Студопедия

Главная страница Случайная страница

КАТЕГОРИИ:

АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника






Марта 2013 год. 4 страница






 

* * *

Мила не обманула. Она, действительно, позвонила через несколько дней.

– Значит так, - начала она свой обстоятельный рассказ. – Всё твой Александр сказал верно: было такое село Герцог, его второе название Суслы. И церковь там и в самом деле стояла великолепная, за несколько десятков вёрст колокольный звон слышали. Но вот беда – нет больше села. Лет тридцать как не существует. Говорят, на том месте сейчас чистое поле и несколько надгробных плит осталось.

– Ну, надо же! – ахнула Вика. – А где оно находилось?

– Несколько километров от Раскатово. Роман разговорился тут с тем дядечкой, - помнишь, который про липовскую кирху рассказывал? – и оказалось, что он прекрасно знает, где были Суслы. Всё детство там в прятки с друзьями играл, тогда ещё даже фундаменты домов стояли, и кладбище ещё не всё разворошили. А церковь, вроде бы, разобрали мужики из ближнего посёлка, когда школу строили. Вот такая церковно-советская школа получилась.

– Ясно, значит, там смотреть уже нечего, - подытожила Вика. – Так и напишу Ортманну.

– А у него предки оттуда?

– Не знаю, но не просто же так он поинтересовался. Может быть, как раз из Герцога, или как там? – Сусел. Кстати, а склоняется ли это название?

– А Бог его знает! – сказал великий филолог на том конце телефонной трубки. – Суслы, Сусел, Суслами, о Суслах. Мне лично больше нравится Герцог! В смысле, как название, конечно, хе-хе! Я тут подумала: а не съездить ли нам туда?

– Чего смотреть-то? Ты же сама сказала: чистое поле.

– А вдруг чего найдём? Тайну какую-нибудь?

Вика даже рассмеялась. Милка, как всегда, жила в ожидании тайн и загадок.

– Отыщешь клад в старом склепе, и будешь счастлива!

– Вот ты смеёшься, - обиделась Милка, - а мой папа однажды в детстве нашёл в немецком склепе шкатулку с царскими деньгами.

– Ой, да брось!

– Честное слово! Тогда в Марксе ещё было старое немецкое кладбище, на нём потом, кстати, школу построили. Я смотрю, товарищей-коммунистов так и тянуло на такие места. Папа говорит, что на школьном дворе мальчишки ещё долго находили кости. Прелесть, правда?

Вику аж передёрнуло.

– Скажешь тоже! Неужели больше негде было в городе школу построить? А что там про склеп дальше?

– С папиных слов рассказываю: поспорили они с друзьями, что тот, кто не побоится в склеп спуститься, прямо настоящим героем будет. У папы лучший друг был Вовка Цибиз, так тот струхнул. А мой-то полез! Ну и наткнулся там на что-то тяжёлое, прямоугольное и металлическое. Вытащил это на свет Божий, Вовке показывает, глядят – а там шкатулка. Ты представь, как должно быть они возрадовались! Я б на их месте с ума сошла! А пацаны, недолго думая, давай шкатулку вскрывать. Полдня мучились, но добились своего! И что ты думаешь? Внутри ровненькими столбцами лежали царские монеты!

– Золото?

– Нет, попроще, но тоже не худо – серебро!

– И где теперь эта шкатулка?

– Во-о-от! – заорала в трубку Милка. – Я ж его по сей день пилю! Они ж, эти дети Страны Советов, так их – раз эдак! Отнесли шкатулку в Дом Пионеров! Их там похвалили, по головке погладили и дали им, - ты знаешь, что? Соевую шоколадку на двоих! А? Ты подумай! За старинную шкатулку с серебром – сою! Да ещё, поди, размякшую!

– Печально…

Милка отдышалась, и продолжила уже менее эмоционально:

– В общем, этой мой комплекс с детства. Я, видимо, всю свою жизнь так и буду искать такую же шкатулку…

– Милок, неужто тебе серебряные монеты нужны? На тебя не похоже, ты у нас не коллекционер-нумизмат, да и к драгметаллам, вроде, равнодушна.

– Ты права, - сказала Мила, - мне серебро ни к чему. Но я всё равно хочу найти шкатулку, и не важно, что в ней окажется.

* * *

 

В то, что на месте бывшей немецкой колонии Герцог ничего больше не сохранилось, Мила не верила. Интуиция подсказывала ей, что ехать надо, и как можно быстрее. Она терзала Романа вопросами: когда? Но он, как назло, было занят, почти сутками пропадал на работе, потому что на ферме начался массовый отёл. Коровы, весной купленные хозяйством, все, как одна, оказались стельными, и именно в августе начали производить потомство. Роман иногда вздрагивал ночами, ощупывал лежащую рядом Милу и вздыхал: «Когда успела отелиться? Тппру!». Когда Мила, скрючившись от хохота, утром рассказывала ему это, он не верил, говорил, что она выдумывает.

Наступивший сентябрь принёс новые хлопоты. Димка пошёл в третий класс, Павлик в ясли, а Мила осталась дома. Скучать ей не приходилось. Убрав квартиру и приготовив сразу обед и ужин, она усаживалась за ноутбук и писала. От всевозможных планов и идей трещала голова, в работе было сразу несколько проектов. Но Герцог-Суслы не давали ей покоя. Мила нашла кое-какую скудную информацию о селе, несколько старых размытых фото и даже пару пейзажей начала двадцатого века, где хорошо видна была католическая церковь.

Её удивляло другое: почему во всей округе церкви были преимущественно лютеранские, а в Роледере и Герцоге – католические. Впрочем, ответ нашёлся довольно быстро. Первыми поселенцами колонии Герцог оказались тридцать две семьи из Баварии католического вероисповедания.

Мила рассматривала фото 1912 года, на котором церковь представала во всём своём великолепии. Высоченная колокольня с крестом, над входной дверью – витраж-розетка, вокруг аккуратная ограда, за которой видны клумбы и ухоженный, чисто выметенный двор. Люди, позирующие перед церковью, казались в сравнении с нею мелкими букашками, эдакими муравейчиками. И не верилось, что такую махину можно сравнять с землёй.

Долгое время жители села относились к католическому приходу в Роледере, и своей церкви у них не было. Поэтому в 1904 году организовали свой собственный приход и выстроили прекрасную церковь. Настолько прекрасную, что приехавшие в 1912 году из Америки бывшие жители села, в конце девятнадцатого века эмигрировавшие отсюда, восхитились неимоверно и пожелали запечатлеть себя на фоне этого роскошного здания.

Эмиграция поволжских немцев в Америку тоже стала для Милы очередным открытием. Она и не предполагала, что такое может быть. Но почему? – спрашивала она и искала ответы на свои вопросы, благо, что исторических исследований на эту тему нашлось немало. Причин оказалось несколько. И первая из них – уравнение всех немцев Поволжья в правах с русскими крестьянами. В начале семидесятых годов девятнадцатого века вышел Указ, отменяющий все привилегии колонистов, данные им некогда Екатериной II. Особо отмечалось в Указе, что те, кого подобное положение не устраивает, могут с лёгкостью в течение десяти лет выехать из России. Нельзя сказать, что люди так уж и повалили после этого. Понадобилось ещё несколько лет, чтобы у многих созрело окончательное решение покинуть обжитые земли. За это время в стране ввели всеобщую воинскую повинность, и хотя большинство немцев относилось к службе в армии спокойно, всё же нашлось и немало недовольных. Особенно из числа представителей религиозных ответвлений от Евангелистско-лютеранской церкви, например, баптистов, у которых ношение оружия не поощрялось, а значит и вся военная служба. Ликвидация привилегий встревожила немцев ещё по одной причине: они боялись, что теперь, уравненные с обычным русским крестьянством, они должны будут перейти в православие. И скорее всего в принудительном порядке. То, что их покровительница Екатерина II приняла в своё время православную веру, и сделала это по собственному искреннему желанию, их не вдохновляло. Конечно, никто не собирался заставлять их отрекаться от своей веры, но разъяснительной работы с колонистами никто не проводил, а слухами, как известно, земля полнится. Они ползли от одной колонии к другой, нарастая, точно снежный ком. Были, впрочем, и другие причины для отъезда. Пошатнувшееся благосостояние и неуверенность в завтрашнем дне, вызванные Указом, сделали своё дело.

Но почему именно в Америку? – допытывалась Мила. Почему не на родину предков, в Германию? Или в любую другую европейскую страну? Очевидно, колонистов манили прекрасные далёкие пейзажи, да и подстрекателей нашлось немало, обещающих перевезти их через Атлантический океан почти задаром. Никакие увещевания не остановили людей. Многие так и уехали: на север Америки или в Бразилию. Правда, уже через пару десятков лет на Волгу вернулись обнищавшие бывшие поволжские немцы, которых доконала жизнь в стране с непривычным климатом, где исконных-то жителей мучили разорение и голод. До переселенцев ли было им! Хотя не все надежды оказались неоправданными. Те, кто предпочёл яркой Бразилии строгий северный край американского континента, прижились на новом месте, но и их тянуло на Волгу. И иногда они позволяли себе подобное ностальгическое путешествие, как те бывшие выходцы села Герцог, оставшиеся на фото двенадцатого года маленькими букашками рядом с величественной церковью.

 

* * *

Это произошло серым сентябрьским деньком. Роман ближе к обеду заскочил домой и с ходу выпалил:

– Хочешь в Суслы, быстро собирайся! Есть свободных полтора часа. Дорогу я узнал.

Милу уговаривать не пришлось, она моментально натянула джинсы, впрыгнула в кроссовки и пулей выскочила из дома. Она старалась не рисовать себе в воображении заранее предполагаемых картин. Пусть будет, что будет. Поле – так поле, в этом тоже что-то есть…

От Раскатово свернули на грунтовую дорогу.

– Где-то тут должны быть старые коровники, - говорил Роман, внимательно глядя перед собой. – Потом скотомогильник, мне сказали ехать мимо него.

Мила содрогнулась от слова «скотомогильник», но ничего страшного в этой земляной насыпи с металлическим навесом не оказалось. Чуть дальше начался глубокий овраг, и вот тут, действительно, не стыдно было немножко побояться, поскольку дорога шла совсем близко от глубокого обрыва. Зато вид открывался потрясающий: дно оврага представляло собой широкую равнину, испещрённую полувысохшими ручьями, вдоль которых стояли высоченные ракиты. Маленькими пёстрыми точками бродили вдали коровы.

Дорога свернула левее. Роман искал развилку, у которой рос заброшенный яблоневый сад. И очень скоро он показался. Яблони были одичавшие, но усыпанные мелкими ярко-красными ранетками. Машина притормозила, и Мила с Романом бросились собирать бесхозный урожай. На вкус ранетки были кисло-сладкими, сочными, и Мила пожалела, что не прихватила с собой какой-нибудь пакет, чтобы собрать их побольше. С полными пригоршнями она дошла до машины и сгрузила всё на заднее сиденье.

Очень некстати начал накрапывать мелкий и редкий дождик. Он усеял каплями лобовое стекло и мистически настроенная Мила, решила, что это неспроста. Яблоневый сад остался позади. Открывалось холмистое поле с одиноким древесным островком справа от дороги. Рядом с деревьями синел деревянный крест. Подъехали поближе и увидели ещё несколько ржавых металлических и покосившихся ветхих крестов.

– Точно, меня предупредили, что перед въездом в Суслы будет погост, - сказал Роман. – Пойдёшь смотреть?

– Нет, - отозвалась Мила. – Давай вернёмся сюда на обратном пути. Сначала найдём село.

А искать его и не пришлось. Через километр от погоста они въехали туда, где некогда стояла большая немецкая колония Герцог. Перед войной здесь насчитывалось около четырёхсот дворов, работали ветряные мельницы, неторопливо жили люди, вели хозяйство и никогда не думали, что однажды от их домов останутся лишь небольшие холмы, в которых ещё угадывались очертания фундаментов.

Мила вышла из машины и, точно сомнамбула, под моросящим дождиком зашагала по несуществующим улицам. Она остановилась у продолговатой земляной насыпи и сразу же в середине его увидела крупный замшелый камень, в котором ещё можно было угадать архитектурный декоративный элемент, какие чаще всего устанавливали над окнами. Чуть поодаль лежал ещё один камень, похожий на мрамор в зеленовато-бурых прожилках.

– Здесь стояла церковь, - сказала Мила глухо. Голос терялся в дожде.

– Почему ты так решила? – спросил подошедший следом Роман.

– Не знаю… Чувствую… Я прямо кожей ощущаю здесь чужое горе. Будто в воздухе оно витает…

Они долго бродили вдвоём, взявшись за руки. Около каждого холма находили расколотые кирпичи, кое-где ещё виднелись остатки фундаментов. Мила подошла к одному из них, присела на корточки и принялась перебирать мелкие камешки. Внезапно ей под руку попался какой-то странный предмет, похожий на полую изогнутую трубку, расширяющуюся с одного конца. Она вытряхнула из него землю и попавшего туда жука-солдатика и положила на ладонь. Предмет был глиняный, украшенный нехитрым орнаментом: какие-то мелкие завитушки обрамляли несколько цветков, напоминающих подсолнухи.

– Как думаешь, что это? – спросила она Рому.

– Похоже на часть курительной трубки. Вот сюда, видимо, засыпали табак.

Это, действительно, оказалась трубка, точнее её табачная чашка, куда вставлялся мундштук из дерева. Уже после поездки в Суслы Мила выяснила это, а свою находку, как память о поездке, спрятала в шкатулку, где хранила самые дорогие сердцу вещи: клеёнчатые бирочки с ручек своих новорождённых сыновей, жениховские письма к ней Романа и пустой флакончик любимых духов.

А они продолжали своё призрачное, почти инфернальное путешествие. Морось дождя только усиливала это впечатление. На окраине села нашлись два почти вросших в землю мельничных жернова. Роман попробовал приподнять один из них, но не смог сдвинуть с места. Тогда он взял вымокшую и безмолвную Милу за руку и повёл к машине. Она то и дело доставала трубочку из кармана, взвешивала на ладони и опять прятала. А когда отъезжали от села, старалась не оглядываться. Ей казалось, что вслед им кто-то глядит с печалью и осуждением…

У погоста снова притормозили. Вокруг всё заросло высокой, почти по колено, выцветшей за лето травой. В ней-то Мила и увидела несколько старинных надгробных памятников. Некоторые из них крепко стояли на своих местах, остальные были свалены. В одном месте она едва не свалилась в спрятавшуюся в траве яму, где виднелся разрушенный склеп. На дне ямы лежали тёмные крепкие доски с коваными гвоздями. Роман предположил, что это от гроба.

Ещё можно было прочесть надписи на надгробиях, высеченные острым готическим шрифтом. Намоченные дождём они чётче выступили на камнях. И хотя Мила не знала немецкого языка, всё равно было понятно, что вот под этим надгробием покоится Анна-Мария, фамилия неразборчиво, рождённая в 1876 году и умершая в 1919. Отдельные даты проявлялись под каплями и на других памятниках, но имён уже нельзя было прочесть, их стёрло время.

Рядом же приютилось несколько русских могил с православными покосившимися крестами. На каждом виднелись блеклые фотографии. Самое последнее захоронение датировалось 1976 годом. Именно с этого момента и наступила смерть самого села, которое после депортации немцев кое-как ещё влачило своё существование. В опустевших домах поселились русские, среди них много эвакуированных. Но постепенно всё ветшало, зарастало, разрушалось. Доживали свой век старики. И теперь лишь ветер хозяйничал здесь, летая от погоста к останкам села и обратно, а за ним, медленно и лениво взмахивая крыльями, парили степные птицы: коршуны, ястребы, сапсаны.

 

* * *

Разглядывая присланные Милой фотографии из Герцога, Вика жалела, что не видела всё это сама. Она тоже не отказалась бы побродить по этим печальным местам, да ещё при такой настроенческой погоде. Увы, ничем она не могла теперь порадовать Александра Ортманна, ждущего вестей. Нужно было написать правду, всё, как есть. И Вика написала, приложила и сделанные Милой фотографии. Ответ пришёл быстро. Конечно, Ортманн не ожидал увидеть подобное и спрашивал: почему именно село его предков постигла такая участь. Что Вика могла ответить? Вот Мила сумела бы убедительно и эмоционально рассказать всю историю с медленным угасанием жизни в Герцоге, как накануне сделала это по телефону. Поэтому Вика честно, хотя, может быть, и сухо написала, что не знает, как так вышло. Казалось, все вопросы исчерпаны, однако Александр предложил выйти за пределы форума и пообщаться через электронную почту. Вика согласилась, ей стало даже интересно. Оказалось, что её новый виртуальный знакомый живёт в Новосибирске, преподаёт в тамошнем университете на физико-математическом факультете, и вот, как он написал «пройдя земную жизнь до половины», цитируя Данте, что Вика, конечно же, оценила, он вдруг захотел восстановить историю своей семьи.

«Знаете, Виктория, почему-то раньше меня всё это не интересовало. Была такая упоённость молодостью, собственным существованием, когда кажется, что весь мир крутится вокруг тебя, что прошлое, особенно такое размытое, какое было в моей семье, не притягивало совершенно. Возможно, моя вина в том, что я не был любопытен, и вовремя не расспросил маму о многом. Нет, что-то она рассказывала, конечно. Но как-то отрывочно, точно и сама не хотела вспоминать. Я знаю, что моя бабушка и её родители были депортированы из Поволжья, дед погиб в трудармии. Да, забыл сказать главное – родом они из села Герцог или Суслы. Вот и всё. Ну, ещё какие-то детали припоминаю, но вам, Виктория, это, вряд ли, интересно».

Александр был не прав. Вика очень хотела ему помочь, но не совсем представляла, как это сделать. Она попросила его вспомнить то, что слышал от мамы, ведь даже самые незначительные воспоминания могли бы пролить свет на всё, что произошло после депортации с семьёй Ортманн.

«О, нет! Ортманн я по отцу, и там совсем другая история, - написал ей Александр. – В отличие от нас, папины родственники сохранили в памяти все подробности, начиная с того момента, как в августе сорок первого года им сообщили, что их выселяют. Более того, бабушка до последнего дня работала над воспоминаниями, и они хранятся сейчас у папиной сестры. Эта семья была не из «луговых», а из «нагорных» немцев, то есть жили они на противоположном берегу Волги, в селе Беер, или Каменка. Там, кстати, тоже была потрясающей красоты католическая церковь. Говорят, она каким-то чудом уцелела. Конечно, Виктория, я постараюсь вспомнить те крохи, что рассказывала мне мама. Я рад, что вы оказались неравнодушны к моему желанию восстановить хоть что-то из истории нашей семьи по материнской линии».

* * *

А дело с научно-исследовательской работой о деревянной скульптуре Девы Марии не двигалось. Да Вика уже как-то охладела к этой работе. Навалилось множество других обязанностей, при этом она по-прежнему продолжала наводить порядок в хранилище.

Как-то, перебирая стопку пожелтевших фотокарточек, среди которых немало было бестолковых, ещё с советских времён: какие-то толпы народа на демонстрациях, выставка сельской техники и другие «раритеты», Вика обнаружила два групповых снимка, сделанных на ступенях Розенгеймской кирхи. На одном, помеченном 1935 годом, запечатлены студенты Немпединститута. На оборотной стороне карточки Вика нашла надпись, сделанную выцветшими чернилами, где слева направо приводились имена всех изображённых. Причём надпись была сделана по-немецки и по-русски. На втором снимке сфоторафировались ребята из певческого кружка Розенгеймского сельхозрабфака, дата была всё та же – 1935 год. Весёлые, молодые лица, в центре – улыбающийся парнишка с гитарой.

Но совсем неожиданной Викиной находкой стала… Но об этом по порядку. Очередная, отфильтрованная часть фотографий отправилась на хранение в старинный, тяжёлый буфет с резными пузырчатыми дверками. Вика пыталась впихнуть объёмную папку, но она никак не умещалась на полке. В буфете что-то дребезжало от такого внезапного натиска, потом нижняя дверца, украшенная резной виноградной лозой, с протяжным скрипом отворилась, и к Викиным ногам выкатился какой-то предмет. Впихнув, наконец, папку, она наклонилась и обомлела. Предметом оказалась деревянная рука с двумя обломанными пальчиками. В середине запястья виднелось отверстие и гвоздик. «Да это ж её рука! Машенькина!» Вика лихорадочно принялась рыться в нижней части буфета, надеясь отыскать и вторую. Но там больше ничего не было. И тогда Вика начала тихонько и умалишённо хихикать, потом всё громче и громче. Если б кто-то из сотрудников сейчас заглянул в хранилище и увидел её, сидящую на полу и грохочущую до изнеможения от смеха, то весь музей в одночасье узнал бы, что Молчанова чокнулась. В общем, это было бы даже в некоторой степени забавно…

Вика сразу вспомнила Милкины сакральные идеи по поводу дланей Девы Марии. Отсмеявшись, она бросилась вместе с найденной рукой к Машеньке. Та ещё стояла на экспозиции под стеклом. Нужно было сперва проверить: а вдруг это не её, хотя по положению ладоней и пальчиков, было очень похоже. Волнуясь, Вика открыла витрину и приложила руку. Всё идеально совпало! Это казалось чудом! Наверняка, где-то в хранилище есть и вторая. Перерывать всё вверх дном сейчас не имело смысла. Если она здесь, то рано или поздно найдётся.

Вернувшись к себе в кабинет, Вика набрала Милкин номер. Конечно, не очень-то приятно разочаровывать подругу, но что тут поделаешь! В конце концов, даже самая горькая правда лучше всяких иллюзий и предположений.

– Ну, не-е-ет! - протянула Милка, услышав новость. – Так не интересно! Это прямо прозаически получается. А чего она, эта рука, вообще отвалилась тогда?

– Понимаешь, - объяснила Вика. – Эти деревянные скульптуры все были составными. А поскольку такие мелкие детали, как руки, довольно сложны в обработке, а мастера делали их максимально приближёнными к натуральным анатомическим формам, то и вытачивались они отдельно. А потом их присоединяли к корпусу при помощи деревянных или металлических гвоздиков. А ладошки же очень лёгкие в отличие от других частей скульптуры, потому они быстрее всех и отламывались. Особенно, если чурбачок внутри тоже был из дерева. Рано или поздно он ветшал и отваливался вместе с деталью. Достаточно было нечаянно задеть, и всё – рука обломилась, что, видимо, и произошло с моей Марией.

– Ну, ясно всё, - угрюмо сказала Милка. – Эх, ты! Такую красивую историю испортила!

 

* * *

Она частенько пересматривала найденные пейзажи с видами села Суслы. На каждом из них виднелась островерхая католическая церковь, устремлённая в небо своей колокольней, И пейзажи были хороши, и церковь дивно прекрасна. Мила вспоминала камни, найденные на том месте, где она некогда стояла. Ей удалось отыскать довоенный план села, по нему она поняла, что не ошиблась. Эти камни, действительно, церковные. Хорошо было бы снова съездить туда, чтобы пройти по селу, сверяясь с этим тщательным планом, в котором был расписан каждый дом и каждая семья, живущая в нём в те годы.

Ей удалось отыскать и имя последнего священника, служившего в этой церкви. Его звали Готлиб Гебель. Впрочем, имя это Миле ничего не говорило, и до поры-до времени она не обращала на него никакого внимания. Иногда, в свободное от написания статей время, она бродила по интернету в поисках различной нужной информации. Пока однажды случайно вновь не наткнулась на упоминание о нём. Оказалось, что последний священник католического прихода в селе Герцог-Суслы помимо всего был ещё историком и талантливым драматургом. В своё время он составил обширный список, который содержал списки немцев-колонистов, приехавших в Поволжье в 1765-67 годах, затем написал серьёзное исследование о становлении и развитии немецких колоний в Поволжье. Но особенно взволновало Милу тот факт, что патер Гебель был расстрелян в 1921 году по обвинению в причастности к крестьянскому восстанию в сёлах Марксштадтского уезда.

– Я чувствовала, что здесь какая-то трагедия! – говорила она Роману. – Понимаешь, взять и расстрелять человека, священника, сделавшего такой объёмный исторический труд, только за то, что он – предположительно – подстрекал сельчан к восстанию.

– Я так полагаю, что не его одного расстреляли.

– Погоди, ты не знаешь главного! После ареста патера в кассационный трибунал поступило прошение об его помиловании, и оно было удовлетворено. Но! Местный марксштадтский Ревтрибунал всё равно привёл приговор в исполнение!

Словом, Милу история Готлиба Гебеля не просто тронула до глубины души. Она со свойственным ей пылом решила восстановить справедливость и написала большую статью о судьбе расстрелянного патера. Впрочем, Мила была не первой. До неё о Гебеле уже писала директор Покровского исторического архива немцев Поволжья. Как оказалось, именно там хранится тот самый список колонистов. И, естественно, Мила загорелась желанием взглянуть на него. Нужна была помощь Вики, а точнее – её поддержка.

– Я хочу сходить с тобой в этот архив, - попросила она Вику, позвонив ей вечером. – Нужно поговорить с директором, с научными сотрудниками. Может, там ещё есть какие-нибудь сведения. Ведь никаких данных о нём у меня больше нет. Была ли у него семья, дети? Что с ними стало после его смерти? Всё это хочется разузнать. Не верю, что Гебель ушёл в небытие и ничего о нём неизвестно.

Вика помолчала немного, и Мила даже расценила это, как нежелание помочь.

– Нет, ну если ты не хочешь или тебе некогда, то я не настаиваю. В принципе, я и сама в состоянии доехать до архива и встретиться с нужными людьми.

– Подожди! – прервала её Вика. – Не тараторь! Дай придти в себя! Конечно же, я пойду с тобой! Тем более что, как сейчас я начинаю понимать, у меня на это появилась особая причина…

– Какая же?

– Я попросила Александра Ортманна, того новосибирца, чьи родственники до депортации жили в Суслах, вспомнить, что ему рассказывала мать. На днях он прислал мне по электронке письмо. Мол, нашёл в вещах, оставшихся после смерти мамы, какие-то бумаги, в которых упоминается имя его родственника – последнего священника села.

– Что? – встрепенулась Мила. – Он родственник Готлиба Гебеля?

– Нужно уточнить. Я сегодня же отправлю ему письмо! Неужели такое совпадение?

– А он знает, что Гебель был расстрелян?

– Давай я спрошу его, хорошо?

Милку слегка затрясло. Она сама не понимала: от волнения или от восторга. Скорее всего, от того и от другого вместе. И всё-таки, констатировала она с гордостью, на сей раз интуиция её не подвела.

 

* * *

«Александр, пишет вам Викина подруга по её просьбе. Она у нас девушка грамотная, но почему-то решила доверить мне рассказ о судьбе вашего родственника. Прежде всего, должна сказать, что это, конечно, чудо, то, что вы объявились именно в этот момент. Наверное, подобные совпадения как-то подготавливаются там – наверху, я в этом уверена.

Ах, да, простите! Забыла представиться. Я – Мила. Мною ещё точно не установлено, кто я конкретно: то ли журналистка в декрете, то ли нерадивая домохозяйка, то ли историк-любитель. Можете называть меня как вам угодно. Но поскольку речь идёт не о моих сомнительных способностях, а о человеке, которого лично я считаю совершенно замечательным, то начнём по порядку.

Итак, вместе с Викторией мы побывали в историческом архиве немцев Поволжья. Не могу сказать, что на нашу просьбу поделиться сведениями сотрудники архива сразу откликнулись с радостью. И всё же нас допустили к директору, прекрасной, кстати, женщине, которая, собственно говоря, и занималась изысканиями документов, относящихся к Готлибу Гебелю. Более того, именно она несколько лет назад опубликовала статью о нём в одной из газет.

Итак, пишу вам основную канву его биографии. Предки Готлиба Гебеля прибыли в Поволжье в 1766 году из земли Рейнланд-Пфальц, а именно – из стариннейшего города Майнца, основанного две тысячи лет назад римлянами, которые дали городу звучное название Могонтиациум. Зачем, извините, вашим общим предкам понадобилось покидать сие райское место и ехать в наши пустынные степные места, я не очень понимаю, но, очевидно причина на переезд была веской. Колонию, которую основали переселенцы, коих насчитывалось семьдесят две семьи, назвали Усть-Грязнухой в честь протекавшей мимо речушки. Первые поволжские Гебели – глава семьи Ренк Бертус и его жена Альбертина, урождённая Бендер – были молоды и полны решимости устроить на новом месте крепкое хозяйство. Приехали они с малышом Николаусом, который, насколько я понимаю, впоследствии стал прадедом нашему герою.

Сам же Готлиб родился всё в той же Усть-Грязнухе в 1871 году. Что-либо о его родителях и детстве сказать невозможно, поскольку никаких сведений не сохранилось. Зато известно, что учился он в Тираспольской духовной семинарии в Саратове, а в 1894 году был рукоположен в священники саратовским епископом Антониусом Церром. С этого же года в течение десяти лет Гебель служил в католическом приходе колонии Деллер, она же – Берёзовка. Потом два года подряд исполнял обязанности исповедника в своей alma mater – духовной семинарии. С 1911 года был назначен священником прихода в селе Герцог. За это время Готлиб Гебель написал и издал фундаментальный труд по истории немецких колоний на Волге. Второе издание, между прочим, вышло в Берлине в 1923 году. К тому времени автора уже не было на земле…

В покровском архиве нам показали список жителей села Суслы, помеченный 1923 годом, и в нём числится «семья пропавшего священника Гебеля: жена Екатерина, тридцати двух лет, девятилетние двойняшки Готлиб и Адам, шестилетний Иван и дочь Агнезия, пяти лет». Там же указано, что семья нуждается в пособии. Всё это вызвало у нас недоумение? Как известно, католические священники после обряда рукоположения не имели право связывать себя узами брака. И пропавшим Гебель не был! Объясню, почему.

В мае 1921 года Готлиба Гебеля арестовали по подозрению в причастности к крестьянскому мятежу, которым был охвачен не только Марксштадтский уезд, но и почти всё Немповолжье. Патера обвиняли в том, что он вдохновлял односельчан на борьбу с Советской властью и отпускал грехи повстанцам. После подавления мятежа выездная комиссия Ревтрибунала вынесла почти триста смертных приговоров. Один из них относился к Готлибу Гебелю.


Поделиться с друзьями:

mylektsii.su - Мои Лекции - 2015-2024 год. (0.018 сек.)Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав Пожаловаться на материал