Письмо 11

Письмо от ноября 1 числа 1853 года,
написанное в Митюшиных холмах.

«Как незаметно, как мучительно быстро пролетело столько времени с тех пор, как я писала тебе! Моя тревога в ту пору имела форму лишь смутного предчувствия, а внутри упрямо, не желая сдаваться, зиждилась надежда на благополучное разрешение всей ситуации! Увы. Так много теперь изменилось, хотя прошел всего-то месяц, даже чуть меньше. Так много, что порой мне хочется вернуться во времени обратно, чтоб все исправить, но, нет! Так не бывает. Помнишь, как мы фантазировали с тобой в далеком детстве о некой силе, способной переносить нас во времени? Мы мечтали заглянуть за горизонт отведенных нам дней и увидеть мир, в который нам никогда не попасть! Теперь я мечтаю лишь о возможности снова увидеть человека, которого люблю, ведь самые плохие предчувствия сбылись и теперь у меня нет повода для встречи с ним... Но я, верно, несправедлива к тебе, описывая последствие без указания причины. Что ж, я исправляюсь. Скажу лишь то, что сейчас я в пути обратно в Митюшино и что сознание этого хоть как-то подбадривает меня.

...Вечер моего уединения превратился в бессонную ночь, когда тысячи мыслей и картин, навеваемых моим воображением, воспоминаниями, не давали мне покоя. Глубокой ночью я смогла наконец устать от них настолько, чтоб заснуть. А утром меня ждало неприятное известие.
Проснулась я с твердым намерением поговорить с капитаном. Я надеялась обнаружить причину его отстраненности и нежелания видеться с нами. Это вызывало во мне огромное беспокойство, однако, как выяснилось позже, я опоздала.

Я спускалась к завтраку, когда услышала громкий, полный ярости голос дядюшки, доносившийся из кабинета. Ему отвечал голос месье Бессонова, чуть более тихий, но тоже весьма не спокойный. То была ссора, поняла я, онемев от неожиданности, причем такая, после коей ссорящиеся ещё долго не могут прийти в себя и смочь взглянуть друг на друга. В этот же миг из кабинета вышел омраченный Максим Савельевич в намерении уйти, однако, заметив меня, застывшую на лестнице, остановился в замешательстве. Его взгляд поразил меня своей решимостью, смешанной с чувством вины, и я без каких-либо слов поняла, что случилось. Этого следовало ожидать.
- Простите меня, - сконфуженно пробормотал он с непонятной мольбою, но вот резко развернулся и вышел вон.

Несколько минут я простояла в полнейшем оцепенении, не в силах поверить в увиденное. Причина разгоревшегося только что спора показалась мне очевидной, все шло к этому, но я верила и надеялась на лучшее..." Что же теперь? - молила я неизвестно кого. - Что мне остается делать? "

Наконец, опомнившись, я поспешила в кабинет дядюшки. Мне хватило одного взгляда на него, чтоб понять, как он зол. В недовольстве поджатые губы, сосредоточенное лицо, нахмуренный взгляд. Дядюшка стоял у окна и смотрел на улицу, держа в руках наполовину пустой бокал с портвейном. Необычное напряжение ощущалось в нем, я даже растерялась, застав его таким сердитым.
- Что случилось? - тихо спросила я, на что он с недовольством проговорил:
- Ты только представь, Софи, какую ужасную новость сейчас я должен сообщить своей дочери! - Дядюшка опустошил бокал одним глотком и тут же заторопился налить себе ещё. Все его движения были резкими от охватившего его раздражения. - Как он посмел, этот мерзавец, заявиться сюда и расторгнуть помолвку?! Как он посмел?

Несмотря на собственные ожидания, я похолодела от страха. Мне вдруг стало ужасно стыдно. За что? - спросишь ты. За то, что в этот момент я могла думать лишь о страшном будущем, меня ожидавшем, полном пустоты и одиночества, тоски по человеку, с которым я, наверное, больше никогда не увижусь. Теперь отношения между нашими семьями окончательно испорчены, и ни мне, ни ему не за чем искать поводов для встреч. Как же я проживу хотя бы один день, не зная с уверенностью, увижу ли я его? Вот какие мысли обуревали меня! Судьба и чувства Мари не так волновали, за что мне стало очень стыдно, однако я оправдывала себя тем, что, во-первых, во всем произошедшем виновата сама кузина, а, во-вторых, я знала её характер слишком хорошо и была уверена, что она легко перенесет этот удар. " Но что теперь будет со мною? - думала я с замиранием сердца. - Я надеялась стать лишь крохотной частью его жизни, и мне этого хватило бы, но сейчас? Что сейчас? "

- Расторгнуть помолвку... - прошептала я.
- Да! Именно так! - дядюшка снова разбушевался, чему изрядно поспособствовал выпитый портвейн. - Как он посмел, этот жалкий, грубый помещик?!
Несправедливые оскорбления отрезвили мой разум, и все внутри восстало против этих слов.
- Но вы ведь сами хотели этого! - непонимающе проговорила я. - С самого начала вы планировали, что помолвка будет расторгнута, а Мари найдет себе другого человека! Как теперь вы можете обвинять месье Бессонова за то, что вы сами планировали?!

- Планировал? Да, я это планировал! - стукнул кулаком по столу он, снова опустошив бокал. - Но я планировал, что это Мари расторгнет помолвку! И это было закономерно: наше имя более знатно и благородно! К тому же, именно я должен был решить, когда это произойдет! И что вышло? Этот наглый мерзавец заявляет, что он терпел, видите ли, множество унижений, потому что верил в искренность чувств своей невесты! А теперь, убедившись в обратном, не намерен более отягощать нас своим присутствием!

- Неужели так и сказал? - сердце, казалось, упало.
- Именно так! Но что самое возмутительное: он заявил о своем нежелании - именно нежелании! - продолжать эту, по его словам, комедию! И он посмел говорить со мной подобным тоном?!
- Прошу вас, дядюшка, не судите его строго. Я не пойму, чем вы так возмущены. Поведение Мари, ваши собственные планы относительно этой помолвки, - все вело к тому, что случилось. За что вы теперь обвиняете месье Бессонова? За то, что он воплотил в жизнь ваши планы?

- Как ты не понимаешь, Софи! - Константин Алексеевич снова обернулся к окну. - То обстоятельство, что именно он расторгнул помолвку, возмутительно! Он должен быть безмерно благодарен уже тому, что я дал свое согласие принять его в наш дом, что моя дочь, красавица, коей нет равных, одарила его улыбкой! Что я милостиво относился к нему!
- Милостиво? - выдохнула я удивленно. - Да одна ваша просьба сохранять помолвку в тайне была оскорбительна!

- Что ты говоришь? - отмахнулся дядя от моих слов небрежно, как от назойливой мухи. - Оскорбление? Он должен быть благодарен за то, что я представил его Петербургу! Без меня он никогда бы этого не добился! А теперь он смеет таким возмутительным, дерзким способом вести себя?
- Но поведение Мари! Оно было непростительным!
- И что с того? Так и должна вести себя юная особа, столь красивая и талантливая! Он должен быть счастлив, что ему позволили находиться рядом с Мари, ведь о том же мечтают десятки молодых её кавалеров!
- Я не понимаю, чему вы злитесь, - покачала я головой. - Лишь тому факту, что помолвку расторгнул сам капитан, не дожидаясь вашего прямого на то указания? Но это не повод так злиться. Теперь Мари свободна и может выбрать любого жениха, настолько богатого, как вы и хотели!

- Если бы это было так! - Дядюшка уселся в кресло, уже не гневаясь, но сильно досадуя. - Но кто-то узнал о помолвке и распространил эту новость везде, где захотелось! Теперь о ней знают во всех кругах и, конечно же, узнают о расторжении! Для нас это будет ударом! Если б помолвку расторгла моя дочь, это пошло бы ей только на пользу! Воспринялось бы обществом как отказ юной особы связывать себя узами брака с человеком, недостойным её во всех отношениях; как запрет её отца на этот сомнительный союз!..

- Вы преувеличиваете, дядюшка, - вступилась я. - Бессоновы ни в имени, ни в знатности, ни в богатстве не уступают нам!
- Раньше это было так, - поправил он. - Но теперь все изменилось, когда нам покровительствует моя сестра, когда у меня завелось столько влиятельных знакомств в высшем свете, когда я вот-вот буду рекомендован самому Императору!
- Это лишь мыльный пузырь, и он лопнет, стоит чему-либо очернить нашу семью. И мы снова станем обычными сельскими дворянами, провинциалами, приехавшими в столицу, но не ставшими её частью!

- Вот именно! Малейшее пятно снова вернет нас к тому, что было! А я не могу и не хочу допускать этого! Тем не менее, расторжение помолвки со стороны жениха будет воспринято обществом негативно! Все сразу подумают, что невеста оказалась так легкомысленна и глупа, что вызвала эту неприятность своим поведением!
- Но это правда! - вырвалось у меня.

- Нежелательная для нас. Это вызовет пересуды и сплетни. Все будут обсуждать эту новость, спрашивать себя, почему так случилось. И если они придут к выводу, что жених оказался прав, отвергнув особу столь ветреную, что она флиртовала со всеми и каждым, это нанесет сокрушительный удар по нашей репутации!
- Почему же вы не запретили Мари так вести себя?

- А разве я должен был? - удивился дядюшка. - Я надеялся, её красота и веселость привлечет богатого жениха. И если б намерение последнего укрепилось предложением руки и сердца, я б немедленно согласился, и никто б не узнал о прежней помолвке! А теперь получается, что в глазах общества Мари вела себя крайне неподобающим образом! Нет! Этого я не могу допустить!..
- И что вы намерены делать? - осторожно спросила я, узнав в глазах дядюшки тот самый огонек, мелькнувший, когда в Митюшино ему пришла в голову мысль согласиться на помолвку дочери ради своих собственных соображений.

Он несколько молчал, размышляя, потом сказал:
- Думаю, самым правильным решением в данной ситуации будет представить Мари в виде жертвы, этакой любящей невесты, которую отверг жених, глупец и редкий мерзавец! Да, именно так и нужно сделать! Я запрещу ей показываться на балах какое-то время и буду объяснять это её разбитым сердцем! А этого наглеца охарактеризую как самого недостойного молодого человека, жестоко обманувшего чувства моей дочери! Да, именно так и будет! Нужно обсудить все с Аннет, чтоб она тоже посодействовала этому!

- Нет! Вы не должны этого делать! Это бесчестно! Несправедливо! - испугалась я подобному обороту дела.
- Несправедливо бросать мою дочь и так дерзко вести себя! - снова разгорячился дядюшка. - Но этот проходимец ещё свое получит!
Напрасно я умоляла его одуматься и не поступать таким нечестным образом. Константин Алексеевич не желал ничего слышать. Он, по его мнению, придумал отличный выход из ситуации, который убьет двух зайцев сразу: спасет репутацию Мари и накажет " этого проходимца". Я уговаривала, возражала, просила, - все тщетно. Дядюшка с горящими от гениальности своего плана глазами направился в комнату к Мадам, где они что-то обсуждали в течение целого часа.

Я пыталась поговорить с ними, но меня немилостиво прогнали. Тогда я поднялась в комнату кузины и, застав её за переодеванием, поняла, что сказать о разрыве помолвке придется мне. Она выслушала меня, потом зарыдала, но скорее от обиды и удивления, чем от горя. Слезы лились и из моих глаз, но я оплакивала собственную судьбу. Вскоре в комнату вошли дядюшка и Мадам.

- Не нужно плакать, Машенька! - с вернувшимся после беседы с сестрой оживлением сказал Константин Алексеевич. - Ты больше не увидишь его! Этот наглец хотел сам тебе все рассказать, но я запретил ему даже думать о встрече с тобой!
- Значит, вы не позволили ему даже объясниться с Мари? - угрюмо пробормотала я.
- Разумеется, нет! Ноги больше его не будет в этом доме!

Услышав это заявление, Анна Алексеевна снисходительно покачала головой.
- Вы забываете, братец, что в этом доме я хозяйка и сама принимаю решения, кого принять, а кого выгнать, - поправила она. - Но вы правы: этому человеку больше не будут здесь рады. Мы должны просветить общество по поводу его истинного характера. Помнится мне, я вам говорила, брат, что этот капитан не внушает мне доверия! Я сделаю так, что его больше не примут ни в одной уважающей семье, а все приличные люди буду чуждаться встречи с ним.
- Вы не можете, - с замиранием сердца прошептала я, чувствуя, как слезы катятся из глаз. - Прошу вас, не делайте этого! Умоляю...

- Сделайте! Сделайте! - в истерике закричала Мари, барабаня своими ножками по полу. - Сделайте! Сделайте!
- Сделаем, моя дорогая, - протянула к ней руки тетушка, принявшись мягко успокаивать и приговаривать, что она не должна переживать из-за этого нелепого разрыва, что все будет хорошо и что она вновь заблистает в петербургском свете.
Не выдержав более этого лицемерия, я убежала в свою комнату...

Увы, моя дорогая подруга! Те угрозы, которые я когда-то описывала месье Оливину, теперь обрушились на голову ни в чем не повинного капитана. Хотя вина его была все же в одном: он слишком долго надеялся на искренность чувств своей возлюбленной, - но в этом его поступке я лишь яснее различала его благородную душу. Если б помолвка была расторгнута раньше, ужасных последствий, кои сейчас угрожали ему, можно было избежать.

Но мой дядюшка так ярко был ослеплен светом высшего общества, своим призрачным возвышением в нем, что опасался всего, способного вернуть нашу семью в прежнее положение. К моему огромному сожалению, его эгоизм и тщеславие были сильнее голоса справедливости, да и мог ли он услышать его, если никогда, ни разу в своей жизни не думал о чувствах других, слепо веря в собственную непогрешимость? А Мари была точной его копией. Её отвергли, и сознание этого так сильно задело её самолюбие, что она, до конца не вникая в суть происходящего и по-детски беспощадно желая отмщения за нанесенную обиду, лишь подливала масла в огонь, требуя свершения наказания. В этом её поддерживала и Мадам, но, думаю я, её истинной целью было защитить свою собственную репутацию, кою могла запятнать сия неприятность.

И они, несмотря на мои мольбы, стали выполнять свои угрозы. Мари не разрешено было показываться на балах, только в церкви по воскресеньям, причем ей надлежало иметь вид потерянный и печальный, как и должна выглядеть девушка с разбитым сердцем. В это время Мадам активно занималась распространением выдуманной истории о том, что помолвка её племянницы скрывалась лишь по одной простой причине: об этом их попросил сам Максим Савельевич!

" Наверняка, - шептала тетушка, понижая голос, - он не хотел представать перед светом как уже помолвленный человек! Очевидно, заранее планировал подыскать себе другую невесту. Он даже просил мою бедную племянницу вести себя как ни в чем не бывало, чтоб никто ничего не заподозрил. И, в конце концов, разбил ей сердце! Как мы вовремя не вникли в истинную суть вещей? " Подобной лжи охотно верили, а кто сомневался, помалкивал, не желая вызвать неудовольствие Мадам.

Однажды я попыталась заступиться за капитана, с жаром перебив тетушку, но та тут же разгневалась и прогнала меня, потребовав, чтоб я немедленно уезжала домой. Несмотря на мои возражения, дядюшка, прослышав о моем поступке, заставил меня подчиниться. С тех пор они запретили мне выходить в свет, и теперь я проводила вечера в особняке тетушки в обществе кузины, бесед с которой я старалась избежать, поскольку она постоянно жаловалась о вынужденном отшельничестве, не давая мне спокойно вздохнуть. К тому же, я не смогла понять и простить её за ту несправедливую ложь, участницей коей она сама стала по велению своей эгоистичной натуры и полного безразличия к судьбе человека, ранее названного её женихом. Спустя две недели после разрыва помолвки, когда общество было негативно настроено против месье Бессонова и подготовлено к возвращению Мари в качестве " жертвы", ей было позволено посещать балы, и я оставалась в вожделенном уединении.

Все это время я думала о Максиме Савельевиче, сокрушаясь по поводу несправедливых обвинений. Я пыталась встретиться с ним, дабы попросить, умолять о прощении за поступки своей неразумной семьи, но нигде не могла найти его. Узнав адрес его друга, у которого он проживал, я немедля поехала туда. Швейцар не обратил на меня никакого внимания, так как приехала я на извозчике, но это меня нисколько не волновало. Мне было не до тонкостей этикета. После расспросов швейцар с неохотой сообщил, что капитан съехал, но куда – никто не знает. Невозможность прояснить ситуацию тяготила меня очень сильно. Если раньше я мечтала об уединении, то сейчас поняла, что оно досталось мне высокой ценой. В конце концов, я совсем отчаялась, пока однажды - это произошло вечером, когда я осталась в доме одна - не зазвонил колокольчик. Я спустилась вниз, так как привратник куда-то подевался, и сама открыла дверь.
На улице буйствовал ливень, и я увидела перед собой человека, закутанного в плащ. Мимолетная надежда вспыхнула в душе, но, увы, это оказался не Максим Савельевич, а его друг.

- Мадемуазель Самойлова? - он протягивал мне письмо. - Это вам.
Я так оторопела от этого неожиданного визита, что совсем позабыла о правилах гостеприимства, обо всем на свете, и растерялась.
- Возьмите же, или оно промокнет и вы не разберете ни строчки, - он настойчиво вручил мне письмо, а сам развернулся и зашагал прочь.
Я спрятала письмо в кармане платья и выбежала под дождь, чтоб догнать незваного гостя.

- Постойте, - схватила я его за руку. - Максим Савельевич? Где он? Я хочу поговорить с ним!
- Сударыня, все в письме, - пояснил он нетерпеливо. - А сам я очень тороплюсь. Прощайте! И идите в дом, иначе вы промокнете до нитки!
Он ушел, а я стояла под дождем, пока не поняла, что вскоре его опасения сбудутся и письмо невозможно будет прочитать. Тогда я забежала обратно в дом, поднялась в комнату с затаенным в сердце страхом и извлекла заветное письмо. Слава Богу, оно не промокло, лишь чуток, но я высушила его. Потом сломала печать.

Оно действительно было написано месье Бессоновым. Я узнала его почерк. Письмо взволновало и в то же время успокоило мою душу. Но чтобы ты в полной мере могла понять мои чувства, Лизет, я перепишу тебе его. Итак, вот оно:

" Софья Александровна,
Увы, я вынужден объясниться с Вами за свое поведение именно таким образом. Ваш дядюшка не желает ничего слышать обо мне, хотя я не раз просил его о встрече с Вами и Марьей Константиновной. Тем не менее, с последней я недавно имел возможность переговорить, желая попросить у неё прощения и объяснить, почему я принял решение расторгнуть нашу помолвку, но она, к сожалению, отказала мне в этом, прилюдно назвав мерзавцем и потребовав, чтоб я более не смел искать с ней встречи. Подобное обхождение мною, очевидно, заслужено, но все же мне крайне непонятно. Её обвинения и упреки я сношу с сознанием их обоснованности, но с того самого дня, как я рассорился с Константином Алексеевичем, терзания по поводу возникшего между нашими семьями непонимания не оставляют меня. И все же куда больше меня терзают те мысли, кои, возможно, не раз посещали Вас; те упреки, коими Вы, верно, наградили меня. Если холодность общества и Вашей семьи я готов сносить, то только не Вашу, мой дорогой друг. Поэтому я решился написать Вам письмо и попытаться оправдать свои поступки, хотя это будет делом не из легких.

Ни в коей мере Вы не должны сомневаться в том, что я любил Марью Константиновну. Я глубоко и слепо в это верил, не понимая, однако, что любовью нельзя назвать обычную страсть. Я был околдован её красотой и невинностью, принимая влюбленность в эти качества за много большее. Она отвечала мне взаимностью, и я решил с поспешной радостью, что нашел ту единственную, с которой готов разделить судьбу. К сожалению, я ошибся.

Приезд в Петербург постепенно отрезвил мой разум, как холодное морозное утро отрезвляет убаюканные элем мысли. Я понял, что обманывал самого себя. Глубокое разочарование затмило мою влюбленность, открыло мне глаза, и я увидел в своей невесте капризное глупое дитя, ветреное и пустое. Я не желал бы, чтоб вы рассердились на мои слова в адрес вашей кузины, я ни в коей мере не хочу умалять её достоинства, но, увы, я вскоре осознал, что она не обладает теми качествами, которые я смог бы полюбить.

Вынужденное молчание о нашей с ней помолвке привело меня к мысли, что и она, как и её семья, не желает этого союза. И все же я надеялся на искренность её чувств, на их присутствие в её душе. Наша с ней ссора, в коей она открыто выразила свое сомнение по поводу своих чувств, крайне озадачила, огорчила и разочаровала меня. Я счел лучшим уехать, хотя у меня на то была куда более важная причина, и я уехал бы все равно. Признаюсь Вам, уже тогда я смутно догадывался, что это конец. Горе от потери моего любимого отца лишь сильнее отрезвило мои чувства, а полученное от друга письмо (я сам попросил его об этой услуге), в котором он с глубоким сожалением описывал недостойное поведение моей невесты, лишь укрепило мою уверенность в неизбежности разрыва. В искренности своего друга я ни разу не усомнился, потому что, во-первых, мы с ним любим друг друга, как братья, а, во-вторых, собственные наблюдения за поведением Марьи Константиновны не наводили мысли о сомнении. Но окончательным толчком к разрыву послужило Ваше собственное письмо, в коем Вы просили ускорить свадьбу. Я понял, что только обоснованные опасения могли заставить вас написать мне... И тогда я перестал притворяться, что во мне ещё теплится надежда. Нет, надежда была мертва.

А приехав обратно, я вдруг поразился, каким слепым глупцом был, увидев Марью Константиновну в уже совершенно ином свете. И я решился на шаг, который привел к весьма печальным последствиям. Но я не сержусь на Вашего дядюшку за эти обвинения, иногда заслуженные, но чаще - надуманные, за ложь, ставшую спасением репутации его дочери, но погубившую мою собственную.

Несмотря на все, я знаю, что, разорвав помолвку, я поступил честно по отношению к самому себе, моя честь не запятнана ни одним дурным поступком, хотя в столичном обществе я предстал в весьма не завидной роли. Значит, так тому и быть. И пусть неверно сложившееся обо мне мнение весьма тяготит меня, но, случись все заново, я поступил бы также. Я не простил бы себе брака, сковавшего бы цепями клятвы меня и её. Этот брак был бы несчастлив, и ваша кузина стала бы несчастлива, поэтому я сделал то, что посчитал правильным.
Умоляю Вас простить меня за это, потому что ничьи упреки для меня не были и не будут так горьки и невыносимы, как Ваши. И ещё я хочу попрощаться с Вами. Теперь мы, верно, уже не увидимся - я возвращаюсь на службу, где мне и место. Но не мог уехать, не объяснившись. Я желаю Вам счастья, Софья Александровна. Вы более, чем кто бы то ни было, его заслуживаете.
Прощайте, мой светлый
друг".

Теперь ты понимаешь, Лизет, почему это письмо вызвало в душе такие противоречивые чувства. С одной стороны, я была успокоена тем объяснением, какое дал Максим Савельевич относительно разрыва помолвки. В искренности его мотивов я ничуть не сомневалась и даже понимала их. С другой же, весть, что он возвращается на службу, крайне взволновала. Страшные опасения подтвердились: теперь у нас нет повода для встреч. И что же мне остается?

Весь вечер я потратила на раздумья, а утром, едва перестал дождь, снова поехала к другу капитана. Увы, его не оказалось дома, чему я страшно огорчилась. Я протянула привратнику письмо, написанное мною накануне, в котором отчаянно молила Максима Савельевича простить моего дядюшку и позволить мне изредка писать ему. Привратник кивнул с безразличием, пообещав передать хозяину письмо. Я не знаю, получил ли его адресат.

А на следующий день я узнала, что капитана разжаловали. Об этом с победным блеском в глазах рассказывала Мадам за обедом, поведав, что приложила руку к этому событию. " Я поговорила с генералом Смирновым, - сказала она. - Поведала об ужасном поступке Бессонова. И генерал отнесся ко мне с пониманием, пообещав, что проявит строгость к обманщику. Недавно они встречались. Ко всем офицерам генерал обращался на «ты», как и имел обыкновение. Капитану же он сказал «вы» и, хоть и был вежлив с ним, не произнес ни слова и даже отвернулся. Посвященные в тайну тонкого этикета, подобно мне, знают, что есть тысячи способов без явной грубости выказать свою антипатию. Но генерал пошел ещё дальше: разжаловал его в лейтенанты".

" Как вы могли? Как могли? " - не в силах сдержать слезы, прошептала я и, даже не извинившись, убежала в свою комнату, откуда не выходила до следующего утра. Возможно, своим поведением я навела их на мысль о питаемых к капитану чувствах. Пусть. Возможно, они догадались, но полагаю, они слишком заняты своими персонами, чтобы обращать внимание на мою. И после всего случившегося я поняла, что здесь больше ничто меня уже не держит.

Я собрала свои вещи и сообщила всем, что уезжаю обратно в Митюшино. Несмотря на удивленные запреты, я настояла на своем. Сказала, что доберусь на почтовых каретах. Моя твердая решимость поразила всех, отчего Мадам согласилась предоставить мне свою старую карету и нанять кучера, кои потом могли остаться в нашей усадьбе.

Так и случилось. Следующим утром я покинула Петербург».