Письмо 17

Письмо от мая 16 числа

«Столько времени прошло, утекло, словно сквозь пальцы. Я так долго не писала тебе, подруга, и на это у меня есть лишь одна причина: все эти месяцы прошли в томительном ожидании хоть какой-нибудь весточки от капитана Бессонова, в затаенном страхе так её и не получить или узнать о его гибели. Ожидание, превратившееся в кошмарный сон, бесконечный поиск чего-то за горизонтом, увы, тщетный. Бережно храня в сердце надежду, я стараюсь лелеять её как могу, но она медленно угасает, гонимая отчаянием и безысходностью, тоской и слабостью. Не желая верить в то, что говорит мне мой разум, я пытаюсь жить только по велению сердца, которое не устает тихо настойчиво шептать мне, чтоб я не сдавалась. В конце концов, истерзав мою душу вдоволь, отчаяние странным образом покинуло меня, оставив вместо себя лишь тихую скорбь, с коей я смирилась и даже нашла в ней некое успокоение, ставшее мои спутником...

Мои упорные попытки узнать хоть что-нибудь о судьбе своего дорогого друга сменились непонятным ожиданием чего-то, быть может, чуда; в то же время с каждым новым днем, отдаляющим меня от последнего его письма, все яснее мне представляется, как тщетны мои усилия и как несправедлива жизнь. Если он погиб, я хочу знать об этом, чтоб отныне хранить память о нем в своем сердце. Если он жив, я хочу получить тому подтверждение, чтоб сердце мое вновь ожило, вновь переполнилось чувствами, а не стало прибежищем пустоты.

Но месяцы идут, вот уже настал май, и, кажется, я смирилась с этим ожиданием, привыкнув к неизвестности, словно застряв в ней.
Снег полностью растаял, дни стали длиннее, а трава нерешительно пробивается из земли, будто смущаясь первому солнцу, но наслаждаясь им. Весна пришла в Митюшино в этот год очень быстро, но, увы, стороной обошла мое сердце.
У нас все по-прежнему, стоит ли рассказывать. Едва наступили теплые дни, дядюшка затеял ремонт и велел найти крестьян, чтоб пристроить к усадьбе новый флигель. Там, как он пояснил, будут располагаться комнаты, специально приготовленные для тех случаев, когда в Митюшино слишком много гостей. Он решил обставить их со всем изяществом новомодного Петербурга, придать их стилю тот столичный лоск, который, несмотря на его старания, так и не удается придать усадьбе. Там он решил также разместить купленный им бильярдный стол, и отвести для игры целую комнату, несмотря на то, что в усадьбе уже есть таковая.

Крестьяне работают над постройкой флигеля с конца марта, но по сей день стоят лишь голые стены без крыши. Мужики из деревни работать не хотят, и я прекрасно понимаю их нежелание. У каждого свои семьи, свои рты, кои надобно прокормить. Скоро начнется посев, нужно думать о своих домах и полях. Куда уж тут до прихотей барина, не желающего платить и вечно недовольного работой, отчего приходится снова и снова переделывать? Я пыталась предложить дяде хоть чем-то поощрять мужиков и таким образом ускорить стройку, но дядюшка и слышать ничего не пожелал, выдав нечто подобное: " Платить? Мужикам? Ещё чего! " Кроме сего, чрезмерная его придирчивость и непостоянство приводят к тому, что дядюшка вечно недоволен результатом, поэтому заставляет переделывать, хотя может получиться то же самое. Не имеющий о строительстве никакого понятия, он лезет со своими советами и приказывает делать так, как ему кажется правильным, отчего стройка лишь стоит на месте, а мужики злится. В конце концов, вскоре у дядюшки пропал к своей идее интерес и он пустил строительство на самотек, решив заняться этим как-нибудь в другой раз.

Помолвка моей кузины Мари в том же марте закончилась яркой пышной свадьбой, куда были приглашены более сотни гостей. Приехала даже мадам Знатова с мужем, но более, чем на три дня не задержалась. После свадьбы новобрачные решили остаться в Митюшино до лета и уж только потом переехать в семейное поместье супруга, поскольку Мари не хочет переезжать, не взяв любимые вещи, а её муж говорит, что " в поместье ещё не все организовано к приему молодой хозяйки". Надо полагать, за этими объяснениями скрываются истинные причины, к коим я могу отнести нежелание дядюшки отпускать свою дочь. Рано или поздно ему все равно придется смириться с необходимостью её отъезда, но, кажется, чтобы привыкнуть к этой мысли, дядюшке требуется время. Поэтому теперь в Митюшино живет и муж Мари, которого я раньше не представила тебе, но сейчас исправлюсь. Зовут его Болотин Владислав Семенович.

Не буду лукавить, он вызывает во мне мало симпатии. Он весьма ограничен в своих знаниях, но это не мешает ему считать себя мудрецом и эрудитом. Излишне самолюбив, не в меру красноречив, тщеславен... Нет, я не стану осуждать его. Имею ли я на это право? Я стараюсь относиться к нему с пониманием, кое, впрочем, не является залогом моего уважения. Но Мари кажется счастливой. Она улыбается, смеется над его шутками и глядит на него с обожанием. Теперь она постоянно называет себя " мадам Болотиной" и любит рассказывать мне о прелестях семейной жизни.

- Моя милая Софи! - любит говорить она. - Тебе и не представить, как это чудесно: быть замужней! Знать, что ты любима таким красивым умным мужчиной! Носить его имя! Ах, мы недавно посещали наших соседей. Как это приятно слышать, что тебя называют " мадам Болотина" или " госпожа Болотина"! Я готова посещать этих занудных провинциалов только ради этого! Жаль, что тебя с нами не было! Но не думаю, что ты вписалась бы в наше общество замужних дам!
- А мой муж! - восклицает она в другой раз. - Как он умен! Недавно он рассказывал соседям про петербургский двор, у него так много друзей там!..

Не знаю, каким образом это говорит об уме, но Мари не упускает возможности, чтобы не похвалить своего супруга. Сначала это вызывало во мне понимание, потом - снисхождение, а теперь лишь досаду, тем более что ни одна похвала из её уст в сторону супруга мне не представляется заслуженной. Но свое мнение я держу при себе и стараюсь избегать подобных разговоров.
Так протекает моя жизнь в Митюшино, а писем от Максима Савельевича по-прежнему нет. Тихое размеренное время, не нарушаемое никакими значительными событиями в моей жизни. Пока неделю назад я не открыла для себя, как несправедливо жесток может быть мой дядюшка.

В тот день я зашла в его кабинет, чтоб передать ему письмо от мадам Знатовой. Дядюшки не оказалось; я решила положить письмо ему на стол, что тут же и сделала. Но в этот момент я замерла, случайно наткнувшись взглядом на приоткрытый ящик стола. Там лежал конверт, и почерк на нем был так знаком, что на миг я потеряла способность мыслить. Дрожащими руками я, словно во сне, открыла ящик и достала письмо. Несомненно, оно было от Максима Савельевича. Тут же я нашла ещё два письма. Все от него, но за разные даты: март, апрель и даже начало февраля.

Ужасная разгадка их появления поразила меня, но разум отказывался верить в то, что меня жестоко обманули. Тут скрипнула дверь и на пороге я увидела дядюшку.
- Софи! Неужели ты посмела прикасаться к моим личным вещам? Рыться в бумагах? - В возмущении воскликнул он. - Что случилось с твоим воспитанием?
Взгляд мой снова упал на письма, зажатые в руках и свидетельствующие о подлом поступке, совершенном моим близким родственником, и тут волна негодования поднялась в моей душе, и я услышала собственный голос, полный неверия:
- С моим? А что случилось с вашим?!
От столь непривычной резкости дядя заметно вздрогнул и уставился на письма.
- Как вы могли? - протянула я пораженно. - Какое вы имели право прятать эти письма, предназначенные только мне?

- Ах, эти письма, - вздохнул он пренебрежительно.
- Вы перехватили их? Ничего мне не сказали?
- А разве я был должен? - в свою очередь удивился дядюшка, следую принципу, что лучшая защита - нападение. - С какой стати я должен был отдавать тебе эти письма? Неужели ты думаешь, что я потерплю подобные отношения с человеком, который оскорбил нашу семью?
- Вы прочитали их, - выдохнула я, не веря собственным ушам. - И спрятали, зная, что он будет ждать ответ! Все эти месяцы в молчании я боялась даже думать, что он, возможно, погиб, а вы спрятали эти письма! Как вы можете быть таким жестоким?

- Я хочу, чтоб ты прекратила даже думать об этом человеке, - строго потребовал Константин Алексеевич. - Прекратила всякие с ним отношения. Он оскорбил нашу семью!
- Вы бесконечно глупы и эгоистичны, если так думаете! - с гневом возразила я, впервые позволив себе заговорить с дядюшкой в подобном тоне. - Оскорбил нашу семью? Нашу семью оскорбило ветреное поведение Мари, ваши собственные амбиции! Как вы смеете требовать от меня прекратить думать об этом человеке? У вас нет такого права! Как и не было права скрывать эти письма! Вы просто бесчеловечно жестоки и глупы!

- Софи! - едва не задохнулся от неожиданности моих обвинений тот. - Софи!
- Я никогда не прощу вас! Что плохого я сделала вам, дядя? Все годы, проведенные здесь, я только и делала, что молча терпела ваш эгоизм! Я благодарна вам, что вы приютили меня, но вы злорадно пользовались этим чувством! Вы никогда не относились ко мне с уважением или признанием, но я прощала вам и это, потому что вы были моей семьей! Но сейчас моя благодарность исчерпала себя! Я никогда не прощу вам вашей жестокости, вашей подлости! Можете прогнать меня с глаз долой, я все равно не намерена больше здесь оставаться!

Выпалив это, я, сжимая письма, бросилась вон из кабинета. За спиной раздались крики дядюшки, но полные не возмущения, как я ожидала, а с оттенком страха и удивления. Но мне было все равно. Запершись в своей спальне, я с трепетом прочитала письма.
Он жив! Господи, он жив!
В февральском письме я ощутила непонятную тревогу, охватившую его. Эта тревога витала между строк, но уже в следующих письмах она обрела форму слов. " Я месяц ждал Вашего письма, - писал он. - Но так и не дождался. Вы не желаете отвечать мне или Ваше письмо затерялось? Я надеюсь на последнее, ибо, лишившись тонкой невидимой нити, связывающей нас, я потеряю всякую волю к жизни. Прошу Вас, не оставляйте меня".

" Умоляю Вас, - было в последнем письме, - напишите, что наша дружба по-прежнему важна для Вас. Или теперь Вы не желаете знать меня? Я приму Ваше желание, но умоляю пояснить причину этого молчания. Не заболели ли Вы? Не затаили ли обиду на меня? Быть может, нечаянным предательским словом я задел Ваши чувства? Простите меня, если это так. Я не хочу причинять Вам страданий..."

" Он жив! " - шептала я со слезами радости на глазах, прижимая письма к груди. Когда мои чувства слегка улеглись, я спрятала их в кармане, оделась и собрала немного вещей. Как я и говорила, я не намерена была больше оставаться в этом доме. Я не собиралась покидать его навсегда, да и куда мне было идти? У меня никого не было больше. Но мне нужно было время, чтоб смириться с подлым поступком дядюшки, вновь обрести душевное спокойствие. Поэтому я приказала запрячь карету и собралась уехать к Совушкиным. Они, как я надеялась, проявят понимание и приютят меня на несколько дней. Увидев, что я уезжаю, Константин Алексеевич пришел в неописуемый ужас. Раскидывая руки, он просил меня остаться, приводя при это весьма интересные доводы.

- Ты не можешь уехать, Софи! - кричал он. - Я не желаю этого! И что будет делать без тебя Мари? Это разобьет ей сердце!
- У Мари теперь есть муж, - сухо отвечала я. - Пусть он и приглядывает за ней. А мне нужно уехать.
- Но ты вернешься? Ты должна вернуться!
- Я не знаю.
Дядюшка схватился за голову, а я велела кучеру трогать. Через полчаса я была уже у Совушкиных. Не вдаваясь в подробности, я рассказала им о ссоре с дядюшкой и спросила о соизволении пожить у них какое-то время. Они сердечно приняли меня и заверили, что рады моему приезду. Таким образом, ту ночь я провела у них.

Надо сказать, я тут же написала ответное письмо Максиму Савельевичу по адресу, указанному на последнем конверте, пришедшем в с Крыма. Я умоляла простить меня за это глупое молчание и объясняла тому причину.
Последнее письмо от него пришло в начале мая, совсем недавно, и я была теперь успокоена за его жизнь. В Крыму, как я слышала, теперь не шли бои. Тем не менее, душа моя тосковала по нему с прежней силой.
Уже через два дня я получила записку из Митюшино, в которой дядюшка настойчиво просил меня вернуться. Он не выразил ни капли раскаяния за свой поступок, но очень горячо описывал, что желает моего возвращения. Я оставила записку без внимания, а на следующий день получила уже другую.

" Я настойчиво требую, чтоб ты вернулась, Софи! - писал дядя. - Что это такое? Обременять соседей своим присутствием, в то время как у тебя есть место, где твоего возвращения ждут с нетерпением! Без тебя дела в доме идут из рук вон как плохо! Некому справляться с капризами Мари, некому развлекать её разговорами! Она начала приготовления к отъезду, решено ехать через неделю, но она не справляется без тебя! И кто будет руководить хозяйством, когда моя дочь и её супруг покинут Митюшино? Мари постоянно плачет, не зная, какие платья ей лучше взять и что лучше оставить, мой зять Владислав Семенович раздражается от каждого её каприза, а мне их не примирить даже при всем желании! Нет, Софи, ты решительно должна вернуться! "

Я получила от дядюшки ещё две подобные записки, и моя совесть взяла верх над моим негодованием. Вина не давала мне спокойно вздохнуть, но в чем именно я виновата, я никак не могла понять. Моё возмущение от поступка дядюшки сменилось смирением с ним, и я спрашивала себя: а чему я, собственно, удивилась? Это так похоже на Константина Алексеевича! Несомненно, он сделал это из вредности, не сознавая, какую боль причиняет мне. Я должна уже привыкнуть к его эгоизму. Да и Мари скоро уезжает. В этих попытках вернуть меня в Митюшино я ясно ощутила его страх остаться одному. Нет. Он не заслуживает подобного безразличия с моей стороны, несмотря на свой ужасный характер. Я приняла решение и через неделю вернулась.

К моему удивлению, дядюшка выбрал весьма странную линию поведения, в той же мере неожиданную, в кой и вызывающую улыбку. Он не обмолвился ни словом о своем поступке, равно как и не раскаялся в нем - возможно, сделать это ему мешала наивная вера в то, что ничего не произошло. Однако наша размолвка ясно дала ему понять, что ни угрозами, ни мольбами он не в силах меня задержать, если однажды я пожелаю уехать, а оставаться одному в Митюшино ему очень не хочется. Это вызывает во мне сочувствие, потому что, несмотря на его старания не поддаться все сильнее назревающему внутри беспокойству по поводу переезда дочери и столь резкой перемены в образе жизни, это ему плохо удается, отчего дядюшка нервничает все больше, а, следовательно, раздражается по всяким пустякам. Правда, он ни разу не вымещал свое раздражение на мне, не ворчал так много, наоборот, чуть что - спрашивал совета по любому поводу. Мне очень жаль его, хотя мы вместе приняли негласное правило не подавать виду, будто что-то поменялось в наших отношениях.

Я помогала Мари с приготовлениями, и молодожены уже готовы были уехать, как вдруг в последний момент Владислав Семенович получил известие, что ему нужно уехать в Петербург по каким-то важным делам. Поэтому переезд отложили ещё на месяц, чему дядюшка был весьма рад. Уже на следующий день он, избавившись от беспокойства на ближайший месяц, вновь заворчал по поводу и без, прикрикивал на слуг, позабыл спрашивать советы и сейчас ведет себя по-прежнему, лишь с тем исключением, что ко мне он проявляет чуть больше внимания.

В день моего возвращения я сообщила ему, что, ежели узнаю о пропаже писем, уеду уже навсегда. Он молча выслушал эту угрозу и с показной небрежностью заверил, что отныне не намерен проявлять интереса к приходящей почте и вообще поручает разбирать её мне. Что ж, такое наигранное равнодушие меня успокоило, хоть и не избавило от бдительности. Теперь все приходящая почта передается слугами мне.

Я написала ещё одно письмо Максиму Савельевичу. Мне остается лишь ждать и надеяться на его скорейшее возвращение. Недавно я получила сведения о том, что Австрия крайне враждебно отреагировала на занятие русскими войсками Дунайских княжеств, и над нашей страной нависла, словно дамоклов меч, угроза вступления в войны Австрии, Швеции и Пруссии. Оттого наш Государь был вынужден держать значительную часть войск на границах с ними. Быть может, Максим Савельевич теперь служит там? - часто спрашиваю я себя, но не нахожу ответа.

Скорее всего, мы сохраним нашу дружбу, но рано или поздно месье Бессонов найдет себе жену, обзаведется семьей и хозяйством, а я... Я никогда не выйду замуж - таково мое решение. Если моим мужем не может стать любимый человек, мужа у меня не будет вообще. " И я проведу всю свою жизнь в одиночестве..." - думаю я часто. Увы, такова моя участь. По крайней мере, я составлю компанию дядюшке, чему он, безусловно, будет весьма рад. Однако ему придется смириться с тем, что сохранится наша дружба с капитаном, отчего дядюшке придется унять свое негодование и снова принять его в наш дом.

Впрочем, ещё ничего не известно. Война пока не закончилась и, возможно, пройдет ещё много месяцев, прежде чем месье Бессонов сможет вернуться. И сердце мое с трепетом и любовью замирает всякий раз, едва я думаю о той минуте, когда снова увижу его. Что я скажу? Как буду вести себя? Как мне удастся унять свою радость и любовь к нему, дабы не вызвать в нем чувство вины? Ах, когда же он вернется?!»