Шесть. Аль-Андалус

Любое место, где ему доводилось бывать, казалось центром мира. В юности Исфахан был настоящей столицей вселенной. Потом были Гуджарат, Агра и Фатепур-Сикри. Затем – Мекка и черный камень Ибрагима – истинное сердце всего. Теперь Каир казался Бистами колоссальным мегаполисом, запредельно древним, пыльным и громадным. Мамлюки прогуливались по улицам со своими свитами, могучие мужи в шлемах с перьями всем видом показывали, кто хозяин в Каире, Египте и большей части Леванта.[92] Когда Бистами видел одного из них, он некоторое время следовал за ними, подобно многим другим. Но ловил себя на мысли, как же это не похоже на ту помпу, что была принята при дворе Акбара, его ставило в тупик, насколько разными были Мамлюки, как они создавали джати, что возрождалось с каждым поколением. Имперского в них не было ничего, династии у них не было вовсе, на контроль за подданными был такой, какой и не снился иной династии. Выходило, что все, что сказал Хальдун о династиях, не подходило к этой новой системе правления, она просто не существовала в его время. Эпоха изменилась, так что даже величайший историк всех времен не смог сказать последнего слова.

Дни, проведенные в древнем городе, были потрясающими. Но магрибские ученые были полны решимости начать долгий путь домой. Бистами помогал им по мере своих сил, и, когда все было готово, они направили свой караван в долгий путь на запад, в сторону Феса.

Эта часть тариката вела его на север, в Александрию. Они оставили своих верблюдов в караван-сарае, а сами направились смотреть на старую гавань, чей длинный пирс врезался в бледные воды Средиземного моря. Глядя на них, Бистами вдруг ощутил странное чувство, будто он был здесь прежде. Подождав, пока оно пройдет, он заторопился вслед за остальными.

По мере того, как караван шел сквозь Ливийскую пустыню, ночные разговоры у костров касались Мамлюков и Сулеймана Великолепного, османского императора, недавно усопшего. Среди его завоеваний был и берег, по которому они шли, правда это чувствовалось лишь по дополнительной порции подобострастия, что щедро отвешивалась местными османским чиновникам в городках и караван-сараях. Путешественникам же местные не докучали. Бистами видел, что мир суфиев был, помимо прочего, в игнорировании мирских властей. В каждом регионе Земли были султаны и императоры, Сулейманы, Акбары и Мамлюки, все на виду мусульмане, но на деле – воинственные, опасные властолюбцы. Большинство из них находились на позднем этапе цикла Хальдуна. А были суфии. Бистами следил за своими приятелями у костра по вечерам, размышляющих о доктрине или иснаде хадиса, а также тем, что он значит, спорящих с преувеличенной мелочностью и подтрунивающих друг над другом, пока котелок с густым горячим кофе разливался в глазурованные глиняные кружки. Все глаза, освященные костром и звездами, светились мудростью и удовлетворением от поисков истины. Бистами подумал: вот те люди, что делают ислам хорошим. Именно такие люди завоевали для ислама весь мир, вовсе не воины. Армии ничего не могут без Слова. Влиятельные, но не властолюбивые, набожные, но не педантичные (большинство, по крайней мере), эти люди заинтересованы в прямом общении с Аллахом, без посредников в лице любых человеческих авторитетов. Дружба с Аллахом и братство с людьми.

Одним вечером разговор зашел об Аль-Андалусе и Бистами стал слушать с удвоенным вниманием.

- Должно быть, странно входить в опустевшую землю, подобно этой.

- Рыбаки живут там на побережье уже очень давно, да, кстати, и зотты-старьевщики.[93] Зотты и армяне пробираются даже вглубь суши.

- Опасно, мне думается. Чума может вернуться.

- Не слышал о заболевших.

- Хальдун говорит, что причина чумы в перенаселении, - сказал Ибн Езра, самый большой специалист по Хальдуну среди них. – В его главе о династиях в “Мукаддиме”, раздел сорок девять, он говорит, что чума возникает от вредного воздуха, вызванного перенаселением, а также гниением и злыми испарениями, которые появляются, если люди живут тесно. Он находит горькую иронию в том, что это – результат раннего правления династии, так что безопасность, хорошее правление, низкие налоги приводят к росту населения, а, следовательно, и к гниению. Он говорил: “Наукой давно доказана необходимость пустых, незаселенных территорий между городами. Это дает возможность ветрам свободно циркулировать и уносить прочь вредные испарения и гниение, вредящие живым существам, и приносить здоровый воздух.” Если он прав, хм... тогда Фиранжа стояла пустой достаточно долго, чтобы опять наполниться здоровым воздухом. Не думаю, что есть вероятность чумы, по крайней мере, до тех пор, пока регион снова не будет перенаселен, а это будет еще очень не скоро.

- Это кара Божья, - сказал другой ученый. – Аллах покарал христиан за гонения на мусульман и иудеев.

- Но Аль-Андалус к моменту чумы оставался мусульманским, - возразил Ибн Езра. – Гранада была мусульманской, весь юг Иберии оставался в руках у мусульман. И они тоже все умерли. Как и мусульмане на Балканах, если верить Аль-Газзаби и его “Истории греков”. Похоже, что причина в месте. Фиранжа опустела. Может из-за перенаселения, как говорит Хальдун, может из за того, что состояла в основном из долин, удерживавших плохой воздух. Никто не может сказать наверняка.

- Но христианство мертво. Они были людьми Писания, [94] но они притесняли Ислам. Они веками шли войной на ислам и каждого пленника-мусульманина пытали до смерти. Аллах положил этому конец.

- Но Аль-Андалус тоже вымер, - повторил Ибн Езра. – А христиане в Магрибе выжили, и в Эфиопии, да и в Армении. До сих пор в этих местах есть маленькие общины христиан, живущие в горах. – Он покачал головой. – Сомневаюсь, что мы догадываемся, что произошло. Аллах им судья.

- Именно это я и говорю.

- Значит Аль-Андалус перезаселяется? – спросил Бистами.

- Да.

- И суфии там есть?

- Конечно. Суфии везде есть. В Аль-Андалусе они, я слышал, ведут за собой. Идут, именем Аллаха, на север, исследуя и изгоняя прошлое с этих мест. Показывают, что путь безопасен. Аль-Андалус был огромным цветущим садом в свое время. Хорошая земля. И пустая.

Бистами смотрел на дно своей кружки, чувствуя, как искорки двух слов сплелись друг с другом. Хорошо и пусто, пусто и хорошо. Вот как он чувствовал себя в Мекке.

Бистами чувствовал, что теперь он плыл по течению, блуждающий суфийский дервиш, бездомный и ищущий. На своем тарикате. Он старался держать себя в чистоте настолько, насколько это позволял ему пыльный, песчаный Магриб, вспоминая слова Мухаммеда о святом поведении: молитва должна быть произнесена лишь после омовения лица и рук, и воздержания от чеснока. Он регулярно постился и чувствовал необыкновенную легкость. Каждый раз изменялось то, что он видел – от стеклянной прозрачности рассвета, сквозь жирное желтое марево полудня, к полупрозрачности заката, что превращал в золото и бронзу каждый холм, каждый камень, каждую веточку и даже небесный свод. Городки Магриба были небольшими и милыми, часто разбросанные по холмам, они утопали в зелени пальм и экзотических растений, которые превращали каждую крышу в цветущий сад. Дома обычно были квадратными, белеными, с зоной отдыха на крыше и внутренними двориками, где фонтаны давали прохладу и свежесть. Города закладывались там, где вода била ключами из холмов, в самом большом городе и ключей было много – это был Фес, конечная точка их путешествия.

Бистами остановился в суфийской гостинице. Отдохнув, они отправились с Ибн Езрой дальше – верблюдами на север до Сеуты, а затем, заплатив за путешествие на корабле, до Малаги. Корабли здесь были более крутобокими, чем в Персидском море, с широкими небольшими килями, маленькими парусами и штурвалами по центру судна. Пересечение узкого пролива на западе Средиземного моря оказалось неожиданно сложным – несмотря на то, что Аль-Андалус был уже виден, когда они выходили из порта Сеуты, сильное течение в Средиземное море и ветер с востока заставляли их судно прыгать вверх и вниз по волнам.

Побережье Аль-Андалуса было скалистым, с высокой горой прямо по курсу, за ней берег круто изгибался на север, и они, поймав прибрежный бриз своими маленькими парусами, устремились к Малаге. В глубине суши угадывались белые горные пики.

Бистами, отвлекшись от волнующего плавания, вдруг напомнил себе о горах Загрос, чей вид был так прекрасен со стороны Исфахана, и его сердце наполнилось печалью по полузабытой родине. Но, здесь и сейчас, качаясь в неукротимом океане своей новой жизни, он должен встать твердой ногой на землю.

Аль-Андалус оказался сплошным садом: зелень лесов покрывала склоны холмов, к северу высились снежные вершины гор, на прибрежных равнинах золотилась пшеница и росли местные деревья, приносившие оранжевые круглые плоды, прекрасные на вкус. Небо всегда было бирюзового цвета, а днем на солнце всегда было тепло, в тени же – всегда прохладно.

Малага оказалась милым небольшим городом с фортом из необработанного камня и большой древней мечетью, расположенной в центре. Широкие улицы, утопавшие в тени деревьев, разбегались от мечети, начиная петлять по холмам, с которых открывался потрясающий вид на море и горы цвета кости, что возвышались за морем – в Магрибе. Вот он каков – Аль-Андалус!

Бистами и Ибн Езра нашли маленький постоялый двор, напоминавший персидский рибат[95], что то вроде деревушки сразу за городом, зажатый между полями и апельсиновыми рощами. Суфии выращивали апельсины и возделывали виноград. Бистами начал вставать на рассвете, чтобы помогать хозяевам. Большую часть времени проводили на пшеничном поле, простиравшемся с запада. С апельсинами было намного проще:

- Мы подрезаем деревья так, чтобы плоды не касались земли, - объяснял рабочий в рибате по имени Зейя – вот, можете посмотреть. Мы пробовали по-разному вкапывать саженцы, но, оставленное без присмотра, дерево быстро принимает форму оливы. А если вы будете своевременно подрезать ветви, фрукты не подцепят с земли никакой болезни. Они очень чувствительны к болезням, могу сказать. Фрукты покрываются зеленой или черной плесенью, листья сохнут, белеют или становятся коричневыми. Кора, бывает, отслаивается из за рыжих грибков. Божьи коровки помогают, а еще мы окуриваем дымом – это защищает от заморозков.

- Тут бывают холода?

- Иногда, особенно поздней зимой. Тут, знаете ли, не рай.

- Хм, я был убежден в обратном.

Зов муэдзина донесся со стороны дома, и они развернули молитвенные коврики и преклонили колени на юго-восток, в направлении, к которому Бистами никак не мог привыкнуть. Затем Зейя пригласил их к каменной печи и сварил им по чашке кофе.

- Это никак не похоже на новую землю, - заметил Бистами, аккуратно прихлебывая.

- Это была мусульманская земля много веков. Омейяды правили этим местом со второго века, пока христиане не забрали этот край себе. А потом их чума убила.

- Люди Писания, - прошептал Бистами.

- Да, только порченные. Жестокие убийцы, превращающие свободных в рабов. Вечно воюющие, даже между собой. В те времена эта земля погрязла в хаосе.

- Подобно Аравии до Пророка.

- Да, в точности так же, хоть христиане и имели идею о едином Боге. Но они были тут странными, запутавшимися. Они даже, представь себе, размышляли о разделении своего Бога на три части! Так вот, тут превалировал ислам. Но, спустя пару столетий, жизнь была тут такой легкой, что даже мусульмане испортились. Омейяды были разбиты, но не нашлось сильной династии, что пришла бы им на смену. Было более тридцати тайфов[96], и они без конца сражались друг с другом. Затем из Африки вторглись Альморавиды, в пятом веке, потом Альмохады в шестом веке выбили Альморавидов, сделав Севилью своей столицей. А христиане все воевали на севере, в Каталонии и за горами – в Наварре и Фиранже. А потом они вернулись и отбили большую часть Аль-Андалуса. Но до южной части, королевства Насридов, включавшее Малагу и Гранаду, они не дошли. Эти земли оставались мусульманскими до самого конца.

- И они тоже умерли, - сказал Бистами.

- Ага. Все умерли.

- Не понимаю я этого. Если, как говорят, Аллах наказал неверных за гонения на Ислам, почему же Он убил и местных мусульман?

Ибн Езра с сомнением покачал головой:

- Аллах не убивал христиан. Тут люди ошибаются.

Бистами сказал:

- Даже если Он это не делал, Он дал этому свершиться. Не защитил их. И при этом Аллах всемогущ. Не понимаю я этого.

Ибн Езра вздохнул:

- Ну, вот тебе еще одно воплощение проблемы смерти и зла в мире. Мир – не рай и Аллах, когда создавал нас, наделил свободой воли. Мир дан нам, чтобы мы смогли доказать свою благочестивость или развращенность. Ясно, что, хоть Аллах и всемогущ, но добр. Он не может сотворить плохое. Определенно это сотворили мы сами. Причем наши судьбы не могут быть исправлены или предопределены Аллахом. Мы должны справляться со всем сами. И иногда мы создаем зло, от страха, из зависти или от лени. Это наши ошибки.

- А как же чума? – спросил Зейя.

- Эти ни мы, ни Аллах. Взгляните, все живые существа едят друг друга, а иногда крошечные поедают больших. Династия рушится, и маленькие воины пожирают ее. Эта плесень, например, ест упавший апельсин. Плесень подобна полю из миллионов крошечных грибов. Если хотите, как-нибудь могу показать в мое увеличительное стекло. А это у тебя, Бистами, “кровавый” апельсин – видите, у него внутри темно красная мякоть? Таким его вырастили люди, верно?

Зейя кивнул.

- Вот у вас гибриды, подобно мулам. Растения можно скрещивать снова и снова, пока не получится новый апельсин. Вот так же Аллах создал и нас. Двое родителей смешивают свои черты в потомстве. Я подозреваю, каким то образом смешивается все. Но что-то неявно, невидимо до следующего поколения. В любом случае, плесень, скажем, подобно этой, спряталась в их хлебе или даже в их воде, как-то не так скрестилась, и новое поколение плесени содержало яд. Она распространялась, будучи сильней старой плесени, замещала ее. И вот люди умерли, отравившись ей. Может быть она распространялась по воздуху, подобно пыльце весной, может быть она жила внутри людей неделями, прежде чем убить их, и распространялась через дыхание, или прикосновения. И вот этот яд убил всю свою еду, а затем умер сам, от голода.

Бистами глядел на куски “кровавого” апельсина, все еще находившиеся в его руке, и внезапно почувствовал себя больным. Алые ломтики показались ему разлагающимися трупами.

Зейя засмеялся над ним:

- Да ладно тебе! Мы не можем жить подобно ангелам! Все это стряслось более столетия назад и люди вернулись сюда и живут без бед долгое время. Теперь тут, как и в любой другой стране, нет чумы. Я прожил тут всю жизнь, и ничего. Так что, давай, доедай свой апельсин.

Бистами так и поступил, обдумывая дальше:

- Значит это был просто несчастный случай?

- Да, - сказал Ибн Езра. – Я так считаю.

- Я не думаю, что Аллах должен допускать такое.

- Все живые существа наделены свободой воли. Кроме того, это может быть и не совсем несчастным случаем. Коран учит нас жить в чистоте, а христиане игнорировали эти правила на свою голову. Ели свинину, держали собак, пили вино.

- О, нет! Только не вино! Оно не виновато! – Сказал Зейя с еще одним смешком.

Ибн Езра улыбнулся:

- Но если они жили в своих же нечистотах, перемежая жилье дубильнями[97] и бойнями, ели свинину и трогали собак, и резали друг друга подобно дикарям прошлого, и пытали друг друга, и проводили время с мальчиками, и оставляли трупы своих врагов висеть на воротах – и когда они делали все это, они, возможно, сотворили свою собственную чуму, понимаете о чем я? Они создали условия, которые их же и убили.

- Почему же они так отличались от остальных? – спросил Бистами, думая о толпах и грязи Каира или Агры.

Ибн Езра пожал плечами:

- Они были жестокими.

- Более жестокими, чем Хромой Тимур?

- Не знаю.

- Когда они брали города, они вырезали поголовно все население?

- Не знаю.

- А монголы так поступали и они были мусульманами. Тимур был мусульманином.

- Ну, они изменились. Я не знаю. Но христиане были палачами. Может быть это важно, может, нет. Все живые существа свободны. В любом случае их больше нет. А мы – есть.

- И здоровые! Растем и крепнем, - присоединился Зейя. – Конечно, иногда ребенок простудится и помрет. Да и все рано или поздно умирают. Но пока ты тут живешь, тебе хорошо.

К концу уборки урожая винограда и апельсинов, дни стали заметно короче. Бистами не ощущал такой свежести в воздухе с тех пор, как жил в Исфахане. Но в этот самый сезон, в самые холодные и длинные ночи, цвело апельсиновое дерево: маленькие белые цветы, усыпающие круглую зеленую крону, благоухающие ароматом, соответствующим вкусу, но тяжелее и слаще. По настоящему приторным.

Сквозь этот дурманящий воздух шли всадники, ведшие длинный караван верблюдов и мулов, а к вечеру замыкавшийся пешими рабами.

Кто-то сказал, то был султан Кармоны, что рядом с Севильей, некто Мавьи Дарья и его свита. Султан, будучи самым младшим сыном нового халифа, страдал от недопонимания, возникшего у него со старшими братьями, что сидели в Севилье и Аль-Майрити[98]. Посему он собрал своих последователей с целью пересечь Пиренеи и основать новый город. Его отец и братья правили Кордобой, Севильей и Толедо, он же планировал выводить свою группу из Аль-Андалуса – вдоль по средиземноморскому побережью по старой дороге на Валенсию, затем вглубь суши к Сарагосе, где, по его словам, есть мост через реку Эбро.

В начале “сердечной хиджры”, как назвал свое предприятие султан, с дюжину дворян со своими людьми присоединилось к нему. А потом, когда пестрая толпа стала заполнять рибат, стало ясно, что к путешественникам присоединилось еще больше последователей из сел и с ферм, раскинувшихся между Севильей и Малагой. Суфийские дервиши, армянские торговцы, тюрки, иудеи, зотты, берберы – все тут были. Это напоминало торговый караван, или хадж в Мекку исполнявшийся всеми, кто никогда бы не стал хаджи. Здесь была и пара карликов на пони, за ними шли однорукие, да безрукие бывшие преступники, потом какие-то музыканты и двое мужчин, одетых, как женщины. Кого только здесь не было!

Султан простер широкую руку:

- Они называют нас Караваном Дураков, подобно Кораблю Дураков. А мы поплывем через горы в землю милостей и будем простаками лишь перед ликом Его. Аллах направит нас.

Вдруг к ним подъехала его султана, верхом на лошади. Она соскочила на землю, даже не взглянув на огромного слугу, что пытался помочь ей, и присоединилась к султану, как раз, когда того приветствовали Зейя и другие члены рибата:

- Моя жена, султана Катима, из Аль-Майрити.

Кастильская дева стояла с непокрытой головой, невысокая, но гибкая. Ее наряды для езды были расшиты золотом, тускло просвечивавшим сквозь слой пыли, ее дленные черные курчавые волосы были забраны к затылку ниткой жемчуга. На ее узком лице сияли голубые глаза, что добавляло в ее облик бесовщинки. Она улыбнулась Бистами при знакомстве, как позже улыбнулась и ферме, и мельничному колесу, и апельсиновой роще. Она умела радоваться простым вещам так, как никто не умел. Находившиеся мужчины стремились услужить султану и побыть с ним подольше лишь для того, чтобы оставаться в ее обществе. Бистами не был исключением. Катима взглянула на него и сказала что то неопределенное, ее голос был подобен звуку турецкого гобоя, глубокий и низкий, услышав его, Бистами вспомнил ведение Акбара, где тот сказал: тот, кого ты ищешь ждет тебя в другом месте.

Ибн Езра глубоко поклонился, когда его представили:

- Я суфийский паломник, султана, и скромный ученик мира. Я собирался направиться в хадж, но мне очень понравилась идея вашей хиджры. Я хотел бы взглянуть на Фиранджу, изучить древние руины.

- Христианские? – поинтересовалась султана, глядя на него своими поразительными очами.

- Да, а также римлян, которым наследовали христиане – римляне жили даже до Пророка. Пожалуй, в своем хадже я сделаю небольшой крюк.

- Все, кому достатет духа, чтобы присоединиться к нам, будут желанными гостями в нашем караване, – сказала она.

Бистами откашлялся и Ибн Езра вывел его вперед:

- Это мой молодой друг Бистами, суфийский ученый из Синда.[99] Он совершил хадж, а теперь продолжает свои исследования на западе.

Султана Катима впервые внимательно взглянула на него и остановилась, заметно напрягшись. Ее толстые черные брови сошлись вместе напряжении и вдруг Бистами вспомнил в точности такую же отметину в виде птицы на морде тигра. Эта отметина предавала той тигрице удивленно-озабоченное выражение, в точности как у этой женщины.

- Рада встрече, Бистами. Нам всегда интересно узнать больше о Коране.

Позже этим же днем она направила к нему раба с просьбой о приватной аудиенции в саду, что выделили ей на время пребывания. Бистами отправился, беспомощно отряхивая свой халат, беспощадно грязный.

Садилось солнце. Облака сияли в закатных лучах, застревая между черных силуэтов кипарисов. Цветущие цитрусовые наполняли воздух своим ароматом. Глядя на девушку, в одиночестве наблюдающую за струями фонтана, Бистами почувствовал, как будто вернулся туда, где был раньше, но за время его отсутствия все изменилось. Различаясь в деталях, его чувство напоминало, пугающе напоминало то же, испытанное им в Александрии. Султана не была похожа на Акбара, на тигрицу тем более, но Бистами не отпускало ощущение, что это все было раньше. Он даже дыхание задержал от волнения.

Она заметила, что он встал в стрельчатой арке входа и поманила небрежным жестом к себе. Улыбнулась. Говорили, что несколько лет назад она была поражена серьезным недугом, а после выздоровления совершенно изменилась.

- Надеюсь, ты не обижаешься, что я надела вуаль. Никогда это не делаю. В Коране ничего не говорится о вуали, кроме предписания закрывать груди, что и так очевидно. А касаемо лица – ни жена Мухаммеда Хадиджа, ни другие жены Пророка после смерти Хадиджи никогда не носили вуали. Пока она была жива, он был верен ей одной, знаешь ли. Если бы она не умерла, он бы никогда не женился бы повторно, так он говорил себе. Так что если она не носила вуаль, то и я не считаю это нужным. Вуаль распространилась, когда багдадские халифы надели ее, чтобы выделить себя среди прочих, ну и отделиться от хариджитов, [100] разумеется. Это был символ силы и символ страха. Определенно женщины опасны для мужчин, но не настолько, чтобы прятать лица. В действительности, когда видишь лицо, ты понимаешь, что все мы равны пред лицом Аллаха. Никаких завес между Аллахом и им самим – вот что заслуживает мусульманин за свое подчинение, не правда ли?

- Правда, - промолвил Бистами, все еще шокированный ощущением повтора. Даже облака на западе, казалось, приняли ту же форму, что и когда-то раньше.

- И я не верю, что в Коране есть разрешение мужу бить свою жену. Единственное возможное место – Сура 4: 34, " тех женщин, непокорности которых вы опасаетесь, увещевайте, избегайте на супружеском ложе", (о, ужас!) и " побивайте". Дараба, а не дараба, что означает, разумеется " бить". А ведь “Дараба” - это задеть, зацепить, или как в поэме, пощекотать перышком, даже озорство во время любовных игр, это тоже дараба, дараба. Мухаммед ясно выразился на этот счет.

Ошеломленный Бистами лишь кивнул. Он буквально чувствовал гримасу изумления на своем лице.

Она увидела его выражение лица и улыбнулась:

- Вот что говорит мне Коран, - сказала она. – Сура 2: 223 говорит “Ваши жены являются пашней для вас. Приходите же на вашу пашню, когда и как пожелаете”. Улемы это цитируют, имея в виду, что вы можете обращаться с женщинами, как с грязью под ногами, но эти святоши, что являются ненужными посредниками между нами и Аллахом, никогда не пахали землю. А крестьяне читают Коран правильно и видят в женах свою еду, свое питье, свою работу, свою кровать, на которой они лежат по ночам, твердую опору под ногами! Конечно, обращайтесь с женами как с землей! Хвала Аллаху, за то, что дал нам священный Коран и его мудрость!

- Хвала Аллаху, - сказал Бистами

Она посмотрела на него и засмеялась в голос:

- Ты думаешь, что я дерзкая.

- Вовсе нет.

- О, поверь мне, я дерзкая. Я очень дерзкая. Но не согласен ли ты с моим прочтением Корана? Не следую ли я букве его, подобно верной жене, что следует во всем своему мужу?

- Мне кажется так, султана. Я думаю, что Коран… повсюду настаивает на том, что каждые равен перед Аллахом. Причем и мужчины, и женщины. Во всех сферах есть своя иерархия, но все члены этих неравенств равны пред ликом Его, и лишь этот статус по-настоящему важен. Так что и высокий, и низкий здесь на Земле должны рассматривать друг друга как члены братства своей веры. Братья и сестры по вере, вне зависимости, халиф или раб. Вот они, правила Корана, касающиеся отношения к другим. Связь императора и последнего раба, победителя – с побежденным врагом.

- Священная книга христиан содержит очень мало правил, - задумчиво сказала она, следуя потоку собственных мыслей.

- Я не знал. Вы читали ее?

- Ты говоришь “император и раб”. Даже об этом есть правила. Но при этом, никто не выберет стать рабом, а не императорам. И когда улемы коверкают Коран своими хадисами, они переворачивают все в пользу сильного, до тех пор, пока донесение Мухаммеда, ясное, чистое, прямо от Аллаха, не коверкается начисто. И женщина снова становится рабом, если не хуже. Не скотина, конечно, но и не подобна мужчине. Жена к мужу соотносится подобно рабу и императору, но не подобно женскому и мужскому, двум силам, двум равным.

Ее щеки раскраснелись, он мог разглядеть это даже в неверном свете заката. Ее глаза так сияли, что были подобны двум маленьким озерам сумеречного неба. К моменту, когда слуги зажгли факелы, ее румянец уже прошел, но искорка, которую легко можно было спутать с отблеском пламени, плясала от ее глаз прямо к душе и обратно. В них было полно ярости, жгучей ярости, но Бистами никогда не видел подобной красоты. Он смотрел на нее, стараясь запомнить этот момент. Он повторял про себя: никогда не забывай этого, никогда не забывай!

По мере того, как продолжалось молчание, Бистами вдруг понял, что если он и дальше не скажет ни слова, беседа может быть окончена.

- Суфии, - сказал он, - часто говорят напрямую с Аллахом. Это подобно сиянию. У меня был... подобный опыт… в непростое время. Ты чувствуешь, будто наполнился светом. Душа пребывает в царстве бараки, [101] божественной радости. И это доступно всем в равной степени.

- Имели ли в виду суфии женщин, когда говорили “всем”?

Ну вот и все. Суфии были мужчинами, верно. Они создавали братства, путешествовали в одиночестве и останавливались в рибатах, гостиницах, где не было ни женщин, ни женских половин. Если они женились, они оставались суфиями, а их жены были лишь женами суфиев.

- Это зависит от того, где ты находишься, - он тянул время. – И какому наставнику-суфию ты следуешь.

Она взглянула на него со слабой улыбкой, и он понял, что неосознанно сделал шаг. Шаг в игре, где призом будет находиться подле нее.

- Но наставником женщина быть не может, - сказала она.

- Пожалуй, нет. Иногда им приходится вести верующих.

- А женщина не может вести верующих.

- Э, - промычал Бистами, - Ну я никогда о таком не слышал.

- Подобно мужчине, что никогда не сможет родить.

- Именно так, - просиял он.

- Но мужчины и впрямь не могут родить, - продолжила она. - Женщины с легкостью могут вести верующих. Внутри гарема я делаю это каждый день.

Бистами не знал, что ответить. Сама идея была слишком необычной.

- А матери всегда учат своих детей молитвам.

- Да, верно.

- Арабы до Мохаммеда поклонялись богиням, знаешь ли.

- Идолам.

- Суть не меняется. Женщины могут влиять на свою душу.

- Да.

- Оказаться наверху и внизу. Во всем этом - правда.

Она неожиданно шагнула ближе и положила свою руку на его.

- Да, - ответил он.

- Нам нужны мудрецы, изучающие Коран, в нашей поездке на север, чтобы помочь нам очистить Коран от тех пут, что связывают его, чтобы научить нас сиянию. Ты поедешь с нами? Ты сделаешь это?

- Да.