Как в сказке

Как сейчас помню голос Лелио Лутацци в традиционной пятничной радиопередаче: «Прошло уже восемнадцать недель, а песня Nel sole в исполнении Аль Бано продолжает оставаться на вершине нашего хиииииит параааааааааааада!». Казалось, что слова эти звучат целую вечность – так Лутацци их растягивал.

Казалось, что все это сон.

В конце этого волшебного 1967 года я был награжден моим первым Золотым диском за миллион проданных дисков с песней Nel sole. Вскоре этот миллион превратился в полтора: невероятная цифра!

За моей спиной не стояло никакой организации – ни в артистическом, ни в политическом плане. Меня не продвигали ни важные учреждения, ни важные люди; у меня не было связей ни с директорами глянцевых журналов, ни с владельцами музыкальных магазинов. Я добился успеха исключительно благодаря моему упрямству, ну и, конечно, зрителям, которые горячо меня поддерживали.

Средства массовой информации, студии грамзаписи и импресарио обратили на меня внимание лишь после, под напором той симпатии, которую демонстрировали мои зрители.

Так или иначе, 1967 год останется знаковым, поворотным для меня. В этот год кардинально изменилась моя жизнь.

Наконец-то сбылась моя мечта стать известным певцом, которую я лелеял с самого раннего детства.

Кроме того, в этом году произошли и другие важные перемены.

Так оно, наверное, и должно быть: жизненное правило гласит, что успех приносит новые успехи, а неудача – новые неудачи. Бывают в жизни людей черные полосы когда все идет один к одному, и несчастья случаются одно за другим. Но потом приходят золотые времена, когда все летит как надо и на полных парусах.

Вот и я, после долгих лет мечтаний в Челлино и шести лет тяжелой работы в Милане внезапно достиг своей цели и вступил в так называемый «период стабильного везения».

Моя жизнь изменилась во всех смыслах, даже в самом малом. Это как если бы проснуться и очутиться в сказке. Страхи, трудности, тоска, сомнения – все то, что сопровождает молодого провинциала в большом городе – исчезли, растаяли, как по мановению волшебной палочки. Я превратился в эдакого царя Мидаса: все, к чему бы я ни прикасался, немедленно превращалось в золото.

Пресса того времени может засвидетельствовать то, что я рассказываю. Иногда я достаю эти старые журналы и перечитываю их – правда, их мало: у меня никогда не хватало терпения выискивать и собирать статьи, где говорилось обо мне.

Зато этим занималась моя мать. У нее сохранилось много таких статей.

Смиренная и радушная, как и всегда, моя мать наслаждалась моими успехами. Она слишком много выстрадала за то время, когда я в никуда уехал из дома: ждала с тоской моих писем, где я рассказывал, как хорошо мне живется, и прекрасно понимала, что правды в этих светлых словах от силы половина. Знала она, конечно же, и о трудностях и лишениях, которые я испытывал, но молчала – чтобы не создавать мне, находящемуся вдали от дома, дополнительных проблем.

Когда же пришел триумф, она испытала огромную радость. Однако радость эта была молчаливой, как и все остальные ее чувства: никаких лишних слов и бесполезных жестов, показывающих, как она счастлива.

А вот я наслаждался успехом на полную катушку. К счастью, обошлось без звездной болезни.

Внутренне я всегда оставался таким же, каким и был. Неизменными оставались страсть к музыке, идеалы, желание завоевать мир и стать одним из тех, кто сам делает свою судьбу. Но – не отрывая ног от земли, как учили меня мои родители.

Я был внимателен и старался не попасть в те ловушки, которые часто бывают уготованы тем, кто прикасался к успеху. Да, я испытывал гордость и счастье от того, что случилось это именно со мной, но в то же время и понимал, что это только начало, и нужно работать и работать. Внутренний голос постоянно напоминал мне: «спокойно, ты же знаешь, что достигнуть успеха легче, чем сохранить его».

За шесть лет «ожидания» в Милане я насмотрелся на молодых ребят, внезапно вознесшихся на волну успеха и так же стремительно исчезнувших. Некоторые из них добились права участвовать в фестивале в Сан-Ремо, но потом были благополучно забыты. Они достигали бешеной популярности, но не могли удержать ее, и она выскальзывала у них из рук. Мир эстрадной музыки полон подобных трагедий: о них редко вспоминают, но от этого они не становятся менее ужасными. Кто-то из таких проигравших даже лишил себя жизни; остальные же умерли как артисты.

Я об этом знал, и в период наивысшего успеха сохранял осторожность и хладнокровие.

Став знаменитым, я с удивлением обнаружил, что у меня, оказывается, очень много друзей.

Они материализовывались вместе с дальними родственниками и неизвестными, говорившими мне, что всегда меня поддерживали, и я должен быть им благодарен. Журналисты, сотрудники студий грамзаписи, музыканты, коллеги-исполнители – все клялись мне в своей любви и в том, что они всегда в меня верили, и поэтому продвигали и защищали.

Жалко только, что я этого не замечал и никогда их прежде не видел.

И еще меня страшно удивляло и, по правде, даже мешало, поведение моих поклонников.

Я всегда с уважением относился к своим зрителям и фанатам, но никогда не мог терпеть излишеств. Помню поклонниц того времени – от бабушек и почтенных матрон до юных девушек и девочек. Входил ли я в ресторан, в гостиницу или выходил на сцену, мои поклонницы на меня буквально бросались, визжа мое имя и стараясь обнять и поцеловать меня. Если же поклонниц было несколько, они всячески мешали друг другу: доходило до драк, которые я наблюдал с открытым ртом.

Я никогда не ругался на таких поклонниц, но и смысла подобного поведения понять не мог. Да я же и сам с детства фанател от Доменико Модуньо, но моей смелости не хватало даже в глаза ему посмотреть – настолько я его боготворил.

А перед моими глазами развертывалось то, что называется фанатизмом в самом плохом смысле этого слова. Доходило до невероятного: поклонницы проникали не просто в гостиницы, где я останавливался, но прямо в мой номер, где прятались под кроватью. Приходилось вызывать персонал и спасаться! В журналах появлялись мои фотографии с какими-то девушками, объявлявшими себя моими невестами и рассказывавших душещипательные истории нашей якобы любви. Трогательно, но… все выдумано – от начала и до конца.

Мать вообще мне сказала: «Осторожно, сын мой, в Милане все женщины – шлюхи». К счастью, это, конечно же, не так.

В студию грамзаписи и на улицу Мамели, 33, где я тогда жил, приходили горы писем, и я их все читал. Это были и поздравления, и пожелания удачи, и слова ободрения, но среди них встречались и весьма странные просьбы. Так, мне писали особы, предлагавшие мне свою девственность. Церковнослужители просили меня о благотворительных концертах. Во многих письмах встречались просьбы о финансовой помощи. Это как раз я понимал – сам провел много лет в лишениях, поэтому по возможности я пытался связаться с отправителями таких посланий – и почти всегда узнавал, что все выдумано от начала до конца. Люди просто хотели срубить с меня денег.

Деньги. Всегда и только деньги.

У меня никогда не было с ними хороших отношений – скорее наоборот. Так, когда в начале карьеры меня спрашивали, сколько нужно мне заплатить за концерт, я просто терялся и не знал, что ответить. Ну не представлял я себе, какой должен быть финансовый эквивалент моего выступления.

Дело в том, что вырос-то я без денег, в атмосфере натурального обмена. За радиоприемник давали мешок зерна, за два килограмма сардин – литр вина, за четыре кило каштанов – метр материи, и всем было хорошо. Помню, когда я еще был мальчишкой, каждую субботу в деревню приезжал мужичок на телеге, груженой посудой. Взамен он просил волосы, и матери семейства отрезали косы у своих дочерей и меняли их на вазы и посуду для дома.

Разумеется, где успех, там и деньги. А где деньги – там и голодные акулы. Ко мне подходили непонятные люди, которые отрекомендовывались менеджерами, сотрудниками международных студий грамзаписи, директорами различных фестивалей… Все они сулили мне сказочные условия, если я немедленно подпишу определенное соглашение.

Я старался на это не поддаваться. Сказалась крестьянская подозрительность, передавшаяся мне от отца. В итоге обманывали меня нечасто, и то по неопытности.

Жил я так же, как и раньше.

Квартиру я не менял, машину тоже – ездил на старой «Мини Минор». Сам себе я говорил: ну вот, ты добился своей цели, а теперь нужно держаться и еще больше работать. Ведь зрителям нужно отдавать часть своей души и никогда не обманывать их».

Думаю, я остался верным этим словам. Я всегда старался защищать свою независимость (в артистическом плане) от кого бы то ни было, включая разных «шишек» из мира грамзаписи. Не потому, что мне нравится плыть против течения, а для того, чтобы оставаться самим собой и не спекулировать чувствами.

Но поссориться из-за этого я успел практически со всеми.

Ну не хотел я идти вразрез со своими принципами. Так, часто меня просили сделать песню на обратную сторону хитового сингла «типа той, что на стороне А». Этим я никогда не занимался, чтобы не обманывать публику. Я написал в своей жизни более сотни песен, но ни одна из них не является дочерью другой. Каждая песня – это отдельная история, отдельное чувство. Естественно, приходилось свои идеи отстаивать, вплоть до разрыва с солидными звукозаписывающими фирмами. Мне говорили: «Оглянись вокруг – многие твои коллеги всю жизнь поют одну и ту же песню, а все остальные сделаны по ее образу и подобию. Они заработали на этом тучу денег, особенно не напрягаясь. Учись, пока не поздно, и пойми: это такое же производство, и если ты не будешь делать, как мы тебе говорим, твои диски не будут продаваться».

Однако у меня своя голова на плечах.

Других я судить не хочу. О себе же могу сказать, что я всегда придерживался своих принципов и всегда уважал своих зрителей. Трудная дорога, не спорю. Поддержки на ней ждать не приходится.

Студии грамзаписи думают о заработках, и это нормально: не будет их, и фирма закроется. В этом смысле понятно, что им не до соблюдения этических норм. А если навязывать им свою точку зрения – тебя попросят на выход. Короче говоря, чтобы идти против системы, нужно быть очень сильным и не уповать на достигнутое – успех как пришел, так и уйдет.

Как я уже сказал, композиторского образования у меня нет, и мне нужен был профессиональный музыкант, который доводил бы до ума те песни, что я сочинял на своей гитаре. Кроме того, нужно было еще и записывать эти песни в виде нот на бумаге. Неоценимым помощником в этом и многом другом стал великий Детто Мариано.

Я никогда не забуду этого удивительного человека. В самом начале моей карьеры он был, пожалуй, единственным, кому удавалось меня понимать, кто в меня верил, кто старался помогать мне реализовывать свои музыкальные замыслы и не перебивать их своими идеями. И все это – с редким великодушием, не прося ничего взамен, кроме причитающегося аранжировщику гонорара. Детто Мариано – настоящий друг.

В этом успешном 1967 году моя песня Nel sole приняла участие в фестивале Un disco per l`estate (Летний диск) – важном событии в музыкальной жизни страны.

Этот фестиваль появился в 1964 году – на радио отбирались наиболее популярные песни, а потом проводился финальный концерт в Сан-Винсенте, в долине Аоста. Я тоже там пел: песня Nel sole вошла в финал и была признана открытием фестиваля.

Был там один забавный эпизод. В ходе финального вечера ведущий Энцо Тортора начал со всеми участниками разговаривать. Я, как уже говорил, в начале своей карьеры этого очень не любил – терялся, не мог четко сформулировать свои мысли, и поэтому, пока Тортора разговаривал с другими, молился, чтобы не дошла очередь до меня. Не помогло – дошла.

«Аль Бано: а что означает Аль?» - спросил меня Тортора.

«Не знаю, - честно ответил я. – Когда я был в Клане Челентано, однажды я пришел в офис, увидел афишу с этим именем, возрадовался и подумал: да здравствует Италия».

В этот момент подошло время объявления победителей, и разговор был оборван именно на «Италии». А со следующего дня все, кому не лень, стали меня дразнить: «А, Аль Бано, ну что, да здравствует Италия?»

В Сан-Винсенте ко мне подошли два импресарио, которые спросили, не могу ли я поехать в местечко Контарина дать там концерт. Я уже был в этом месте за два года до этого с Кланом, и мой гонорар составлял тогда пятнадцать тысяч лир (24 доллара – П.П.)

«Мы предлагаем вам двести тысяч, - сказали они. – Дали бы и больше, но больше у нас нет. Мы были бы очень благодарны, если вы примете предложение».

Я был поражен. В десять раз больше того, что я получал, когда пел с Челентано!

Конечно же. я согласился.

Отправился я туда на своей «Мини Минор». Я окрестил свою машину Каролиной и в ходе поездок часто разговаривал с ней, как со своей подругой. Сколько мы с ней вместе проехали! А именно в этот день, по дороге на Контарину, Каролина вдруг заупрямилась и встала. Что я ни делал, ничего не помогало. В отчаянии я стал бить кулаком по рулю.

«Каролина! – кричал я ей. – Именно теперь, когда мы с тобой можем нормально заработать, ты отказываешься ехать!»

Я повернул ключ, и машина поехала. Кажется, Каролина меня услышала, вела себя хорошо, и мы благополучно добрались до места назначения.

В Контарине я пел со всем энтузиазмом, и мне удалось завести публику. Несмотря на то, что выступал я один, только под аккомпанемент гитары (не было у меня еще тогда своего ансамбля), отсутствия оркестра практически не было заметно. А после концерта мне дали деньги.

«Хотите, мы отвезем вас в гостиницу?» - спросили два импресарио.

«Нет-нет, - ответил я. – Нужно срочно вернуться в Милан: завтра у меня дела, которые не терпят отлагательства».

Я сел в свою «Мини Минор» и рванул оттуда как сумасшедший. По дороге я не переставал гладить ладонью карман, где лежали деньги. Дома я заперся на два замка, сел на кровать и с наслаждением начал считать их и пересчитывать. Потом я разложил все двадцать десятитысячных банкнот в ряд и любовался ими – тогда они были еще большими, как тетрадные листы.

За один вечер я заработал столько, сколько не всегда удавалось за месяц.

С того момента двести тысяч лир стали базовой суммой моего гонорара.

Рынка заработков исполнителей я практически не знал. Да, популярные артисты зарабатывали много, но сколько – это мне было неведомо. Однако, если в Контарине мне заплатили двести тысяч, значит это минимум того, чего я на данный момент стою.

Дело в том, что я не научился извлекать практическую выгоду из того, что мои песни занимали первые строчки хит-парадов. Известность – да, а вот как превратить успех в деньги, я понять не мог.

В конце июня я принял участие в Международной выставке эстрадной музыки в Венеции. Три вечера музыки самого высокого уровня – 29 и 30 июня и 1 июля.

Этот фестиваль зародился двумя годами раньше, но уже был достаточно известным. Разыгрывались три приза – «Золотая гондола», которая вручалась победителю среди уже давно известных исполнителей, «Серебряная гондола» - лучшему молодому исполнителю и «Золотой дом» - продавшему наибольшее количество своих пластинок в мире. Эта премия заочно досталась Фрэнку Синатре, но он за ней так и не приехал.

Для меня же все было в новинку – как очередная глава сказки, в которой я оказался. Я находился в среде артистов, которые еще несколько месяцев назад были для меня недосягаемыми.

Здесь были Клаудио Вилла, Орнелла Ванони, Ива Дзаникки, Мильва, Джорджо Габер, Серджо Эндриго, Катерина Казелли, Джильола Чинкветти. Первые два вечера проводились во Дворце кино в венецианском районе Лидо, а третий – на площади Святого Марка в центре города. Вели программу Майк Бонджорно и Аба Черкато.

Катерина Казелли выиграла «Золотую гондолу», а я – «Серебряную».

Это был настоящий триумф.

В тот период у меня оставались обязательства по контрактам, подписанным годом раньше, когда я еще не выиграл Фестиваля роз, не участвовал в программе Settevoci и не выпустил пластинку с Nel sole. Тогда мой гонорар за концерт составлял десять тысяч лир (16 долларов – П.П.). Я всегда соблюдал условия контрактов и продолжать петь за эти деньги, не видя здесь никакой проблемы.

Однако Джан Франко Муладзани, владелец небольшой гостиницы Locanda del Lupo в Римини, заставил меня над ней задуматься. Я пел у него в гостинице, еще когда был никем, а в сентябре 1966 года подписал с ним контракт на весь летний сезон 1967-го, по десять тысяч лир за вечер. В конце июля я приехал в Римини и предстал пред светлы очи своего работодателя, готовый выполнять условия контракта.

«Аль Бано, я не могу платить тебе столько, сколько ты заслуживаешь сейчас, - сказал мне Муладзани. – Сделаем так: в соблюдение моих интересов ты поешь здесь на прежних условиях, но имеешь полное право петь и в других местах – после концертов у меня».

Своей выгоды Муладзани не упустил, но тем не менее дал мне понять, что все изменилось, и стоимость моего выступления существенно возросла. По окончании сезона он дал мне еще пятьсот тысяч – в качестве компенсации и поскольку в некоторых вечерах под именем Кочиш принимал участие мой брат Франко, чья музыкальная карьера была весьма короткой.

И наконец-то я получил первый чек за проданные диски.

У студий грамзаписи эти расчеты нудные и долгие. Дело не в нерадивости: таков организационный механизм. Диски со студии поступают распространителям, которые доставляют их в магазины и два-три раза в год составляют отчеты по продажам. Только получив такой отчет, студия грамзаписи переводит исполнителю причитающиеся ему от продаж проценты.

Итак, пришел мой первый чек, и какой: восемь миллионов лир!

Я даже не стал менять его на деньги, а сразу же отправил отцу. Это он имел полное право получить по чеку деньги и положить их в свой карман.

Как бы мне хотелось увидеть его лицо в тот момент, когда он получает этот чек! Он ведь никогда не держал в руках сумм, подобных этой!