Письмо 14

Письмо от декабря 20 числа

«Как трепетно, как нежно я прикасалась к этому письму, словно в моих руках лежало сокровище! Запершись в комнате, с чувством волнения и счастья, бесконечной любви и страшной тревоги, я вскрыла печать, извлекла листок из конверта, и тут же меня охватило небывалое чувство покоя и любви, когда я узнала его почерк. Ровные аккуратные буквы служили доказательством того, что он не раз переписывал письмо, возможно, не зная, что писать, а, может, написав слишком много. Как я была счастлива в тот момент! Вот, что я узнала из письма, Лизет:

" Мой милый друг!
Я был безумно рад получить от Вас ответ. Письмо застало меня в сложный период моей жизни, и ничто, я могу в этом Вас уверить, ничто так не успокаивало меня, как описание Вашей жизни. Я снова представил родные края, свой дом, а по соседству - Ваш, и на душе у меня стало легче. Черные будни, во что превратилась моя жизнь из-за войны, на миг стерлись из памяти, озаренные светлыми воспоминаниями. Я снова почувствовал себя свободным и счастливым, и Вы помогли мне в этом. Я с радостью бы вернулся в родные края, но, увы, служба мне этого не позволит. Да, теперь война уже неизбежна, и, как ни больно говорить мне об этом, мы ещё не скоро увидимся, а, возможно, не увидимся вообще. Но я не хочу, чтоб Вы печалились. Улыбка должна освещать Ваше лицо, ведь Вы более чем кто бы то ни было достойны этого!

Что я могу ещё сказать Вам? Вы, верно, расстроитесь, получив короткое письмо, поэтому я опишу Вам свою службу, хотя, поверьте, я с радостью бы отказался от этой затеи, потому что в моей службе нет ничего, что заслуживало бы Вашего внимания.

Наверняка Вы уже слышали про недавнее сражение на Синопе. Иначе и быть не может - это была оглушительная победа. Она непременно войдет в историю как образец непревзойденного гения Его Высокопревосходительства и мужества солдат. Наша решительность, напор и отвага, - и турецкая эскадра полностью уничтожена уже к концу дня. Лишь один турецкий пароход, тот самый, на котором за ходом боя наблюдали англичане, уцелел и пустился в бегство. Вы бы слышали, как громко кричали от радости и сознания того, что они все ещё живы, моряки! У них даже появилась поговорка «труслив, как Слэд», поскольку тем самым уцелевшим пароходом командовал капитан с таким именем.

Мой бриг «Эней» - не помню, упоминал ли я раньше, что служу на нем - был отправлен командованием за подкреплением ещё за несколько дней до начала сражения. Я запросил разрешения остаться и, несмотря на ожидаемый отказ, впервые, пожалуй, не выполнил приказа. Позвольте мне объяснить, в чем причина столь неуместного упрямства.

Дело в том, что незадолго до этого я узнал о назначении своего друга, Вам знакомого, Петра Станиславовича Красилева, на должность адъютанта при капитане на фрегате «Три святителя» - одном из суден, блокировавших вход в порт. Поскольку мой отец был опекуном Петра и оберегать последнего от опасностей было не столь моим долгом перед отцом, сколь обязанностью старшего брата, я не смог оставить друга в гуще назревающего сражения, поэтому-то и ослушался приказа.

Меня посадили под арест, однако и тут Его Высокопревосходительство оказал небывалую милость к моей персоне, уже во второй раз, приказав немедля отпустить и назначить на «Три святителя». Так я оказался в самом центре сражения.

Не знаю, сможете ли вы понять, хотя бы представить, как сложно и непривычно видеть повсюду кровь и смерть, когда ещё недавно лишь свет и яркие огни столичного Петербурга окружали меня. Много лет я провел в учениях, много путешествовал, однако ничто не способно подготовить человека к такому событию, как война. Я вернулся на службу, чтобы вновь очутиться среди того уклада жизни, к которому привык; чтобы соленый ветер и капризное море заглушили внутри боль и горечь, вызванные разочарованием и тоской. Я надеялся, что война избавит меня от этих чувств, но теперь понимаю, как жестоко ошибался, рассчитывая на милосердное забвение от глупых обид. Они не идут ни в какое сравнение с тем, что уготовила для нас всех война.

Я помню, как смотрел на горящий город, на древние зубчатые стены с башнями, ярким силуэтом выделявшиеся на фоне пламени, и пытался отыскать в душе ростки тех чувств, от которых бежал, и понять, стерты ли они сражением или по-прежнему таятся где-то глубоко? Увы, последнее. Даже война не смогла заглушить боль от той раны, что нанесла мне Марья Константиновна, - нет, что я сам себе нанес. И все же именно близость смерти помогла мне осознать, насколько ничтожны и бессмысленны мои обиды в сравнении с тем, что действительно важно.
Я видел, как люди на горящих, терпящих крушение фрегатах бегали, метались в поисках спасения, не решаясь кинуться в воду. Другие сидели неподвижно и с покорностью ожидали неминуемой гибели. Стоило поднять голову – и я видел стаи морских птиц, потревоженных людским безумством и озаренных багровым закатом пожара. Крики, стоны и плеск воды, - все смешалось.

Случилось самое страшное. То, чего я так боялся и чего так стремился избежать. Мой друг был убит. Вражеское ядро, запущенное нелепой случайностью, так как пламя на тонущем турецком судне дошло до заряженных орудий, угодило в наш фрегат, сломав при этом мачту. Часть её обрушилась на Петра. Я до сих пор вижу его угасающие глаза, слышу его тихий плач, умоляющий помочь ему, ведь он не хотел умирать… Но умер на моих глазах.

И после всего пережитого и утраченного разве могу я придавать хоть какое-то значение своим обидам, столь несущественным и ничтожным?
Теперь Вы понимаете, мой дорогой друг, как война ужасна? Здесь нет места слабости и нерешительности, нужно быть хладнокровным, чтоб выдержать все её невзгоды. Иногда мне кажется, что лучший способ забыть о них, это представить, что находишься далеко от всего происходящего. Так я часто делаю, вспоминая дом, своего отца и Вас, и это помогает мне выжить. Но с каждым днем все труднее сдерживать свою ярость на необходимость быть здесь, труднее запретить себе все бросить, труднее противостоять своим мечтам о возвращении. Я никогда не пойду на дезертирство, иначе запятнаю свою честь, и без того запятнанную известным Вам скандалом, но все же как невыносимо противостоять своей слабости, которая так и тянет уехать, бросить все, вернуться!...Но тогда бы я умер от презрения к самому себе, от Вашего ко мне презрения. Поэтому мои мечты так и останутся мечтами.

Несмотря на то, что эта война вызывает у меня теперь только негодование и ненависть, поскольку что-то подсказывает мне о тщетности наших усилий, я не могу сдаться. Я должен заботиться о своих солдатах, и это мой долг.
Что мне ещё сказать? Снова задаю себе этот вопрос. Я хочу, чтоб Вы знали, какая страшная война разгорелась, но не вокруг, а внутри меня. Постоянна борьба чувства долга с чувством негодования, война отчаяния с надеждой, упрямой силы и желанной слабости...

Нет, я не хочу расстраивать Вас более. Поэтому на том и закончу свое письмо. Я надеюсь, Вы все-таки не получите его. Но если получите, обещайте, что не будете грустить. Это последнее, чего я бы хотел в своей жизни.
Что ж, прощайте.
Ваш преданный друг".

Я перечитывала эти строки снова и снова, не сдерживая слез, помня о его просьбе не печалиться, но так и не сумев перебороть нахлынувшее расстройство. Страшная тоска овладела мною, сжимая сердце. Воспоминания заполонили разум, я задумалась и очнулась от них только тогда, когда догоревшая свеча начала гаснуть. Комната погрузилась во мрак, за окном стояла глубокая ночь, а я по-прежнему держала в руках письмо, будто вырванная из привычной жизни. Ничто не волновало меня сильнее, чем эти слова, написанные знакомой рукой. Нет, Лизет, ничто больше не волновало меня! Все стерлось из памяти, поблекло, и моя душа, казалось, покинула тело, чтобы навсегда улететь в те края, откуда пришло письмо, ведь там был он.

Я бережно сложила листок обратно в конверт, а потом спрятала его в шкафчике, наперед зная, что ещё не раз достану письмо и снова буду перечитывать эти строки... Ночью я спала плохо.

А наутро получила приглашение от Натальи Владимировны снова навестить их. Ехать мне не хотелось, в этот день я мечтала предаться приятным воспоминаниям и уединению, навестить могилу старого господина Бессонова. Однако мадам Совушкина упомянула, что меня очень хотела бы видеть Настасья, и я все-таки приняла решение приехать, не желая разочаровывать эту прелестную девочку. Тем более, она так напоминает тебя, моя дорогая подруга! И будучи рядом с ней, я надеялась, что Бог окажется милосерден и рано или поздно и нам с тобой позволит снова быть вместе.

Меня встретили как хорошую знакомую и долгожданную гостью, и такой прием окончательно убедил меня в установлении с семьей Совушкиных теплых дружеских отношений, что меня весьма радует. Они очень хорошие люди, и я не раз ловлю себя на мысли, как сильно бы мне хотелось познакомить их с Максимом Савельевичем, будучи в полной уверенности, что они смогут оценить как и его благородство, так и ум по достоинству.

Ужин ещё не был готов, так что хозяин дома и его брат играли в карты в кабинете, маленький Никита с Настей веселились в гостиной, там же меня развлекала беседою Наталья Владимировна. На ужин также была приглашена её соседка, которая производила впечатление добропорядочной и любезной женщины. Зная друг друга достаточно хорошо, они незаметно для самих себя вскоре заговорили о вещах, мне совершенно неизвестных, но я была рада воспользоваться этой возможностью, чтобы поиграть с детьми, поскольку, несмотря на мои теплые приятельские отношения с хозяйкой дома, иногда она бывает излишне болтлива.
Настя с Никитой играли в прятки, и, так как я была достаточно терпелива и не возражала против необходимости искать их, роль ищущего досталась мне. Отсчитав, как и полагается, до десяти, я вышла из гостиной в коридор, зная наперед, что они убежали именно сюда, так как шума они наделали достаточно. Никиту я нашла довольно быстро, хотя с минуту изображала, что не слышу его восторженного хихиканья за занавеской, а вот Настя спряталась куда удачнее. Мне пришлось выйти в сад, чтоб отыскать её. Когда же это удалось, она засмеялась, и мы вместе направились обратно в гостиную.
Так получилось, что дети убежали вперед меня, а я, проходя мимо хозяйского кабинета, случайно услышала очень интересный разговор. Нет, я не страдаю излишним любопытством, моя дорогая Лизет! И ты это прекрасно знаешь. Мне подобало бы пройти мимо, чтобы избавиться от недостойного похвалы искушения, но, увы, ноги сами остановились перед дверью, которая, словно в насмешку над моими усилиями, оказалась приоткрыта! Поэтому я, замерев от любопытства, прислушалась. Тем более, рассудила я, разговор шел именно о моей персоне.

- Что ты думаешь о мадемуазель Самойловой, Андрей? - со странными интонациями раздался вопрос, и по голосу я поняла, что это Алексей Павлович.
- Что я думаю? - удивился его брат - Она мила, умна и весьма образована.
- И это все?
- А что ты рассчитывал услышать?
- Например, что она тебе очень приглянулась, - последовал ответ. - Столь прелестная молодая особа была бы достойной спутницей жизни.
- Ах, вот ты к чему! - разразился недолгий смех, полный мальчишеского озорства. - И вправду, почему бы тебе не жениться и на ней?

- Перестань, Андрей! Я говорю серьезно! Сколько можно уже жить подобным образом, кой ты для себя выбрал? Пора бы и остепениться. Жениться, завести детей.
- Безумно скучно! - Был произнесен ответ с великой досадой. - Обязательство любить жену, воспитывать многочисленных детей, быть добропорядочным семьянином - что может быть скучнее? К тому же, ты можешь не волноваться за меня. Я совсем не одинок!
- Только не заводи разговор об этой безродной певичке, с которой ты появляешься в Москве! Ты знаешь, свойство подобных отношений мне противно! Брак – вот, что было веками и веками будет! Никакие " свободные", как ты их называешь, отношения не заменят крепость такого союза, как брак!

- Вот в этом ты ошибаешься, брат, - возразил Андрей Павлович с полной уверенностью в своих словах. - Соединять себя узами брака, клясться в верности и вечной любви по меньшей мере глупо, поскольку никогда не знаешь, что ожидает тебя через год, через десять лет или же день! Я уже не говорю о том, что в большинстве случаев брак - это всего лишь сделка между двумя алчущими выгоды людьми либо же семьями! И осознанно подвергнуть себя этому? Вряд ли!
- Вот и было бы хорошо, если б ты заключил подобную сделку с этой семьей. Константин Алексеевич - персона известная. У него прекрасное поместье, хорошие связи, покровительство многих влиятельных особ.

- Но, как я слышал, приданое мадемуазель Самойловой не так уж велико.
- Но у неё очень богатые родственники! Мадам Знатова, графиня Совлатова, которая приходится ей бабушкой! Разве это не отличное подспорье?
- Может, ты прав, мой брат, - последовал ленивый ответ. - Но я не намерен жениться. Но, даже если б был намерен, вами перечисленные " достоинства" мадемуазель Самойловой меня нисколько бы не интересовали. Прежде всего - и этому я научился у людей, живущих будущим - важна сама личность. А Софья Александровна - прекрасный человек. Помимо её необычной красоты, коя в глазах многих людей таковой почему-то не является, что весьма прискорбно, она, и это главное, умна и обладает нежной душой.

- Так значит, тебе она все-таки нравится? - с удовлетворением спросил хозяин дома.
- Я этого и не отрицаю.
- Тогда почему бы тебе не...
- Ох, вот вы где, Софья Александровна! - позвала меня Настя, вдруг возникшая неподалеку. - Маменька ищет вас повсюду! Пойдемте же! Ужин уже готов!
Я отпрянула от двери, залившись краской стыда. Быть застигнутой врасплох - что может быть хуже? Но Настя, очевидно, ничего не поняла, занятая своими мыслями. Она взяла меня за руку и, весело улыбаясь, повела в столовую.

Я же никак не могла успокоиться. Услышанное в той же мере взволновало меня, в коей и расстроило. Мне нечасто удавалось услышать, что меня считают красивой и умной. Комплименты, отданные мне, но моим ушам непредназначенные, отозвались в груди радостью и восторгом. Однако меня огорчило как мнение Андрея Павловича по поводу брака, так и предложение, сделанное его братом. В конце концов, ни одно из этих мнений я не разделяла. Я считаю, что брак - это духовное развитие любви, подтверждение её искренности, доказательство уважения и доверия. Никакие " свободные" отношения не могут дать людям ощущения полноценности их чувств друг к другу, а ведь любовь в браке процветает и живет потом в детях и внуках, обретая вечность. Но и выгодной сделкой я отказываюсь называть этот союз, ибо никогда из холодного расчета не появится нечто прекрасное... Озадаченная, смущенная и расстроенная, я вернулась к покинутым мною собеседницам, а затем мы вместе прошли в столовую, чтобы поужинать. Там же к нам присоединились и мужчины. Их появление заставило меня почувствовать неловкость, поскольку я гадала, обнаружили ли они мое невежливое любопытство, когда меня позвала Настя, или же нет. Кажется, нет, так как они вели себя как обычно.

За ужином братья Совушкины много говорили о политике и войне. Зачастую между ними возникал спор, но к этому уже все привыкли, в том числе и я. Про войну в Крыму я слушала с особым интересом, потому что, как ты понимаешь, подруга, это весьма волнует меня.
Мой интерес не укрылся от внимательности Андрея Павловича, поэтому он спросил:
- Вы так обеспокоены войной, сударыня? Не стоит, на здешней жизни она никак не отразится.
- Софья Александровна озабочена не самой войной, а тем, кто на ней воюет, - с лукавой искоркой проговорила Настя.

- Милая! Тебе не следует вмешиваться в разговоры взрослых! - строго запретила мать.
- Все в порядке, - заступился отец. - В конце концов, наша дочь уже не маленькая, а совсем скоро и вовсе станет невестой на выданье.
- Так это, действительно, правда? - с легкой улыбкой переспросил Андрей Павлович. - Вы обеспокоены чьей-то судьбой? Возможно, вашего жениха?
- Нет, вы ошибаетесь, - поспешила ответить я, опасаясь, как бы румянец на щеках не выдал обратное. - Максим Савельевич просто хороший мой друг...

- Капитан Бессонов? - удивился тот. - Я знаком с ним. Он отличный военный.
- Ах, да! - вставила Наталья Владимировна. - Мы были на похоронах его батюшки! Печально, очень печально! Но могу заметить, что капитан - человек благородный, и мы не раз уже подумывали о возможности выдать за него Настю.
- Маменька! - в притворном смущении воскликнула " невеста", которая, тем не менее, пылала от восторга.

- Да-да, дорогая, мы с твоим отцом уже не раз обсуждали это! А почему бы нет? У него неплохое имение, он - офицер, обладает хорошим состоянием и безупречной репутацией! А вы как думаете, Софья Александровна?
Подобный вопрос задел меня неимоверно, поскольку касался человека, к которому я испытываю нежные чувства, однако я постаралась совладать с собой, хотя это далось мне с трудом.

- Вы правы, мадам...
- Боюсь расстраивать ваши грандиозные планы, дорогая Наталья Владимировна, - встрял тут её деверь, - но репутация у означенного кандидата не такая уж безупречная. Недавно случился скандал, и я о нем кое-что слышал. - Взгляд в мою сторону. - Ведь ваша кузина, сударыня, была с ним помолвлена?
- Да, была, - устало ответила я.

- И он эту помолвку расторгнул. Я слышал, в петербургском обществе поступок его вызвал массу осуждения и недовольства, его даже разжаловали! Так что не советовал бы вам, моя дорогая невестка, строить насчет него какие-то планы!
- Расторгнул помолвку с вашей кузиной? - охнула та. - Мы об этом не знали! Но что же послужило причиной?
- Говорят, он нашел себе невесту с куда большим приданым...

- Это неправда, - строго прервала я Андрея Павловича, готовая защищать своего друга. - Помолвка была расторгнута совершенно по другой причине, и осмелюсь сказать, виновата была в этом моя кузина. А теперь, если позволите, я бы не хотела обсуждать наши семейные дела. Давайте поговорим о чем-нибудь другом.
- Разумеется, Софья Александровна, - поддержала хозяйка. - А вы знаете, как превосходно играет Настенька? Ах, вы должны непременно послушать! Клавиши под её пальчиками так и звенят, а поет она просто чудесно!..

Дальше беседа зашла на обычные темы, и я попыталась унять бешено бьющееся сердце, требующее неуместной справедливости. Однако перед тем успела заметить, как, взглянув на меня, Андрей Павлович чуть снисходительно улыбнулся. Возможно, его проницательный ум позволил ему заметить куда больше, чем было сказано. Что ж, если он догадался о моих чувствах к месье Бессонову, пусть так. Меня это мало волнует.

К вечеру я засобиралась домой. Господин Совушкин снова вызвался сопровождать меня, и я не стала возражать. Попрощавшись со всеми, я села в карету, и та неспешно покатила в Митюшино. Однако погода установилась ужасная, дул холодный ветер. Я слышала топот копыт снаружи, и несколько минут мучилась беспокойством, пока, наконец, не высунулась в окошко.
- Андрей Павлович, ветер очень холодный! Прошу вас, возвращайтесь обратно! Со мною все будет в порядке!
- Не волнуйтесь, сударыня, - раздался полный бодрости ответ. - Погода, наоборот, весьма свежа.

- Ну что ж, раз вы так упрямы, то хотя бы сядьте в карету, а Семен привяжет вашего коня к остальным!
- Но, сударыня...
- Сделайте, как я вас прошу, сударь, иначе я сейчас же выйду из кареты и пойду пешком! - твердо возразила я, почувствовав, как ветер продувает насквозь. и закрыла окошко занавеской.
- Я не простил бы себе, если б это случилось, так что вынужден подчиниться! - услышала я, а через секунду карета остановилась, потом раздался приказ привязать коня и дверца открылась.

Едва господин Совушкин сел напротив, я поняла, какой долгой и неловкой покажется мне теперь поездка. Несмотря на то, что сердце мое было отдано, столь близкое присутствие другого мужчины не могло не взволновать меня и привести в крайнюю степень смущения. Возможно, часто думаю я теперь, если б не мои чувства к капитану Бессонову, я смогла бы полюбить Андрея Павловича, поскольку он обладает теми качествами, которые я ценю: умом, честностью, благородством. Конечно, его либеральные взгляды пугают меня, дерзость натуры смущает, как и его проницательность. Но о чем я говорю? Мое сердце больше не принадлежит мне, так что за его сохранность я могу не волноваться. Тем не менее, я пожалела, что пригласила господина Совушкина присоединиться, хотя и оправдывала себя беспокойством за его здоровье.

Какое-то время я упорно глядела в окно, но тут мой взгляд скользнул на спутника, и я обнаружила, что он еле заметно улыбается.
- Вам смешно? - удивилась я с непониманием. - Отчего же?
- От вашего смущения, которое вы с таким усилием пытаетесь скрыть, - последовал спокойный ответ, меня возмутивший.
- Возможно, вы, сударь, с вашими свободными взглядами на жизнь и не привыкли к подобной реакции, но, к сожалению, я их не разделяю.

- Вы правы, мадемуазель, не привык. Оттого-то ваше смущение и кажется мне очаровательным. Знаете, московские барышни, как и столичные, впрочем, в большинстве своем красноречивы, бойки и дерзки. Вы же совершенно другая.
- И это вас расстраивает?
- Напротив. Мне это нравится, - честно признался он, и такой ответ смутил меня ещё больше.

Какое-то время стояла тишина, за окном дул ветер, карета медленно тащилась по дороге, и мне даже пришла в голову нелепая мысль приказать кучеру погнать быстрее. Но я сдержалась, так как это было бы явным проявлением моей трусливости.
- Сегодня вы слышали наш с братом разговор, - вдруг произнес Андрей Павлович, все так же улыбаясь.
Я оторопела.
- Простите... Это вышло случайно. Я просто проходила мимо...
- Поэтому-то и остановились у двери, чтоб послушать, - засмеялся он. - Но не надо оправданий, сударыня. Я вас ни в чем не обвиняю! Это так естественно - проявить любопытство, тем более, если речь идет о вашей персоне. Я был бы разочарован, если б вы проявили глупую жеманность и ушли. А так получается, что и у вас есть маленькие слабости.

- Вы знали, что я слышу вас? - удивилась я. - С самого начала?
- Да. Я мельком увидел ваше платье в проеме. Но что я вижу! Вы, кажется, разочарованы? Чем же?
Поскольку я не ответила, он снова повторил вопрос, и я решила увильнуть от нежеланного ответа.
- Это не очень хорошо с вашей стороны потешаться надо мной.
- Потешаться? Бога ради, ради чего мне это? Я не думал ни о чем подобном!
- Видите ли, комплименты в мой адрес теперь я могу расценить как очень изысканную форму лести, - наконец, призналась я и отвернулась к окну.

- Ах, вот вы о чем, - снова рассмеялся он. - Вы не должны так думать, мадемуазель. Напротив, я произнес их только потому, что знал, вы их услышите. И это не было лестью. Я просто хотел, чтоб вы, наконец, поняли, что их заслуживаете. Вы слишком невысокого о себе мнения, и это меня огорчает.
- Лучше быть невысокого мнения о себе, чем полагать, что вам все дозволено. Уверенность хороша только тогда, когда не приобретает формы самодовольства, однако эта грань часто размывается.

- Полагаю, говоря про самодовольство, вы имеете в виду меня, - нисколько не обидевшись, констатировал он. - Что ж, вы правы. Я действительно таков. И знаете почему? Я много путешествовал и скоро открыл для себя удивительную вещь: в большем своем проявлении русский человек думает об интересах других людей, нежели о своих собственных. На западе все обстоит иначе. Оттого-то у них есть свобода воли и выбора, которой у нас, к сожалению, нет. И я решил последовать их примеру и думать прежде всего о своих интересах.

- Дурной пример заразителен, - отпарировала я, но вот карета остановилась перед крыльцом дома. - Благодарю вас, сударь, за сопровождение.
- А я вас за эту приятную поездку, - шутливо поклонился он, вышел первым и помог мне сойти.

Я не хотела оборачиваться, когда поднималась на крыльцо по лестнице. Но не удержалась и увидела, что господин Совушкин по-прежнему стоит у кареты и смотрит мне в след, а на лице его все та же легкая улыбка, которая, как я уже успела испытать на себе, смущает собеседников, а порой и выводит из себя. Вот и я рассердилась и поспешила скрыться в доме».