Письмо 19

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНАЯ.

Письмо Златовой Екатерины Семеновны
от апреля 28 числа 1875 года
(найденное среди прочих именно в
такой последовательности,
поэтому так и переписанное)

«Здравствуй, дорогая матушка!
Зная твое нетерпение получить от меня весточку, пишу тебе сразу же по прибытии в Лондон. Замечу, что не зря этот город прозвали туманным, ибо с утра установилась пасмурная погода, а легкая белая дымка обволокла все вокруг, но, впрочем, к вечеру обещают немного солнца.

Ты знаешь, я не люблю много писать, так что не обессудь, если полученное письмо покажется тебе недостаточно словоохотливым. Тем более, времени у меня совсем мало, ведь скоро должна нанести визит одна очень уважаемая здесь семья, и выкроенный мною час для приготовлений уже на исходе. Поэтому я попытаюсь вкратце описать свои впечатления.

Встретили меня с радостью и заботой, долго потчевали чаем. Несмотря на то, что Верстковы покинули Россию много лет назад, они по-прежнему душою своею русские, лишь со смутным налетом английского дендизма, вот и чая я у них напилась, будто и не уезжала никуда. Дом у них красивый, не очень богатый, однако весьма уютный и чистый. К ним часто, как я имела возможность услышать, наносят визиты, каждую пятницу они выезжают в театр, так что, полагаю, скучать мне не придется. К сожалению, мой приезд совпал с печальной датой случившегося много лет назад трагического события - а я говорю, как ты догадалась, о гибели несчастной Лизаветы, моей тетки, - так что утром, сразу же после моего приезда, бабушка с дедушкой планировали поехать на кладбище, и я посчитала своим долгом сопровождать их. Вряд ли такое знакомство с Лондоном можно назвать обнадеживающим, но так сложились обстоятельства, поэтому я только смиренно вздыхала.

Надо заметить, что по прошествии стольких лет после той ужасной трагедии бабушка стойко переносит утрату любимой дочери, хотя до сих пор видно, чего ей стоит держать себя в руках.
Всю дорогу до кладбища я думала, какой же все-таки нелепой и несправедливой может быть жизнь, если столь молодая и беззаботная барышня, коей была тетя Лизавета, скончалась от обычной лихорадки. Вероятно, когда-нибудь люди научатся побеждать таких врагов, как лихорадка или чахотка, однако, увы, это не вернет уже ушедших и не избавит от скорби уже потерявших… Но о чем это я?
Когда мы собирались уезжать, то обнаружилось, что бабушка потеряла свою перчатку где-то на кладбище. Поскольку Верстковы уже сели в экипаж, а я не успела, вот я и вызвалась найти утерянное, пообещав надолго не задерживаться. Таким образом, я вернулась обратно, но у посещенной нами могилы несчастной Лизы перчатки не оказалось, так что я чуть отошла поодаль в поисках последней, которые вскоре увенчались успехом.

Тут я увидела, что к воротам приближается другая карета, весьма богатая, надо сказать, украшенная позолотой. Спустя несколько минут карета остановилась, на землю сошла элегантная дама лет сорока в черном платье. Она замешкалась на секунду, обернувшись к оконцу, что-то сказала, и я заметила внутри кареты красивого мужчину преклонного возраста, не пожелавшего почему-то выйти.
Дама в черном прошествовала мимо ворот и направилась прямиком к могиле моей тетушки, причем, казалось, путь она знала превосходно. Окинув меня коротким безынтересным взглядом, она извлекла что-то из кармана. Похоже, то была большая стопка то ли бумаг, то ли писем. С мгновение задержавшись, дама выпрямилась и, пробормотав нечто, моим ушам недоступное из-за расстояния, так же величественно и спокойно зашагала обратно. Через минуту-другую незнакомая карета исчезла за поворотом.

Тут я услышала, что меня зовет дедушка, который выглядывал из оконца нашего экипажа и был озабочен столь долгим моим отсутствием. Признаюсь, мне стало жутко любопытно, что за письма были возложены на могилу, так что я, чуть замешкавшись, все же забрала их с собой. Сделала я это по двум причинам: во-первых, я избавила их от участи попасть в чужие руки, быть сметенными ветром или вымоченными дождем, а, во-вторых, кто бы ни была эта дама, ей следовало вручить письма родителям Лизы, а не её безмолвному надгробию. Что я сразу же проделала, передав весьма внушительную стопку бабушке.

Та их внимательно осмотрела (они оказались перевязаны атласной ленточкой и скреплены незнакомыми печатями) и сказала, что раз они адресованы её дочери, то никто не посмеет их вскрыть и прочитать. Я, однако, не поддерживала такое решение, но мне опять же пришлось смириться с ним.

Мое любопытство разгорелось не на шутку, и я осмелилась попросить у бабушки разрешения вскрыть письма, на что она в резкой форме отказала. Заметив, впрочем, как я расстроилась, она смягчилась и переменила свое решение, настояв, правда, на том, чтоб я прочитала их только по возвращении в Россию и с согласия человека, их написавшего. Такой расклад меня озадачил, но я пообещала все исполнить, вот только где мне найти ту даму в черном?
Бабушка пояснила, что имя Софьи Самойловой, аккуратно выведенное на одном из писем, ей знакомо, и она, кажется, знает, где следует искать эту даму…Хотя, честно, я не знаю, хватит ли на то у меня терпения и интереса. Возможно, бабушка именно на это и рассчитывает. Дедушка же предложил вернуть их на могилу, но мы обе высказались против такого решения.

Боюсь, как бы не вскрыть письма раньше времени в противовес данному обещанию! Но ты ведь не выдашь меня, матушка? Я знаю, читать чужие письма зазорно, но, думаю, тетушка Лиза была бы не против…Ох, сейчас передам горничной это письмо, а сама спущусь к остальным. Кажется, гости уже прибыли.
Что ж, до скорого!
Твоя любопытная дочь».