![]() Главная страница Случайная страница КАТЕГОРИИ: АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника |
Представление о
ПРИРОДЕ сложного поведения <...> Были предприняты различные попытки установить, способны ли высшие обезьяны пользоваться языком, которым пользуемся мы. Прежде всего попытались научить шимпанзе копировать человеческую речь. Орагауган после нескольких лет обучения оказался способным произносить только два слова: " папа" и " cap" (чашка). Потратив еще больше времени на тренировку, шимпанзе Вики справилась со словами " папа", " мама", " cap" и " up" (вверх) (Hayes, Nissen, 1971). В обоих случаях обезьяны произносили слова очень нечетко, и стало очевидным, что у этих животных просто нет голосового аппарата, с помощью которого можно было бы воспроизводить звуки человеческой речи. У шимпанзе и плода человека гортань расположена в верхней части голосового пути, тогда как у взрослых людей — в нижней его части. Такое расположение гортани и дает возможность человеку изменять с помощью языка конфигурацию полости глотки и таким образом производить широкий спектр модулированных звуков. Шимпанзе и другие человекообразные обезьяны просто не способны производить эти звуки (Jordan. 1971; Liebemian, 1975). И хотя ясно, что человекообразные обезьяны не могут говорить, все равно в отношении их коммуникации остается много невыясненных вопросов. Есть ли у них для общения что-то вроде языка? Способны ли они понимать звуки человеческой речи? Можно ли их научить пользоваться языком человека с применением каких-то других средств вместо речи? Звуковой репертуар шимпанзе насчитывает около 13 звуков, но они могут издавать и звуки с какими-то промежуточными характери- ' Мак-Фврленд Д. Поведение животных. Психобиология, этология и эволюция. М.: Мир, 1988. С. 445— 479 (с сокр.).
стоками. Обезьяны используют эти звуки как для дистанционного общения, так и при близком взаимодействии. Они различают голоса знакомых особей и постоянно используют звуки для поддержания контакта друг с другом, когда находятся в густом подлеске, или при наличии каких-то других препятствий, мешающих видеть своих соплеменников. На основе движений намерения, мимических реакций, запахов и звуков, которые производит какая-то обезьяна, другие животные группы могут ее опознать, определить, где она находится, каково ее мотивационное состояние и, вполне вероятно, чем она занимается. Однако здесь нет никаких признаков истинного языка, и поэтому нам нужно поискать данные о том, что животные могут с помощью символов обмениваться информацией о внешнем мире. Было обнаружено, что некоторые виды животных издают сигналы тревоги, которые различаются в соответствии с видом опасности. Взрослые зеленые мартышки (Cercopiffiecus aethiops) производят различные тревожные звуки, когда увидят питона, леопарда или африканского воинственного орла. Другие обезьяны, услышав эти звуки, предпринимают действия, соответствующие характеру обнаруженной опасности. Бош это змея, то они начинают смотреть вниз, а если орел, то, напротив, — вверх. Если они слышат сигнал, предупреждающий о близости леопарда, они спасаются бегством в ветвях деревьев (Seyfarth, Cheyney, Marler, 1980). Эти наблюдения свидетельствуют о том, что обезьяны способны обмениваться информацией во внешних стимулах, но мы не можем быть уверены в том, что они не сообщают друг другу всего лишь о различных эмоциональных состояниях, вызванных этим стимулами. Мензел (Menzel, 1974; 1979) провел с обезьянами шимпанзе эксперименты, в которых выяснил, могут ли эти животные передавать друг другу информацию о местоположении пищи. На шести шимпанзе, содержащихся на определенном участке поля, он провел серию тестов. В сопровождении одной из подопытных обезьян он прятал пищу в поле, а затем выпускал всех шестерых животных, предоставляя им возможность разыскать эту пищу. Как правило, вся группа с восторгом направлялась бегом прямо к пище и очень быстро находила ее. Однако обезьяна, которая была свидетелем прятания пищи, отнюдь не всегда возглавляла эту группу. Когда Мензел вместо пищи спрятал змею, шим- панзе приближались к ней очень осторожно, с явными признаками страха. В одном из экспериментов Мензел показывал два явных тайника с пищей двум обезьянам. Когда всех обезьян выпускали, то они обычно выбирали из этих двух тайников наиболее привлекательный. Предпочтение отдавалось либо большему количеству пищи в этом тайнике по сравнению с другим, либо фруктам по сравнению с менее любимыми овощами. По-видимому, шимпанзе на основе поведения своих компаньонов могут делать заключения об особенностях окружающего их мира. Обезьяна, которой стало известно, где находится пища, своими действиями и эмоциями показывает другим животным степень желаемости цели и направление к ней. Прямых указаний о местонахождении пищи нет, однако другие шимпанзе оказываются достаточно рассудительными, чтобы сделать свое собственное умозаключение об этом (Menzel, Johnson, 1976). Некоторые данные свидетельствуют о том, что в лабораторных условиях эти обезьяны могут научиться указывать на выделенные объекты (Terrace, 1979; Woodruff, Premack, 1979) и использовать указующие жесты экспериментаторов как луч для определения местонахождения пищи (Menzel, 1979). Однако при общении между собой они, по-видимому, не используют указательных жестов или каких-либо других знаков направления. ОБУЧЕНИЕ ВЫСШИХ ОБЕЗЬЯН " РАЗГОВАРИВАТЬ" Хотя и кажется очевидным, что шимпанзе обычно не сообщают друг другу об объектах, которые удалены от них во времени и в пространстве, но вполне может быть, что их можно научить этому. Если бы мы знали о том, до какой степени человекообразные обезьяны способны использовать различные особенности языка, мы, вероятно, смогли бы кое-что узнать и о наших собственных способностях. В семье Келлогов (Kellog, Kellog, 1933) дома жила шимпанзе по имени Гуа. Они утверждали, что она научилась понимать 95 слов и фраз, когда ей было 8 мес, т. е. примерно столько же, сколько их сынДоналд, который был на три месяца старше. Для проверки способностей Гуа ей давали карточку, на которой были изображены 4 картинки. Другая шимпанзе по имени Элли жила в доме с людьми и научилась немного понимать речь. Ее
Д. Мак—Фарленд научили некоторым жестам, которые соответствовали определенным словам в языке амеслан. Она была способна, услышав произнесенное слово, делать правильный знак (Pouts et al, 1976). На основе других экспериментов, которые проводились на горилле (Patterson, 1978) и собаке (Warden, Wamer, 1928), было высказано предположение, что эти животные способны сформировать связь между звуками и зрительными сигналами. Некоторые ученые попытались изучить, до какой степени приматы могут произвольно управлять звуками, которые они издают. В одном из опытов макак резус должен был на включение зеленого света " лаять", а на включение красного — " ворковать". Обезьяны научились правильно производить эти звуки, чтобы получать пищевое подкрепление (Sutton, 1979). Орангутан научился издавать три различных звука, чтобы получать пищу, питье или возможность контактировать с хозяином (Laidler, 1978), а шимпанзе научилась лаять, чтобы побудить человека поиграть с ней (Randolph, Brooks, 1967). В качестве контроля шимпанзе научили начинать игру с женщиной-экспериментатором двумя различными способами: прикасаясь к ней, когда она оказывалась лицом к обезьяне, и издавая воркующие звуки, когда женщина стояла к обезьяне спиной. На основе этих экспериментов пришли к заключению, что обезьяны в определенных пределах способны осуществлять произвольное управление над издаваемыми ими звуками. Если с ними не проводить специальной тренировки, то они, скорее всего, не будут подражать звукам, которые слышат, даже в том случае, когда живут вместе с людьми, в семейной обстановке (Kellog, 1968). Однако тот факт, что они с готовностью подражают действиям человека, наводит на мысль, что звуки — это не то средство, которое готовы были бы освоить человекообразные обезьяны, чтобы использовать его для общения, выходящего за пределы их обычного ограниченного репертуара (Passingham, 1982). Как только стало ясно, что речь не является необходимой составляющей языка и что способность издавать звуки или отвечать на них не обязательно связана с ответом на вопрос: " Способно ли животное овладеть языком? " сразу открылся путь для исследования языка с помощью манипулирования зрительными символами (Gardner, Gardner, 1969; Premack, 1970). Гарднеры начали работать с одной обезьяной шимпанзе по имени Уошо; они обучили ее языку амеслану, в котором Представление о природе сложного поведения 135 слова представлены в виде жестов пальцев и руки. Уошо обучалась с 11 мес до 5 лет и за это время освоила 132 знака (Gardner, Gardner, 1975). Уошо самостоятельно научилась комбинировать эти знаки в цепочки из 2—5 слов. Первыми такими комбинациями были " открой" и " дай сладкого" (Gardner, Gardner, 1971). После этого у Гарднеров были еще две обезьяны шимпанзе. Они обучались с самого рождения и делали это гораздо быстрее, чем Уошо. Фаутс (Fouts, 1975) также обучал шимпанзе. А Паттерсон (Patterson, 1978) научил одну гориллу использовать знаки, производимые кистью руки, и отвечать на голосовые команды, которые подавались на английском языке. Террейс (Terrace, 1979) со своими сотрудниками научил шимпанзе по имени Ним Чимпски пользоваться языком амеслан в течение всего эксперимента они тщательно расшифровывали каждый знак, который делал Ним и каждую комбинацию знаков. вопрос " А (бутылях) — это то «в самое, что Б (карандаш)? " " Да или " нет" Рис. 1. Пример вопроса, который задавали: шимпанзе Саре посредством пластмассовых жетонов. Сара могла отвечать, ' выбирая один из изображенных внизу вариантов ответа. (По Premack, 1976.) Примак (Premack, 1976, 1978) научил шмпанзе по, имени Сара читать и писать. Для того он использовал цветные пластмассовые жетоны различной формы, которые символизировали слова. По своей конфигурации эти жетоны никак не напоминали те вещи, которые они символизировали (рис. 1). Они располагались на вертикальной магнитной доске, и Сара могла отвечать на вопросы, смещая на эту доску соответствующие фигу ры. Сара освоила 120 пластмассовых символов, хотя ее никто не заставлял осваивать столь обширный словарь (Premack, 1976). Она могла выполнять команды и отвечать на вопросы, используя комбинации из нескольких символов. По этой методике Примак и его коллеги обучали идругих шимпанзе. Дьюэйн Румбо (Duane Rumbaugh, 1971) применяла другой метод обучения. Она использовала искусственную грамматику названную " йеркиш" (Jerkish) (Glasersfel, 1977). Шимпанзе по имени Лана научилась оперировать клавиатурой компьютера, с помощью которой на экран выводились символы слов. Компьютер был запрограммирован таким образом, чтобы распознавать, соответствует ли правилу грамматики использование этих символов или они употребляются неправильно; в соответствии с этим Лана получала подкрепление. Преимущество этого подхода к обучению заключалось в том, что Лана имела возможность общаться с компьютером в любое время дня, а не ожидать установленных часов эксперимента. И другие шимпанзе также научались общаться друг с другом с помощью метода, основанного на использовании компьютера (Savage-Rumbaugh et al., 1978; 1980). Оценивая результаты этих экспериментов, необходимо иметь в виду и тот факт, что шимпанзе могут обманывать. Они способны использовать непроизвольные намеки, которые могут допускать экспериментаторы, или могут просто научиться последовательности трюков подобно тому, как это делают животные в цирке. В 1978 г. Гарднеры проводили эксперименты с Уошо в таких условиях, когда сами экспериментаторы не знали ответа на вопрос, предлагаемый обезьяне. Уошо должна была назвать объект, показываемый на слайде, делая соответствующий знак находящемуся рядом человеку, который не мог видеть этого слайда. Второй экспериментатор мог видеть жесты Уошо, тогда как сама Уошо его не видела; при этом экспериментатор не видел слайдов. Уошо должна была назвать 32 предмета, каждый из которых ей показывали четыре раза. Она дала правильные ответы на 92 из 128 вопросов. Подобные тесты проводились и на некоторых других шимпанзе, которые были объектами этих исследований (Rumbaugh, 1977; Premack, 1976; Patterson, 1979). Вполне возможно, что шимпанзе научаются тому, что они должны делать при полу- чении определенных сигналов, точно так же, как цирковые животные обучаются тому, что им следует делать в ответ на соответствующие сигналы дрессировщика. Чтобы определить, понимают ли шимпанзе смысл знаков и символов, которыми они манипулируют, необходимо провести такой эксперимент, где обезьяне пришлось бы называть предметы в ситуации, отличающейся от той, где происходило научение. В этом плане было проведено множество различных опытов (например, Gardner, Gardner, 1978; Savage-Rumbaugh et al., 1980), результаты которых показали, что шимпанзе на самом деле способны называть предъявляемые предметы. Более того, иногда обезьяны делали это спонтанно. Так, например, Ним делал знак собаки, когда видел живую собаку или ее изображение или когда слышал собачий лай (Terrace, 1979). Существуют определенные доказательства того, что шимпанзе могут постигать смысл слов, т.е. что они на самом деле способны употреблять названия различных объектов. Однако их способности не столь очевидны, когда дело касается многих других аспектов языка человека, которые представляют интерес прежде всего при оценке когнитивных способностей шимпанзе. Особый интерес представляет вопрос о том, способны ли шимпанзе вводить в свой репертуар новые (не выученные ранее) " сообщения". Этот вопрос представляется важным и для оценки танца пчел. По-видимому, иногда шимпанзе создают новые фразы. Сообщалось, в частности, о том, что Уошо выдумала слово " candy drink" (" сладкое питье") для обозначения арбуза, а лебедя назвала " water bird", т. е. водяной птицей. Однако такие случаи трудно интерпретировать, поскольку существует возможность, что кажущееся новым использование слова является лишь результатом простой генерализации. Например, Уошо научили знаку цветка, когда показывали ей настоящий цветок. Она освоила этот знак, но пользовалась им не только в отношении цветка, но и в отношении аромата табака и запахов кухни. Возможно, что Уошо связала этот знак с запахом цветка и генерализова-ла его на другие запахи (Gardner, Gardner, 1969). Другая проблема состоит в том, что шимпанзе иногда создают новые комбинации слов, которые выглядят как не имеющие никакого смысла. Любимой пищей Нима были бананы, и он часто комбинировал это слово с другими словами, такими, как питье, щеко-
Д. Мак—Фарленд тание и зубная щетка. Хотя и можно предположить, что " banana toothbrush" (" банан" — " зубная щетка") — это требование банана и зубной щетки, чтобы почистить зубы после съедания банана, но это предположение кажется маловероятным, поскольку банан и зубная щетка никогда не оказывались в поле зрения обезьяны в одно и то же время и Ним никогда не просил тех предметов, которых он не мог видеть раньше (Ristau, Robbins, 1982). По-видимому, такие причудливые комбинации слов представляют собой пример игры словами, которая напоминает подобную игру у детей. Экспериментаторы заметили, что Уошо делала знаки и сама себе, когда играла одна, — почти так же, как дети разговаривают сами с собой. Таким образом, мы можем сказать, что попытки научить шимпанзе и других человекообразных обезьян различным типам человеческого языка имели ограниченный успех. Вероятно, человекообразные обезьяны способны достичь в этом лишь уровня маленького ребенка. Вполне возможно, что различие между человекообразными обезьянами и человеком — это всего лишь различие в интеллекте. Однако вполне вероятной представляется и гипотеза о том, что люди обладают каким-то врожденным аппаратом для освоения языка. Эту мысль первым высказал Хом-ски (Chomsky, 1972). Во всяком случае, описанные здесь эксперименты с человекообразными обезьянами определенно открыли нам такие их способности, о которых мы раньше и не подозревали, и существенно приблизили нас к пониманию когнитивных возможностей этих животных. <...> ЯЗЫК И ПОЗНАНИЕ Как мы уже видели, шимпанзе и других человекообразных обезьян можно научить разговаривать с человеком, используя язык знаков, или посредством чтения и письма с помощью пластиковых жетонов, и с помощью символов, которые обеспечивает компьютер. Эти данные заставляют предположить, что шимпанзе можно научить значению слов в том смысле, что обезьяны смогут использовать названия предметов. Они в состоянии создать словарь более чем на сто слов и, по-видимому, способны иногда составлять новые фразы. Чрезвычайно интересен вопрос, имеющий множество различных аспектов и заключаю- Представление о природе сложного поведения 137
щийся в следующем: обнаруживаются ли в экспериментах с различными вариантами языка обезьян какие-либо когнитивные способности этих животных. Один из аспектов этого вопроса — различие между знанием " как" и знанием " что". Обезьяна может знать, как выпросить подкрепление в том смысле, что она может научиться делать соответствующий жест. Однако это умение нельзя приравнять к знанию того, что, произведя какой-то определенный жест, можно получить за него награду. " Знать что" (" know that") подразумевает понимание взаимоотношений между явлениями, выходящими за рамки простой связи-стимула и ответа. Человеческое " знание как" (" knowing how") распространяется на очень многие примеры сложного мастерства, такие, как быстрое печатание на машинке или игра в гольф, где исполнитель может добиваться хорошего результата, не понимая или будучи не в состоянии описать связь между целью поведения и выполняемыми действиями. В других случаях, напротив, люди отчетливо понимают весь процесс, который приводит их к определенной цели, и могут его описать. В своих обзорах Ристау и Роббинс (Ristau, Robbins, 1981; 1982) обсуждают вопрос о том, можем ли мы на основе экспериментов с языком понять, каким путем из этих двух действуют человекообразные обезьяны. Здесь уместно рассказать о результатах некоторых экспериментов, проведенных с Ла-ной (Rumbaugh, Gill, 1977). Лана научилась пользоваться фразами, составленными из пластмассовых символов, чтобы выпрашивать определенные виды подкрепления. Она могла написать: " Пожалуйста машина дать банан" (" Please machine give banana"), что легко можно интерпретировать как знание того, каким путем можно получить банан. Однако Лану попытались также научить называть два предмета: банан и конфеты фирмы " М и М" (М& М candy). Ей по очереди показывали банан и конфету " М и М" и спрашивали (с помощью компьютерной клавиатуры экспериментатора): " Это называться как? " Правильный ответ (с помощью клавиатуры) был бы: " Это называться банан". Правильные ответы подкреплялись. Лане потребовалось 1600 тестов (сочетаний), чтобы научиться решать эту задачу, несмотря на то, что раньше она сотни раз выпрашивала эти лакомства, применяя стандартную фразу: " Пожалуйста машина дать банан". На основе этого возникает предположение, что Лана не знала значения симво-
Рис. 2. Методика обучения Сары понятию " называется": А — символ " называется" помещают между символом яблока и настоящим яблоком; Б — символ " называется" помещают между символом банана и настоящим бананом; В — между символом банана и яблоком помещают символ " называется", а перед ним — символ " нет" (По Premack, Premack, 1972.) лов, с которыми она раньше манипулировала, выпрашивая конфеты или банан. Однако стоит отметить, что от Ланы первоначально и не требовалось знать значения символов и что стандартное выпрашивание указанных лакомств на основе " знания как" сделалось привычкой, которую трудно изменить. Такую интерпретацию подтверждают данные о том, что при последующей тренировке Ланы, нацеленной на обучение ее называть другие предметы, успеха добились гораздо быстрее. Вполне возможно, что начальные трудности в приобретении Ланой умения называть предметы возникли потому, что она не смогла отличить требования новой ситуации от тех, где символы банана и конфет " Ми М" использовались первоначально. В экспериментах с Сарой Примак (Premack, 1976) следующим образом обучал понятию " называется". Перед настоящим яблоком на некотором расстоянии клали его пластмассовый символ. От Сары требовалось, чтобы она заполнила промежуток между ними еще одним пластмассовым жетоном, который должен был обозначать " называется". Таким образом, она явно создавала предложение: " Яблоко (объект) называется яблоко". Понятие " не называется" формировалось за 138 Д. Мак—Фарленд счет присоединения обычного символа отрицания к пластмассовому символу " называется". Когда символ яблока клали на некотором расстояний перед бананом, от Сары требовалось, чтобы она выбрала правильный символ и заполнила им промежуток между предметами (рис. 2). В этом случае Сара получала награду, если выбирала символ " не называется". Она оказалась способной правильно использовать эти символы и в тестах с названиями реальных предметов, и в последовательностях с другими пластмассовыми символами. Способность научаться тому, что абстрактные фигуры являются символами объектов реального мира, предполагает, что у шимпанзе есть какое-то понятие типа " знания что", подобное декларативной репрезентации (declarative representation). Однако трудно придумать какое-то доказательство этого, которое никак нельзя было бы связать с особенностями применяемой методики. Ведь вполне может быть, что Сара обучилась просто тому, что жетоны " называется" и " не называется" означают ответные действия, которые нужно выполнить в тех случаях, когда две вещи (например, яблоко и символизирующий его жетон) будут эквивалентны или неэквивалентны. А это разновидность " методики соответствия". НАМЕРЕННОСТЬ ПОВЕДЕНИЯ О поведении человека можно сказать, что оно намеренное в том случае, когда оно связано с каким-то представлением о цели, которая направляет поведение. Так, если у меня есть психическое представление о желаемом расположении книг на полке и если это психическое представление направляет мое поведение при расстановке книг, то можно сказать, что я ставлю их намеренно. Если же, однако, я ставлю книги на полку в случайном порядке или просто руководствуясь привычкой, то в этом случае процесс расстановки книг не может быть намеренным. Для того, чтобы мое поведение было намеренным, совсем не обязательно, чтобы психическое представление о расположении книг было мною осознано. Хотя категории сознания и намеренности иногда бывают связанными, лучше разбирать их отдельно (Dennett, 1978). Как отмечает Гриффин, наличие у животных психических состояний или намеренного поведения часто особенно рьяно отрицают в тех случаях, где имеется меньше всего дока зательных данных. Трудность заключается в том, какие именно данные считать доказательными. С точки зрения Гриффина, такие данные, вероятнее всего, должны быть получены при исследовании коммуникации у животных, в частности, у приматов. Проясняют ли этот вопрос различные исследования коммуникации у шимпанзе? Вуд-раф и Примак (Woodruff, Premack, 1979) изучали способность шимпанзе к намеренной коммуникации, создавая ситуации, в которых человек и шимпанзе могли кооперироваться или конкурировать при добывании пищи. Они сообщали друг другу посредством невербальных сигналов о том, где находится спрятанная пища. Когда человек помогал шимпанзе, отдавая ей всю найденную пищу, обезьяна успешно посылала и получала поведенческие сигналы о местонахождении пищи. Когда же человек и обезьяна конкурировали друг с другом и человек забирал себе найденную пищу, шимпанзе научилась вводить в заблуждение своего конкурента, не подавая ему нужных сигналов и не принимая в расчет подаваемые человеком поведенческие знаки, которыми он пытался сбить ее с толку. Такое поведение шимпанзе заставляет предположить, что они способны разгадать цели или намерения человека по его поведению и что у них есть определенные знания о том, как человек воспринимает их собственное поведение. Каммер (Kummer, 1982) приводит обзор подобного рода очевидных способностей, проявляющихся у свободноживуших приматов, а Гриффин (Griffin, 1981) комментирует случаи (Ruppell, 1969) конкуренции за пищу между матерью и несколькими ее почти взрослыми детьми в семье песца. Так, чтобы первому получить пищу, молодой песец может помочиться прямо на морду своей матери. Испытав несколько таких проделок, мать издает сигнал ложной тревоги и, когда молодняк разбегается, хватает пищу. Гриффин отмечает, что трудно интерпретировать такое поведение, если не допустить существования как у матери, так и у молодняка кратковременных намерений и планов. Однако мы должны задать себе вопрос, действительно ли эти животные принимают в расчет мотивы других особей или они просто обучаются эффективным средствам получения пищи в различных ситуациях. В случае шимпанзе некоторые данные заставляют предположить, что эти обезьяны действительно способны обманывать. Одним из примеров могут служить наблюдения за раз- Представление о природе сложного поведения 139 витием жеста указывания — нового поведения, которое обезьяны успешно используют для того, чтобы указать на контейнер с пищей или, обманывая экспериментатора, на пустой контейнер. В лабораторных или полевых условиях шимпанзе редко указывают на что-либо, хотя они прекрасно понимают указующие жесты человека. Второе наблюдение касается шимпанзе Сэди, которая указывала на пустой контейнер, когда у нее спрашивали, где находится пища. Когда человек поднимал контейнер и не обнаруживал там пищи, голова Сэди мгновенно направлялась в сторону другого контейнера, в котором, как •она знала, находится пища (Premack, Woodruff, 1978). Когда в комнату входил человек, помогающий ей получать пищу, Сэди указывала на ящик с пищей, и указывала на пустой ящик, когда входил человек, который не делился с ней пищей. Каким образом мы смогли бы проверить положение о том, что Сэди намеревалась обмануть человека, который не делился с ней пищей? Деннетг (Dennett, 1983) предлагает следующее. Мы создаем дяя всех шимпанзе совершенно иную ситуацию: они имеют дело с прозрачными пластмассовыми ящиками. Обезьяны должны были понять, что поскольку они — и любой другой — могут видеть через стенки ящика, то и кто-нибудь другой тоже может видеть и, следовательно, узнать, что именно находится внутри ящика. Затем мы можем провести одноразовый эксперимент на новое поведение, в котором будем использо-вать прозрачный пластмассовый ящик и непрозрачный ящик, а пищу положим в первый из них. Затем входит экспериментатор-конкурент и дает возможность Сэди увидеть, что он смотрит в правильном направления — на пластмассовый ящик. Если Сэди и в этой ситуации показывает на непрозрачный ящик, то, к сожалению, она действительно не улавливает изощренной идеи обмана. Конечно, и этот эксперимент задуман еще недостаточно со-^ вершенное. Прежде всего Сэди могла указать на непрозрачный ящик от отчаяния, не видя лучшего выхода. Чтобы усовершенствовать этот эксперимент, нужно было предоставить обезьяне возможность выбрать еще какой-то вариант поведения, который казался бы ей более подходящим только в том случае, если бы первый вариант поведения она считала безнадежным, как в описанном выше случае. Кроме того, не могла ли Сэди прийти в замешательство от странного поведения экспе риментатора-конкурента? А не удивляло ли ее то обстоятельство, что конкурент, не обнаружив пищи там, куда она указала, сразу сел в углу комнаты и начал " дуться", вместо того, чтобы проверить другой ящик? И не должна ли была она удивиться, обнаружив, что ее трюк " сработал"? Ее должно было заинтересовать: неужели ее конкурент-экспериментатор такой бестолковый? Итак, необходимы дальнейшие, гораздо лучше продуманные эксперименты о-Сэди и другими существами. <...> САМОСОЗНАНИЕ У ЖИВОТНЫХ На протяжении почти 75 лет нашего столетия прочно господствовало представление би-хевиористов о том, что субъективные психические переживания животных не могут быть предметом научных исследований. В течение этого времени такие ученые, как Толмен (Tolman, 1932), оспаривали эту точку зрения, но они практически никак не влияли на господствующее мировоззрение (см. обзор Griffin, 1976). Позиция бихевиористов с логической точки зрения кажется неприступной, однако ее можно обойти различными путями. Один из аргументов заключается в том, что, хотя мы и не можем доказать, что животные обладают субъективными переживаниями, вполне возможно, что на самом деле так оно и есть. А если бы это было так, то что тогда изменилось бы? Другой подход базируется на утверждении, что с эволюционной точки зрения представляется маловероятным, чтобы между человеком и животными в этом отношении был существенный разрыв. Гриффин (Griffin, 1976), который одним из первых начал планомерную атаку на позиции бихевиоризма, использовал оба этих аргумента. По его мнению, изучение коммуникации животных с наибольшей вероятностью должно принести нам доказательства того, что " они обладают психическими переживаниями и сознательно общаются друг с другом". Однако при исследовании языковых способностей, проведенных в последние годы, это давнее обещание оказалось невыполненным. До сих пор вызывает спор поведение шимпанзе, которую обучили некоторым особенностям языка человека, и существует сомнение в том, что когда-либо эти эксперименты позволят нам многое узнать о субъективных переживаниях этих животных (Terrace, 1979; Ristau, Robbins, 1982). Были предприняты самые различные попытки исследовать субъек- тивный мир животных другими способами, к описанию которых мы и переходим. Осознают ли животные себя в смысле, что имеют ли они представление о позах, которые принимают, и о действиях, которые совершают? Конечно, поступающая от суставов и мышц сенсорная информация направляется к мозгу, и поэтому животное, по-видимому, должно быть уведомлено о своем поведении. В экспериментах, направленных на выяснение этого вопроса, крыс обучали нажимать на один из четырех рычагов в зависимости от того, какой из четырех активностей было занято животное, когда раздавался звук зуммера (Beningeret aL, 1974). Например, если сигнал заставал крысу в тот момент, когда она чистила шерсть (was grooming), то она должна была нажимать на " груминговый" рычаг, чтобы получить пищевое подкрепление. Крысы научились нажимать на различные рычаги в зависимости от того, занимались ли они чисткой шерсти, ходили, поднимались на задние лапки или находились в покое в момент, когда слышала звук зуммера. Результаты подобных экспериментов (Morgan, Nicholas, 1979) показали, что крысы способны строить сами инструментальное поведение на основе информации об их собственном поведении от сигналов, поступающих из внешней среды. В каком-то смысле крысы должны знать о своих действиях, но это совсем не означает, что они их осознают. Они могут осознавать свои действия точно так же, как и внешние сигналы. Рис. 3 Шимпанзе Вики имитирует свое изображение на фотоснимке (рисунок по фотографии)
Д. Мак—Фарленд Многие животные реагируют на зеркала так, как будто они видят других особей своего вида. Однако некоторые данные свидетельствуют о том, что шимпанзе и орангутаны могут узнавать себя в зеркале. Молодые шимпанзе, рожденные на воле, пользовались зеркалом, чтобы чистить те части своего тела, которые другим путем увидеть невозможно. Гэллап (Galiup, 1977; 1979) наносил небольшие пятнышки красной краски на бровь и противоположное ухо нескольким шимпанзе, когда они находились под легкой анестезией. По утверждению экспериментатора, шимпанзе, выйдя из наркотического состояния, прикасались к этим частям своего тела не чаще, чем обычно. Тогда он дал обезьянам зеркало. Шимпанзе начали разглядывать свои отражения в зеркале и постоянно трогать окрашенные брови и уши. Можно ли считать, что способность животного реагировать на какие-то части своего тела, которые оно видит в зеркале, свидетельствует о его самоосознании? Этот вопрос непосредственно связан с более широким вопросом. Свидетельствует ли способность животного подражать действиям других о его " знании себя"? Шимпанзе невероятно искусны в подражании друг другу и людям. Хотя истинное подражание следует очень тщательно отличать от других форм социального научения (Davis, 1973), мало кто сомневается в том, что приматы способны к подражанию. Например, шимпанзе Вики, воспитывавшейся в семье Хейесов (Hayes), было предложено скопировать серию из 70 движений. Многие из этих движений она никогда ранее не видела, но десять из них скопировала сразу, как только ей их показали. Вики научилась производить в ответ на соответствующие демонстрации 55 двигательных актов (рис. 3). Она также научилась выполнять довольно сложные домашние дела, например, мыть посуду или вытирать пыль (Hayes, Hayes, 1952). Многим из этих действий она подражала спонтанно, без чьих-либо наводящих посылок. Однако шимпанзе по подражательным способностям не смогла справиться с ребенком. Исследователи считали, что подражательная активность Вики соответствует способностям детей в возрасте от 12 до 21 мес. Способность к подражанию иногда считают признаком интеллекта, однако этот тезис стоит взять под сомнение, поскольку подражание наблюдается и у очень маленьких детей, и у самых различных немлекопитающих животных. При изучении пения птиц оказалось, что у многих видов птиц при научении пе- Представление о природе сложного поведения 141 нию наблюдаются некоторые формы подражания звукам, причем некоторые птицы в этом отношении особенно искусны. Попугаи и индийские скворцы майны способны необычайно точно воспроизводить звуки человеческого голоса (Nottebohm, 1976). Чтобы иметь возможность подражать, животное должно получить внешний слуховой или зрительный пример для подражания и добиться соответствия ему с помощью определенного набора своих собственных моторных инструкций. Например, ребенок, который подражает взрослому, высовывая язык, должен как-то ассоциировать вид языка со своими моторными инструкциями, необходимыми для того, чтобы самому высунуть язык. Ребенок при этом совершенно не обязан знать, что у него есть язык, — он просто должен связать данное сенсорное восприятие с определенным набором моторных команд. Каким образом это происходит, остается загадкой. Однако вопрос о том, необходимо ли самоосознание для осуществления подражательной деятельности, является спорным. Отчасти проблема состоит в том, что нам необходимо выяснить, что же именно мы подразумеваем под термином самоосознание (selfawareness). Как отмечал Гриффин (Griffin, 1982), многие философы проводят различия между понятиями " осознание", или " знание себя" (awareness), и " сознание" (consciousness). Осознание — это вид восприятия, тогда как сознание включает в себя особый род самоосознания, которое не ограничивается простой осведомленностью о разных частях своего тела или. процессах, протекающих в мозгу. Сознание, с этой точки зрения, включает в себя какое-то предположительное знание того, что ^испытываю ощущения или думаю, что это Я-существо, знающее об окружающем мире. Мы разобрали несколько примеров того, что животные обладают знаниями в сфере восприятия, т. е. знают непосредственно воспринимаемые характеристики объектов. Однако способность животного сообщать о своих действиях, подражать действиям других или узнавать свое изображение в зеркале не обязательно требует наличия сознания в том смысле, как оно было здесь определено. Рассогласование между осознанным и неосознанным восприятиями можно наблюдать у людей с повреждениями мозга. Некоторые люди, у которых повреждены определенные области мозга, связанные с обработкой зрительной информации сообщают о том, что они частично ослепли. Они не в состоянии на звать объекты, которые предъявляют им в определенных областях поля зрения. Они утверждают, что не могут увидеть эти объекты; однако, когда их просят указать на них, они зачастую могут сделать это очень точно (Weiskrantz, 1980). Один больной точно угадывал, какую линию ему показывали: горизонтальную или диагональную, хотя он и не знал, видит ли он что-либо (Weiskkrantz et al., 1974). Это явление, называемое слепым зрением, возникает в результате повреждения тех областей мозга, которые ответственны за опознание зрительных сигналов (visual awareness), тогда как другие области мозга, участвующие в зритель-ном процессе, остаются интакгными. Именно эти области мозга помогают больному делать правильное суждение, хотя он и не знает о том, что он видит. <...> СОЗНАНИЕ И ОЩУЩЕНИЕ СТРАДАНИЯ Проблема сознания животных таит в себе много трудностей. Спектр научных представлений по этому поводу очень широк. Одни ученые уверены в том, что сознания у животных нет, а другие утверждают, что у большинства животных сознание есть. Существуют исследователи, считающие, что сознание не может быть предметом научного изучения и исследователи, считающие эту тему заслуживающей внимания. Ситуация осложняется еще и тем, что очень трудно прийти к приемлемому определению сознания. Гриффин (Griffin, 1976) определяет сознание как способность организма создавать психические образы и использовать их для управления своим поведением. Это очень напоминает определение, которое предлагает Оксфордский толковый английский словарь. Быть в сознании — значит " знать, что ты сейчас делаешь и собираешься делать, имея перед собой цель и намерение своих действий" (Griffin, 1982). Согласно Гриффину (Griffin, 1976), " намерение включает в себя психические образы будущих событий, причем, намеревающийся представляет себя одним из участников этих событий и проводит выбор того образа, который он попытается реализовать". Хотя Гриффин и другие исследователи (например, Thorpe, 1974) рассматривали намерение и сознание как неотъемлемую часть одного и того же явления, эта точка зрения не является общепринятой. Ранее было пока- 142 Д. Мак—Фарледд зано, что преднамеренное поведение не всегда требует сознания. Как мы уже видели раньше, многие исследователи полагают, что сознание нельзя сводить только к знанию своих чувственных восприятий. Например, Хамфри (Humphrey, 1978) понимал сознание как самознание (self-knowledge), которое используется организмом, чтобы предсказывать поведение других индивидуумов, а Хаббард (Hubbard, 1975) полагал, что оно подразумевает осознание себя как чего-то отличного от других. Такое знание может быть использовано как основа коммуникации, но это не означает, что сознание непременно включает в себя язык. Мы можем согласиться с Пассингэмом (Passingham, 1982), что " говорящий язык революционизировал мысль. Использование языка для мышления создало условия для того, чтобы интеллект мог достичь гораздо более высокого уровня. Животные думают, но люди способны думать абсолютно по-другому, используя совершенно другой код". Несомненно, что вторжение языка изменило сам способ, каким мы измысливаем самих себя. Нам трудно представить себе сознание без языка. Однако это не дает нам права считать, что животные, которые не имеют языка или обладают очень примитивным языком, не имеют сознания. Мы уже видели раньше, что у животных, которые не имеют языка, эквивалентного человеческому, можно обнаружить признаки самоосознания. Поэтому мы не должны приравнивать язык к сознанию. Могут ли животные испытывать особенное страдание? Если стоять на позиции здравого смысла, то мы склонны предположить, что могут. Когда мы находимся в бессознательном состоянии, мы не страдаем от боли или душевных мук, поскольку какие-то области нашего мозга оказываются инактиви-рованными. Мы не знаем, однако, отвечают ли эти области только за сознание или же за сознание плюс еще какие-то аспекты работы мозга. Таким образом, хотя в бессознательном состоянии мы не испытываем боли, мы не можем на основе этого сделать вывод о том, что сознание и страдание идут рука об руку. Вполне может быть, что все то, что лишает нас сознания, одновременно прекращает ощущение боли, но одно и другое не имеют причинной связи. У нас нет никакой концепции в отношении того, что может включать в себя совокупность сознательного опыта животного, если таковой существует. Поэтому мы не мо жем сделать никакого заключения о том, существует ли какая-либо связь между сознанием животных и их чувством страдания. В своем неведении мы, должно быть, очень неправы, когда, думая о животных, полагаем, что ощущение страдания может быть лишь у тех из них, которые обладают интеллектом, языком и у которых обнаруживаются признаки осознанных переживаний. Есть свои недостатки и свои достоинства в том, что мы используем самих себя в качестве моделей, на которых пытаемся изучил возможности ощущений у животных (Dawkins, 1980). Слишком слаба научная основа для проведения аналогии между психическими переживаниями человека и животных. Было бы некорректно с научной точки зрения приходить к какому-то заключению о психических переживаниях животных на основе таких данных. Вместе с тем мы сами делаем заключения о психических переживания других людей только на основе аналогии (нашими собственными переживаниями. Когда мы видим, как другой человек страдает или кричит от боли, мы не пренебрегаем этим, хотя и не можем доказать идентичность его психических переживаний с нашими. Мы " истолковываем сомнения в пользу обвиняемого" и приходим к нему на помощь. Быть может, в отношении представителей других биологических видов мы тоже должны истолковывать наши сомнения в их пользу? В.А. Вагнер ОТ РЕФЛЕКСОВ ДО ИНСТИНКТОВ* МОГУТ ЛИ ИНСТИНКТЫ ИЗМЕНЯТЬСЯ ПОД ВЛИЯНИЕМ МОРФОЛОГИЧЕСКИХ ПЕРЕМЕН? О том, что инстинкты, говоря вообще, изменяются, не может быть двух мнений для натуралистов, сторонников эволюционной теории. И положение это ни в каком противоречии с тем положением, по которому инстинкты неизменны, не стоит, или, вернее, стоит в таком же отношении, в каком идея о постоянстве видов стоит к учению о их трансформации. Вопрос лишь в том, могут ли вести к таким изменениям перемены морфологические и психологические, претерпеваемые организмами. Начнем с вопроса о переменах инстинктов в связи с переменами телесными, морфологическими. Вопрос этот был выдвинут давно, но решение его пошло по пути, который ничего не обещал для выяснения наиболее в нем интересного: авторы занялись не выяснением вопроса о том, влияют ли перемены морфологические на перемены психологические, и обратно, в такой мере, чтобы последствия этих перемен могли стать наследственными, — а вопросом о том, что чему предшествует и, вследствие этого, чем и что обусловливается: новые ли инстинкты — особенностями в строении тела, или последние — первыми. Вопрос этот решается ими в трех направлениях: 1. Одни полагают, что физические изменения предшествуют и обусловливают изменения психические, или, говоря иначе: сначала является орган, потом функция. 2. Другие, как раз наоборот, полагают, что психические изменения предшествуют физическим и обусловливают последние. Другими ' Вагнер В.А. Возникновение и развитие психических способностей. Вып.З. Ленинград.: Культурно-Просветительское Кооперативное Товарищество " Начатки знаний", 1925. С. 49—70. (с сокр.)
словами: сначала являются психические потребности, а потом обслуживающие их органы. 3. Наконец, третьи полагают, что изменения психические и физические всегда сопровождают друг друга, и взаимно обусловливают их возникновение. Другими словами, что новые психические склонности и повадки являются всегда одновременно с появлением новых перемен в организации. 1. Идея о том, что орган обусловливает функцию, и что вследствие этого физические изменения должны предшествовать психическим, в своей основе имеет факты, свидетельствующие о связи организации с индустрией у многих животных. У пчел, говорят сторонники этой точки зрения, индустрия такова, какой мы ее видим, потому что их организация соответствующим образом конструирована. _ Среди драконовых рыб, например, имеются виды, которые ловят добычу, приманивая ее с помощью специального образования в виде подвижного щупальца на челюсти. Вероятно предположить, что сначала возник этот признак, о котором заранее не могло быть, разумеется, никакого представления, а с этим вместе — и потребности, а затем, когда он возник и сложился до степени, при которой мог оказаться полезным, возник и соответствующий инстинкт: вместо свободного плавания и ловли добычи — держаться неподвижно на дне между камнями и, двигая щупальцем, приманивать рыбок, ищущих добычу. Тот же путь развития инстинктов должно предполагать и у рыб-прилипал. С помощью особого аппарата на голове они присасываются к кораблям и большим рыбам (акулам, например), к черепахам, сберегая, таким образом, силы на передвижение для ловли добычи. У тех птиц, которые обладают тонким клювом и подходящими для постройки гнезда лапами, гнезда бывают хорошо и сложно устроенными; у тех, организация которых не приспособлена к такой работе, гнезда устроены плохо. Попугаи, например, говорит Уоллес, " со своим горбатым клювом, короткой шеей и ногами и с тяжеловесным телом, совершенно неспособны строить себе гнезда. Они кладут свои яйца в дупло дерева, на верхушку гнилых пеньков или в покинутый муравейник, который им легко разрыть". Целый ряд фактов стоит, однако в открытом противоречии с таким утверждением: как раз среди попугаев нашелся замечательно искусный строитель гнезд, которого, по гипотезе Уоллеса, вследствие устройства его клю- 144 В.А. Вагнер ва и ног, для того непригодных, быть не может. 2. Идея о том, что психические перемены предшествуют физическим и обусловливают последние, была высказана еще Ламарком. Под влиянием новых факторов среды, говорит ученый, у животных слагаются новые привычки, которые оказывают то или другое влияние на морфологическое изменение организма. Не орган создает функцию, а функция создает орган. Другими словами: сначала психика, а потом физика. Раки носят яички и выходящую из них молодь на нижней стороне абдомена (" шейке"), соответствующим образом ее сгибая; надо полагать, что морфологические перемены в придатках, благодаря которым поддерживаются икринки, а позднее молодь, возникли не до инстинкта носить половые продукты в известном месте, а после того, как они стали там носиться. Толстые покровы тела асцидий образовались, конечно, после того, как они начали вести сидячий образ жизни, а не тогда, когда они жили подвижно, и т. д. Что дело могло идти в указываемом порядке, — свидетельствуется тем, между прочим, что морфологические приспособления исчезают, когда в них не представляется более надобности: пситирус и пчелы, не собирающие пыльцы, утрачивают приспособления, служащие для этой цели и наблюдающиеся у тех, которые имеют в них надобность. Л. Кел-лос указал на возникающие явления паразитизма у жуков, живущих на шерсти бобров (другие виды — на шерсти полевых мышей и землероек). Жуки эти — на пути к паразитизму. В связи с этим у них происходят изменения целого ряда морфологических признаков. Причины и следствия перемен здесь, очевидно, лежат в психологических, а не в морфологических факторах. Сюда же, вероятно, придется отнести многочисленные явления мимикрии и покровительственной окраски. Хотя это и не исключает возможности к обратному порядку: изменение формы у камбалы, например, вероятно, явилось " следствием" новых у ней инстинктов, а ее покровительственная окраска — " следствием" этих изменений. 3. Наконец, идея о том, что изменения физические и психические всегда сопутствуют друг другу и взаимно обусловливают свое возникновение, — имеет за себя и против себя одинаково, на первый взгляд, убедительные данные. Фертон, касаясь этого вопроса, указывает на
поразительный факт соответствия морфологических признаков у ос помпил (охотящихся за пауками, которыми кормят своих личинок) повадкам пауков: каждый инстинкт последних вызвал соответствующие изменения и в морфологических особенностях и в инстинктах помпил. Поразительно усовершенствовал траповый паук дверцы своего жилища; не менее поразительно усовершенствовались инстинкты преследующих этого паука помпил и их морфологические признаки: голова сделалась плоской, передняя пара ног более широкой — то и другое оказывается как нельзя более целесообразным для того, чтобы дать им возможность проникнуть в нору, так поразительно совершенно устраиваемую, и т. д. и т.д. Против этой идеи говорят факты, свидетельствующие, что изменение морфологических и психических признаков может совершаться независимо друг от друга двумя параллельными рядами, причем перемены в этих рядах могут совпадать, но могут и не совпадать друг с другом; новые признаки могут возникать порознь, т. е. морфологические — оставаться неизменными, а психические — изменяться, и обратно: психические — изменяться, а морфологические — оставаться неизменными, Так, дикие утки в лесистой местности вдоль р. Рио-Гранде в Техасе, по свидетельству Моргана, изменили свой обычный инстинкт и сделались зерноядными. " Они спускаются на колосья хлебов с легкостью черного дрозда и чувствуют себя как дома между высокими деревьями, на которых вьют себе гнезда". Известны дятлы (в Америке), которые никогда не лазают на деревья, усвоив себе совершенно иные, чем у их родичей, повадки; есть гуси (в Австралии), которые никогда не ходят на воду. Аляпка резко отличается от всех голенастых птиц своими инстинктами: она двигается под водой, разыскивая себе пищу, с таким искусством, как будто водная стихия была родною для птиц этой группы. Эти явления, очевидно, были бы невозможны, если бы инстинкты и морфологические признаки животных не могли возникать совершенно независимо друг от друга. Есть основание полагать, поэтому, что возникновение и развитие инстинктов, совершаясь по тем же законам, что и морфологические признаки, в большинстве случаев имеют свою независимую историю и свои независимые пути движения. Из того же обстоятельства, что изменения эти большею частью совпадают друг с другом, отнюдь еще не следует, чтобы совпадение это всегда было следствием соответствующих влияний изменившихся инстинктов на морфологические признаки, или От рефлексов до инстинктов 145 наоборот. Совпадения изменений могут явиться простым следствием естественного отбора, поддерживающим формы, у которых целесообразное изменение в области психики сопровождается соответствующими изменениями в области морфологии. Случаи, когда эти пути расходятся, наблюдаются очень редко, потому что отбор только при исключительно благоприятных случаях может поддержать такие явления, когда перемены психические расходятся или не соответствуют переменам физическим, так как такое расхождение большею частью должно быть невыгодным для тех форм, у которых оно получило место. Как бы, однако, ни было мало число этих случаев, оно есть, и оно-то именно и указывает нам на возможность независимого возникновения и развития психических и морфологических признаков в виде двух параллельных рядов, то совпадающих, то не совпадающих друг с другом. Есть основание думать, что такой способ возникновения и развития сказанных признаков является господствующим, хотя и наблюдается весьма редко и кажется исключением из правила. Допущение совершенно независимого возникновения особенностей морфологических и психологических не исключает возможности для них оказы- вать друг на друга известное влияние в своем дальнейшем развитии. Влияние это, однако, отнюдь не представляет собою фактора, вызывающего перемену, чего-либо в этих переменах обусловливающего; оно выражается в том лишь, что если из возможных перемен морфологических А, В, С и т. д., при психологической перемене М, удерживалась перемена, то удерживалась она, а не другие перемены, не вследствие того, что эта последняя вызывалась или предопределялась психическим уклонением М, а потому, что из возможных морфологических перемен — А являлась наиболее целесообразной в данных условиях жизни в данной среде. Дальше этого влияния перемен психологических на перемены морфологические и обратно — последних на первые — дело не идет. Примером, поясняющим сказанное, могут служить: жуки-нарывники (Mylabris), бабочки-пестрянки (Zygaena) и многие другие. Между этими насекомыми, принадлежащими к различным отрядам, мы замечаем большое сходство в рассматриваемой области явлений. Нарывники держатся в открытых степях
или полях и живут здесь на цветах травянистых растений, собираясь на них во множестве; эти жуки очень тяжелы на подъем и мало подвижны, так что в случае опасности они не уходят, а " притворяются мертвыми", причем подбирают свои ноги и опускают вниз свою голову и сяжки; тогда из сочленений ног выступает жидкость, содержащая ядовитое вещество — " кантаридин". Окраска их надкрылий очень яркая. Насекомоядные животные нарывников не едят. Beauregard (" Les insectes vesicants") взял обыкновенную майскую букашку (Meloe proscarabaeus), принадлежащую к одному с Mylabris семейству и обладающую теми же свойствами, и поместил ее в клетку вместе с двумя зелеными ящерицами. Спустя очень короткое время одна из этих последних с некоторой нерешительностью приблизилась-было к жуку, но скоро возвратилась назад. Затем, через некоторое время, ящерица опять приблизилась к жуку и на этот раз быстро схватила насекомое за грудь; в тот же момент жук выделил большую каплю желтой жидкости из сочленения бедра с голенью, и ящерица немедленно отпустила насекомое; она удалилась обратно, мотая головой и вытирая челюсти о стебли и травы, чтобы избавиться от жидкости, вызывавшей жгучую боль. После того, хотя ящерицы и Meloe оставались постоянно вместе, но пресмыкающиеся ни разу уже не решились побеспокоить своего соседа — жука. Бабочки-пестрянки также живут в открытых степях и полях и здесь постоянно держатся на цветах или стеблях трав. Они также очень ленивы, летают медленно, и если их побеспокоить, то " притворяются" мертвыми, подбирают свои ноги и опускают вниз голову и сяжки. При этом у основания хоботка (у Zygaena Scabiosa) выступает капля бледно-желтой прозрачной жидкости с запахом, свойственным жидкости, выделяемой коровками (Coccinella). Крылья их сравнительно узкие и потому значительно отличаются от крыльев бабочек вообще и, напротив того, по своей форме и положению более напоминают надкрылья нарывников (Mylabris). Их окраска весьма разнообразна, но в общем представляет большое сходство с окраской надкрыльев у названных выше " жуков". Насекомоядные птицы этих бабочек в пищу не употребляют. В обоих случаях определенные морфологические и психологические признаки целесообразно совпадают, вследствие чего и удерживаются отбором. Из сказанного само собою вытекает, что вопрос о том, которой из двух перемен принадлежит инициатива и что чему предшествует, морфологические — психологическим или последние — первым, утрачивает всякое значение: может случиться и то и другое, как может не случиться ни того ни другого. Какие бы перемены в области морфологии или психологии ни произошли — они сами по себе еще не вызывают соответствующих перемен, — первые во вторых, вторые в первых, они составляют только фактор, при наличии которого естественный отбор удержит соответствующую перемену, если таковая произойдет. А отсюда уже сам собою вытекает ответ и на поставленный вопрос о том: могут ли воздействия, оказываемые на инстинкты морфологическими переменами, порождать наследственно передаваемые признаки.
|