Владивосток 2 страница

— Ты бы лучше полы покрасил, ху-до-жник, — зло, с саркастической улыбочкой поддела она его. Она прекрасно знала, за что его можно зацепить. Некоторое время назад на муженька нашёл очередной бзик: он вдруг вспомнил, что хорошо рисовал в детстве. И вот сколотил самодельный мольберт и начал малевать. Напивался чаю, — одной заварки, или крепчайшего кофе, врубал классическую музыку, которой у него имелась здоровенная коллекция пластинок и которой она, несмотря на музыкальное образование, терпеть не могла, и начинал малевать. Это он называл вдохновением.
Впрочем, карандашом у него получалось неплохо. Нарисовал и её портрет, и Алёнки. Причём ухватил какие-то истинные выражения лиц, не получавшиеся на фотографии. Но красками... Ну, куда ему в таком возрасте, не зная никаких азов!
Говорит, что какой-то там известный и знаменитый художник начал рисовать в сорок пять. Ну, так то известный, а ему-то куда... И если б только акварелью рисовал, а то ведь взялся маслом. Было у неё десять новых льняных полотенец, так он их все натянул на подрамники и загрунтовал какой-то гадостью. В общем, испортил.
Да, тонко она его поддела насчёт способностей. Она ему еще отомстит, не так отомстит за то, что он оттолкнул её лучшие чувства...

Наталья Дмитриевна приближалась к дому. А её муж, Сергей Андреевич Панченко, или просто Серёга, Серый — так его называли некоторые приятели, — отдалялся от дома в противоположную сторону. Их дочка Алёнка, ученица второго класса, расположилась на кухне и, лихорадочно торопясь, чтобы успеть к маминому приходу, строгала картошку с большим риском для своих пальцев.

Сергей, подтянутый, стройный, с юношеской фигурой, в хорошо сохранившемся, почти модном, пепельного цвета японском плаще, в таких же, под плащ, брюках, в дорогих, не слишком старых ещё кожаных коричневых туфлях на высоких каблуках, пружинисто и уверенно шагал по центральной улице.
Короткая мальчишеская стрижка, молодое, без единой морщинки, отлично выбритое лицо. Он ловил взгляды встречных женщин и юных девчонок. И принимал их как должное. Он знал, что из всей этой городской многотысячной толпы никто не дал бы ему сейчас больше двадцати восьми. А ему через месяц исполнится тридцать пять. Вот так, милые прекрасные незнакомки! Но не даром, не даром. За все надо платить, а за многое - переплачивать. Два месяца без алкоголя. Раз. Почти не курит. Два. Почти ежедневный пятикилометровый пробег трусцой. Три. Ну, и прочие сопутствующие мелочи. Например, сегодня. Само собой пробежка. Двадцать упражнений с четырехкилограммовыми гантелями. Полчаса стоял на голове. Целый день дышал по системе йогов: восемь секунд выдох, шестнадцать — вдох. Витамины от старости — ундевит, три штуки. Алоэ с железом принял два раза. Плюс недельная свекольно-морковная диета почти без мяса с минеральной водой и соком подорожника.
И что в результате? Прекрасное настроение, самочувствие, молодость. И взгляды женщин. И, конечно, здоровье. Гастрит приглушен, в печенке не колет, в голове не стучит, радикулит не беспокоит, сердце как часы. А морщинки... Они, разумеется, кое-где уже давно появились, но и он уже давно разобрался и научился пользоваться богатыми косметическими наборами жены...

— Ещё не старый, а уже не любят, а лишь с собою терпят иногда, — пробормотал Сергей вслух строки из стихотворения местного поэта. «А ведь он повесился как раз в моем возрасте», — почему-то вспомнилось ему.— Ну еще посмотрим... — опять пробормотал Сергей и тут же поймал себя на этом.
В последнее время он начал замечать за собой, что говорит вслух. Сейчас ему вдруг стало страшно обидно за этот свой приобретенный недостаток. Сами с собой говорят только очень одинокие люди. При живой-то жене! «Если боитесь одиночества —не женитесь». Чехов? Что значит — гений. Как точно. — Ну ничего, ещё посмотрим, посмотрим, ещё возьмём своё, — прошептал Сергей сам себе и продолжил путь вперед, по центральной улице, с молодым, красивым, непроницаемым для прохожих лицом.

Раза три в месяц он совершал вот такие выходы в кино. В кино, правда, он почти никогда не заходил, а просто бродил, глазел. Иногда пытался знакомиться с прекрасным полом. Но знакомства что-то не очень получались, несмотря на его внешность и кажущуюся молодость. Юные девчонки каким-то непонятным для него, инстинктивным чутьем угадывали в нём «старика», определяя его внутреннюю изношенность и прогорелость. С тридцатилетними у него тоже ничего не получалось. По его мнению, замужем они были все. К ровесницам не тянуло. Да и вообще-то он не особенно искал приключений. За десять лет жизни с Натальей изменил ей три раза и то так, мимоходом-мимолетом.

В первые годы, когда был моложе и возможности возникали сами, без всяких его усилий, он даже и не помышлял ни о чем таком. Любил же он ее все-таки... До тридцати лет работал обычно на двух работах, выматывался. Как-никак и алименты, и квартиру нужно было заработать, и в квартиру. И сейчас явной цели изменять Наташке у него нет. Иногда лишь хочется испытать себя: способен ли ещё нравиться женщинам, нужен ли им? Или должен до конца своих дней терпеть всё более и более распоясывающуюся жену, слушать её подленькие намеки, оскорбления, крики?
«Может, развестись и вообще остаться холостяком? Но квартира... Чёрта с два её разделишь. Что ж, в общагу? Столько затрачено сил и времени на семью и квартиру, а сейчас, в тридцать пять, в общагу? Нет уж...»

Центральная улица заканчивается набережной. Прекрасный вид на Амурский залив и медленно опускающийся в него оранжевый шар солнца.
Сергей сходит вниз по лестнице, ближе к морю. Осень на излете солнечного тепла и последней, ещё сочной и яркой зелени. Взгляд притягивают ухоженные клумбы с прощальными, провожающими лето, белыми хризантемами.
Голубоватые, как будто стерильные чайки, живущие в своей, неразгаданной параллели, словно рисуют закат изломами крыльев и что-то кричат друг другу на непонятном инопланетном языке. «Может, о нас, о людях?»

Сергей медленно идет вдоль берега по асфальтовой дорожке. Его обгоняет, тоже не торопясь, молодая девушка. Он бросает взгляд на её профиль и видит нежное юное лицо, не познавшее, наверное, ещё бурь и страстей, излом брови, похожий на крыло чайки, и выпуклость влажного, чуть косящего в его сторону, призывающего глаза.
Она проходит, а он впивается взглядом в её покачивающиеся бедра, втугую обтянутые джинсами, в стройные ноги... Неожиданно взыгрывает молодое, юношеское, шестнадцатилетнее и почти платоническое. Проваливается в небытие память о мелких, бытовых днях и годах, о семейных дрязгах. И он невольно убыстряет шаги. За ней.

«Да что это я?! Куда? Зачем? Для чего? Кто я ей? Кто она мне? Уже было... Нет обратной дороги в молодость. Она — весенний ландыш, а мне нужна хризантема... Да и нужна ли?»
Сергей останавливается. Девушка отдаляется, но после неё остается застывший столб воздуха с разлитым в нём тончайшим, ассоциативным ароматом духов, наверное, дорогих, французских.
И вдруг, в одну секунду, Сергей уносится на тридцать лет назад, в своё прошлое. Ему пять лет, он на плечах у отца, и голубое небо, и солнце, и красные флаги, и военный духовой оркестр в сверкании медных труб, и Первое мая где-то в далеком маленьком городке...
Да нет же, ему шесть лет, и мать с отцом ведут его за руки. Они молодые и самые красивые на свете и говорят о чём-то взрослом и непонятном ему тогда, но вдруг всплывшем и как будто осознавшемся только сейчас...
Нет-нет, ему семь лет, и он лежит ночью в бабушкиной хате, в глухом тогда городишке Лесозаводске. Все спят, а он лежит с открытыми глазами и слушает, как поют в огороде лягушки, а где-то там, за тучами комаров и квадратами полей, за вокзалами, идут по большому железному мосту через реку Уссури поезда. «У-у-у!!» — таинственно и тревожно кричат в ночи паровозы. И уже нет на земле папы...
Эти хитроумные компоненты духов, пахучие нюансы и ньюансики, бьют но струнам мозговых клеток - нейронам, и Сергей всё в ту же секунду уже не в прошлом, а как будто в будущем, словно он – свой собственный внук и стоит сейчас совсем-совсем в другой жизни, которая кажется всегда им предвосхищалась, прекрасная и фантастическая, но вполне реальная будущая жизнь, такая же необъятная и утончённая, как запах этих дорогих духов...

От воды приходит лёгкий вечерний бриз, а с ним — свежий и чистый ветерок благожелательности и человеколюбия, сгоняющий с души морщины.
Сергей поворачивает обратно. Заняться нечем. «Что наша жизнь? Игра...» — вспоминает он. Как мало у нас ещё фантазии, и как велика инертность мышления!
Сюда бы несколько площадок с шахматами, кегли, городки, игральные автоматы. Но ничего этого нет. А что ecть? Рюмочная, три пивбара и автоматы с пивом!..
Город хорошеет. Этой огромной, построенной с размахом набережной всего каких-то два-три года. Когда-то вон там, в её конце, стоял старый рыбозаводик, распространяющий вокруг крепкий запах тухлой рыбы. Сейчас его нет. Есть новая красивая набережная, моментально обросшая в силу традиций пивными ларьками.
«Что ж, остаётся надеяться на прекрасное будущее в будущем, а жить сегодняшним», — и Сергей направляется к лестнице чтобы подняться к пивным автоматам и сыграть в настоящего современного мужчину.

У лестницы, на самом проходе, стоит старик, а молодая жизнерадостная толпа обтекает его с двух сторон, стараясь не замечать, не включать в своё весёлое благополучное сознание...
Старик стоит в нерешительности, не зная, в какую сторону пойти. На нём изношенный чёрный плащ, плечо в извёстке. Такие плащи лет сорок назад назывались макинтошами. Грязные туфли, мятые пыльные серые брючки, седая щетина, всклокоченные редкие седые волосы. Он не из тех бодрых семидесятипятилетних, каких здесь, на набережной, много. Они чистенькие и аккуратненькие, быстрым шагом выхаживают по пятнадцать километров, азартно спорят о политике и знакомятся с бабушками, годящимися им в дочери:
Этот не из таких. Как будто многолетний слой жуткого беспросветного одиночества согнул ему плечи и затуманил глаза.
И Сергей вдруг опять, как только что от запаха духов, на одну-две секунды исчезает из реальности, превратившись в этого старика...

Он стоит на слабых дрожащих ногах, а тяжёлый, осклероженный мозг пытается вспомнить: зачем он здесь? Ах да, он пришёл сюда попрощаться... С этим местом. Когда-то здесь ничего не было. Только море, песок и скалы. И чайки. А сейчас даже чайки какие-то не такие, другие. Когда-то здесь у него была лодка. Он ловил здесь рыбу и катал одну девушку... Её уже нет. И праха не осталось. Всё ушло, всё умерло. Как давно это было! Как будто вчера... Так зачем же он здесь? Что он здесь делает? Ах да, он пришел попрощаться...

Сергей, как все, далеко огибает старика и поднимается по лестнице. Совсем недавно он обнаружил, что из своего среднего возраста уже шагнул чуть дальше, на шажочек. Чуть меньше стал понимать молодых и чуть больше пожилых. С острой подсознательной заинтересованностью он присматривался к лицам шестидесятилетних и с удивлением обнаружил, что они вроде бы не такие уж и старые. И даже есть среди них симпатичные. У многих ещё неплохо сохранилась кожа лица, и морщины — не такая как будто страшная штука. Разглядывая себя в зеркале и замечая намечающиеся складки, он представлял, словно уже примеривая на себя предстоящее новое лицо: как, же всё это будет выглядеть ПОТОМ, дальше?..
Сергей поднимается по лестнице, радуясь, что он ещё может вот так подниматься, быстро, через две ступеньки, глубоко вдыхает прохладный, остро пахнущий морем, осенью и жизнью воздух. Жить, жить, как хочется жить!

Отличная вещь — пивные автоматы! Удобно, дёшево и почти полезно... В сравнении с водкой. Много не выпьешь, сильно не опьянеешь. Хотя не было бы автоматов, большинство толпящихся сейчас здесь мужичков осталось бы сегодня совершенно трезвыми. Но се ля ви. Так, стакан десять коп. Десять коп. нет, есть три по двадцать. Прекрасно. Кидаем в щель автомата размена, получаем две по десять. Кидаем еще — получаем еще. Кидаем снова — снова получаем. На всякий случай.
Так. Нет свободного стакана. Народ смакует. Подождем. Перехватываем пустой стакан. Нажимаем кнопку, моем. Подставляем, кидаем, наливаем. Выпиваем.
Подставляем, наливаем, выпиваем. Отдаём пока стакан. Можно и закурить. Своих нет. Выбираем мужичка средней интеллигентности. «Извините, не угостите сигареткой? Папиросы? Еще лучше!»

Фу-у! Ну что ж? Ещё стакана три? А потом? Минут двадцать моциона по набережной. А потом? Домой? А дома? Да-а...
Кто-то стукает сзади по плечу.
— М-молодой человек, что это вы делаете здесь в таком несерьезном обществе?
Сергей оборачивается. Перед ним весёлая, хитрая, слегка пьяная физиономия. Стас Гулевский.
— Ста-ас! Сколько лет...
— 3-з-здорово, Сережа. Р-разменяй рупь.
— Да на вот, десяточки.
— Тебе брать?
— Бери.
Долговязая тощая фигура Стаса, облаченная в желтый вельветовый пиджачок с короткими для его хозяина рукавами и такие же брючки в обтяжку, подчеркивающие полное отсутствие ягодиц — талия и длинные сухие ноги, — замаячила в толпе в поисках стаканов.
Стас — одна из достопримечательностей города. Его бы надо ввести в путеводитель для приезжих. Или повесить на него табличку с одним словом «Стас» и показывать за деньги. В зрителях недостатка не будет. Стас есть Стас. Если кто-нибудь из непосвященных пойдёт с ним по улицам, то сразу поймет, что идёт со знаменитостью. Слишком уж многие со Стасом здороваются. Да, Стас, конечно, общителен. Это его природный дар. Общительность и улыбчивостъ. Но здороваются с ним по другой причине: в городе не осталось ни одного, вероятно, предприятия, где бы Стас не работал хотя бы раз, и есть много организаций, где Стас прошел по второму и даже третьему кругу.

Стас мастер на все руки. Если кому-то надо сложить печь — пожалуйста, Стас готов сделать. Хотя понятия не имеет, что такое не то что русская, но и самая заурядная печурка. Но Стас сделает именно русскую. Вернее, найдёт человека, который сможет сделать. А сам он будет на подхвате — подать, поднести, получить половину оплаты за работу...
В действительности Стас ничего не умеет делать своими руками как следует. Гвоздь нормально не вобьёт в доску — погнет. Стас непоседлив и не любитель работать. Но жизнь заставила его пойти от обратного: не любишь трудиться на одном месте и делать что-то одно, так вкалывай везде и делай всё. Возможно, Стас уже взял подряд на ремонт суперновейшего компьютера или на покраску крыш общественных туалетов и сейчас бегает по городу, ищет соответствующую бригаду. Возможно также, что годам к пятидесяти Стас научится собственноручно правильно забивать гвозди.

«Вот чудо двадцатого века... Сталкивает жизнь. Сколько мы знакомы? С первого класса. Двадцать восемь лет!» — с улыбкой следя за Стасом, думает Сергей.
С первого по пятый класс учились они вместе в одной школе. Потом — в строительном техникуме. Потом около года работали в одном строительном управлении. Оттуда Стаса выперли за распродажу дефицитных материалов. И, наконец, последний раз, лет семь назад… Ох, уж этот последний раз! Зол же он был на Стаса. И надо же было довериться! И кому... Чертов заика! Через знакомых Сергей даже распространил слух, будто ищет Стаса, чтобы набить ему морду. Шутя, конечно, распространил. Не имел он такой привычки — бить кому бы то ни было морду. Но злость на Стаса тогда кипела основа-тельно....

Вот так же случайно подвернулся ему Стас на улице, только дело было зимой, и давай уговаривать и соблазнять:
— Поехали консервы сопровождать! Фирма — я тя пну! Заплатят... Я рыбы красной сто килограммов закупил, в Сибири толкнём! Поехали, в вагоне тепло. По столице прошвырнемся...
И Сергей, глядя на жизнерадостную, ухмыляющуюся остроносую физиономию Стаса, согласился. Ему как раз полагался отпуск, а что делать дома в отпуске в январе? А Стас уже тогда нигде постоянно не трудился. Как обычно, у него было две-три трудовых книжки. Летом под руководством Вовы Никитина делал шару: белил, красил. Зарабатывал таким образом тысячи две, если повезет. Часть отдавал жене, часть оставлял на зиму. Зимой трудился где-нибудь в кочегарке сутки через трое или не работал вообще — «отдыхал» по пивным и подворотням.
И вот Сергей со Стасом устроились сопровождающими. Повесили на них материальную ответственность в шестьдесят тысяч рубликов, выдали аванс, на который они закупили продуктов на дорогу.
Прошли соответственно, как и полагается, инструктаж. Дама, проводившая его, бодро и убедительно рассказывала, как им будет очень уютно, тепло и хорошо, особенно, если они не станут употреблять в дороге спиртные напитки. Она сообщила, что у них будет печка «буржуйка» и после загрузки консервами им следует запастись углём и водой. «Вы даже сможете там мыться. Вот у нас в прошлом году ездили бабка с дедом, так бабуля его купала», — сказала им дама на прощание, и Сергей ничего не заметил в её правдивых водянистых глазах, излучающих святую искренность...

Убытие отметили у Сергея вместе с жёнами. Потом заполошно таскали в рыбный порт сто килограммов Стасовой красной рыбы, свои продукты и шмотки. Загружали их ночью. Стас за пять бутылок водки выменял у грузчиков пять лишних ящиков консервов скумбрии. На продажу.
Вагон оказался ветхим, без окон, с просвечивающей в некоторых местах крышей. Натаскали они угля, выдали им большую деревянную бочку, они вставили в нее полиэтиленовый мешок и залили водой. Робинзонада на колесах началась.

Пока ехали по Приморью и Хабаровскому краю, было в вагоне ничего, нормально. Буржуйка топилась, варили на ней супы-концентраты, резались при свече в покер. Открывали периодически дверь, обозревая окрестность. В Амурской области резко похолодало. Сергей был в валенках, ватных брюках и старом, изношенном полушубке, одолженном Стасом. Стас же нарядился в лёгкие, неутеплённые ботиночки и нейлоновые носочки. Правда, у него был поновее полушубок и спальный мешок.
Ехали они шестнадцать суток. В Сибири в вагоне прочно установилась температура такая же, как на улице: сорок — пятьдесят градусов. Кончился уголь. Стас вышел на одной из остановок в поисках горючего материала, а через пять минут влез в вагон и заявил, что отморозил ноги.
— Посмотреть бы, как это бабуля в таком вагоне деда купала? Помнишь, на инструктаже?.. — спросил Сергей у Стаса.
— О-очень п-просто. Дедок дуба нарезал, и бабка обмывала покойничка. Хотя, тоже проблема. Вода-то замерзла, растапливать надо.
Всю остальную дорогу топливом занимался Сергей. Он выскакивал на коротких остановках, пролазил под вагонами через несколько путей, рискуя либо быть раздавленным, либо отстать от своего состава, торопливо нагребал в два ведра уголь и лез опять под вагоны. Потом приспособился набирать машинного масла из специальных колонок на товарных станциях. Но от масла, от большой температуры, лопнула в конце концов «буржуйка» и могла вот-вот, развалиться.
Стас же варил супы или валялся в тёплом спальнике, подсчитывая будущие барыши от продажи консервов и рыбы. Он всё ждал, что в Сибири набежит к вагону очередь голодных покупателей,. Но очереди не намечалось, и Стас кое-как, за полцены, сбыл пять ящиков скумбрии продавщицам из ларьков на станциях. Рыба же у него так и осталась, и он скрепя сердце даже как-то вытащил одну на обед. Но потом решил, что разоряться не стоит и больше не вытаскивал.
Стас дрых в спальнике, а Сергею казалось, что с тех пор, как начались сильные морозы — суток десять, — он ни мгновения не спал. Валенки и ватные штаны совсем не ощущались, словно тело было голое. Ноги промерзли и не отогревались, как бы он ни прыгал и ни колотил ими и ни мостился возле печки.

В Ярославле, конечном пункте их путешествия, сдали они товар. Оказалось, что никаких пяти лишних ящиков у них не было: надули грузчики Стаса, бизнесмена-теоретика. Составили на них акт, расписались они в нём, а потом, по прибытии домой, в акте, кроме этих пяти, появилось еще три. Приписали им на всякий случай. Работников торговли не проведешь...
Но приключения на сдаче груза не кончились. Во-первых, осталась ещё пресловутая Стасова рыба, а, во-вторых, нужно было поспать нормально хотя бы одну ночь, и, разумеется, отмыться. Когда они вылезли в Ярославле из вагона, то это было, конечно, зрелище! Заросшие, чёрные от копоти лица с белыми, словно у негров, белками глаз. Даже жёлтые, не чищеные полмесяца зубы, казались белыми. Последние дни они ехали в темноте — свечи все сгорели — и сейчас, при дневном свете увидели друг друга и захохотали.

Лица они слегка отмыли там же, на товарной станции, и отправились с рюкзаками рыбы на базар, надеясь её там «толкнуть». Но опять им не повезло — задержала милиция. Кое-как выкрутились и с помощью рыбы устроились на ночь в гостиницу.
В Москве Стас совсем сломался, двигался гусиным шагом, словно с ним и его штанами случился детский грех. «Отморозил я ноги, отморозил...» — бубнил он, и его обычно жизнерадостная физиономия попостнела и заскуластилась. На Ярославском вокзале он зашел в медпункт, там его осмотрели и сказали, что ничего страшного: слегка прихватило кровеносные сосуды. Но если он хочет, то может обратиться в платную поликлинику для приезжих — стоить это будет недорого. Но Стас успокоился и засел на вокзале, а Сергей двинулся по Москве с рюкзаком рыбы. Кое-что они все-таки в Ярославле сбыли, но оставалось еще прилично. К вечеру ему удалось избавиться от проклятого груза — «сдал» таксисту, и Сергей, наконец, отправился туда, куда мысленно стремился весь день, — на Красную площадь.

В Москву Сергей попал впервые. Москва и Красная площадь... Не театры, не ГУМы, а Красная площадь была для него главным в столице, символом не только всей страны, но и чего-то его очень личного и в то же время связанного со всем и со всеми, чего-то такoгo, такого...
Он шагает по брусчатке. Ночь, прожектора, подсвеченный, полощет красный флаг на Дворце съездов, быстрые косые струи хлесткого мелкого снега, позёмка метет, пустынно вокруг, а Сергей шагает к Василию Блаженному и Спасской башне. Да, такой он и представлял себе эту великую площадь. Вот эту башню с курантами и эту стену он впервые начал срисовывать, наверное, года в четыре с коробки материных духов «Красная Москва».

И время, казавшееся давно разрушенным, поглощённым жизнью, вдруг начинает отматывать кадры вспять, возвращает память канувшего детства, прошедшего далеко-далеко, за горами, лесами и долами, когда не построили ещё самолётов, на которых можно было бы долететь сюда за десять часов, но было это место — Красная площадь. Было, есть и будет. Значит, прошлое — не сон и не забытая в настоящем явь! Потому что есть незыблемое и вечное, созданное людьми...
Так думает Сергей, шагая по брусчатке, и потихоньку напевает: «Широка страна моя родная, много в ней лесов, полей и рек...»
Ударили часы на башне, меняется караул у Мавзолея. Сергей смотрит и дышит, дышит воздухом дорогого ему места и не может надышаться. Выезжает из кремлёвских ворот длинная черная машина. «Наверное, правительство», — предполагает Сергей. «Сколько знаменитых людей здесь побывало, сколько миллионов туристов...» —размышляет он, шагая в драном, продуваемом тулупчике и прокопчённой в вагоне шапке с поднятыми торчащими ушами без завязок.

«Что ж это я?! Что же... Разве так мечталось?! Разве так?» Ему становится не по себе, плохо и жарко, и сердце, словно стесненное тулупчиком, задыхается, и не хватает ему воздуха. Сергей думает о своей жизни отрывочными, пульсирующими мыслями, и сама его двадцативосьмилетняя жизнь кажется ему такой же бессвязной и пульсирующей. Вспоминается первая, изменявшая ему жена — какой он был наивный и глупый! И сын, который где-то растет с чужими людьми и не знает, что у него есть отец. Думается о неустроенности быта со второй семьей.
Самостоятельная жизнь, начинавшаяся как будто красиво и романтично в восемнадцать лет, пожалуй, впервые так резко и контрастно предстала пepед ним в другом неласковом, реальном свете, где нет места розовой фантастике, а всё зависит лишь от тебя самого, да ещё кое-что – от обстоятельств.

Всё не так у меня, не так, не так!... – бормочет Сергей вслух. – Неудачник!»
И неожиданно остро страшная мысль окатывает его новым жаром: вот таким он и останется до конца своих дней! Со Стасом или с кем другим таким же. По кочегаркам... «Но ведь я же не Стас?! Почему же всё так у меня, почему?!
Ветер разгоняется по площади и дует, выдувает слёзы из глаз, и они катятся, катятся...

Они вернулись домой во Владивосток. Причитающиеся им деньги за поездку, за эту борьбу на выживание, ушли на оплату продуктов и билетов на самолёт. Дорогу обратную им оплатили, конечно, но как за проезд в общем вагоне... Высчитали также стоимость восьми ящиков скумбрии — пополам на двоих. Но даже если бы у них сошлись все концы — всё равно это было чистейшее надувательство. Опытные сопровождающие в ответ на этот безбожный и безжалостный обман со стороны организации «Дальрыба» придумали свою систему: оформляли четверых человек на два вагона, а сами ездили по одному. Второй вагон закрывали на большой амбарный замок. По приезде же на место командировки выставляли нужным людям бутылки или давали деньгами, и им оформляли командировочные документы на недостающих трех человек. А дома они получали за четверых зарплату и проездные. Только так эта работа имела смысл.

А друзья по несчастью съездили и намерзлись не то что бесплатно, но залезли в долги. Сергею ещё пришлось взять на работе недельный отпуск без содержания: не уложился в срок.
Но все эти материальные передряги в конце концов забылись, остался лишь хронический радикулит, да иногда, когда Сергею приходила очередная идея где-то что-то подзаработать на стороне, что-то провернуть, ему почему-то вспоминались те мгновения на Красной площади...

Сейчас, глядя на приближающегося с двумя стаканами пива Стаса, Сергей подумал: «Ну и что? Стас мне другом не стал. Последний раз виделись случайно года два назад. Хотя и я, конечно, ничего не совершил и никуда не поднялся. Зато все живы и здоровы. И Стас как будто процветает».
- Д-держи, Серёжа. Завтра машину покупаю! — заявил Стас без какой бы то ни было подготовки и связи.
— Ну-у?! Разбогател наконец?
— Э-э, Серый! Где я только не был! Я ж старался.
— Как это?
— Золотишко мыл на Севере.
— И на сколько намыл?
— Около семи...

- Не свисти, — Сергей знал, что сказанное Стасом нужно всегда делить на два.
— Ну, точно! Часть жене отдал. И вот с Никиткой только что шapёxy сделали. По два куска за месяц получили. Завтра машину беру, всё уже договорено. За четыре. Вот, вот, смотри, правда! — Чувствуя, что ему не верят, Стас ловко выдернул из внутреннего кармана пиджака пухлый старый кожаный бумажник. Права лежали сверху. Видно, Стас гордился этим своим последним достижением и, вероятно, только сегодня уже показывал их не одному Сергею.
— Ну-у, даешь. Но у тебя же к технике... У тебя же руки, извини, не оттуда выросли. Её же ремонтировать надо. Не новая, тем более.
— Ерунда! Ребята в автосервисе знакомые... Серёга! Есть предложение: обмоем машину? Мы с Никиткой не успели. Он уже в Сочах.
— Вовка Никитин, что ли?
— Ну да. Пойдём, посидим в «Арагви»? Вспомним молодость.
— Да у меня денег... Пятерка.
— Я добавлю. — Стас опять достал своё портмоне. — Тут кое-какие документы и семьдесят колов.
— В «Арагви» сейчас не попадёшь, толпы...
— Там на воротах корефан один, Гена, пройдём. У меня ж во, ключ от Никиткиной хаты!
— Ну-у, у меня жена, дома надо ночевать.
— Ты всё с Натахой? Так у меня тоже жена. И второй ребёнок, кстати. Опять девчонка.
— Да ты что?!
— Ну я, правда, для Люськи сейчас в командировке...
— Слушай, как она с тобой живёт? Она ж у тебя умная баба? — спросил Сергей, не боясь, что Стас обидится. Стас был не из обидчивых.
— О! Крупный начальник, старший экономист. Так она про меня ничего не знает! Каждый месяц приношу ей двести пятьдесят. Выдумал фирму, которой не существует. Будто я там работаю. И всё.
«А сам по кочегаркам?» — хотел сказать Сергей, но не сказал, пощадил Стасово самолюбие.
— А у тебя как с Натахой?
— А чёрт его знает. По-моему, разводом пахнет.
— Ну! Зачем разводиться? Мы с Люськой с восьмого класса. Да ты ж знаешь. Спим раз в месяц да ещё по праздникам, ха-ха, зато любовь!
— Хм, я это делаю почаще, а она говорит, что я её не люблю. Да и вообще... Нет уважения должного, Стас, нету. Муж функционep — работа, зарплата, постель. Матриархат. Война полов.
— Хе, уважения! Ты, думаешь, у меня... Я ж старшую, Светку, сам в основном воспитывал. Люська-то целый день на работе, а я дома. А как суббота-воскресенье, так и начинается. Я говорю: «Света, делай зарядку». А Люська сразу противоположное: «Света, садись за уроки!» И так во всём. Ну, я периодически в «командировки» уезжаю. У предков с месячишко живу. Потом возвращаюсь — какая любовь! Как молодожены! Ну, ничего, завтра подкачу на машине... А ты всё там же, сваи бьешь неделю через три?
— Бью, Стас.
— Да-а... Устрой к себе?
— У нас, Стасик, нужно работать честно и благородно. И украсть нечего.

Возле дверей ресторана толпилась очередь, но Сергея и Стаса пропустил «корефан Гена». Нашлись и места за столиком на четверых — со скромной, очевидно, супружеской парочкой средних лет. Сергей отдал Стасу пятерку, и тот, хотя и обмывали его же машину, взял, не постеснялся. В этом весь Стас. Сам про себя он говорит, что не жадный, а экономный. Заказывал всё Стас, Сергей не вникал, сказал только, что хочет есть.

Сергей рассматривает зал. Тяжёлые хрустальные люстры, многочисленные настенные зеркала. Давненько он не бывал в подобных заведениях. Неинтересно ему стало в них, скучно. Когда-то в слове «pecторан» ему слышался ещё один и, может быть, главный смысл, который заключал в себе нечто совершенно другое и отдельное от просто места, где можно выпить и поесть. Потом у него было время постичь этот смысл — он оказался маленьким, глупеньким и пошленьким, уходящим совсем в противоположную от предполагавшегося сторону...
Недавно, в конце лета, он под вечер возвращался с дочерью с пляжа. Они проходили мимо кафе, оттуда вырывался стереорев.
— Папа, это ресторан, да? Вот бы хоть разок побывать там, посмотреть! — сказала дочь наивно и простодушно, но с явным и жадным недетским любопытством на лице.
Сергей тогда подивился дочери, подумал: «Откуда это в людях? Врожденное, что ли? Притягивает загадка, неизвестность? Или не хватает праздников и карнавалов, мало одной новогодней ночи?»