Тематика сравнительных исследований

Во многих отношениях общая направленность вопросов, которые изучает сравнительная политология, оставалась практически неизменной на протяже­нии поколений, а возможно, и столетий. Чем отличаются политические режи­мы? Что определяет стабильность режима и что ведет к его изменению? Какая форма правления «наилучшая»? В каждом поколении политологов внимание к этим вопросам с течением времени то возрастало, то убывало. Последний всплеск интереса к ним связан с новой волной демократизации (Diamond, Planner, 1993). Появилась масса работ о переходе к демократии, создании новых политических структур и формировании политических институтов¹¹. Дей­ствительно, именно этот возродившийся интерес к изучению процессов де-

⁸ См., например, точку зрения Р. Родса на формирование государственности в Великоб­ритании, которая сводится к яростной защите монографического метода, как позволяюще­го делать обобщающие выводы (Rhodes, J994).

⁹ Таков, например, глубокий анализ, способности правительства осуществлять государ­ственную политику, проведенный Ф. Шарпфом (Scharpf, 1988).

'" См., например, использование Дж. Цебелисом «гнездовой» теории игр в подробном анализе деятельности активистов британской лейбористской партии, бельгийских «консоциативистов» и французских коалистов, объединяющихся во время избирательных кампа­ний (Tsebelis, 1989. р. 119-234).

" Хорошей иллюстрацией этого является вдумчивый анализ дискуссии об относитель­ных преимуществах президентской и парламентской форм правления X. Линца, А. Лейпхарта, Дж. Сартори, А. Степана и К. Скеча (Lmi, Valenwela, 1994, р. 3-136). Действительно, можно сказать, что это один из лучших образцов сравнительной политологии, который служит идеальным контраргументом против тезиса о превращении сравнительной полито­логии в «залежалый товар».

мократизации и поиску общих моделей и прогнозов может вернуть к жизни глобалистский дух сравнительной политологии, так как именно в этом контек­сте исследователи развивающихся стран на новой основе находят взаимопони­мание с теми, чья область исследований ограничивалась развитыми западными странами, а опыт экспертов по «второму» миру, наконец-то стал сопоставим с основными направлениями развития сравнительной политологии.

Но эта тематика составляет классику, некое «непреходящее» содержание сравнительной политологии. Стоит выйти за эти рамки, как становится оче­видным, что произошли важные изменения в других исследовательских инте­ресах этой субдисциплины. Так, например, в недавнем обзоре современного состояния сравнительной политологии Р. Роговский выделил пять тенденций, проявившихся с начала 80-х годов, которые определили новую тематику ис­следований: «Значительно большее внимание уделяется экономическим ас­пектам политики... Растет интерес к международному контексту внутренней политики и функционирования политических институтов... Заостряется вни­мание к группам интересов... Возрождается интерес к изучению государствен­ных структур и их деятельности... [и] продолжается изучение национализма и этнических конфликтов» (Rogowski, 1993, р. 431). Понятно, что это лишь один из возможных перечней вопросов. Но вполне возможно, что через пару лет кто-то из политологов решит отложить в сторону изучение, скажем, групп интересов и отдаст предпочтение процессам перехода к демократии и ее функ­ционированию. Независимо оттого, как оценивать данный перечень, стоит обратить внимание на тот акцент, который сделан в нем на результатах и на последствиях политических процессов и институтов, т.е. акцент на реальной политике, трактуемой скорее в качестве независимой, нежели как зависи­мой переменной. Иными словами, здесь ударение ставится на воздействии, оказываемом политикой на общество, а не на факторах, определяющих по­литический процесс (Weaver, Rockmen, 1993). Именно этим объясняется по­ворот к политэкономии, равно как и к государственным структурам и ин­ститутам, описываются ли они в рамках традиционного дискурса или в терминах, относящихся к «новому» институционализму (Lijphart, 1994a; Hall, 1986; Evans et al, 1985).

В этом тоже просматривается различие подходов нового поколения компа­ративистов и тех, чей творческий расцвет пришелся на конец 50-х—начало 60-х годов. И это не случайно, поскольку (хотя бы частично) именно отказ от универсализма и глобализма расчистил почву для более релевантных тем. Про­цесс происходил в два этапа. Вначале, как отмечено выше, ограничение мас­штабов сравнения позволило уделить больше внимания институциональным особенностям, что само по себе способствовало постановке вопроса о значе­нии политики как таковой. Затем уменьшение объектов сравнения позволило задаться вопросом о границах действия политических факторов. Это оказалось эффективнее, чем сопоставление «трех» миров, поскольку дало возможность учитывать различия в уровне экономического развития и политической куль­туры отдельных стран, что нередко оказывается важнее, чем собственно по­литические различия (Castles, 1982). Действительно, как только сравнение ограничено сходными случаями, как, например, при анализе развитых инду­стриальных демократий, где уровни экономического развития, модели поли­тической культуры или социальной структуры имеют общие параметры, ис­следователь почти неизбежно обращается к изучению различий политических

структур и процессов¹². И именно потому, что возможные «детерминанты» политики — на уровне экономики, (современной) культуры или общества — в этих схожих случаях различаются настолько мало, что варьирующиеся по­литические структуры и процессы все больше приобретают статус объясняю­щих, нежели объясняемых, и тем самым привлекают внимание к исследова­нию результатов и последствий политики. Как бы то ни было, сравнительная политология сейчас намного больше, чем раньше, озабочена тем, к каким последствиям приводит политика, нежели вопросом о том, какие факторы на это влияют. Иными словами, сталкиваясь с множеством институциональных структур и политических процессов, современные ученые сейчас стремятся оценить влияние такого многообразия. Раньше (особенно в конце 50-х—нача­ле 60-х годов) их в первую очередь интересовало, почему возникли эти раз­личия. В этом состоит главный сдвиг в исследовательских интересах сравни­тельной политологии.

Он отражен не только в перечисленных выше новых тенденциях, которые выделил Роговский, но и почти в любой из современных работ (Кетап, 1993а). Интересно посмотреть, как этот сдвиг проявляется в работах отдельных уче­ных и научных школ. Можно привести в качестве примера одного из крупней­ших авторитетов — А. Лейпхарта. В его трудах отчетливо прослеживается пере­мещение с течением времени интереса от исследования причин, вызывающих появление определенных типов демократии, к исследованию их результатов и последствий. В своей первой значительной работе по сравнительной типологии демократических режимов Лейпхарт выделял различные типы демократии (от­метим особо консоциативную, или сообщественную демократию), на основа­нии двух ключевых факторов — степени конфликтности или сотрудничества элит, с одной стороны, и уровня фрагментарности или однородности поли­тической культуры — с другой. Последняя тесно связывалась с идеей соци­альных различий и социального плюрализма (Lijphart, 1968). В этом контексте интересно, как изменялся подход Лейпхарта, он настолько модифицировал эти идеи, что специфическая социальная сторона равенства становилась все менее значимой, а в работе 1984 г. он отошел от обсуждения вопроса о соци­альных детерминантах политических структур (Lijphart, 1984; Bogaards, 1994). Десять лет спустя смена акцентов стала еще более зримой, интерес ученого переместился в сторону функционирования различных типов демократии, во­прос о детерминантах уже почти не затрагивался (Lijphart, 1994a).

Подобные сдвиги произошли и в других исследовательских школах. Лите­ратура о процессах демократизации представляет самый яркий пример того, как объяснительный принцип сместился от «объективных» социальных и эко­номических условий демократии (Lipset, 1959) к самому процессу принятия решений элитами, «волюнтаризму» и типам политических институтов и струк­тур. Поиск ответов на вопросы: «может ли демократия возникнуть?» и «может ли она быть устойчивой?» сегодня политологи меньше всего связывают с социальным и экономическим развитием, но считают, что судьбы демокра­тии зависят от политического выбора, «мастерства» политиков, а также от результатов рациональных действий и информированности общества (Rustow,

¹² Равно как и, все чаще, к изучению исторических традиций, в которых особую роль играет специфика политической культуры данной страны (Castles, 1989; 1993; Katynstein, 1984, p. 136—190; Putnam, 1993). Но в таком повороте к акцентированию исторических традиций есть, тем не менее, опасность, которая может привести к объяснениям исключи­тельности данного случая или даже его предопределенности.

1970; Di Raima, 1990; Przeworski, 1991). Как это формулирует Т. Карл, «способ, каким теоретики сравнительной политологии стремились понять демократию в развивающихся странах, изменился; исследование предпосылок демократии уступило место контингентному выбору, ориентирующему исследователя на процесс» (Karl, 1991, р. 163; гл. 14 наст. изд.). Похоже, проблема укрепления и устойчивости новых демократий теперь также рассматривается больше в связи с особенностями исследуемых институтов (Lint, Valenzuella, 1994). В этой об­ласти сравнительной политологии так же, как в других, внимание ученых сосредоточено в большей мере на том, что политика делает, чем на том, что делает политику таковой, какова она есть. Сегодня можно сказать, что через два с лишним десятилетия после первого призыва к такому сдвигу (Sartori, 1969), компаративные исследования, наконец, больше склоняются в пользу политической социологии, нежели социологии политики.