотообъектив.

Вика, задрав голову, обозревала высокие, местами выщербленные стены, и колокольню, под самой макушкой которой она увидела проржавевший часовой циферблат без стрелок. Стрельчатые окна кое-где ещё сохранили переплёт, крыши вовсе не было. Там, где некогда собирались прихожане на службу, теперь сквозь редкие каменные плиты прорастала мелкая травка. Вслед за Милкой Вика вошла в колокольню. На второй этаж вела крутая винтовая лестница без перил. Ступени осыпались прямо под ногами, но это не остановило Милку. Её вообще ничего не могло остановить в подобные моменты. Иногда она сама себя сравнивала с гончей, взявшей след. Причём ещё даже не совсем понятно, какого зверя. В данном случае роль зверя выполняла некая история, которую непременно нужно было схватить за хвост. А для этого – лезть на колокольню, рискуя слететь с лестницы вниз головой.

«Мама, я прошу тебя!» - Димка слабо попытался остановить Милу, но это было уже бесполезно. Пригрозив ему пальцем, она смело поднималась наверх, и из-под её ног с шорохом вылетали мелкие камушки.

– Отсюда потрясающий вид! - крикнула она. – Жаль, дальше на колокольню не подняться. Тут остатки деревянной истлевшей лестницы.

– Что ещё интересного? – спросила Вика.

– Да, в принципе, особо ничего. Мёртвые голуби, гора птичьего помёта и классика жанра – надпись мелом «Володя + Ирина».

– А ну, слезай! – грозно прикрикнул Роман. Он держал на руках оогфйсоловевшего Павлика. – Имей в виду, сломаешь шею или руки с ногами, мне у твоей постели сидеть будет некогда!

Милку это не особо устрашило. Она, знай себе, пощёлкивала там наверху затвором фотоаппарата.

– Эх, в колокол бы позвонить! – крикнула она и высунулась из окна. Вика даже закрыла глаза от ужаса. Подруга у неё рисковая, что и говорить.

– Я тебя умоляю! – попросила она. – Спускайся, только осторожно. И уйди от окна!

Милка прыгала козой через ступеньки, фотоаппарат болтался на шее, и выглядела так, словно совершила великое открытие.

– Шрайбикус прибыл! – хохотнула она.

– Кто? – переспросила Вика.

– А это в учебнике немецкого языка такой персонаж был: вездесущий фоторепортёр. Совал нос всюду, особенно туда, куда не следует!

– Это прямо про тебя, - проворчал Роман. – Быстро в машину! У меня обед заканчивается.

Уже дома, уложив детей спать, Милка рассказала Вике, что там наверху, почти под самым куполом, в стене увидела какую-то нишу. Она была уверена: там что-то спрятано…

– Да брось! Тебе показалось! И что там может быть?

– Наверняка, какие-то документы!

– Инструкция, как звонить в колокол, - съязвила Вика. – Слушай, хочешь, я тебе свою Машеньку покажу?

Милка пожала плечами.

– Ну, давай. Это та самая скульптура? Дева Мария?

– Она, - кивнула Вика, доставая из сумки флешку с фотографиями Машеньки и остальных, найденных ею в фонде, деревянных фигур. – Правда, она красавица!

– А что у неё с руками? – спросила Милка, вглядываясь в экран ноутбука.

– Пока не знаю. Ладоней нет, точно обрубили. В фонде я их не обнаружила. Скорее всего, она уже прибыла к нам в музей без ладоней. У остальных скульптур таких повреждений нет, все руки-ноги на месте. Мила, что с тобой?

Та смотрела на Вику широко распахнутыми глазами, точно её осенила какая-то внезапная мысль.

– Виктория! – сказала Милка тихо и загадочно. – Я просто уверена, что её ладони обрублены не случайно. В этом есть некий сакральный смысл…

– Не придумывай, пожалуйста!

– Нет, ты вдумайся! Издревле люди придавали особое значение ладоням, дланям. Длани Девы Марии – это практически центр управления человеческими эмоциями. Ты в курсе, что у нас в ладонях есть несколько точек, отвечающих за наши эмоции? Зная это, можно даже изменить жизнь! Длани Девы Марии – это же мистическая вещь! Виктория!

И Вика поняла, что в Милкиной голове начался очередной мозговой штурм.

* * *

После майских праздников потекли обычные будни. Хотя у Вики это были напряжённые дни. Приближался ежегодный День музеев, который лично для неё становился настоящей головной болью. Мало того, что подготовка к нему уносила уйму времени и нервов, так ещё и в сам праздник уже с утра толпа народа начинала штурмовать здание, точно краеведческая страсть внезапно овладевала одновременно жителями и гостями города. И всякий раз нужно придумывать что-то новое, не похожее на то, что показывали в предыдущем году. Помимо оформления новых выставок, необходимо договориться с какими-нибудь оригинальными творческими коллективами, найти что-то завлекательное, из ряда вон выходящее.

В этом году руководство музея особенно поднапряглось, готовя совершенно неординарное событие: пригласили из Бурятии буддийских монахов, и те обещали при помощи цветного песка создать символ вечности и умиротворения, причём прямо на глазах изумлённой публики.

Честно сказать, Вика слегка недоумевала: какое отношение имеют монахи ко Дню музеев, но то, что это необычно и зрелищно, отрицать не могла. Милка тоже собиралась приехать, чтобы увидеть это буддийское медитационное чудо. Но, откровенно говоря, ей просто хотелось посмотреть на Деву Марию. Вика догадалась об этом после того, как Милка сообщила ей, что узнала кое-что интересное о «нашей Маше». Точнее об её отсутствующих ладонях.

* * *

– Ужас! – Милка, взмокшая и возмущённая, выбралась из зала, где уже сорок минут под одну и ту же заунывную мелодию священнодействовали буряты. – Слушай, никогда бы не подумала, что у вас тут в Покровске столько чокнутых! Гляди-ка, налетели, как мухи! Нет, серьёзно, они видят смысл в этом деле! Ты бы вот смогла битый час бормотать себе под нос это бесконечное «ом-м-м», впадая в транс?

– Если я тебе скажу, что не отказалась бы сейчас даже в кому впасть, ты не сильно расстроишься? – Вика показала на толпу, поднимающуюся по лестнице. – И вот так с самого утра!

– Устала, да? – посочувствовала Милка. – Бедолага ты моя! Ну, завтра зато отдохнёшь, выспишься! Да, не вовремя я приехала со своими идеями.

– Бредовыми, надеюсь?

– Разумеется! Здравомыслие – не наш конёк!

– А твои мужички где сейчас?

Милка блаженно потянулась, и прижмурилась.

– Привезли меня к тебе и оставили в покое! Думаю, что Роман повёл детей в кафе, потом, наверное, погуляют по набережной. Итого – у меня есть ещё около часа интеллектуальной свободы, в течение которых я хотела бы поделиться с тобой своими, как ты выражаешься, бредовыми соображениями. Ты в состоянии выслушать меня?

Вика взяла подругу под руку.

– Давай-ка выйдем на крыльцо. Думаю, на свежем воздухе я восприму твои слова куда лучше, чем здесь.

Но и тут им не сразу удалось поговорить. Из музея на улицу потекла вереница странных людей, одетых в сари, мешковатые хлопковые штаны и рубахи, некоторые лысые, некоторые чересчур волосатые. Короче, сплошные контрасты, особенно это бросалось в глаза здесь, на улице, залитой оранжевым светом вечерних фонарей. Среди всех этих «неформалов» Милка увидела несколько женщин с грудными детьми, обмотанными яркими шалями.

– Дивлюсь и восхищаюсь! – сказала она, наблюдая за ними. – Будь я помоложе, то…

– Уж это да! Ты бы обязательно примкнула! А как же занудное «ом-м-м»?

– А кто его знает! Может быть, и приняла бы! В конце концов, все эти мантры призваны, чтобы очистить и успокоить душу. Должна тебе сказать, что сегодня, попав в ауру их массового психоза, я поймала себя на том, что сама что-то там «омкаю» себе под нос. Потому и дала скорее дёру оттуда.

Вика рассмеялась, представив Милу среди медитирующих почитателей бурятского буддизма.

– Они всё ещё ищут себя!

– Искать себя дозволительно лет до двадцати пяти, потом уж пора как-то самоопределяться. А этим, извини меня, под «сороковник»! Вон ребятишки за спиной в шалях болтаются.

– А если им комфортно жить в таком стиле?

Милка только махнула рукой.

– Тогда – дай Бог им здоровья! И храни их Будда! Мы уходим от основной темы, ты не заметила?

– Заметила, конечно. Итак, что там у тебя нашлось-напридумывалось?

– Во-о-от! – Милка воодушевилась. – Во-первых, должна тебе сказать, что Мария, действительно, потрясающая! Я от неё отойти не могла сегодня, пока эти буддисты не зашуршали свои песком. И вот, что я заметила. Это, кстати, во-вторых: её ладони и в самом деле отрублены. Очень ровнёхонько. Думаю, одним ударом чего-то острого и тяжёлого. Возможно, топором или саблей. А? Ты не думала над этим?

– Ну, проскальзывала такая мысль. Но зачем и кому это нужно?

– Начнём с того, что Дева Мария – предмет религиозного поклонения. А религия – вещь сильная во всех отношениях. И лишить её дланей, очевидно, было необходимо в каких-то, может быть даже, устрашающих целях.

– Действовали на сознание паствы?

– Не исключено. Время-то какое было, вспомни! Борьба с религией, искоренение веры, не зависимо от того: православная, католическая или лютеранская, или ещё там какая. Но и это ещё не всё! Почему-то мне кажется, что совершая этот акт расправы над скульптурой, вандалы самоутверждались. Мол, вот мы что можем, и ничего нам за это не будет! Им нужно было показать силу новой власти. Я прямо вижу, как при большом стечении народа статую лишают ладоней! Практически – казнят, понимаешь?

– Фу ты! Ну и воображение у тебя! Но почему ладони? Могли бы просто в щепки разрубить!

– Э-э, Викуля! Это слишком просто! Смотри, я тут рылась, рылась, и вот, что нашла. Начну опять издалека, но это чтобы тебе стало ясно, к чему я клоню. Ладонь, как сакральный символ, известна чуть ли не со времён палеолита. И почиталась в разных культурах: тут тебе и арабы, и финикийцы, греки, иудеи, и, кстати, первые христиане. Правда, назывался этот символ у них по-своему. У евреев – Хамса, в исламе – это Рука Фатимы, египтяне звали символ Рукой Исиды, а христиане, думаю, ты догадалась, Рукой Марии. Да, и довольно часто посредине ладони изображали Всевидящее Око Господне.

– Слушай, я уже покрылась мурашками!

– Прибереги их пока что! Это ещё не всё! Итак, основное значение символа длани – сила. В высоком смысле – сила божественная, даже власть, но при этом – это мощнейший защищающий оберег. Кстати, вот в том же буддизме и индуизме – распахнутая ладонь символизирует помощь и сострадание.

– Это мне нравится больше!

– Да и мне тоже. Но в древности ещё и соотносили ладонь и десять пальцев с Космосом, с влиянием планет, стихий. Пять пальцев на одной ладони – это пять первоэлементов чакр, это духовные начала человека, его внутренние органы и элементы тела. А десять пальцев обеих ладоней – число мистическое. В пифагорийской системе мироздания десятка – символ всего творения. Да, и не забудь про десять заповедей, данных Богом Моисею. Теперь ты понимаешь?

– А не слишком ли всё это сложно? Может быть, есть более простое объяснение?

Милка села на ступеньку и кивнула.

– Наверняка, есть. Но когда ты знаешь всё это, дальнейшие изыскания в этой области обретают особое значение.

– Тебе так интереснее?

– Мне – да!

– А мне, Милаша, нужно писать научно-исследовательскую работу, и хотя твоя информация весьма ценна, я не могу строить на ней свою теорию. Меня просто-напросто заплюют критики!

– Критики – дураки! Без воображения и полёта мысли!

Вика вздохнула и присела рядом с Милкой.

– Догадки, предположения, сакральные смыслы… А моя Машенька стоит и молчит… И, наверное, ничего-то я не напишу. Зачем? Кому это надо?

– Ладно, - сказала Мила примирительно. – Я просто хотела помочь тебе, но вижу, что ты в унынии, устала и настроена упаднически. Вообще, подумай на досуге над моим бредом. Вдруг в нём есть что-то разумное. А мой час досуга завершён… Вон, смотри, бредут три фигуры. Это мои мужички нагулялись…

ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ

«В который раз убеждаюсь в двух истинах: невозможно понять историю до конца, листая страницы учебника, и всё в жизни происходит неслучайно. Человек не любопытный и ленивый будет лежать на диване и удивляться тому, что всё самое интересное почему-то проходит мимо него.

К счастью, я крайне любопытна и быстра на подъём. Именно поэтому всего несколько дней назад, прослышав, что в селе Липовка Покровского района, стоит удивительная по красоте старинная немецкая церковь, не смогла усидеть дома и поспешила убедиться в этом воочию. Тем более что Липовка соседствует с селом Раскатово уже нашего района.

Признайтесь, хорошо ли вы, дорогие читатели, знаете историю наших славных мест? Пожалуй, никто, кроме любителей-краеведов, не ответит утвердительно на сей вопрос. Историю города и то не все знают, к сожалению. Что уж говорить о сёлах.

Лично меня прошлое Немповолжья интересовало всегда. Но почему-то интерес не простирался далее границ города. И именно эта свершившаяся поездка открыла мне глаза на то, что я по невнимательности своей не замечала ранее».

Мила уже полчаса сидела над началом статьи. Впечатления переполняли её, но никак не получалось превратить их в стройное, логически выстроенное повествование. Нужно было как-то объяснить причину, по которой она, задавшись конкретной целью, потратила весь Ромин выходной на путешествие по просёлочным дорогам в поисках ещё сохранившихся немецких церквей. Её никто не просил об этом, заказа от редактора на этот материал не поступало. Это была её личная инициатива, жизненно необходимое дело. Потому что всё, что делала Мила в состоянии душевного подъёма, нужно было ей позарез в конкретный отрезок времени.

Она не собиралась претендовать на звание краеведа, составляя конкуренцию местным историкам. Она просто шла на поводу у собственной души. Ей нужно было увидеть всё своими глазами. А, увидев, представить. Для неё существовала лишь ожившая история. Ожившая в её воображении.

После поездки в Шефер-Липовку Мила, потрясённая грозным величием разрушающейся лютеранской кирхи, решила обследовать близлежащие сёла, чтобы узнать: сохранились ли в них церкви. Если да, то, в каком они находятся состоянии? Ей хотелось рассказать о них читателям, но не сухим документальным языком, а так, чтобы люди, прочитав эти заметки, поняли, что настоящая история не прячется в книжных страницах. Она живёт совсем рядом, ощутимая в каждом кирпиче или камне, запечатлённая в каждом пожелтевшем фото, хранящаяся в воспоминаниях.

Она заранее составила маршрут, даже нарисовала его. Путешествие начиналось с села Раскатово, бывшей немецкой колонии Роледер, затем село Старицкое-Рейнвальд и Подстепное или по-старому Розенгейм. Всё это были сёла, относящиеся к Покровскому району. Дальше маршрут пролегал по трассе в сторону Маркса, где по левую сторону располагались сёла Бобровка (Нидермонжу), Орловское и Зоркино (Цюрих). Мила нарочно выбрала только их, поскольку точно знала, что церкви там есть. Она заранее предчувствовала - эта поездка подарит ей ценные сведения.

* * *

Первый увиденный ракурс католического храма Богородицы в Раскатово был боковой. Слева. И, несмотря на тень от деревьев, он показался Миле великолепным, о чём она и высказалась, громко и восторженно. Роман кивнул головой и принялся выгружать детей. Он смиренно принял водительско-воспитательную миссию, возложенную на него женой. Ну, понятно же было, что Мила, поглощённая представшим ей видом храма, моментально выпадет из времени и пространства. Она и, правда, стояла истуканом у машины, размышляя: с чего начать осмотр. Почему-то у неё сразу возникло ощущение, будто храм устало смотрит в степь. Вдоль его стен на корточках сидели вихрастые парни с бутылками пива и что-то бурно обсуждали. Поблизости бегали увешанные репьями деревенские беспородные псы, лениво помахивая хвостами. Словом, привычная летняя умиротворённость.

Мила неторопливо обошла храм со всех сторон, щёлкая фотоаппаратом. Постояла на высоком каменном крыльце, откуда открывался потрясающий вид на степь, поросшую полынком и чертополохом. Ей представилось, как в былые времена после воскресного богослужения на это крыльцо медленно выплывала нарядная толпа колонистов. Как неторопливо и степенно они раскланивались друг с другом и обменивались впечатлениями от службы.

Оказалось, что теперь здесь сельский Дом культуры. Мимо Милы по ступеням поднялись девушки. Очевидно, пришли на занятия в каком-нибудь кружке. Мила заглянула внутрь храма. Там в полумраке слышалась негромкая музыка, женские голоса.

Чтобы сфотографировать здание с фасада, ей пришлось залезть в заросли бурьяна. «Странно, - думала она, отцепляя от джинсов какие-то маленькие колючие семена, - если сравнить раскатовский храм с человеком, то представляется проживший долгую, непростую жизнь пастор, который на старости лет, наконец, осознал свою значимость. Ему нечего бояться, он нужен людям, а потому спокоен».

Перед поездкой Мила тщательно подготовилась, проштудировала всю информацию об интересующих её сёлах и храмах, о, так называемой, переселенческой архитектуре, а потому кое-что знала и представляла.

Господин Роледер приехал в эти степные места на правом берегу реки Большой Караман летом 1766 года. Очевидно, это был замечательный и особо уважаемый человек, поскольку именно его соотечественники, приехавшие вместе с ним, избрали первым старостой села, которое и назвали в его честь.

Как и соседней Липовке, Раскатово-Роледеру здорово досталось от кочевых кайсаков. Лишь к середине девятнадцатого века жизнь поселенцев потихоньку стала налаживаться. Двадцатый век принёс с собой Гражданскую войну и голод. В начале Великой Отечественной войны всех до единого жителей немецкой национальности депортировали за Урал и в Казахстан. А в покинутое село приехали беженцы из южных республик, в основном мусульмане.

Каменный храм Богородицы в Раскатово-Роледере построили приблизительно в 1848 году. И почти до 1935 года здесь проходили богослужения. Но уже вскоре храм закрыли и перестроили, убрав колокольню и заложив некоторые фигурные окна. И всё же, всё же… Его, к счастью, не постигла печальная участь липовской кирхи. Он был цел, востребован жителями, пусть и не по назначению. А это уже было неплохо. И даже – совсем неплохо!

* * *

Дорога на Старицкое узкая и ухабистая. Асфальт давно не обновляли, и машину то и дело встряхивало на кочках. Зато здесь не пришлось плутать, выискивая, с какой стороны лучше подъехать к лютеранской кирхе, замеченной ещё издали. Даже лишенная колокольни и купола, она была великолепна: выстроенная в классическом стиле, с колоннами, окнами-витражами, узкими высокими боковыми дверями. Она стояла в самом центре села: белая, гордая, неторопливо выступающая из тех времён, когда здесь звучала немецкая речь, и жители Старицкого-Рейнвальда каждое воскресенье встречались на ступенях кирхи, кланялись, пропуская внутрь почтенных стариков и женщин.

Мила обошла здание, сожалея о замазанных белой краской круглых окнах, в которых некогда сияли разноцветными стёклами витражи. Но в целом кирха неплохо сохранилась. Как и раскатовская церковь, она была отведена под Дом культуры. Видимо, не так давно у входной двери укрепили навес с ярко-красным телефонным аппаратом. Мила сняла трубку, проверяя: работает ли? В ответ раздались глухие гудки.

А вокруг стояла тишина. Солнце после десяти утра уже припекало, из-под ног сыпались кузнечики. Павлик и Димка смешно прыгали за ними, пытались поймать, но тщетно.

– Смотри-ка, памятник, - заметил Роман, указывая на белый обелиск, заросший полынными кустами. Мила прочла выцветшие буквы: «Комсомольцу Якову Веберу, погибшему в 1929 году от рук кулаков».

– Весёлая тут у них, видно, была заварушка, - хмыкнул Роман.

– Ничего весёлого, - сказала Мила строго. – Страшная история… «Кто не вступит в колхоз, тот пройдёт через горы в ледяное море»…